Текст книги "Линия перемены дат"

Автор книги: Арсений Малинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

22. ГРИГОРЬЕВ ЗАНИМАЕТСЯ АРИФМЕТИКОЙ

– В такую погоду вахту стоять – одно удовольствие. Не служба, а малина…

Сигнальщик Григорьев осматривает горизонт. Море пустынно. Как назло – ни одного парохода. А то определишь курс и скорость и можно втихомолку понаблюдать пассажиров на палубе: некоторые старые капитаны прижимаются здесь к берегу. Знают, что мористее – сильное и непостоянное течение.

«Вон внизу на маячной площадке, за домом, Зоя Александровна опять развешивает свои тряпки. Чистеха. Бесконечные стирки. Хорошо она смотрит за своим Федосовым. Механик теперь ходит чистенький, выбритый, всегда трезвый. Даже потолстел. Жаль ее, конечно. Да кто их поймет, этих женщин, – раздумывает матрос. – Похоже, что она была неравнодушна к покойному другу – Алеше… По-глупому пропал парень. А как она испугалась! Он сам видел ее побледневшую, полумертвую. Потом не могла унять безудержных слез. Все плакала: «Я ему говорила, не послушал… Я виновата»… Нет, пожалуй, она не виновата. Просто Лешка хотел свое геройство перед ней показать… Ведь кричали ему, чтобы не лез на край обрыва».

«А вон в стороне Штанько, Черных и Насибулин чинят сеть. Выдержка у старшины: все ему нипочем. Отправил тело друга хоронить в Северогорск, а сам и не вспоминает… По-прежнему занялся рыбной ловлей. Лешка и в последнюю минуту подвел его. Ведь не было этой банки там, где Перевозчиков указал, хоть искали ее долго. Сам целый день лазал по кустам без толку. Видно, ошибся парень. И все это у него в голове перевернулось из-за этой Зои. Красивая все-таки она здорово…»

От камбуза ветерок потягивает запахом борща. «Скорей бы время шло, что ли. А то есть захотелось…» Матрос еще раз оглядел горизонт. Пустынно. Незаметно перевел наблюдение на горы. Придвинулись кустарники, стали видны даже крупные цветы по ту сторону широкой лощины, отделяющей Скалистый мыс от склонов хребта. Оттуда ползет туман: быть дождю.

«А это что такое?» – Сигнальщик совершенно отчетливо увидел черный силуэт человека. Человек стоял, прислонившись к стволу высокой, искореженной ветрами каменной березы. Громадный нижний сук дерева, как сухая рука, указывал на север. Но самое странное было в другом: человек этот был одет в матросскую форму! Наведя на резкость, Григорьев силился угадать: кто же это там? Лица не узнаешь, далеко очень, но сигнальщик готов был поклясться, что на плечах у этого матроса золотые нашивки!

Григорьев начал подсчитывать:

«Трое возятся с сетями, я на вахте – всего четыре. Один дневальный, еще двое на вахте. Итого семь. Трое в кубрике, трое спят, итого тринадцать. Алексей Перевозчиков был четырнадцатым… Еще один – в командировке… Тогда какой же этот, у березы? Кто он?»

Григорьев ничего не мог делать без шума. И, ругали уже его не раз за это, и смеялись над ним, а пока не исправился. Так получилось и сейчас.

– Товарищ главстаршина, – по-своему вполголоса позвал он Штанько. А обернулись на этот «шепот» не только все трое матросов, но и развешивавшая белье Зоя Александровна. Сигнальщик изобразил таинственную мину на круглой своей физиономии и начал махать рукой, подзывая главстаршину. Раздосадованный Штанько нехотя оторвался от работы и поднялся на пост. По лицу командира Григорьев понял, что ему сейчас нагорит за неуставное обращение, и предупредил Штанько вопросом:

– Товарищ главстаршина, разрешите обратиться? Вы отпускали кого-нибудь с поста?

– Нет, все на месте. А что такое?

– Разрешите доложить: вон там, – Григорьев неприметно кивнул в сторону березы, – я сейчас видел матроса. Если все наши на месте, то кто же там?

Штанько начал поворачивать стереотрубу, затем оторвался и подозрительно посмотрел на Григорьева.

– А вы точно видели, товарищ матрос?

– Так точно. Вы же знаете мое зрение…

– Я знаю также и вашу внимательность. Вести наблюдение в указанном секторе и не отвлекаться, – приказал Штанько, возвращаясь к сетям.

Озадаченный матрос приник к окуляру. В перекрестии нити стояла та же береза. Около нее никого не было. «Что за чертовщина. Не могло же мне померещиться! Опять со старшиной получилось нескладно». Григорьев огорченно вздохнул.

Штанько по-прежнему возился с матросами у сетей, вполголоса что-то объясняя им. Зоя Александровна, стоя около таза с бельем, тщательно складывала и расправляла складки на снятой с веревки простыне.

23. МЕРТВЫЙ ПРОДОЛЖАЕТ СЛУЖИТЬ

Григорьев сделал, как всегда, поспешный вывод. В действительности, Штанько тяжело переживал смерть своего друга. Долголетняя служба приучила его к сдержанности, особенно при подчиненных. Когда труп Алексея Перевозчикова был отправлен специально прибывшим для этого катером в Северогорск, начальник поста остро почувствовал потерю. Он привык и, если говорить точнее, привязался к молодому радисту. Таково, наверное, чувство старшего брата к младшему…

По-прежнему размеренно текла жизнь на посту. Все так же безуспешно главстаршина и оставшиеся радисты разыскивали в эфире неизвестный радиопередатчик. Только раз за это время он попался им в самом конце своей и без того короткой передачи. Штанько рискнул запросить по радио у командира СКР «Шквал»: не разгадана ли тайна передач этого радиста? Важно было поймать его, записать четкую скоропись знаков. А расшифровка… Штанько был уверен: будет текст, расшифровка последует быстро.

На пост пожаловали неожиданно гости: пять пограничников с собакой. Главстаршина был уже осведомлен о закладке в пятидесяти километрах южнее мыса Скалистого погранзаставы. Придирчиво проверив документы гостей, Штанько заметил:

– Хоть вы и хозяева границы, но для первого знакомства надо посмотреть в документы. Как говорится: покажи мне свой паспорт и я тебе скажу, кто ты…

Из беседы с начальником патруля Штанько понял: пограничники осведомлены о таинственном радисте. Лейтенант-пограничник сообщил, что при патрулировании ими пока не обнаружено никаких следов на побережье. Поразмыслив, Штанько решил умолчать о консервной банке Перевозчикова. Начальник поста стал сильно сомневаться в ее существовании, особенно после того, как он осторожно спросил Зою Александровну – не попадалась ли им, во время совместных прогулок с Алексеем по побережью, приметных вещей? Молодая женщина задумалась и ответила:

– Знаете, Василий Иванович, я много слышала, что море всякие интересные вещи выбрасывает. Конечно, таких интересных документов, какие попадались в романе Гюго «Человек, который смеется» или Жюль-Верновских «Детях капитана Гранта», нам не попадалось. Так, разная чепуха: обломки ящиков, пробковые и стеклянные поплавки, обрывки сетей и другие пустяки. Зато этого добра много было. А в чем дело, если разрешите?

– Пустяки. Просто мне для невода поплавков не хватает, – наскоро сочинил Штанько.

Да, главстаршине не хватало Алексея с его умной выдумкой, неожиданными меткими сравнениями, немного застенчивой улыбкой и таким упорством в любом деле, за которое матрос брался…

Однажды, взяв из баталерки чемодан Перевозчикова, главстаршина поднял крышку и начал бездумно перебирать аккуратно уложенные вещи. Вспомнил о замечании, сделанном ему командованием «за неотправку личных вещей погибшего вместе с трупом».

Вот альбом с фотографиями товарищей, конспекты по радиотехнике, учебники, общая тетрадь, в которой Алексей делал разные заметки… Много их, этих заметок. Попадаются и относящиеся к таинственному радисту. Припомнились слова Алексея: «Знаете, товарищ главстаршина, я заметил, – иногда нужен маленький толчок, догадка, и дело пойдет…»

И как живая картина, пронеслось перед Штанько недавнее: стол, покрытый красной скатертью, а на столе – мертвый друг. Лицо радиста чисто обмыто заботливыми руками товарищей, на нем аккуратно отглаженная форма, будто собирался он идти гулять. На лице застыло выражение мучительного напряжения ума. Словно и мертвый Алексей силился решить непостижимую для его знаний и опыта задачу… О чем он думал? Не о загадочном ли радисте?

Да, сколько уж они оба всяких предположений проверили. И все напрасно. Все они – вот в этой тетради, записаны торопливым крупным почерком друга.

«С какой стороны я еще не подходил? Что упустил? Давай, Алексей, помогай, – мысленно обратился Штанько к погибшему другу и начал внимательно перечитывать записи Перевозчикова, делая отметки на отдельном листе бумаги. – Это проверено – не вышло… Это – тоже…» – Штанько остановился, вчитываясь в небольшую запись, сделанную Перевозчиковым в тот день, когда радист предположил в минутах последней передачи дату последующей. Сбоку этой записи была пометка:

«М Б дата? Л П Д? Подумать!»

Дальнейшие записи Штанько просмотрел бегло, разыскивая среди них слова, начинающиеся с букв заинтересовавшей его пометки. Все эти слова он выписал столбиком на отдельном листе. В эту ночь начальник поста так и не мог уснуть. Он чувствовал: короткой записью мертвый друг посылал ему еще одну возможность решения задачи… Усталому старшине живо почудилось, будто Перевозчиков стоит вот здесь, рядом с ним, и по-прежнему внимательно правит службу. Не без труда главстаршина восстановил сокращение первой фразы «М Б дата?» Оно выглядело так: «Может быть, дата?» Три последующие буквы не давались, как он ни бился над ними. Слово «дата» стучало в мозгу, требовало ответа. А его не было. Дата, время… Оно уходило час за часом в тиканье ходиков на стене. И не давало ответа…

К утру, перебрав, казалось, все возможные значения этих трех букв, старшина опять вернулся к слову «дата». Где искать о датах? В скудной литературе, имевшейся на посту? Уже все перелистано: с заглавий до оглавлений и обратно.

Как иногда жалко, что мы многого не знаем! Штанько был в отчаянии. Чем меньше было у него уверенности в своих способностях понять секрет записи друга, тем более он уверял себя в том, что именно в этих непонятных знаках кроется разгадка.

Вконец истомившись, главстаршина встал, сильно потянулся и заглянул в окно.

Светало. Из окна открывался вид на лежавший далеко внизу океан, белеющую пеной линию прибоя и серо-зеленые прибрежные скалы. В морщинах скал лежали сумрачные рассветные тени. Почему-то пришло в голову: «Может быть, вот там, в одной из затененных расселин, скрывается неизвестный радист?»

Штанько отвернулся от окна, оглядел знакомую обстановку своей опрятной комнатки, зевнул, потянулся и присел на край койки. Очень хотелось спать. Через тонкую переборку слышался чей-то заливистый аппетитный храп. Штанько улыбнулся. «Спят хлопцы… Почему же это я – один? Правильно ли я делаю? Умней всех, что ли?»

Вахтенный радист не удивился неожиданному появлению главстаршины. Штанько частенько вот так, ночью, проверял несение службы.

– Как я раньше не подумал об этом, – неизвестно для кого пробормотал главстаршина. Матрос искоса следил, как Штанько набрасывал разгонистым выработанным почерком торопливые строки на бланке. Чем дальше он писал, тем светлее становилось скуластое, темное, в редких глубоких оспинах лицо главстаршины.

– Передадите в девять часов на «Шквал» по УКВ, – поднял Штанько на молодого матроса усталые серые глаза и вышел из рубки.

* * *

Капитан 3 ранга Прокопенко вызвал командира штурманской боевой части лейтенанта Тобоева.

– Получено радио от начальника поста «Скалистый». В тетради погибшего радиста, первым обнаружившего неизвестный передатчик, была запись: «М Б дата? Л П Д? Проверить!» Начальник поста предполагает в ней разгадку и расшифровывает первую группу букв так: «Может быть дата?» Считаю это разумным. Одновременно сообщает, что со второй группой у него ничего не получается. Давайте размышлять, штурман.

На стол каюты легла карта. Наступило молчание.

– Дата, время. Астрономическое… Поясное, – вслух бормочет Тобоев, листая справочник. – Григорий Филиппович! – срывается у молодого офицера неуставное обращение.

– В чем дело? – оторвался Прокопенко от карты.

– Знаете что? – в голосе штурмана нескрываемое торжество. – Ведь буквы ЛПД – это линия перемены дат!

Командир внимательно посмотрел на молодого офицера и перевел глаза на карту. «Не всегда нужно, чтобы молодые офицеры легко узнавали, что о них думает командир, – улыбнулся про себя капитан 3 ранга. – А ты умница, лейтенант», – решил он мысленно.

Вот она, эта линия перемены дат. Резкими изломами она идет от Северного полюса к Южному. Прокопенко следит за ней, наметанным глазом определяя приблизительные координаты. Вот она спускается с Северного полюса по меридиану около 169 градусов западной долготы восточнее острова Врангеля до Берингова пролива; здесь около 66 градуса северной широты делает поворот, пересекает нулевой меридиан севернее острова Атту в группе Алеутских островов; около 52 градусов северной широты делает опять поворот на восток и на широте 47 градусов выходит на нулевой меридиан, пересекает экватор и следует до четырех градусов южной широты. Затем восточнее островов Самоа и на 14 градусах южной широты вновь поворачивает, следуя по меридиану около 174 градусов западной долготы, проходит восточнее Новой Зеландии и юго-восточнее островов Чатам; затем, наконец, юго-восточнее островов Антиподов она около 50 градусов южной широты делает еще поворот и выходит на нулевой меридиан, которым следует до Южного полюса, нигде, таким образом, не пересекая суши.

«Линия перемены дат… Если ты отплывешь от родных берегов на восток, то пересечешь ее и сразу попадешь во вчерашний день, в те же часы. Подошел к ней седьмого ноября, например, а пересек – и возвращаешься по календарю назад, во вчерашний день, шестое ноября. Это как в 1917 году. Какой в этом глубокий смысл.

Эта линия отгораживает от нашего Севера чужую страну. По ту сторону линии перемены дат все по-иному. Там вчерашний день человечества. Где-то в образцовой тюрьме корчится на образцовом электрическом стуле человек, виновный только в том, что посмел взглянуть в завтрашний день и поведать миру тщательно и бесплодно оберегаемую хозяевами страны тайну урана. Раскачивается на суке придорожного дерева другой человек, повинный в том, что у него черная кожа. И отблеск пламени его горящей хижины лихорадочно трепещет на искаженном предсмертной судорогой лице… Открыв газовый кран, умирает вместе со своей семьей пожилой рабочий, отчаявшийся найти работу. Ласкает богатого старика Гаррисона донельзя развращенная мисс Анжелика. Роются голодные дети в кишащих заразой зловонных свалках Города Скотобоен. Стреляет полиция в изнуренных недоеданием забастовщиков, а обласканные таллерами ученые и инженеры приготовляют новые адские смеси дейтерия и трития для водородных бомб. Всесильные в старом мире монополии протягивают свои щупальца в другие страны, подминая их под себя.

Незваные пришельцы сжигают селения негров в далеком Конго, чтобы освободить площади для новых разработок урановых руд. Плача, тащат негритянки детей на новые, пока еще свободные земли, в леса, где царство змей и смертоносной желтой лихорадки. Падает сраженный ножом бандита рабочий-коммунист.

Надрываются дикторы и обозреватели: «Мы за мир, за свободу для всех!..» И в это время лихорадочно вербуются отбросы человечества для тайной войны против нас. Грязные щупальца протягиваются из-за линии перемены дат к нашей стране. Как удобно под аккомпанемент радиовоплей протащить закон об увеличении ассигнований на военные нужды! Седой президент, всуе употребляя имя господа бога, подписывает указ об усилении финансирования подрывной деятельности сил вчерашнего дня против светлого нашего сегодня… Вот что такое для нас линия перемены дат…»

Спокойно покачивается на океанской зыби сторожевой корабль «Шквал». Он стережет необъятный наш Дальний Восток. Он и много других кораблей. Они берегут край, раскинувшийся от заснеженного острова Врангеля до утесистых круч острова Фуругельма.

За спиною моряков новая судьба цветущего края, бывшей дикой окраины. За ними – причальные линии и светлые корпуса зданий совсем юной Находки, рисовые поля Приханкайской низменности, рыбачьи поселки Охотского моря, санатории Садгорода, промыслы, рудники и копи Сахалина, Колымы, Сучана, Артема и Тетюхе, олений заповедник Майхе, бесчисленные зверопитомники, безбрежная драгоценная тайга Сихотэ-Алиня и плодоносные степи у Черниговки и Осиновки. За ними – огни новых городов, огни живописного, многолюдного Владивостока, стройки Петропавловска.

За спиной у моряков – сегодняшний день Родины. Перед ними – линия перемены дат…

– Да… – протянул Тобоев. – Ну и что же из этого следует?

– Может быть, мы будем знать дни работы этого радиста? – повторил предположение Штанько капитан 3 ранга Прокопенко.

– А что это даст, если не известна волна? Передачи очень короткие, а волн бесчисленное множество. Придется сажать на каждую фиксированную волну радиста. Это невозможно.

Некрасивое, большегубое лицо Прокопенко отразило напряженную работу мысли. На высоком чистом лбу между бровями обозначились две глубокие складки. Лейтенант знал: в такие минуты командиру не следует мешать.

Капитан 3 ранга не отрывал глаз от карты, постукивая карандашом по столу.

– Послушайте, лейтенант! А что если каждый поворот имеет значение, а в географических координатах поворотов линии перемены дат спрятаны волны и время? Ну-ка, определите мне точные координаты поворотов…

24. СЛУЖАТ ТОМУ, КТО ПЛАТИТ

Мистер Бэндит никогда не был моряком. Больше того, он не любил море и морские прогулки. Вся его прошлая кипучая деятельность разворачивалась в больших густонаселенных городах западных районов Соединенных территорий. Море ему было ни к чему. Бывший главарь гангстерской шайки знал великое множество чисто сухопутных способов извлечения денег у граждан, которые по невежеству или несообразительности не желали следовать библейскому принципу: «Твое, мое – богово». Справедливости ради следует сказать, что немногословный Бэндит обычно сокращал эту святую формулу до: «твое – мое…»

Попав в доверенные лица могущественной мировой монополии, он по неопытности вначале долго ломал голову над вопросом: почему ему платят так много за сравнительно несложные операции переброски людей через океан к чужому берегу? Людей, которые возвращались в изолированных помещениях и были лишены возможности общаться с другими в пути следования, а по прибытии в Соединенные территории бесследно исчезали. Он лично наблюдал: эти люди не везли с собой ничего, кроме скудных пожитков.

Так ничего и не придумав, Бэндит однажды успокоил себя тем, что джентльмены из Атомик-сити лучше разбираются: кому, за что и сколько платить. Недаром у них дворцы и банки, директорства в компаниях и любовницы всех возрастов и национальностей. А самое главное – многие миллионы таллеров на текущих счетах и неиссякаемые чековые книжки. Таких денег без ума не заработаешь.

И все-таки где-то в глубине его души – если предположить, что у гангстера есть душа, – иногда шевелился червячок жалости к беднягам, возвращающимся в Соединенные территории: уж очень не похожи были они на самих себя, уходивших на Восток два года назад…

Подводная лодка вторую неделю держалась за границей территориальных вод Советского государства. Высадка агента прошла благополучно, чему немало способствовали туманы и последовавший за ними тайфун в районе Северогорска.

Теперь оставалось самое главное: получить у Мюльгарта неведомые документы. Бэндит был немного знаком с этим человеком. Он понимал людей: не из тех был Мюльгарт, чтобы отдать такую ценность. Почему он их держит у себя?.. Почтенный гангстер поймал себя на мысли: он сделал бы иначе. Если этот документ действительно имеет стоимость, его можно продать другим за хорошую цену! Ведь это все равно деньги. Скажем, тому же Советскому правительству.

Бэндита стоило пожалеть: бандит-практик никогда не был политиком, хотя сейчас, сам не зная этого, вертелся в сложном политическом узле. Где ему знать о разности методов государственной деятельности в СССР и Соединенных территориях? Газет он не читал, да они не прибавили бы ему знаний. Откуда ему, знакомому со своей системой, знать, что в нашем государстве нельзя безнаказанно продавать владельцу украденные у него же ценности?

Бэндит сидел на кожаном диване крохотной кают-компании подлодки и машинально жевал кончик сигары, со всех сторон обсасывая детали предстоящей операции освобождения Мюльгарта от излишней для него ценности. Горький вкус табака действовал полномочному гангстеру на нервы. Проклятый мальчишка, этот Колдуэлл, запрещал всем, в том числе и ему, курить на лодке. А вот, кстати, и он сам.

– Послушайте, командир, долго вы намерены еще болтаться здесь? Когда будем подходить к берегу?

– Если мистеру угодно, я представлю вам на минуту перископ и подниму лодку. Можете убедиться: между нами и берегом ходит русский сторожевик.

Мистер Бэндит нахмурился… Хотя он и не встречался ни разу с советскими моряками, однако кое-что слышал о них и чутьем опытного вора под подозрением понимал: могут быть неприятности…

– Так что же мы будем делать?

Колдуэлл пожал плечами. По выражению полного, красивого лица командира подлодки Бэндит понял: командир и сам не знает что делать. Потом капитан 3 ранга встал, притворил дверь и сел против Бэндита, сцепив пальцы рук так, что побелели суставы.

– Мистер Бэндит. Могу я поговорить с вами, как джентльмен с джентльменом, будучи уверен, что мои вопросы не станут известны филиалу комиссии сенатора Мак-Серти в Вест-Айланде? Учтите, мы оба находимся сейчас в одинаково опасном положении. Вы представитель морского министерства?

Бэндит издал лягушечьим ртом звук, который одинаково мог означать: «да» или «нет», одобрение и осуждение. Он не хотел связывать себя заранее, хотя ему польстило, что офицер принимает его за вполне официального государственного служащего.

Приняв хрюканье Бэндита за согласие, Колдуэлл продолжал.

– Мы находимся в нормальных дипломатических отношениях с Советским Союзом. Мы – миролюбивая страна. Об этом мы говорим и заставляем слушать людей во всем мире всегда и везде. У нас образцовый порядок и организация жизни народа. Я лично глубоко в этом убежден. В моем доме полный порядок.

Старый Бэндит одобрительно кивнул. Уж кому-кому, а ему доподлинно была известна жизнь народа – той его части, которая поставляла ему, помимо своей воли, пропитание.

– Тогда зачем мы здесь? Это – разведка?

– Да, – коротко ответил Бэндит.

– Русские моряки – хорошие ребята, сэр. Лейтенантом во время войны с наци мне пришлось встречаться с ними. Это тоже честные люди. Как и мы. Не так ли?

Бэндит хрюкнул. Разговор перестал ему нравиться: мальчишка лез в политику, куда дорога ему была строго заказана. Там и не такие, как он, старый гангстер Бэндит, срывались…

– Так вот, – очертя голову продолжал Колдуэлл, – я не верю, что это разведка, сэр. Поймите, я, немолодой военный моряк, офицер флота Соединенных территорий, уже дважды подхожу как вор к чужим, совершенно пустынным, лишенным сообщения с городом берегам, высаживаю и принимаю людей, причем принимаю калек. Кто они? Почему такие больные? Что с ними творится в России? Почему их изолируют ото всех?

– Наверное, у русских плохо поставлено медицинское обслуживание населения. Боятся заразить своих. Русские – коварные азиаты. – Довольный своей выдумкой улыбнулся Бэндит.

– Но они все как один – инженеры, сэр. Я беседовал с некоторыми. Кто может запретить мне, хозяину корабля, спрашивать любого, кто находится у меня на борту? Кроме того, мне опять обещали пакет с 10 тысячами таллеров. Кто дает такие огромные деньги?

– Тот, кому вы служите.

– Я служу флагу своей родины, флагу Соединенных территорий.

Бэндит пожал плечами. Наивность этого мальчишки становилась несносной. И это была очень опасная наивность. Особенно сейчас. Сам Бэндит не понимал, как можно служить куску ткани матрацной расцветки.

– Я считаю этот разговор излишним, – раздраженно сказал полномочный представитель монополии. – Запомните: вы служите не государству, не флагу, а тем, кто вам платит! От этого и танцуйте. От вас требуются только исполнительность и молчание. Тем, кто вас нанял, вероятно, плевать на ваше сердоболие. Они дают вдесятеро больше, чем правительство. Кстати, это правительство содержат тоже они. Еще один такой вопрос, и я не гарантирую вас от явки в комиссию сенатора Мак-Серти. Вам доверяют и платят не за эти рассуждения.