Текст книги "Линия перемены дат"

Автор книги: Арсений Малинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

19. ЗАДАНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО

Командир сторожевого корабля «Шквал» капитан 3 ранга Прокопенко поздно вечером получил приказ прибыть в штаб соединения.

Командующий – худощавый, седой и очень подвижный контр-адмирал – был в кабинете не один. С ним находились член Военного Совета и незнакомый капитану 3 ранга, невысокий флотский полковник с залысым лбом и колючими внимательными глазами.

Спокойный, подтянутый, в безукоризненно отутюженной форме Прокопенко застыл перед командующим. Внимательно оглядев командира, адмирал, видимо, остался доволен.

– Филипп Григорьевич, – начал он. Командующий знал по имени и отчеству всех командиров кораблей, и такое обращение, в сочетании с обычной строгостью и экономией в словах, означало у него полное удовлетворение службой на корабле. – Есть срочное и важное дело. На посту Скалистого мыса отравлен радист, старший матрос Перевозчиков. Возможность пищевого отравления уже исключена. Из донесения начальника поста видно: незадолго до смерти Перевозчиков, прослушивая эфир, обнаружил работу неизвестного передатчика. Наблюдением этих сигналов пока не раскрыта система и корреспонденты связи. Эти два обстоятельства позволяют предположить о подрывной работе на посту или в его окрестностях. Трудность вот в чем: гарнизон мыса Скалистый мал. Появление любого нового человека неизбежно спугнет врага, если он среди лиц гарнизона или поблизости. Поэтому мы по совету товарища Горина решили туда следователя не посылать. Вы примете следователя на борт своего корабля. Он будет оказывать необходимую помощь и по радио давать консультации начальнику поста. Главстаршине Штанько даны подробные указания. Наиболее вероятно, что сигналы из района Скалистого мыса предназначены для чужого корабля.

Адмирал заходил по кабинету и затем, остановившись против капитана 3 ранга, продолжал:

– Ваша задача: держась вне пределов видимости Скалистого мыса, находиться в дозоре, вести тщательное наблюдение за морем, воздухом и эфиром. При обнаружении сигналов немедленно пеленговать. Передачи неизвестного радиста очень коротки. Многое будет зависеть от быстроты пеленгования. Тренировкам в этом посвятите побольше времени. В случае нарушения границы действуйте в соответствии с честью и достоинством советского военного моряка. Связью с постом не злоупотребляйте. Наверняка за вами тоже следят. Что поделаешь – граница. Подходить близко к берегу – только в крайнем случае. Подробные инструкции и таблицы сигналов получите у начальника связи. Он у себя. Вопросы?

Получив отрицательный ответ Прокопенко, адмирал подошел к нему:

– Филипп Григорьевич, для сведения, строго секретно: на нашем побережье недавно было происшествие – исчез ученый-геолог. Перед вашим приходом я высказал такое предположение товарищу Горину: а нет ли связи между исчезновением геолога, неизвестным радистом и гибелью старшего матроса Перевозчикова? Оказывается, у полковника такая же точка зрения. Доказательств этому пока нет никаких, но все это, вместе взятое, очень подозрительно. Если будет выяснено, что чужой передатчик работает именно в этом районе, над установлением связи этих трех явлений придется основательно поработать. Случайное ли это совпадение? Есть ли между ними причинная связь?..

20. НЕЛЬЗЯ ПРОХОДИТЬ МИМО

– Как я выгляжу? – стоя перед зеркалом, спросил Федор Иванкевич матроса Айвазяна.

– Отлично. Считай, что все девчата Северогорска сегодня наши, – ответил товарищ.

Получив увольнительные, друзья вышли в город. План был разработан строгий. Вчера зашел разговор о прошлом Северного района края и его богатствах. Из слов азартно перебивавших друг друга матросов Федор твердо уяснил одно: он ничего толком, кроме отрывочных сведений, о городе и крае не знает. Признаваться в этом после того, как они уже второй год находились в этой базе, означало подвергаться справедливым насмешкам. Федор решил поговорить с Айвазяном. После знаменательного спора в Молодежном, о чем читатель, должно быть, еще не забыл, дружба между молодыми матросами не прекращалась, а когда Рубена перевели на «Шквал», друзья стали неразлучными. Рассказав в чем дело, Федор начал уговаривать Рубена сходить в увольнение, в музей. Тот вначале уныло покачал головой, заявив, что занят.

Часом позже, узнав от товарищей, что Рубену досталось от старшины за непорядок на боевом посту, Федор неожиданно для всех рассмеялся.

– Вот Рубен! До того подействовала критика, что даже товарищу не сказал, почему не хочет идти в увольнение!

Все-таки Иванкевичу удалось сагитировать товарища отправиться в этот, как он выразился, культпоход.

У тележки с газированной водой на Айвазяна призывно стрельнула серыми глазами стройная рослая девчонка, от которой знакомо пахло морем и свежей рыбой. Черноглазый, с тонкой ниточкой усов под крупным носом красавец Айвазян сделал попытку оторваться от приятеля, но ничего не вышло. Пришлось вдвоем, по плану, идти в парикмахерскую. Искусный и болтливый парикмахер быстро справился с короткой прической Федора. Пока труженик ножниц и машинки усердствовал над пышной «кавказской» шевелюрой Айвазяна, Федор рассеянно смотрел в окно. Отсюда был виден уже опустевший рынок, беспорядочная толчея палаток и закусочных около Раздельного озера. Недалеко от окна парикмахерской прохаживался на старческих неверных ногах худой человек в старомодной кепке с большим козырьком. К нему подошел мужчина в сером ватнике, коротко поздоровался и передал небольшой сверток в газетной бумаге. Лицо этого человека показалось Федору знакомым.

«Где я его видел? – напряг память матрос. – Вспомнил! В закусочной, когда лейтенант Тобоев покупал папиросы». Старик со свертком медленно поднимался в гору по дорожке и вошел в маленький домик, окруженный забором.

Спустя некоторое время за ним проследовал в этот же домик пьяница в сером ватнике. О чем-то ожесточенно спорили мальчишки под окном. Неторопливый шофер набирал у колонки воду в заклеенный с одной стороны кусок камеры. Оживленно разговаривая, прошли мимо окна две женщины. Город жил своей обыденной жизнью.

– Ну, скоро кончите? – нетерпеливо осведомился Федор.

Парикмахер беспомощно развел руками.

– Сами видите, какое богатство у товарища на голове, – посетовал он.

Наконец друзья вышли, благоухая всеми райскими ароматами этого почтенного заведения бытового обслуживания. Побродив часа два по прохладным темноватым залам краеведческого музея, молодые матросы вышли.

Вечерело. От парка культуры и отдыха неслась веселая музыка. Глядя на тоскливое лицо товарища, Федор утешил его:

– Знаю, знаю чего тебе хочется. Идем.

Проводив Айвазяна на танцевальную площадку, Иванкевич уселся на скамью, рассеянно поглядывая на гуляющих.

Неподалеку сидели матросы. По знакомым голосам Федор узнал сослуживцев из одного с ним дивизиона. Ребята болтали о разных пустяках, казавшихся и нам когда-то, в молодости, значительными. Перешептывались и отпускали остроты по адресу друг друга, иногда бросали реплики проходящим парочками и стайками девчатам. Реплики, в которых было больше желания познакомиться, чем умения сделать это. Федор сидел, завистливо прислушиваясь. Нет, не мог он так познакомиться. Другое дело черноглазая Нина. К той подойти и заговорить было просто. Она ведь своя, родная…

Вот к матросам подошел, слегка пошатываясь, подвыпивший гражданин в синей рубахе и матросских брюках. Усевшись рядом, он сильно закашлялся и грубо выругался.

– Проклятый грипп. Все никак не отстанет. Хлопцы, из вас, часом, никто не знает Рубена Айвазяна со «Шквала».

Федор заинтересовался. По-видимому, пьяный знал Айвазяна.

– А в чем дело, папаша? – осведомился у гражданина матрос, в котором Федор узнал машиниста с «Бури».

– Да вот я получил письмо от отца Айвазяна. Мы с ним вместе, почитай, всю жизнь рыбачили на Азовском. Он и сейчас там.

Это было правдой. Федор знал, что Айвазян действительно из рыбацкой семьи с Азовского моря.

…– Робку Айвазяна я с мальцов знаю, – продолжал пьяный, – на коленях качал. Отец просил повидать его, разузнать, как он служит. Да мне и самому нужно. Хотел просить передать посылочку на Скалистый… Не слышали разом, когда «Шквал» пойдет к Скалистому?

Федор про себя чертыхнулся. Неужели уже какой-нибудь идиот проболтался о предстоящем походе? Но ведь и он не знал, куда будем идти. Только по знакомым каждому матросу не новичку признакам догадывался, что корабль готовят к походу.

Матросы переглянулись. Машинист с «Бури» ответил:

– Вы, папаша, обратитесь вон к тому старшему матросу, – указал он на Федора. – Это друг Айвазяна. А мы спешим. И не в курсе… Пошли, хлопцы. – Все трое поднялись и молча направились на выход из парка, но остановились у ворот, на ярко освещенном месте, и Федору показалось, что машинист с «Бури» моргнул ему.

Пьяный гражданин не спешил воспользоваться советом машиниста. Он посидел немного, поглядел вслед удалявшимся, а затем не спеша пошел в глубь парка. Странно…

Когда незнакомец отошел, Федор вскочил, бросился на танцевальную площадку, с силой оторвал Айвазяна от его партнерши, еле успев заметить, что это – та самая рыбачка, которую они видели у киоска с газированной водой, и потащил к выходу, шепнув:

– Скорее. Потом объясню. – Он бросился вслед за гражданином. Тот не успел уйти далеко, остановился у фонаря и бросил папиросу.

– Ты знаешь его? – шепнул Федор недоумевающему товарищу.

– Первый раз вижу, – пожал плечами Айвазян.

– Дай-ка мне папиросу.

– Так ты же не куришь?..

– Не твое дело. Молчи.

Догнав неизвестного, Иванкевич подошел к нему.

– Товарищ, нет ли спички? Видел, как вы шли и курили, а у меня спички вышли.

Неизвестный полез в карман, достал коробку и, сильно ударив от себя спичкой поперек терки, поднес ее Федору. У матроса не осталось сомнений. В мозгу пронеслось:

…«Я сам пятнадцать лет на маяках… Мы с отцом Айвазяна сызмальства рыбаки на Азовском»… – Потом слова лектора во время недавней лекции на корабле: «У них все средства хороши… Даже случайно подслушанные имя и фамилия могут быть пущены в ход». Какой-то сверток передал старику. Подозрительно очень.

– Ваши документы?

Незнакомец засмеялся.

– Документы? А ты кто – милиционер? Я вроде не хулиганил да и не пьян. Здорово! Вот не знал, что матросы тоже служат в милиции, – язвительно поддел он Федора. Это было ошибкой Пряхина. Если вначале матрос усомнился в правильности своего требования, то последние слова Пряхина опять заставили его насторожиться.

– Над чем вы смеетесь? Ладно. Если не будете показывать документов, то пройдемте к выходу. Там есть милицейский пост.

Перспектива попасть в милицию и давать там объяснения не улыбалась Пряхину. А вдруг там вздумают проверять его документы серьезно: ведь прописка в паспорте фиктивная. Шпион рассмеялся.

– Чудной ты парень, матрос. Ну скажи на милость – какой честный человек, выходя из дома погулять и выпить с получки, будет брать с собой документы? Вроде у нас сейчас и не принято стеснять свободу граждан.

Иванкевич про себя отметил справедливость этого замечания. И все-таки было в задержанном им человеке что-то скользкое, фальшивое. Главное, зачем он выпытывал время выхода корабля?

Иванкевич решил не отпускать неизвестного: «Лучше я выясню все же, кто он, – подумал Федор оглядываясь. – Сдам я его нашему флотскому патрулю».

Заметив, что матрос оглядывается, Пряхин решился.

– Знаешь, что, парень, – грубо заявил он. – Если тебе так нужны, мои документы, то пройдем этой аллеей. Я здесь недалеко за парком квартирую. Пошли.

– Нет, постойте здесь… – удерживая Пряхина за рукав, потребовал Федор и неожиданно получил страшный удар снизу в челюсть. Ноги матроса отделились от земли, он свалился на спину. «Классный апперкот», – только и сообразил матрос.

Айвазян бросился к товарищу.

– Догоняй «земляка». Я сейчас. – Превозмогая звон и головокружение, Федор выплюнул кровавую слюну и бросился вперед. К сожалению, Айвазян оказался куда более умелым танцором, чем бегуном. Неизвестный далеко опередил его. Федор побежал наперерез, прыгая через оградительные надписи «по газонам не ходить», через клумбы и кусты. Преследуемый оглянулся. Айвазян и еще несколько матросов, бросивших своих удивленных подруг, бежали за ним. Неизвестный метнулся в сторону, на бегу швырнув что-то тяжелое в кусты…

Теперь Федор Иванкевич взял реванш. Он оказался на одной линии с убегавшим. Несколькими прыжками Иванкевич обогнал его, повернулся, и неизвестный напоролся прямо на железный удар матросского кулака. Запрокинув руки, незнакомец грохнулся затылком об землю.

– Пистолет выбросил, – задыхаясь, сообщил подбежавший Айвазян, посмотрел на поверженного врага и с нескрываемым уважением – на все еще сжатые крупные кулаки товарища.

21. КОРОБКА СПИЧЕК

Старые следственные работники вспоминали о Горине, как об отличном когда-то, в довоенные годы, следователе. И хотя полковник давно уже был руководителем учреждения, осталась у него неистребимая страсть: он любил следствие и сам частенько, несмотря на перегрузку другими делами, участвовал в допросах или вел их сам.

…Обождав, когда Иванкевич кончил читать протокол допроса, Горин встал с кресла в углу и подошел к матросу.

– Большое вы сделали дело, товарищ Иванкевич. А я слушал ваши показания и не совсем хорошо понял: что именно убедило вас в том, что во всех трех случаях перед вами было одно лицо. Этот, назвавшийся Пряхиным?

– Я сам еще не разобрался, товарищ полковник, – подтянулся матрос. – Вначале были только подозрения. Что-то мне Айвазян не говорил о знакомых в Северогорске. Я спросил Айвазяна об этом человеке, вспомнил слова лектора… А главное… – оживился матрос, – это коробка.

– Какая коробка?

– Коробка спичек, товарищ полковник. Когда он прикуривал в закусочной, я заметил: не так, как другие, а поперек терки. В саду он зажигал спичку так же. Я и рассмотрел его хорошо. То одно говорит, то другое.

– Да… Коробка спичек… – задумчиво сказал полковник. – Так, так… Ну, хорошо, вы свободны. Разумеется, по закону, вы обязаны обо всем молчать.

Когда молодой матрос вышел, Горин обратился к Трофимову:

– А знаете, эта коробка… Какая у нас хорошая молодежь, майор. Вот из таких, живущих с открытыми на все глазами парней вырабатываются отличные разведчики и следователи – люди родственных по сложности профессий. Его наблюдательность привела нас к Лисовскому. Дайте мне протокол осмотра квартиры Лисовского. Так… На окне начатая коробка спичек, на столе коробка с горелыми спичками… Коробка спичек на печной заслонке… Где протокол обыска? – Пробежав документ глазами, Горин положил его на стол. – Значит, коробок не изымали? Прошу вас сейчас же направиться в дом Лисовского, вскрыть печати с понятым и доставить сюда эти коробки. Подумаем, чем они еще могут послужить следствию… Ну, что ж, давайте поговорим с Пряхиным.

* * *

– Приступим. Вас зовут?

– Николай Петрович Пряхин.

– Неглупо. Ничто, даже имя и фамилия не должны бросаться в глаза.

Пряхин вздрогнул. В его глазах мелькнул откровенный испуг. Еще бы – следователь почти дословно повторил слова Лисовского.

«Неужели он знает?» – пронеслось у него в голове. От этой мысли сразу стало жарко.

От следователя не укрылось это состояние допрашиваемого.

– Откуда у вас пистолет?

– Трофей с войны.

– А вам известно, что незаконное, без разрешения, хранение оружия наказывается по закону?

– Виноват, конечно. Да как расставаться с такой вещью? За это ведь кровью оплачено в войну, товарищ майор.

– Трофей, говорите? Как будто бы у немцев не было на вооружении такого оружия.

– Подарок брата по оружию, – весело пояснил Пряхин. «Пока идет благополучно», – поздравил он себя.

– А причем здесь плата кровью?

– Так за победную встречу с братьями по оружию мы ведь кровью платили… «Э, да ты не очень умелый, майор», – мысленно добавил он. – Конечно, раз попался с оружием, придется отвечать.

Трофимов промолчал. По многолетнему своему опыту он знал: Пряхин допустил ошибку, поспешив с таким признанием. И не потому он допустил ошибку, что признался в незаконном хранении оружия и теперь будет нести за это ответственность, а потому, что, признавшись в этом, он сразу же дал понять: у него есть еще нечто, спрятать которое он согласен даже ценой осуждения за другое преступление. А это означало, что Трофимов на верном следу. Следователь жалел сейчас только об одном: Кузьма Кондаков еще в больнице и на очной ставке быть не может. Острые глаза молодого котельщика точно схватили броские приметы человека в ватнике. Трофимов не сомневался: человек в ватнике – это Пряхин.

«Посмотрим сейчас, как он будет обходить острые углы», – решил Трофимов и задал очередной вопрос:

– Почему вы говорили при матросе Иванкевиче, что вы с Азовского моря, тогда как по вашим документам вы уроженец и житель Сибирска?

Пряхин пожал плечами.

– Черт дернул напиться. А по пьянке чего не наболтаешь.

– Откуда вы знаете матроса Айвазяна?

– Я такого не знаю.

– Но вы о нем говорили при этом же Иванкевиче и других матросах.

– Что-то я этого не припоминаю.

– Очную ставку?

– Нет, зачем же. Я же не отказываюсь. Кажется, было так: около кинотеатра два матроса разговаривали. Я стоял рядом, хотел с рук билет достать. Поневоле слушал их разговор. Вот они об этом Айвазяне толковали. Иногда, – он улыбнулся распухшей после знакомства с кулаком Иванкевича физиономией, – какая-нибудь чепуха застрянет в голове, хоть она тебе и не нужна. Знаете, товарищ майор, я смолоду, как и многие другие мальчишки, мечтал быть моряком. Вот, наверное, по пьянке и начал болтать, что только взбрело на ум. Чтобы показать: я, мол, тоже такой. Я понимаю сейчас – это глупо. Но стоит ли придавать значение пьяной болтовне.

– Да, конечно, не стоит, – успокоил его Трофимов. – Где же вы здесь остановились в Северогорске?

– Еще нигде. Я ведь только вчера прибыл теплоходом и ночевал в парке.

– Знакомых у вас нет, как вы говорите. Так при вас ведь денег обнаружили около десяти тысяч. Сумма больше, чем достаточная, чтобы поместиться в гостинице. Кстати, откуда у вас такие деньги?

– Вот потому, что со мной были такие деньги, я и не рискнул идти в гостиницу. А положить на сберкнижку не догадался, – отвел он возможный вопрос следователя. – Ну, а такие деньги у меня оказались после ликвидации моего холостяцкого хозяйства. Конечно, когда распродавался на рынке, мне всучивали разные бумажки. А я их менял в магазинах на сторублевые, – словоохотливо повествовал Пряхин, мысленно благодаря тех, кто вручал ему деньги разных серий и номеров.

– Допустим. А как же так: ведь вы заходили в дом № 63 по Озерной улице. Вас видел все тот же Иванкевич. Ставку?

– Да, я забыл сказать об этом. Я хотел устроиться на ночлег у одного старика. Мне указали на него на рынке, как на одинокого инвалида. Отказал старик.

«Ты не так прост. Дрессировали тебя, как видно, немало, – подумал Трофимов. – И все-таки ты боишься. Значит, где-то есть трещина», – а вслух закончил:

– Вот что, Пряхин, буду называть вас так. На следующем допросе я задам вам первый вопрос такой: когда и при каких обстоятельствах вы были в Промышленном поселке? Кроме того, вам придется поделиться со мной некоторыми деталями своей жизни, в частности, в Сибирске, – откровенно улыбнулся Трофимов, видя, как порозовели кончики ушей Пряхина.

– Подумайте над этим на досуге. – Трофимов позвонил. – Уведите его.

Работа советского следователя – это война, точнее поединок с врагом. Поединок, в котором противники неравно вооружены. Вначале следователь вооружен слабее: ведь он не может знать о преступлении больше, чем тот, кто совершает это преступление. Но чем дальше идет этот поединок, тем точнее благодаря помощи советских людей и профессиональным навыкам становятся знания следователя, и тогда преступник начинает сдавать позиции. Силы неравны. За следователем стоит народ и вся мощь нашего великого государства. У следователя – правда и долг. Преступник – одинок, он изолирован в нашей среде. И сознание этой изоляции, его положение вне общества, как бы ни был опытен и бесстрашен преступник, заставляет его нервничать, колебаться. Его бесстрашие – это бесстрашие отчаяния. И тогда он становится подобен волку во время облавы: кольцо доказательств сжимается, он мечется в этом кольце, ища выход и все более теряя самообладание. Версии, выдвигаемые им, разваливаются, и тогда умный преступник устремляется в оставленное ему отверстие. К правде, к признанию. Он понимает, что его признание рассматривается как самооценка своих действий, первый шаг раскаяния.

Отпуская Пряхина, Трофимов знал, что все это время его противник будет мучиться, стараясь угадать: что же известно следователю? Пусть думает…

– Итак, продолжим нашу не совсем удачную позавчерашнюю беседу. Я повторяю вопрос: когда и при каких обстоятельствах вы были в Промышленном поселке?

– Я твердо заявляю вам, что там никогда не был.

– Понятно… – Трофимов позвонил. – Пригласите, пожалуйста, сюда этих граждан, которых я попросил присутствовать. Да, всех четырех.

Пряхин беспокойно поглядывал на вошедших. «Нет, никого из них я никогда не видел. Следователь просчитался. Почему двое из них одеты почти так, как я? Наверное, случайность», – успокоил он себя.

– Попросите Кондакова.

В комнату вошел невысокий широкоплечий юноша с забинтованной головой.

«Да, это конец. Как же я сплоховал? Ведь на тренировках ударом кастета убивал быка… Спокойно, спокойно. Он один. Этого мало. Каждое сомнение, по советским законам, толкуется в пользу обвиняемого»… «Советская молодежь совсем не похожа на известную вам молодежь Соединенных территорий. Будьте осторожны…», – вспомнил Пряхин слова Лисовского.

Жаль, что Трофимов не увидел лица Пряхина в этот момент. Старший следователь обратился к юноше:

– Вы вызваны для опознания личности. Я предупреждаю вас, свидетель Кондаков, что вы обязаны давать правдивые показания. Вы будете нести уголовную ответственность за дачу заведомо ложного показания. Понятно это?

Юноша серьезно кивнул головой.

– А теперь посмотрите на этих трех людей в одинаковой одежде.

Кондаков шагнул вперед. Мельком оглядев двоих, стоявших рядом с Пряхиным, юноша посмотрел прямо в лицо Пряхина. Тот видел, как сначала расширились, затем сузились черные угольки в глазах юноши. От этого взгляда стало не по себе.

Юношески круглое лицо Кондакова будто приобрело какие-то твердые, безвозрастные черты. На челюсти заиграл желвак. Юноша придвинулся к Пряхину. Тот инстинктивно отбросил голову назад.

«Нет, от этого не жди ошибки и пощады», – мелькнуло в голове Причина.

– Он, – отрывисто бросил, словно плюнул в лицо Пряхина, Кондаков.

– Вы не ошибаетесь?

– Нет. Я узнаю его по форме носа, усам, цвету глаз и бровей, по росту. Только одет он был тогда по-другому…

Когда понятые, участвовавшие в опознании, подписали протокол и вышли, Трофимов подошел к Пряхину.

– Не хватит ли запираться. Вы опознаны.

– Этот мальчишка лжет. Мало ли что ему взбредет в голову.

– Как был одет этот человек?

– В шапку-ушанку, ватник и резиновые сапоги.

– Фантазия.

– Эти? – Трофимов достал из ящика сапоги.

– Да, такие. На них еще были налипшие травинки.

– Фантазия!

– Нет, ошибаетесь, Пряхин. Это правда. Эти сапоги изъяты при обыске у Лисовского. Это – ваши сапоги.

– Почему мои? Изымали где-то, а теперь приписываете мне.

– Потому, Пряхин, это ваши сапоги, что Кондаков видел вас в них, потому, что эти сапоги вашего размера, а Лисовскому они не полезут, на два номера меньше. Потому, что вас видел матрос Иванкевич входящим в дом Лисовского. Потому, что в доме Лисовского найдено несколько коробок спичек, которые имели следы на терке точь-в-точь такие, какие получаются у вас… Да вы не волнуйтесь. Это еще не все. Потому, что половина денег тех серий и номеров, которые изъяты у вас, преблагополучно лежат еще в сейфах Госбанка, ни разу не находившись в обороте. Вот справка об этом. Ознакомьтесь.

– И, наконец, потому, что следы этой обуви найдены в расселине, по которой вы поднимались с берега моря к поселку в трех километрах севернее рыбной базы. А вот мешок с вашими вещами, найденный под камнями. Интересуетесь?

Пряхин сделал протестующий жест. Он лихорадочно искал выхода. Каждое из доказательств, приведенных Трофимовым, он мог бы разбить в отдельности, но все вместе…

– Что же вы молчите? Вы так живо рисовали мне картины вашей жизни в Сибирске, что я с нетерпением жду оттуда подтверждения. Боюсь только, что многое не совпадет, – нанес Трофимов последний удар.

Пряхин поднял голову и посмотрел в глаза следователю.

– Что меня ожидает?

– Прежде всего разочарую вас. Я советский следователь и авансов преступнику не выдаю. Вас ожидает точное соблюдение законности. Ведь вы не можете ничего сказать по поводу моего отношения к вам? Второе: вас ожидает обвинительное заключение и справедливый, я повторяю, справедливый суд. Многое зависит от вас…

– Хорошо. Я буду говорить.

Итак, Пряхин начал давать показания. Рассказал и о Лисовском. Значительно хуже обстояло с Лисовским. Кроме показаний сообщника, изъятых сапог да малозначительных для его обвинения показаний Иванкевича, против старика-инвалида не было улик. Понимая это, Лисовский упорно отрицал все, в том числе факт знакомства с Пряхиным. А это было решающим моментом для разоблачения преступника.

Когда Лисовского ввели в кабинет Трофимова, Пряхин уже сидел там, съежившись у подоконника, и не глядел на вошедшего. На лице старика не дрогнул ни один мускул. Он спокойно и тяжело опустился на стул.

– Когда вы это кончите? Мне сегодня надо идти получать пенсию, – прохрипел он, безразлично оглядев комнату и задержавшись взглядом на календаре.

– Кончим скоро. Вот еще несколько вопросов. Так вы говорите, что ваш дом не посещал никто?

– Я этого не говорил. Я показывал: кроме соседки, которая по субботам мыла у меня полы, ко мне в дом не приходил никто, – слово в слово повторил Лисовский свои прошлые показания.

– А печь кто топил?

– Только я сам. И печь и керосинку. Лампы тоже зажигал я сам. Я один живу. Пенсия не позволяет держать прислугу, – усмехнулся он.

– А, черт! – выругался Трофимов, неосторожно вымазав пальцы чернилами. – Читайте и подписывайте, гражданин Лисовский. – Следователь прошел в угол кабинета за ширму, к умывальнику. Вскоре вышел, держа мокрые ладони с растопыренными пальцами перед собой. Почмокал потухшую папиросу. – Жди теперь, пока руки высохнут. Полотенце убрали. Попрошу вас, гражданин Лисовский, дайте мне прикурить. Спички вон на столе.

– Извольте, – Лисовский чиркнул спичку. – Отсырели. – Он чиркнул еще несколько раз и, наконец, поднес следователю зажженную спичку.

– Благодарю! – Трофимов сел и начал рассматривать спичечную коробку.

– Вы всегда зажигаете так спички?

– Странный вопрос. Видимо, у вас уже не о чем спрашивать? Насколько помню себя, всегда зажигал так. Привычка, знаете. А годы уж не те, чтобы отказываться от невинных привычек, – насмешливо закончил он.

– Справедливые слова. Вот их мы так и запишем… Подпишите. Значит, вы никогда не видели вон того человека, что сидит у окна, и он у вас никогда не бывал? – кивнул следователь на Пряхина. Лисовский равнодушно покачал головой.

– Что же это я? – спохватился Трофимов. – Сам курю… Закуривайте, гражданин Пряхин. Знаю, курите много.

Жалко улыбнувшись распухшей физиономией, Пряхин взял папиросу.

– Да, спички сырые. – После долгих попыток прикурить Пряхину это, наконец, удалось.

Молчавший до сих пор Горин встал с кресла и внимательно осмотрел коробку, о которую зажигал спички Пряхин. Затем в упор глянул на старика. Голос полковника звучал строго и отчужденно.

– Думаю, довольно запирательств, гражданин Лисовский.

– Я вас не понимаю, – растерялся тот.

– Вот коробка, которой только что пользовались вы, причем, по вашему утверждению, вы всегда именно так зажигаете спички. А вот коробка, которая была изъята при личном обыске у Пряхина, и вторая, которой он пользовался сейчас. – Горин положил их рядом перед Лисовским. – А вот две коробки, изъятые у вас на квартире, одна на столе, другая на окне спальни, за цветочным горшком. – Горин положил эти две коробки рядом с Пряхинскими. – Сравните…

Все четыре коробки имели одинаковые следы зажигания спичек поперек терки, с нажимом к краю. Заросшие седым мохом уши Лисовского начали краснеть. Он долго и внимательно рассматривал спичечные коробки, потом бросил колючий взгляд на Пряхина.

– Раб привычки… Уберите этого человека. Я буду говорить. Учтите. Именно этот человек прибыл дать мне задание, но не успел. Я, признаюсь, считал, что все мои связи оборваны. Этому надо верить. Так что ничего я не сделал. То, что я знаю, в сущности уже история, вряд ли интересная для вас. Я случайный агент, и вы случайно узнали об этом.

Горин отрицательно качнул головой.

– Ошибаетесь. Конечно, часто человек – раб своих привычек. И вы в том числе. Помните свои слова: «Всегда зажигал так. Привычка». Но то, что Пряхина поймал на этом молодой матрос, в недавнем прошлом простой колхозник, – это не случайность. Дзержинский…

– Ладно, ладно. Не надо агиток. Это здесь известно каждому пионеру. Пишите. Я родился в 1895 году в семье первой гильдии купца и дальневосточного рыбопромышленника Лямина Исидора Панкратьевича. Меня зовут Лямин Вячеслав Исидорович. Будучи эмигрантом, в Германии, в Кельне в 1934 году я познакомился с фон Коломбергом. Он служил у адмирала Канариса, начальника разведывательного управления Третьей империи… В 1944 году я был направлен в Северогорск, а в ночь на 1 января 1946 года ко мне пришел от фон Коломберга ранее неизвестный мне человек и сообщил: вся резидентура третьего райха на Востоке переходит в руки мистера… С тех пор я ничего не делал. Учтите это.

– Пес сменил хозяина? – бросил Горин.

– Пусть так… Я слишком устал беспрерывно дрожать в этой чужой для меня стране. Я отвык от нее, хотя, верьте мне, я русский человек.

– Лжете. Я запрещаю вам клеветать на русский народ. Вы давно нерусский. Пряхин восхищался вашей начитанностью. Припомните Маяковского. Он писал о подобных вам, удиравших из Крыма врангелевцах:

 
…Плыли завтрашние галлиполийцы,
плыли вчерашние русские…