Текст книги "Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век..."

Автор книги: Арсений Замостьянов

МИНИСТР

Это ведь именно Державин написал вольнодумные строки, бичующие лощёного столоначальника, воплощение волокиты и халатности. По тем временам – запредельно гневные:

 
А там израненный герой,
Как лунь во бранях поседевший,
Начальник прежде бывший твой,
В переднюю к тебе пришедший
Принять по службе твой приказ, —
Меж челядью твоей златою,
Поникнув лавровой главою,
Сидит и ждёт тебя уж час!
 
 
А там, где жирный пёс лежит,
Гордится вратник галунами,
Заимодавцев полк стоит,
К тебе пришедших за долгами.
Проснися, сибарит!
 

Вечный недуг. И среди наших современников найдётся немало виртуозов бюрократического футбола. Сколько благородных начинаний погибло в бесплодных попытках пробиться сквозь секретарские заслоны… В отличие от своего вельможного героя Державин принимает заботы ведомства близко к сердцу.

Державин соглашался с Трощинским, с которым вообще-то не ладил, что министерская реформа чревата серьёзными конфузиями. Падает значение Сената, пропадает коллегиальность в принятии решений. Министры станут отчитываться перед государем с глазу на глаз – и никто не урезонит лгунов, невольных хвастунов, мошенников. Начнут растаскивать казну. Державин и сам предлагал ввести посты министров, но – в связке с сенатскими департаментами и совещаниями. А тут вышло, что они, обсуждая перспективы Сената, тратили силы на ремонт бутафорского, декоративного органа. Между тем если бы «конституционные» раздумья Державина не впечатлили Александра – не стал бы поэт министром.

8 сентября 1802 года вечером к Державину, который пировал с друзьями, приехал статс-секретарь Новосильцев и от имени государя предложил ему принять Министерство юстиции. Не прошло и двух дней, как министры уже совещались в доме правительственного дуайена – канцлера Воронцова.

Началась правительственная рутина. Министры дважды в неделю – по вторникам и пятницам – собирались в личных покоях императора, в высочайшем присутствии. Возможно, государь считал Державина усталым заслуженным вельможей, который своими сединами придаст правительству лоск классицизма. Но Державин и вообразить не мог себя в роли свадебного генерала. Ему ещё хотелось флиртовать с властью, повелевать – во имя справедливости, о которой (уж так представлялось Державину) только он, лично он имел верное представление.

Заглянем в ежедневник первого российского министра юстиции – и, пожалуй, поразимся деловитости шестидесятилетнего Державина, его энергии и дисциплине:

«Воскр. Поутру в 10 часов во дворец к императору с мемориями и докладом сената.

Понед. Поутру в 11 часов во дворец в совет.

Вторн. Поутру в 9 часов во дворец к императору с разными докладами, а после обеда в 6 часов в комитет министерства.

Среда. Поутру в 7 часов до 10-ти говорить с гг. обер-прокурорами и объясняться по важнейшим мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат по разным департаментам по случаю каких-либо надобностей.

Четв. Поутру в 8 часов и до 12-ти дома принимать, выслушивать просителей и делать им отзывы.

Пятн. Поутру с 7-ми до 10-ти часов другой раз в неделю заниматься с обер-прокурорами объяснением по мемориям, а с 10-ти часов ездить в сенат в общее собрание и в тот же день после обеда в 6 часов во дворец в комитет министерства.

Суббота. Поутру от 8-ми до 12-ти часов принимать, выслушивать и отзывы делать просителям.

Затем, после обеда в воскресенье, понедельник, среду, четверг и субботу с 6-ти до 10-го часа вечера заниматься с гг. секретарями прочтением почты, выслушанием и подписанием заготовленных ими бумаг для внесения в комитет и иногда в сенат, а также и прочитыванием откуда-либо полученных посторонних бумаг, кроме почты.

Наконец, каждый день поутру с 5-ти до 7-ми часов заниматься домашними и опекунскими делами и ввечеру с 10-ти до 11-ти часов беседою приятелей, и в сей последний час запирать вороты и никого уже не принимать, разве по экстренной какой нужде или по присылке от императора, для чего в какое бы то ни было время камердинер должен меня разбудить».

Ни минуты праздности, ни малейшей скидки на возраст Державин себе не позволял – и здесь, конечно, неоценима забота камердинера. Министр отлаживал работу аппарата, стремясь создать прочные связи с обществом, с потенциальными и явными участниками судебных процессов. Он на собственном опыте знал, чем чревата бюрократическая неповоротливость.

По вечерам он ухитрялся уделять время изящной словесности, изредка наслаждался вечерней беседой с приятелями о политике и литературе, играл в поддавки с музой, кое-что сочинял.

Не забывал министр и старинных друзей – тем более что их осталось немного.

1803-й – чёрный год в жизни Державина. В этом году умер Николай Александрович Львов. Он осматривал Кавказские Минеральные Воды, на обратном пути тяжко заболел и 23 декабря скончался. Эта утрата потрясла Державина:

 
Плакущие берёзы воют,
На чёрну наклоняся тень;
Унылы ветры воздух роют;
Встаёт туман по всякий день —
Над кем? – Кого сия могила,
Обросши повиликой вкруг,
Под медною доской сокрыла?
Кто тут? Не муз ли, вкуса друг?
Друг мой! – Увы! озлобясь, время
Его спешило в гроб сокрыть,
Что сея он познаний семя
Мнил веки пользой пережить.
 

Так откликнулся Державин на смерть друга. В 1807 году уйдёт из жизни и вдова Львова Мария Алексеевна. Державин станет опекуном их детей – не только потому, что после женитьбы на Милене он стал им дядькой. Это был порыв, последний знак горячей дружбы. По воспоминаниям племянниц мы видим, с какой нежностью относился к ним Державин. Имена этих одарённых русских женщин сохранились в истории. Достаточно упомянуть Веру Николаевну, которая в доме Державина познакомилась со своим будущим мужем – генералом Алексеем Воейковым. Он рано оставит её вдовой, но их внук, Василий Поленов, станет выдающимся пейзажистом, академиком живописи. В Поленове, в музее художника, выставлены портрет «бабаши» – Веры Николаевны, а также личные вещи Державина, которые в семействе Поленовых хранили как реликвии: солонка, шкаф…

Возник Гасвицкий – он вёл жизнь скромного помещика в Курской губернии, при этом всё ещё поигрывал в карты. Отставного майора избрали губернским предводителем дворянства, у него выросли дети. Пришла пора определять их в кадетский корпус – и он просил старого друга посодействовать. Просьбу Державин выполнил. Но главное, что с Гасвицким можно было в шутливом тоне, без политеса, откровенно обсудить все дела – и политические, и личные. Побалагурить, немножко прихвастнуть – такие беседы возвращали Державина во дни молодости. «Милостивый государь мой, Петр Алексеевич. Дети ваши определены в корпус, а о племяннике постараюсь. За дружбу и вашу покорнейше вас благодарю, и могу уверить, что она взаимно сохранена будет и с моей стороны. О юстиции, кто как ни говори, – я в совести моей спокоен; а более сего и желать не хочу! Впрочем порицателям зла и добра можно сказать в ответ словами Христины королевы: „Папа будет папою, а подлец подлецом“».

В своём ведомстве министр не допускал корыстных побуждений, строго контролировал работу подчинённых ревизиями, вникал в тонкости бесчисленных документов… Один из первых докладов министра юстиции Державина был посвящён сокращению канцелярского делопроизводства. Император одобрил этот проект. Державин ввёл в обиход краткие записки, извлечения из дел, ускорявшие работу чиновников.

«Таковое сокращение производства и основательность решений приближает, конечно, к той священнейшей цели, чтобы сенат как верховное судилище был примером всему государству правого суда, деятельности и скорого удовлетворения тяжущимся», – уверял Державин в докладе. Он никогда не изучал юриспруденцию системно, но стал правоведом… Как и в Петрозаводске или Тамбове, Державин озадачился «кадровым вопросом»: нужно окружить себя специалистами. Но где их взять?

Одна из самых прилипчивых и вредных иллюзий – надежда на молодёжь, которая будет благороднее и умнее (ну, скажем, просвещённее) отцов. Державин на этот счёт не обольщался, но иногда ему попадались дельные молодые люди. Сотрудником и сподвижником Державина стал в министерстве Константин Злобин – начитанный, талантливый юноша, к тому же родившийся в Малыковке. С такими Державин умел сходиться. Злобин писал недурственные стихи, мечтал о равенстве сословий. Державин и после отставки посвящал ему стихотворные послания и давал советы – не только деловые, но и литературные, вроде такого: «Я прошу вас не торопиться, а пересматривать в продолжении некоторого времени и, помалу исправляя, приводить в совершенство, следуя правилам Горация. И я вас уверяю, что ежели вы последуете сему дружескому совету, то вы будете из первых наших певцов».

По инициативе Державина создаётся обер-прокурорская консультация – император утвердил и это предложение, несмотря на скепсис министров Кочубея и Воронцова. Державин не только участвует в заседаниях консультации, но и внимательно изучает журналы заседаний, постигая юридические премудрости. На мнение консультантов министр ссылался в спорных вопросах – эта практика считалась новаторской.

Жихарев приметил: «Это не человек, а воплощенная доброта, но чуть только коснётся до его слуха какая несправедливость и оказанное кому притеснение или, напротив, какой-нибудь подвиг человеколюбия и доброе дело – тотчас оживится, глаза засверкают и поэт превращается в оратора, поборника правды…»

Резко возражал Державин против предложения министра внутренних дел Кочубея разрешить иезуитам миссионерскую деятельность среди языческих и мусульманских народов России. Только православная миссия – и точка.

Усилиями Державина родился толковый антикоррупционный указ «О судимых в уголовных палатах за преступление должностей чиновниках».

Он же составил проект правил третейского суда, который одновременно должен был являться судом совестным. Суд этот надлежало сделать обязательным. Таким способом Державин надеялся прекратить взятки и создать скорое и беспристрастное правосудие. Проект так и остался благим намерением…

Он скептически относился к проектам отмены крепостного права и стал ярым противником «прогрессивного» императорского указа «О вольных хлебопашцах». Помещики получали право отпускать крестьян на волю с земельным участком за выкуп.

Державин считал это новшество нереалистичным и вредным – и, как очень скоро показала жизнь, не ошибался. За время правления Александра 47 тысяч крестьян стали «вольными хлебопашцами», хотя император требовал от своих соратников – крупных землевладельцев – активно отпускать крестьян. Указами дело не поправишь, куда важнее насаждать просвещённое отношение помещиков к крепостным. Вот ретроград адмирал Шишков много лет не обременял своих крестьян оброком. Это – дело, а не прогрессивная болтовня. Злонравие помещиков – не причина разрушать уклад. Во время обсуждения реформы Державин предложил Александру собрать предводителей дворянства со всей России, дабы они, под влиянием правительства, определили оптимальные размеры податей и повинностей и выявляли (для немедленного пресечения) проступки помещиков. Если при этом дворянство продолжит выполнять обязанности защитников и просветителей Отечества – это наиболее справедливая система. Император вроде бы согласился с Державиным и повелел совету пересмотреть указ «о хлебопашцах». Но на следующий день к Державину явился Новосильцев и объявил царскую волю – немедленно принимать указ. Державин не угомонился: он стал сколачивать оппозиционную группу в Сенате, чтобы обратиться к государю с протестом против либерального указа. Император возмутился: «Вы в Сенате критикуете мои указы!» Указ продавили. Но Державин не скрывал своего «особого мнения» и своих крестьян за выкуп не отпускал, несмотря на волю императора.

На заседании Комитета министров 16 сентября 1802 года Державин внёс предложение о необходимости представления министерских отчётов в общее собрание Сената и, в частности, отчётов министров по итогам первого года их работы. Император обрадовался этому предложению, и в скором времени министры закорпели над отчётами. Себя – министра справедливости – Державин скромно считал арбитром, надзирателем над другими министрами, первым среди равных. Ведь именно он был наследником генерал-прокурора – могущественного Вяземского (министр юстиции «купно» назывался и генерал-прокурором и управлял Сенатом). Но, конечно, так думал только Державин! Хотя конкуренты видели в нём, безусловно, сильного противника.

Разумеется, мало кого устраивало, что юстиц-министр позволяет себе поучать коллег. Ознакомившись с отчётами за 1802 год, Державин в специальной записке указывал, что министры постоянно нарушают законы, определявшие порядок распоряжения государственными суммами. Вот, например, морской министр Чичагов в прямое нарушение закона заключил контракт на поставку во флот провианта на несколько миллионов рублей не только без разрешения Сената, но и без торгов и объяснений… Державин бил во все колокола, не раз жаловался на такие злоупотребления – но государь всё пропускал мимо ушей. То ли его уже раздражала неуёмная активность Державина, то ли недруги юстиц-министра подобрали ключи к сердцу и уму государя…

«В мае месяце в том году, то есть 1803-м, путешествовал Государь в Лифляндскую губернию, а с ним г. Новосильцов и граф Черторижский, и как они были враги Державина, то, будучи с Государем не малое время так сказать в уединении, и довершили они Державину своё недоброжелательство разными клеветами, какими именно – неизвестно; но только из того оное разуметь можно было, что Державин, будучи во время отсутствия Императора отпущен в новогородскую свою деревню Званку на месяц, не мог за болезнию к приезду Государя возвратиться, то писал к князю Голицыну, прося доложить, что замедление его происходит от болезни, но что он однако скоро будет. На что по приезде получил отзыв, что ему нет в нём нужды, хотя бы он и вовсе не приезжал. Державин хотя почувствовал сим отзывом неблаговоление себе Государя, но терпеливо снёс оное, стараясь, сколько сил его было, исполнять наилучшим образом свою должность». На этот раз он не намеревался заискивать перед императором, надеялся доказать свою правоту служебными заслугами.

Сначала из старческой мнительности время от времени Державин примечал, что государь относится к нему недоверчиво, даже сурово. Куда любезнее он с молодым Кочубеем или пожилым Трощинским. Но удержаться от препирательств Державин не мог…

Потом уже все убедились: Александр стал холоднее с Державиным. Он умел окатить равнодушием, поглядывая мимо нежелательных людей… Император редко показывал темперамент – но в беседе с Державиным однажды и он не сдержался. Сперва Александр упрекнул Державина: «У вас дела идут медленно». Упрекнул несправедливо, явно с чьих-то слов – указав на частное письмо государю, которое было получено ещё в прошлом месяце, но до сих пор не рассмотрено. Державин заметил, что доклады по частным письмам должны готовить статс-секретари. Он сам был статс-секретарём – и знает, о чём говорит.

Державин был оскорблён в лучших чувствах: в его министерстве работа с бумагами спорится, как нигде, а тут звучат придирки по поводу письма месячной (всего лишь!) давности, которым должен заниматься секретарь императора! Однако цари редко признают свою неправоту.

Император пожал плечами: «Но при родителе моём о письмах докладывали генерал-прокуроры». И тут стареющий певец Фелицы разразился дидактической тирадой:

«Я знаю; но родитель Ваш поступал самовластно, с одним генерал-прокурором без всяких справок и соображения с законами делал, что Ему было только угодно; но Вы, Государь, в манифесте при вступлении на престол объявили, что Вы царствовать будете по законам и по сердцу Екатерины: то мне не можно иначе ни о чём докладывать Вам, как по собрании справок и по соображении с законами, а потому и не могу я и сенатские и частные дела вдруг и поспешно, как бы желалось, обработывать и Вам докладывать. Не угодно ли будет приказать частные письма раздать по статс-секретарям?»

В ответ император выпалил гневно: «Ты меня всегда хочешь учить. Я самодержавный Государь и так хочу».

Дело шло к роковому разрыву… В устах сдержанного Александра это серьёзное предупреждение. Вельможи, узнавшие о диалоге, стали относиться к Державину как к политическому трупу. Конечно, мы невольно рассматриваем этот эпизод глазами Державина: именно он оставил подробные воспоминания о своих спорах с императором.

Когда Державин набрасывал «Записки», эти обиды ещё не перемололись в памяти. Могущественная польская партия во главе с Чарторыйским уже вписала фамилию министра юстиции в чёрную книгу изгоев…

В начале октября 1803 года он приехал во дворец с докладом – и император его не принял. А на следующий день юстиц-министр получил рескрипт, в котором царь хвалил его за исправную работу, но просил сдать министерский пост из-за множества жалоб… При этом государь повелевал Державину продолжить работу в Сенате и Верховном совете. Возможно, император надеялся, что старик оставит министерство без боя. А Державин написал государю горячее, нервное письмо, «в котором напомянул с лишком 40-летнюю ревностную службу и то, что он при бабке его и при родителе всегда был недоброхотами за правду и истинную к ним приверженность притесняем и даже подвергаем под суд, но, по непорочности, оправдывай и получал большее возвышение и доверенность, так что удостоен был и приближением к их престолу; что и ему служа, шёл по той же стезе правды и законов, несмотря ни на какие сильные лица и противные против его партии». В придворной жизни он разочаровался, приговаривал, что добросовестной службой не заработаешь царскую милость. Но не хотел уходить, не завершив дел, без славы, без почёта.

Словом, Державин напросился на аудиенцию. В четверг в десять часов утра государь его принял. Надоевший министр начал напористо, требовал обосновать отставку. А император, как вспоминал Державин, «ничего не мог сказать к обвинению его, как только: „Ты очень ревностно служишь“. – „А как так, государь, – отвечал Державин, – то я иначе служить не могу. Простите“. – „Оставайся в Совете и Сенате“. – „Мне нечего там делать“. – „Но подайте же просьбу, – подтвердил государь, – о увольнении вас от должности юстиц-министра“. – „Исполню повеление“».

Разговор исторический. Как-никак, мы стали свидетелями первой отставки министра в истории России!

Державин не просто отказался от сенатской синекуры. Оставаясь сенатором, он сохранил бы высокое министерское жалованье – 16 тысяч в год. А к отставке из министров получил бы в вознаграждение за труды андреевскую ленту. Но Державин гордо отказался от почестей, если уж впал в немилость к государю, если уж утратил влияние на судьбы государства… Остался он с ежегодным пансионом в десять тысяч рублей и без высшего ордена империи. Пройдёт без малого 170 лет – и другой поэт, приближенный к власть имущим, за вольнолюбивые выходки не получит к шестидесятилетию высшую награду Советского Союза – звезду Героя Социалистического Труда. Когда ему намекнут, что этот орден он не получит из-за слишком независимой позиции, – Твардовский ответит: «Не знал, что звезду Героя у нас дают за трусость». Державин тоже не хотел андреевской ленты за трусость и соглашательство…

Один год и один месяц служил Державин министром и генерал-прокурором – и, по его собственному выражению, «служба его была потоптана в грязи». Его преемником на посту министра юстиции стал П. В. Лопухин, который занимал этот пост до назначения его председателем Государственного совета. 1 января 1810 года пост министра юстиции занял Иван Иванович Дмитриев – друг Державина, к которому с этих пор наш герой стал относиться не без ревности.

Отставку столь пожилого министра публика могла бы воспринять как нечто само собой разумеющееся, но противники Державина оживились чрезвычайно. И вслед поверженному консерватору полетели проклятия. Особенно постарались рифмоплёты, которые надеялись, что Державин вступит с ними в поэтическую перепалку и осрамится. Как весело они слагали бранные куплеты:

 
Ну-ка, брат, певец Фелицы,
На свободе от трудов
И в отставке от юстицы
Наполняй бюро стихов.
 
 
Для поэзьи ты способен,
Мастер в ней играть умом,
Но за то стал неугоден
Ты министерским пером.
 
 
Иль в приказном деле хватка
Стихотворцам есть урок?
Иль, скажи, была нападка,
Иль ты изгнан за порок?
 
 
Не причиной ли доносы?
Ты протектор оным был
И чрез вредны их наносы
Тьму несчастных погубил.
 
 
Не затеи ли пустые
Быть счастливей в свете всех
Помрачили дни златые
Вместо чаемых утех.
Не коварство ль то лихое,
Коим жадно ты дышал,
Повернуло жало злое
И чтоб ты под ним упал?
 
 
Не стремленье ль твоё дерзко
Людей добрых затмевать
Укусило тебя едко
И заставило хромать?
 
 
Не жена ль ещё виною,
Ум которой с волосок,
К взяткам долгою рукою
Задала тебе щелчок?
 
 
Расскажи мне откровенно
Напасть съевшую тебя,
И тогда я совершенно
Дам узнать тебе себя.
 
 
Покажи и те примеры,
Как нам в свете надо жить,
На какой и вес, и меры
Нам рассудок положить;
 
 
Как с Фортуной обращаться,
Её благом управлять,
Прямо смертным называться.
Честь и совесть сберегать.
 
 
А коль плохо в неудаче,
То теперь ты испытал:
Из коня залез во клячи,
Не быв знатный Буцефал.
 

Стихи корявые (даже в представлениях того времени), но лучшие умы «дней Александровых прекрасного начала» их переписывали и цитировали с восторгом. Державин хотел ответить, но ему хватило мудрости не ронять себя. Жихарев уверяет, что эти стихи накропал Николай Кондратьев – секретарь отставного калужского губернатора, весельчака Лопухина. Уж конечно, у него нашлись основания ненавидеть «следователя жестокосердого».

Кто-то заступился за Державина, написал от его имени ответные стихи:

 
Не в моей, друзья, то воле,
Что свободен стал от дел.
Не министр теперь я боле,
Знать, такой мне в том удел,
Что мне нужды издеваться,
Дрязги, вздор пустой болтать?
Я умею сам смеяться,
Только стоит лишь начать…
 

Но побеждали недруги: они голосили громче. Молодость, взахлёб уверенная в своей правоте, всегда жестока по отношению к отжившему. Даже прозвание «певец Фелицы» – некогда почётное – теперь означало «старый царедворец и льстец», не более. Повержен неистовый консерватор! Значит, теперь он ответит за всё.

Ростопчин писал в те дни Цицианову: «Державин сочинил прекрасные философические стихи, уподобляя жизнь дежурству, и видно, что прямо из генерал-прокурорского дома влез опять на Парнас. Опасно, чтоб там не прибил Аполлона и не обругал Муз».

Из множества эпиграмм на постаревшего льва (басня Крылова навеяна как раз «свержением» Державина) выделялась одна:

 
Когда тебе весы Фемида поручала,
Заплакала она, как будто предвещала,
Что верности вовек другим в них не видать:
Ты все их искривил, стараясь поправлять.
 

Этот упрёк не лишён здравого смысла, да и риторика изящна. Что и говорить, старания и благие намерения Державина в значительной степени оказались напрасными. Раздражение императора и быстрая отставка – вот неоспоримый результат его министерской карьеры. Обвинять в провалах недругов, кивать на неопытность и двуличие государя суть малодушие. Державин не сумел сработаться с хозяином земли Русской – а это самый настоящий провал. Но не забудем: многие его начинания закрепились в практике министерства и оказались благотворными.