Текст книги "Дурная кровь"

Автор книги: Арне Даль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Вот именно, – радостно воскликнул Ларнер. – Вот именно. Когда мы к нему пришли, он был такой обаятельный, просто душка. В общем, нижняя половина фотографии. Но когда мы стали настаивать, вылезло то, что сверху.

Они проглядели остальные снимки. Юный Дженнингс в военной форме, он же постарше в кругу военнослужащих, он же на рыбалке, он же с автоматом, направленным в камеру, и нарочито страшным выражением лица, вот он танцует с девушкой из какой-то южной страны, вот держит ребенка на коленях, вот пристает к вьетнамской проститутке, а вот хохочущий Дженнингс приставил пистолет к виску голого писающего под себя вьетнамца, стоящего на коленях возле темного отверстия в земле. Черстин вынула эту фотографию и показала Ларнеру.

– Да, – кивнул он. – Когда видишь эту, про другие сразу забываешь. Ужасный снимок. Я бы получил кучу денег, если бы продал его “Тайм Мэгэзин”. Не понимаю, зачем он его хранил. Все эти фотографии мы нашли, когда обыскивали дом после гибели Дженнингса.

– Как он погиб? В деталях? – спросила Черстин.

– Под конец мы следили за ним круглосуточно, – начал было Ларнер, но тут же последовал новый вопрос:

– Как долго?

– Месяц до дня его гибели.

– За это время были совершены убийства?

– Трупы находили уже разложившимися, это затрудняло датировку смерти. Но вы абсолютно правы: шестнадцать трупов, относящихся к первому периоду, были обнаружены раньше. И хотя все инстанции были против, я твердил свое: чем дольше мы следим за ним и не находим новых трупов, тем больше вероятности, что убийцей является именно он. Можно продолжать?

– Да, конечно, – смутилась Черстин. – Извините.

– Я сам довольно часто ездил у него “на хвосте” и в тот день тоже был в машине наблюдения. Это было третьего июля тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Жара стояла страшная, дышать нечем. Дженнингс выскочил из дому и заорал на нас, в последние дни он так всегда делал. Казалось, он себя совсем не контролирует. Он подбежал к своей машине и газанул. Мы за ним, по шоссе на север, проехали миль десять. Скорость бешеная. Он скрывается от нас за поворотом, и вдруг оттуда начинает валить дым, мы подъезжаем и видим, что Дженнингс въехал в лоб грузовику. Обе машины горят. Я подошел насколько мог близко к его машине и увидел, что он еще двигается, но страшно обгорел.

– Самого столкновения вы не видели? – спросила Черстин.

Ларнер снова улыбнулся, всем своим видом демонстрируя уважение и восхищение. Йельм почувствовал себя лишним в этой комнате.

– Я понимаю, чем вызван ваш вопрос, Халм, – сказал Ларнер. – Нет, мы ехали примерно в двухстах ярдах позади, за поворотом, и его лица я не видел. Да, это место было как будто специально создано для имитации несчастного случая. Но оттуда невозможно скрыться, кругом поле и ни одной машины поблизости. Кстати, труп в машине опознали по зубам. Я и сам долго не мог поверить, что Дженнингс погиб. Но это так. Поверьте мне. И не повторяйте моей ошибки, не зацикливайтесь на нем. Мое упрямство помешало мне работать над этим делом. Я не смог больше создать ни одной достойной гипотезы. К остался для меня загадкой. Он сидел где-то в уголке и веселился, глядя, как я добиваю несчастного, безработного ветерана войны. Потом он, просто чтобы меня проучить, укокошил еще двоих в течение полугода. Оба были убиты гораздо позже, чем погиб Дженнингс. А потом К ушел в подполье.

Ларнер замолчал и закрыл глаза.

– Я думал, что смогу про него забыть, – медленно заговорил он снова. – Несколько лет после последнего, восемнадцатого, убийства я бился над этим делом, под лупой рассматривал каждую деталь. С тех пор прошло больше десяти лет. Я занялся другими делами, охотился за расистами на Юге, за наркомафией в Лас-Вегасе и все время думал о нем. А потом он появился опять. Уже в Нью-Йорке. Он издевается надо мной.

– Вы уверены, что это тот же человек?

Ларнер почесал нос, вид у него был уставший.

– Из соображений безопасности круг людей, знающих все детали дела, бывает очень ограничен. В нашем случае все подробности были известны мне и сотруднику по фамилии Камерун. Дон Камерун умер в 1986 году от рака. Даже Джерри Шонбауэр не относится к числу посвященных, во всем Бюро я единственный человек, владеющий полной информацией. Все дело в щипцах. Щипцы те же самые, и вводятся они всегда одинаково, очень сложным образом. Поскольку теперь этим делом занимаетесь вы, я поделюсь с вами информацией при условии полной и абсолютной секретности.

– А как сложилась судьба того человека из “Крутой команды”, который переехал в Нью-Йорк? – не успокаивалась Черстин. – Того, который стал биржевым маклером?

Ларнер громко расхохотался.

– Не иначе как мои мысли витают в воздухе этой комнаты, и вы, Халм, их ловите.

– Черстин, – поправила его Черстин.

– Пусть будет Черстин. Да, я действительно, не упомянул Стива Хэрригена в рапорте, который отослал вам. Но я занимался им. Эта информация есть в полных материалах, к которым вы получили доступ. Хэрриген теперь миллиардер и постоянно в разъездах. Тогда, когда были совершены шесть убийств из второй серии, он находился за границей. И сейчас он точно находится не в Швеции. А сейчас давайте прервемся – мы уже давно обещали Джерри, что через пять минут придем в кинозал.

Ларнер провел их по коридорам в зал, который действительно напоминал кинотеатр. На столе перед экраном сидел великан Джерри и болтал ногами. Брючины задрались, из-под них торчали строгие черные носки и заросшие волосами ноги. Увидев входящих, Шонбауэр соскочил со стола и предложил им места в первом ряду.

– Джерри перевелся к нам из кентукского отделения, когда начались новые убийства, – сказал Ларнер и уселся поудобнее в мягком зрительском кресле. – Он классный агент, в одиночку взял Роджера Пенни, если это имя вам о чем-нибудь говорит. Давай, Джерри, начинай. I’m gonna take a nap^[58]. Сначала будет неприятно, но понемногу привыкнете.

Лампы начали постепенно гаснуть, как в настоящем кинотеатре.

Потом пошли спецэффекты, только, к сожалению, не голливудские, а настоящие.

– Майкл Спендер, – раздался бас Шонбауэра, когда на экране показалось изображение мужчины, у которого полностью уцелела только голова. Голова была запрокинута назад, белая и огромная. В мертвых глазах застыло изображение той же запредельной боли, что и у Андреаса Гальяно. На шее виднелись два маленьких красных отверстия. Тело было обнажено. Кожа на животе свисала рваными полосками, ногти на руках и ногах были изуродованы, член разрезан пополам до самой мошонки.

Тошнота подступила к горлу одновременно у обоих зрителей. Еще минута, и они бы выскочили из зала. Шонбауэр продолжал монотонно вещать:

– Спендер был первой жертвой, он работал инженером-компьютерщиком в Луисвилле. Его тело обнаружили грибники в лесу на северо-западе Кентукки, смерть наступила примерно за две недели до этого. На работе не появлялся с 4 сентября 1978 года. Работал над созданием первого большого компьютера “Apple”.

Следующая жертва – крупный мужчина славянской внешности, его личность установить не удалось. Снимок был не таким страшным, как предыдущий, и желудки зрителей реагировали не так остро. На мужчине сохранилась одежда, но его член и пальцы на руках были искалечены.

– Похож на русского, – сказал Йельм, вспомнив старую абсурдную версию про “руку КГБ”.

– Да, – согласился Шонбауэр. – Мы сразу отослали отпечатки пальцев русской полиции, но это ничего не дало. Мы не знаем про него ничего, кроме того, что он найден на юге Кентукки двумя месяцами позже Спендера. Его нашли в сортире возле заброшенного дома. Смерть наступила примерно за неделю до этого.

Следующее фото. Еще один неизвестный. Мужчина лет шестидесяти, европеец, худой, спортивного телосложения. Совершенно голый и изуродованный так же, как Спендер. Фотография была очень страшной. Вечер, темнеющие вершины деревьев и единственное светлое пятно – труп. Он сидит на камне посреди леса. Прямые, как палки, руки и ноги, глаза, глядящие на зрителей с немым укором.

Обещанного привыкания не наступало, Йельм чувствовал, что его вот-вот вырвет.

Показ слайдов продолжался, их было много, целая галерея снимков, запечатлевших человеческое страдание. Скоро его стало так много, что оно превзошло границы человеческого разумения. Лишь сейчас шведы поняли, с какими глубинами страдания им предстоит столкнуться. Черстин два раза заплакала, беззвучно. Йельм только почувствовал, как задрожали ее плечи. Сам он тоже всхлипнул один раз, но довольно громко.

– Хотите закончить просмотр? – спокойно спросил Шонбауэр. – Сам я смог это досмотреть только с третьего раза. А я человек привычный.

Ларнер громко храпел в своем кресле.

– Нет, продолжайте, – попросил Йельм, тщетно пытаясь убедить себя в том, что ему удалось взять себя в руки.

– У нас их так много, – глухо произнес Шонбауэр. – Так много серийных убийц, и никто их не может понять, меньше всего – они сами.

Храпеть Йельм и Хольм не начали, но к концу показа сработал защитный механизм, и они как будто отключились. Но тут появилось фото Ларса-Эрика Хасселя. Он сидел на стуле с изуродованными, растопыренными пальцами, вместо члена – сплошное кровавое месиво. На заднем плане виднелись окно и контуры большого самолета.

Голова Хасселя была запрокинута, он смотрел на них сверху вниз, и в его взгляде читалась боль, смешанная с отвращением, страдание и необъяснимое облегчение.

“Может, он был рад, что это не Лабан”, – подумал Йельм.

Свет в зале стал медленно зажигаться. Шонбауэр вернулся к столу, сел на него и снова заболтал ногами, как подросток. Ларнер всхрапнул и проснулся. Йельм передернул плечами. Черстин сидела неподвижно. Все избегали смотреть друг другу в глаза.

Ларнер поднялся, зевнул и, хрустнув суставами, потянулся всем своим ладным телом.

– Ну, а чем вы порадуете? – только и сказал он.

Черстин молча передала ему папки со шведскими материалами. Ларнер открыл их, быстро пролистал фотографии и отдал Джерри, который в самое ближайшее время должен был включить их в слайд-шоу.

Не говоря ни слова, Ларнер пошел к выходу. Шведы поблагодарили Шонбауэра, который коротко кивнул в ответ, и последовали за Ларнером. Они опять шли коридором, пока не дошли до двери без таблички. Ларнер открыл ее. Перед ними была пустая комната.

– Ваш рабочий кабинет, – сказал он, делая приглашающий жест рукой. – Надеюсь, вы сработаетесь.

Комната ничем не отличалась от той, где сидел Ларнер, только была совершенно безликой. Но и они вряд ли могли бы чем-нибудь ее оживить. Стол был отодвинут от стены, возле него стояли два кресла, по одному с каждой стороны. На столе два компьютера вплотную друг к другу, рядом телефон и листок с номерами. Ларнер ткнул в листок пальцем:

– Мой телефон, телефон Джерри, мой пейджер, пейджер Шонбауэра – если понадобится, вы нас всегда сможете найти, названия нужных файлов, их описание, личные пароли, гостевой пропуск с кодами, чтобы вы могли войти, но только сюда. Запертая дверь означает, что вам туда вход воспрещен. Вы не можете, да вам и незачем выходить за пределы этого коридора. Туалеты, мужской и женский, находятся рядом, через несколько комнат. Есть две столовых, я рекомендую “Ла Травиата”, она находится двумя этажами ниже. Вопросы?

Вопросов не было. Или было слишком много, все зависело от того, как посмотреть. По крайней мере вслух никто ничего не сказал. Тогда Ларнер продолжил:

– Сейчас половина четвертого. Если хотите, можете несколько часов поработать. Я буду у себя до шести. Вечером я, к сожалению, занят, а то могли бы поужинать вместе. Но Джерри предлагает поужинать с ним и обещает повозить вас по городу, если вы, конечно, не против. Сообщите ему о своем решении. А я желаю вам успешной работы. Компьютерами пользуйтесь спокойно, они специально для вас, ничего испортить вы не сможете, вся секретная информация хранится в другом месте. Связывайтесь со мной или Джерри, если будут вопросы. Чао.

Он ушел. Они остались одни. Черстин потерла глаза.

– Честно говоря, не уверена, что смогу работать. Дома уже половина десятого. Мы можем сегодня пожить по шведскому времени?

– Сразу уходить как-то нехорошо, – сказал Йельм. – Надо проявлять дипломатичность.

Она почувствовала в его голосе иронию и улыбнулась.

– Да, любознательность меня погубила, каюсь. Дипломатия пошла прахом.

– ЦРУ…

– Да ладно тебе! Я прикинула и решила, что он не разозлится.

– Он и не разозлился. Даже наоборот. А ты как думаешь?

– Не знаю. Но я понимаю, почему он зациклился на Дженнингсе.

– Да, и он прав в том, что нам не нужно на нем зацикливаться.

– Ты уверен?

Они посмотрели друг на друга. Разница во времени, переизбыток впечатлений. Оба глупо хихикнули. Усталость давала себя знать. Голова была легкой и пустой, и это было приятно, потому что обычные защитные механизмы уже не срабатывали.

– Предлагаю послать экскурсию по городу к чертям собачьим.

– Только нужно дипломатично сообщить об этом Шонбауэру.

– Это ты у нас дипломат.

– В теории. А тут практика. На практике у тебя сегодня гораздо лучше получилось.

– Я просто был в полной отключке, – сказал Йельм и набрал номер Шонбауэра. – Джерри, это Пауль. Да, Ялм, Ялм. Мы решили, что поработаем, сколько сможем, а потом пойдем отдыхать. Разница во времени очень чувствуется. Вы не возражаете, если мы перенесем экскурсию по Манхэттену на завтра? Хорошо. О’кей. Гуд бай.

Йельм положил трубку и выдохнул.

– По-моему, он даже обрадовался.

– Ну и отлично. Давай проглядим, что нам тут предлагают, а детали оставим на завтра? Сегодня с меня уже хватит деталей.

В компьютере была вся необходимая информация. Подробный список жертв. Места, где они были обнаружены. Отдельная папка для каждого расследования. Файл с общей информацией о ходе расследования. Психологический профиль преступника, составленный группой экспертов. Папка с результатами вскрытия. Папка с газетными статьями. Файл с описанием орудия убийства, FYEO.

– Это что значит?

– For your eyes only^[59]. Совершенно секретно. Видимо, те самые суперсекретные детали, которые позволяют связать две серии убийств между собой.

Они проглядывали файлы. Огромное количество информации. Разве можно к этому что-то добавить? Даже думать об этом было смешно, и уж тем более не хотелось ничего делать. Поэтому они просто выключили компьютер, сопровождая свои действия легкомысленной считалочкой: “раз, два, три – нет игры”.

– Как думаешь, нам удастся уйти от “хвоста”? – спросила Черстин.

* * *

Конечно, было бы интересно посмотреть Нью-Йорк by night^[60], но они не жалели, что отказались от приглашения Шонбауэра. После недолгого беспокойного сна было принято решение поужинать прямо в гостинице. С трудом открыв глаза в два часа ночи по шведскому времени, они в восемь по местному принялись искать ресторан и только потом поняли, что уже стоят в нем. Просто он оказался очень маленький.

Ресторан тоже был оформлен в традициях постоялого двора. Проигрывая в масштабах и разнообразии кухни, он зато выигрывал в качестве. Выбрав одно из двух возможных блюд – запеченное говяжье филе и бутылку вина бордо неизвестной марки “Шато Жермен”, шведы уселись за столик у окна. Так они хотя бы косвенно могли приобщиться к вечерней жизни Манхэттена. Маленький ресторан, где они поначалу были единственными гостями, понемногу стал наполняться. Вскоре все двенадцать столиков были заняты.

У Пауля Йельма возникло ощущение дежавю. В прошлый раз их совместный поход в ресторан в чужом городе, начавшийся как тихий ужин вдвоем, имел неожиданные последствия. Пауль заерзал на стуле, пытаясь думать о жене и детях, о своем с таким трудом обретенном семейном счастье. Но вместо этого думал о том, как соблазнительна сидящая напротив женщина, как настойчиво она приходит к нему во сне, сохраняя наяву свою тайну. Черстин сделала легкий макияж и переоделась в маленькое черное платье с открытой спиной и тонкими бретелями крест-накрест. Она была такой тонкой и хрупкой. Ее лицо в обрамлении черных, стриженных под пажа волос казалось совсем маленьким. Прическа слегка растрепалась, или это было сделано специально? Не удержавшись, Йельм спросил:

– Помнишь, как мы сидели с тобой в прошлый раз?

Она кивнула и улыбнулась так, что у него замерло сердце.

– В Мальмё, – сказала она.

Ее глуховатый голос, гётеборгский выговор… Йельм вспомнил, как она пела дуэтом с Нюбергом. Песни Шуберта. Стихи Гёте. Он одновременно стремился к ней и хотел бежать от нее. Мысли путались, он не знал, что сказать, и все-таки решился:

– Это было полтора года назад.

– Почти, – поправила она.

– Ты помнишь?

– Почему я должна забыть?

– Ну…

Последняя слабая попытка удержаться в рамках приличий. Вместо ответа – вопрос:

– Что произошло?

Пусть понимает, как хочет.

Она немного помолчала.

– Мне нужно было изменить свою жизнь, – наконец ответила она.

– В чем?

– Найти себя вне работы. Я чуть не уволилась.

– Я этого не знал.

– Никто не знал, кроме меня самой.

Даже тот, другой? Йельм был рад, что сдержался и не спросил этого.

– И тот, другой тоже не знал, – сказала она.

Йельм молчал. Он не имел права расспрашивать.

Она сама выбирает, какой жизнью хочет жить. Или какой должна жить.

– После тебя и твоих бесконечных метаний я решила пожить одна. Мне нужно было время, чтобы разобраться в себе. Но тут я встретила его, совершенно случайно. Он оказался настойчивым, стал звонить на работу, и все узнали, что у меня новый муж. Но никто не знал, что ему шестьдесят лет и что он священник.

Йельм не мог произнести ни слова. А Черстин, помолчав немного, продолжила, глядя в тарелку и ковыряя вилкой недоеденное филе.

– Трудно поверить, что шестидесятилетний священник способен на страсть, однако это так. Причем наши отношения были именно такими, в которых я нуждалась.

Она повернулась к окну, выходящему на Западную 25-ую улицу, и продолжила тем же бесцветным невыразительным голосом:

– Он вдовствовал уже двадцать лет. Был настоятелем той церкви, где я пела в хоре. Услышав, как я пою, он заплакал, подошел и поцеловал мне руку. Я почувствовала себя школьницей, которую неожиданно похвалили. Я стала ему дочерью и матерью одновременно. И постепенно начала возрождаться как женщина.

Черстин упорно смотрела мимо Йельма.

– У этого человека был огромный нерастраченный потенциал, и я, насколько могла, помогала ему себя реализовать. Ему была присуща тихая и прекрасная жизненная мудрость, не знаю, сможешь ли ты это понять, он умел радоваться каждому дню, как подарку. И научил этому меня.

– Что же случилось?

Она наконец повернулась к нему, на короткое мгновение их глаза встретились. Ее взгляд слегка затуманился, но был удивительно светлым.

– Он умер, – сказала Черстин и отвернулась.

Йельм взял ее за руку. Рука была вялой и неподвижной. Не глядя друг на друга, они сидели и смотрели на улицу. Время словно остановилось.

– Он был смертельно болен, когда мы познакомились, – тихо продолжила Черстин. – Я только потом это поняла. Но он был полон жизни. И хотел поделиться с кем-то этим чувством. Это был его прощальный дар живущим. Надеюсь, я тоже смогла дать ему что-то взамен. Хотя бы немного любви.

Йельм уже давно перестал думать о том, правильно ли он себя ведет. Он просто слушал. Ему было очень хорошо.

– Все случилось быстро. Ему предлагали пройти третий курс химиотерапии. Но он отказался. Решил напоследок порадоваться жизни, вместо того чтобы тратить силы на борьбу. Я неделю ухаживала за ним после работы, ночами. Это было весной. Он таял на глазах. Но почти все время улыбался. Удивительно! Не знаю, что больше радовало его: то, что он мог отдавать, или то, что принимал. Может, и то, и другое, взаимный обмен. Казалось, он постиг все тайны жизни, и Великая тайна его уже больше не пугала.

Черстин опять, бросила короткий взгляд в сторону Йельма – проверить, как он реагирует. Он внимательно слушал. Она снова отвела глаза в сторону.

– Не знаю… – продолжила она. – Эти слайды сегодня. Думаешь, что можно себя ко всему подготовить, а оказывается, нет. Думаешь, что уже все в жизни повидал, а, выходит, нет. И смерть бывает разная. Он ведь тоже страдал, страшно страдал, но при этом улыбался. А здесь улыбок нет, есть только гримаса страдания. Похоже на средневековые изображения страстей Христовых, которые должны были внушать людям страх. Ужас. Преступник словно пытается внушить нам отвращение к жизни, как средневековые прелаты. И ему это почти удается.

– Не знаю, – с сомнением произнес Йельм. – Не вижу в его действиях конкретной программы. Мне кажется, этот тип – своего рода продукт разложения, отходы производства, если ты понимаешь, что я имею в виду. То, что он делает, похоже на механизированное поточное убийство людей в Освенциме.

Черстин уже не отводила взгляда. Она поделилась тем, что ее угнетало. Йельм смотрел в ее глубокие, печальные и опустошенные глаза и видел, как где-то в их глубине появляются новые искорки. Таинственная бездонность глаз.

Йельм попытался увидеть себя глазами Черстин. Шут гороховый, который никак не может справиться с эрекцией? Дай бог, чтобы она видела в нем не только это.

– Возможно, одно не исключает другого, – все так же тихо и задумчиво проговорила Черстин. Огонек вновь пробудившегося интереса к жизни не смог вытеснить из голоса усталость. – Презрение к жизни и перфекционизм одновременно. По сути, это одно и то же.

Они глубоко задумались. Личные и профессиональные вопросы незаметно переплелись. Все в нашей жизни взаимосвязано.

Йельм почувствовал, что теперь пришла его очередь. Он снова взял Черстин за руку. Она не сопротивлялась.

– Значит, между нами был просто секс? А бывает просто секс?

Она улыбнулась горько, но руку не отняла.

– Наверно, не бывает. По крайней мере у нас так не было. У нас было наваждение. И все было очень запутано. Тогда я ведь только-только рассталась с мужчиной, который меня изнасиловал, даже не подозревая об этом. Он был полицейский, ты знаешь, и от него я сразу попала к другому полицейскому, его прямой противоположности. Ты был жесткий и напористый на работе, мягкий и заботливый дома. Я не успевала перестраиваться. Так жить я больше не могла. Ты вернулся к семье. У меня семьи не было, поэтому я просто сбежала.

– В чем-то мне сейчас живется легче, – сказал Пауль. – В чем-то труднее.

Она заглянула ему в глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю, как объяснить. У меня такое чувство, будто вокруг нас выросли стены. Мы приоткрывали дверь, но она закрылась. А стены сближаются.

Он подыскивал слова. Слова не приходили. Он пытался сформулировать то, о чем никогда прежде не говорил.

– Боюсь, что говорю непонятно, – только и мог сказать он.

– Думаю, что понимаю, – ответила она и добавила: – А ты изменился.

– Немножко, – согласился он и замолчал. Но вскоре заговорил снова:

– Сначала изменения идут по поверхности, но с чего-то надо начинать. Привычные стереотипы разрушают нас еще до того, как мы начинаем жить. В отличие от тебя, у меня не было таких встрясок, наоборот, этот год был достаточно бедным на события. Но, с другой стороны, он открыл передо мной кое-какие новые возможности…

Она кивнула. Все слова были сказаны. Но молчаливый диалог продолжался. Взгляды обоих собеседников были устремлены куда-то в пространство. Потом Черстин сказала:

– До меня только сейчас по-настоящему дошло, как важно его обезвредить.

Йельм кивнул. Он понял, что она имеет в виду.

Они вышли из ресторана, держась за руки, поднялись по лестнице и остановились возле его двери.

– Ну что? – спросила она. – В семь?

Он с облегчением вздохнул и улыбнулся.

– Договорились, завтрак в семь.

– Я постучу. Постарайся в это время не принимать душ.

Йельм тихонько рассмеялся. Она поцеловала его в щеку и пошла к себе. Он еще несколько минут стоял в коридоре.

23

Они пришли, увидели, победили.

Пока только разницу во времени. Поле зрения странным образом сузилось, весь Нью-Йорк остался за его пределами. Все внимание сосредоточилось на одном письменном столе и двух компьютерах.

Материалов было не просто много, их было очень много. Тысячи страниц и масса всевозможных деталей, включая совсем уж незначительные. Десятистраничные допросы свидетелей, соседей их соседей, педантичные сопоставления с другими серийными убийствами, подробнейшие карты с указанием всех найденных поблизости предметов, социально-политический анализ обстановки в стране, выполненный ведущими университетскими профессорами, протоколы вскрытия с указанием, что у жертвы был пародонтоз первой степени и камни в почках, скрупулезное описание мест, где были найдены трупы, и, конечно, с таким трудом раздобытый Рэем Ларнером материал о деятельности “Крутой команды” в джунглях юго-восточной Азии.

Начинать нужно было с другого, но Йельм застрял именно на этих, последних материалах. Если Ларнер прав, что, конечно, тоже еще не факт, “Крутая команда” была создана по прямому указанию президента Никсона после того, как до него дошли слухи о небывалой стойкости пленных солдат Национального фронта освобождения.

Они умирали под пытками, так и не открыв рта. Нужна была опытная, работающая в полевых условиях, маленькая мобильная и тайная группа палачей. И пусть официально она называлась иначе, смысл от этого не менялся. Выполнить задание поручили службе военной разведки – здесь у Ларнера стоит несколько вопросительных знаков, – и она собрала восемь отличных солдат, один моложе другого, для проведения “работ”, востребованных на завершающей стадии войны. Откуда взялись щипцы, неизвестно, однако между строк, написанных Ларнером, Йельм прочитал слово “ЦРУ”. И взялся за суперсекретный файл с информацией про эти щипцы.

Вот они, черным по белому, слева фотография щипцов, которыми пользовалась “Крутая команда”, справа – реконструкция орудия пыток К. Принцип был один и тот же, но есть и заметные различия. Щипцы К были более совершенным, улучшенным вариантом, они как бы прошли процесс производственной доработки. Далее подробно описывалось их применение: тончайшая проволока вводится при помощи специального шприца и миниатюрных колесиков в глотку, цепляется за связки и блокирует их, однако достаточно чуть-чуть повернуть колесико, и слышится шепот, новый поворот – и можно опять продолжать свое дело совершенно беззвучно. Вариант, изображенный на правой фотографии, обеспечивал большую точность захвата. Но члены “Крутой команды” до самого конца войны пользовались старым орудием. Это может означать, что либо К не имеет отношения к “Крутой команде” и поэтому пользуется другими щипцами, либо что страшное изобретение времен войны во Вьетнаме с течением времени подверглось доработке. Зачем? И кем? Об этом в материалах Ларнера не было никакой информации или предположений.

Далее шло описание других микрощипцов, которыми терзали пучки нервов в задней шейной области. Эти щипцы тоже видоизменились. Новая конструкция была сделана с учетом новых знаний медицины о болевых точках и позволяла многократно увеличивать страдание, делая, таким образом, щипцы более эффективным орудием пыток. Ниже подробно описывались болевые ощущения, а также особенности распространения боли: сначала вниз к спине и плечам, затем наверх, в голову, где воздействие этого импульса на мозг было подобно взрыву.

Основной вывод: в обеих сериях убийств использовались одни и те же щипцы, не похожие, а именно те же, что подтверждается некоторыми особенностями повреждений на теле жертв. Значит, и преступник, вероятнее всего, был тот же – К.

Если щипцы усовершенствовали в промышленных условиях, в этом процессе принимали участие многие люди из службы военной разведки, ЦРУ или откуда-нибудь еще. Но дойдя до этого вопроса, Ларнер, вместо того чтобы увеличить количество подозреваемых, зашел в тупик. Может, они с хакером Эндрюсом потому и выдумали Боллза, что чувствовали: такой Боллз на самом деле есть, он был командиром, а теперь дослужился до самого сердца Пентагона и имеет возможность душить в зародыше любую утечку сведений. Как удалось Ларнеру добраться до членов “Крутой команды”, и почему оказался закрыт доступ к другой информации?

Йельм тут же перезвонил с этим вопросом Ларнеру.

– Дело было очень странным, – ответил Ларнер. – Кого-то пришлось подкупить, кого-то припугнуть. Набив сто шишек, я наконец нашел анонимного чиновника, который за несколько тысяч долларов скопировал мне файл со сверхсекретной информацией о “Крутой команде”. Там должна была быть вся информация, но оказался только список команды. Остального у военных не было.

– Тогда вы и подумали о ЦРУ?

Ларнер коротко хохотнул.

– Я о них все время думаю, – сказал он и положил трубку.

Черстин занималась другими вопросами. Она распечатала полный список жертв. В этом страшном перечне содержались самые пестрые сведения: имя, фамилия, расовая принадлежность, возраст, профессия, место жительства, место обнаружения трупа, примерная датировка смерти.

1) Майкл Спендер, европеец, 46 лет, инженер-компьютерщик, место жительства – Луисвилл, тело обнаружено в северо-западной части Кентукки, смерть наступила приблизительно 5 сентября 1978 года.

2) Неизвестный, европеец, примерно 45–50 лет, тело обнаружено на юге Кентукки, смерть наступила приблизительно в начале ноября 1978 года.

3) Неизвестный, европеец, примерно 60 лет, тело обнаружено на востоке Кентукки, смерть наступила приблизительно 14 марта 1979 года.

4) Янь Ли Тан, место рождения Тайвань, 28 лет, проживал в Лексингтоне, работал биологом в кентукском университете, г. Лексингтон, тело обнаружено на территории университета, смерть наступила 9 мая 1979 года.

5) Робин Марш-Элиот, европеец, 44 года, проживал в Вашингтоне, зарубежный корреспондент газеты “Вашингтон Пост”, тело обнаружено в Цинциннати, штат Огайо, смерть наступила в июне-июле 1979 года.

6) Неизвестная женщина европейской расы, примерно 35 лет, тело обнаружено на юге Кентукки, смерть наступила приблизительно 3 сентября 1979 года.

7) Неизвестный, европеец, примерно 55 лет, тело обнаружено на юге Иллинойса, смерть наступила приблизительно в январе-марте 1980 года.

8) Неизвестный индиец, примерно 30 лет, тело обнаружено на юго-западе Теннесси, смерть наступила приблизительно 13–15 марта 1980 года.

9) Эндрю Шульц, европеец, 36 лет, проживал в Нью-Йорке, пилот компании “Люфтганза”, тело обнаружено на востоке Кентукки, смерть наступила в октябре 1980 года.

10) Неизвестный, европеец, примерно 65 лет, тело обнаружено в Канзас-Сити, смерть наступила в декабре 1980 года.

11) Атле Гундерсен, европеец, гражданин Норвегии, 48 лет, проживал в Лос-Анджелесе, физик-ядерщик в Калифорнийском университете, тело обнаружено на юго-востоке Западной Вирджинии, смерть наступила 28 мая 1981 года.