Текст книги "Дурная кровь"
Автор книги: Арне Даль
Жанры:
Криминальные детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Абсолютно никаких. И абсолютно чистая анкета. Безупречная работа, точность и аккуратность во всем. Он был любимчиком начальства, хотя это звучит вульгарно. Юстине должна была ехать на днях в командировку, но думаю, ей это не под силу. У Эрика на ближайшие месяцы поездок не было запланировано. И теперь уже не будет.
– Вы знаете, зачем Юстине должна была ехать в командировку?
– В самых общих чертах. Как раз сегодня она обещала прислать мне свои предложения по поездке. Знаю только, что командировка связана с новым законом о малом бизнесе. Были намечены встречи с представителями правительства Саудовской Аравии.
– И вы не видите в смерти Эрика ничего, кроме фатальной случайности?
Андерс Вальберг помотал головой и сгорбился. Казалось, он вот-вот заплачет.
– Мы были друзьями, – сказал он. – Эрик был для меня как сын. В выходные мы собирались вместе поиграть в гольф. Это так страшно, непонятно. Его… пытали?..
– Боюсь, что да, – сочувствие, прозвучавшее в собственном голосе, показалось Сёдерстедту фальшивым, и он перешел на более официальный тон:
– Я полагаю, мне не надо объяснять вам, как опасен этот преступник. Есть ли что-то, касающееся работы или личной жизни Линдбергера, что, на ваш взгляд, может иметь значение? Важна любая деталь.
Вальберг наконец справился с чувствами, на его лице снова была привычная маска дипломата. Он задумался.
– Не могу ничего вспомнить. Из всех моих знакомых они с Юстине были единственной действительно счастливой супружеской парой. Они очень хорошо подходили друг другу. У меня нет детей, и мне будет не хватать его, как сына. Мне будет не хватать его смеха, его независимости, его спокойствия. Черт!
– Вы можете предположить, зачем Эрик мог поехать во Фрихамнен в половине третьего ночи?
– Нет. У меня это в голове не укладывается. Он с нами-то нигде не бывал, даже в пятницу не задерживался вместе пива попить, сразу после работы ехал к Юстине.
– Мне надо осмотреть его кабинет. Пожалуйста, проследите, чтобы содержимое компьютера Линдбергера скопировали и прислали мне.
Андерс Вальберг молча кивнул и поднялся. Тяжело ступая, он вышел в коридор, миновал несколько дверей и направился к лестнице. Потом, словно опомнившись, вернулся, указал на одну из дверей и удалился. Сёдерстедт провожал глазами тучную фигуру начальника, пока тот не исчез в своей обители скорби. Тогда Сёдерстедт осмотрелся и увидел, что соседний с Эриком Линдбергером кабинет принадлежит Юстине. Супруги действительно жили и работали бок о бок. Сёдерстедт вошел в кабинет Эрика.
Комната была меньше, чем у Вальберга, без секретаря и с видом на улицу, а не на набережную. Зато здесь была еще одна дверь, она вела в кабинет Юстине. Подергав ручку, Сёдерстедт обнаружил, что дверь не заперта.
Сёдерстедт быстро оглядел письменный стол. Рабочий беспорядок, но в меру. Свадебное фото: юная темноволосая Юстине и уже не такой юный, но тоже темноволосый Эрик. Оба широко улыбаются, но, в отличие от большинства подобных фотографий, улыбка не кажется приклеенной, молодые супруги смотрят в объектив привычно, как профессионалы. Судя по всему, они происходят из семей крупной буржуазии и с колыбели привыкли быть в центре внимания. Похоже, им не пришлось бороться за место под солнцем, оба родились, чтобы стать дипломатами.
Хотя не исключено, что Сёдерстедт делает слишком далеко идущие выводы на основе одной-единственной фотографии.
Кроме фото на столе лежали различные записи: от желтых клейких бумажек до официальных писем на фирменных бланках, а также пухлый ежедневник. Все это Сёдерстедт собрал и сгреб в свой портфель, потом открыл дверь в кабинет Юстине. Комнаты были похожи как близнецы.
Сёдерстедт осмотрел стол. На нем стояла та же свадебная карточка, точнее, другая, но из той же серии. Улыбки супругов здесь были не такие широкие, не такие самоуверенные, в них сквозила невнятная тревога. Различия между фотографиями очень заинтересовали Сёдерстедта, любившего полутона и нюансы.
Как и у мужа, у Юстине было много различных записей, Сёдерстедт не преминул в них покопаться и заглянул в ящики, хоть все это было не очень законно. Он даже переписал тексты записок и пролистал ежедневник. В углу комнаты обнаружился миниатюрный ксерокс, и Сёдерстедт скопировал, постоянно прислушиваясь, не идет ли кто, заметки за текущий, прошлый и следующий месяц. Этого должно хватить. Уложив ксерокопии ежедневника и копии записок в портфель рядом с бумагами Эрика и вернув ежедневник на место, Сёдерстедт через комнату Эрика вышел в коридор и спустился вниз по лестнице. Приветливо кивнув секретарше, которая сидела с такой миной, будто наелась поганок, Сёдерстедт покинул здание и раскрыл свой украшенный мишками зонт.
“Луди” был припаркован по другую сторону площади Густава Адольфа, возле Оперы, и Сёдерстедту пришлось бежать через площадь, прижимая к себе портфель с документами, чтобы они не намокли под проливным дождем. Зонтик с мишками прикрывал ему только голову.
Основательно вымокнув, он наконец добежал до машины, плюхнулся на сидение и открыл портфель. Перед встречей с Юстине Линдбергер он хотел просмотреть записи ее ежедневника, чтобы иметь на руках козыри, хотя в глубине души надеялся, что они ему не понадобятся.
Сёдерстедт завел машину и поехал вдоль Стрёммена, мимо ресторана “Оперный погребок”, пересек полуостров Бласиехольмен, проехал пристань, поднялся по Сибюллегатан до перекрестка с Риддаргатан и повернул направо возле Музея армии. Дурацкий воздушный шар, на котором все лето катались туристы, теперь намок и выглядел жалко.
Въехав на горку, Сёдерстедт остановился и, грубо нарушив правила, припарковал машину перед воротами магазина. Потом метнулся через улицу и, спрятавшись от дождя под козырьком подъезда, нажал на звонок возле таблички “Эрик и Юстине Линдбергер”. После четырех сигналов послышался слабый голос:
– Да?
– Юстине Линдбергер?
– Это что, опять пресса?
– Полиция. Инспектор Арто Сёдерстедт.
– Входите.
Замок зажужжал, и Сёдерстедт вошел, лифта в подъезде не было, Арто пешком поднялся на шестой этаж и увидел Юстине, стоящую в открытых дверях квартиры. Вигго Нурландер не преувеличил, описывая ее красоту, хотя использовал он при этом совсем не поэтичные выражения. У Сёдерстедта промелькнуло в голове сравнение с длинноногой арабской принцессой, мчащейся по пустыне на белом скакуне. Но он тут же устыдился банальности своей ассоциации.
– Сёдерстедт, – отдуваясь, представился он, помахивая полицейским удостоверением. – Надеюсь, я не очень помешал.
– Входите, – снова повторила она слабым от слез голосом.
Квартира была такой, как он и ожидал. Элегантной, буржуазной, дорогой, но не кричащей, не вычурной, скорее сдержанной и стильной. Неосознанно Сёдерстедт пытался и все не мог подобрать точное определение.
Ему предложили присесть на кожаный новый, будто только что из магазина, диван, который оказался, на удивление, удобным и наверняка был предназначен не только для сидения, но и для сна. Юстине села на краешек стильного деревянного стула по другую сторону овального столика из стекла. Здесь же был выход на балкон, откуда открывался вид на залив Нюбрувикен и остров Шеппсхольмен.
– Примите мои соболезнования, – тихо сказал Сёдерстедт. – Вас очень утомили журналисты?
– Это просто ужасно, – ответила она.
Сёдерстедт решил не уточнять, что она имеет в виду – журналистов или случившееся. Он просто перешел к делу.
– Есть ли у вас причины подозревать кого-то в убийстве вашего супруга?
Женщина еле заметно покачала головой. Она все время смотрела куда-то мимо Сёдерстедта, не повернула она головы и сейчас.
– Нет, – сказала она. – Это ведь был серийный убийца. Кого я могу подозревать?
– Может быть, есть другие варианты? Ваши связи с арабскими странами?
– Наши контакты были очень мирными.
– В пятницу вы собирались ехать в Саудовскую Аравию. В связи с чем?
Она наконец подняла на него глаза. В них плескалась боль, но на короткое мгновение Сёдерстедт увидел за этой болью другую, более сильную: это было чувство вины, превосходящее то, которое обычно испытывает супруг, переживший своего партнера, вины за то, что навсегда останется несказанным или невыясненным. Здесь было что-то большее. Сёдерстедт не сомневался в этом, но взгляд Юстине, скользнув по нему, снова углубился в себя, прежде чем Сёдерстедт успел что-то сказать.
– Мы должны были обсуждать новые законы, регламентирующие импорт в Саудовскую Аравию, и то, как эти законы скажутся на шведских малых предприятиях. Какое это имеет отношение к нашему разговору?
– Наверное, никакого. Я просто хотел прояснить ситуацию. Теперь вы, видимо, туда не поедете, может ли ваше отсутствие на этих встречах быть кому-то на руку?
Она долго и тяжело качала головой.
Потом снова подняла глаза на Сёдерстедта, и он заметил в них какое-то новое выражение.
– Вы хотите сказать, что это не кентукский убийца или как он там называется?
Она словно выплюнула эти слова.
– Я пытаюсь понять, нет ли другого объяснения, кроме чистой случайности, – мягко ответил Сёдерстедт.
– В мои обязанности входит помощь шведским предприятиям, торгующим в Саудовской Аравии, что, естественно, противоречит интересам национальных и других зарубежных предприятий. В настоящий момент только я полностью владею необходимой информацией, и мое отсутствие может быть выгодно конкурентам из других стран.
– На какие отрасли распространяется действие новых законов?
– Прежде всего, машиностроение. Но изменения не настолько значительны, чтобы привлечь преступников и, уж конечно, не дают оснований для убийства.
Сёдерстедт кивнул и сменил тему.
– Как бы вы описали ваши с Эриком отношения?
– Очень хорошие, – не раздумывая, ответила Юстине. – Очень, очень хорошие. Во всем.
– Не трудно работать вместе с мужем?
– Наоборот. У нас общие интересы. Были общие интересы. Были! – вдруг крикнула она, вскочила и убежала в туалет. Сёдерстедт услышал, как с шумом полилась из кранов вода.
Он поднялся, прошелся по квартире и увидел, что она гораздо больше, чем ему показалось в первый момент. Он шел и шел, а конца все не было, и вдруг он снова попал туда, откуда начинал свой путь. На лестничной клетке было три двери, значит, Линдбергеры занимают целый этаж, который изначально был поделен на три квартиры. Он насчитал не меньше десяти комнат. Три туалета. Две кухни. Зачем две кухни?
Сёдерстедт знал, что чиновники МИД получают хорошую зарплату плюс командировочные – еще почти столько же. Но такая квартира стоит десятки миллионов крон. Не иначе, родители обоих супругов вложили в это жилье семейный капитал.
Сёдерстедт вернулся на свое место, где его и застала вернувшаяся из туалета Юстине. Она выглядела совершенно спокойной, только лицо раскраснелось и волосы были чуть влажные, словно она только что умывалась.
– Извините, – сказала она и снова села на краешек белого деревянного стула.
– Ничего, – добродушно отозвался Сёдерстедт. – У вас нет детей?
Она молча покачала головой.
– Мне еще только двадцать восемь. Мы не торопились…
– У вас очень большая квартира для двух человек…
Она тут же подняла на него глаза и заняла оборону.
– Может быть, не будем отклоняться от дела? – резко спросила она. Вопрос прозвучал риторически.
– Мне очень жаль, но вопросы наследства непосредственно относятся к делу. Вы наследуете все?
– Да. Да, я наследую все. Вы думаете, я пытала собственного мужа? Думаете, я смотрела, как он мучается, а сама втыкала ему в шею щипцы, да?
“Ой-ой-ой, – подумал Сёдерстедт. – Как бы не переборщить”.
– Извините меня, – сказал он. – Мне очень жаль.
Но поздно. Она уже вскочила со стула и почти кричала. Голос становился все громче и резче, она уже не управляла собой.
– Обычные люди, такие, как вы, никогда не смогут понять, как я его любила! А теперь он умер, умер, навсегда! Какой-то мерзавец мучил его, моего любимого, выбросил его в море! Вы хоть понимаете, что он чувствовал в эти страшные часы? Я знаю, его последние мысли были обо мне, и мне от этого легче, и ему было от этого легче. Я знаю наверняка. Это я виновата, что он умер! Я должна была умереть, а не он! Он умер вместо меня!
Слушая ее крики, Сёдерстедт потихоньку пробирался к телефону. Он уже начал звонить в “скорую”, когда Юстине вдруг замолчала и села на свое место.
Руки ее продолжали ходить ходуном, пальцы то судорожно сжимались, то разжимались, однако она уже настолько овладела собой, что могла сказать:
– Я приняла в туалете успокоительное. Таблетки начали действовать. Продолжайте.
– Вы уверены?
– Да. Продолжайте.
Чувствуя себя неловко, Сёдерстедт подошел к дивану и примостился на самом краешке. Он постарался аккуратно вернуться к тому, о чем говорила Юстине.
– Что вы имели в виду, когда сказали, что должны были умереть вместо него?
– Он был счастливее, чем я.
– Только это?
– Не все так просто. Для общего количества счастья в мире было бы лучше, если бы умерла я.
Сёдерстедт вспомнил едва заметные различия между фотографиями, стоящими в кабинетах обоих супругов, и решил, что нащупал что-то важное.
– Можете рассказать об этом подробнее?
– Эрику все давалось легко, он шел по жизни играючи. Я нет. У меня было иначе. Больше я ничего не могу вам сказать.
Сёдерстедт не хотел настаивать, ее состояние внушало ему беспокойство. Поэтому он спросил о другом:
– Как вы думаете, зачем Эрик поехал в Фрихамнен в половине третьего ночи?
– Понятия не имею. Я не верю, что он туда поехал сам. Его туда привезли.
Сёдерстедт опять сменил тему, хотя это вышло отчасти непреднамеренно.
– Какая сейчас ситуация в Саудовской Аравии?
Собеседница изумленно подняла на него глаза:
– Что вы имеете в виду?
– Ну, например, как обстоят дела с фундаментализмом?
Она с подозрением посмотрела на него, но ответила вполне профессионально:
– Фундаментализм есть. Но в настоящее время он не является помехой для нашей деятельности. Правительство контролирует происходящее, причем зачастую довольно жестко.
– А как женщины? Насколько я знаю, количество женщин, которых принуждают закрывать лицо, увеличилось?
– Не забывайте, что фундаментализм широко распространен, и то, что западному человеку кажется принуждением, не всегда таковым является. Мы слишком быстро начинаем считать наши нормы поведения единственно верными. На самом деле в мире гораздо больше тех, кто подтирается левой рукой, чем тех, кто здоровается правой.
– Да, конечно, – согласился Арто Сёдерстедт и тут же перешел в нападение:
– Но согласитесь, война в Персидском заливе приняла иной оборот, чем ожидалось? Американцы грозили Саддаму Хусейну, а убивали гражданских лиц, детей и женщин, в результате они сохранили власть Хусейну, сплотили мусульман и ради нефти влили столько денег в Саудовскую Аравию, что часть этих ресурсов досталась фундаменталистам. Организации фундаменталистов в Саудовской Аравии – самые богатые и хорошо организованные во всем арабском мире, они ведут обширную международную деятельность и живут в значительной степени на американские деньги. Разве это не ирония судьбы?
Юстине Линдбергер с удивлением смотрела на этого щуплого, белокожего, странного полицейского, судя по выговору, уроженца Финляндии, который без стеснения выкладывал ей свои политические теории. Наконец она устало произнесла:
– Вам надо было стать политиком.
– Нет, увольте, – сказал Арто Сёдерстедт.
20
Сначала неутихающий дождь, потоп, неумолчное биение струй, темнота, в которой тонет любая мысль, влага, проникающая повсюду, плесень, разлагающая ткани. Стремительное движение к эпицентру, к истоку, ревущее и бурлящее инферно, место рождения потопа, мрак сгущается, наступает полная и кромешная темнота. И снова наружу, к ясности, свободе, свету, вознестись над темнотой так высоко, чтобы она показалась маленькой, далекой и нестрашной.
“Вот если бы жизнь была такой, как авиаперелет в осеннюю непогоду”, – думал Пауль Йельм.
Ну, если не жизнь, то хотя бы это расследование.
От солнечного света было темно в глазах. В ярких лучах солнца угольно-черные массы облаков под самолетом приобрели цвет благородной меди. Такой тон можно увидеть на полотнах Рембрандта.
Йельм не мог оторвать глаз от игры красок, он так давно не видел солнца. В действительности осенняя непогода продолжалась всего несколько дней, но действительность не имеет отношения к ощущениям – дождь в один миг смыл все воспоминания о лете. Нынешняя жизнь началась с появления в Швеции кентукского убийцы, предыдущая была покрыта мраком.
Йельм надеялся, что часы полета против солнца, выпадение из времени дадут ему обрести ясность: самолет приземлится в то же время, когда и вылетел, – если они долетят, конечно.
Йельм не боялся летать, но в те секунды максимального ускорения, за которым вдруг следовала пауза и колеса отрывались от земли, его всегда пробивала дрожь, он всем телом чувствовал, что безоглядно доверил свою жизнь неведомым силам.
Прошло четверть часа полного, самозабвенного восхищения, прежде чем он вспомнил о существовании Черстин и повернулся к ней. Она еще мысленно была там, за окном. Наверно, такое же выражение лица было только что и у самого Йельма. Только когда мимо поехала тележка с напитками, они полностью вернулись к реальности и обменялись взглядами. Но говорить пока не хотелось.
Здесь, в этом самолете, может быть, на этом же самом месте недавно сидел серийный убийца и смотрел в окно, только не на слепящее солнце, а на такую же слепящую темноту. О чем он думал? Что он чувствовал, переживал? Он только что убил человека – что творилось в его темной душе?
Зачем он летел в Швецию? Ответ на этот вопрос был решающим в этом непонятном деле. Йельм попытался воссоздать общую канву событий. В конце семидесятых начинаются убийства на востоке США. Методы убийцы напоминают пытки, к которым прибегали во Вьетнаме солдаты особого подразделения, известного под кодовым названием “Крутая команда”. Всего за четыре года было убито восемнадцать человек, в основном в Кентукки, личности большинства убитых установить не удалось. Среди тех, кого опознали, в основном были люди с высшим образованием, как американцы, так и мигранты. ФБР начинает подозревать начальника спецподразделения Вейна Дженнингса и занимается поисками некоего человека по кличке “Боллз” – командира “Крутой команды”. Дженнингс погибает в автокатастрофе после шестнадцатого убийства. Потом находят еще два трупа, и наступает более чем десятилетняя пауза. Потом новый виток. Очень похоже, что во всех случаях действует один и тот же преступник. Теперь он “работает” на северо-востоке США, прежде всего в Нью-Йорке. На сей раз удалось установить личности всех жертв, но между ними не видно ничего общего. Впечатление такое, будто выбор жертвы случаен. После шестого убийства во второй серии, двадцать четвертого по общему счету, убийца внезапно покидает Америку и отправляется в Стокгольм по фальшивому паспорту. Он приезжает в заброшенный дом наркодельца Андреаса Гальяно, находящийся в нескольких десятках километров к северу от Стокгольма, но, по свидетельству экспертизы, не оставляет в доме никаких следов или отпечатков. Пробыв там неделю и убив Гальяно своим “фирменным” способом, он уезжает на его машине. Скорее всего, он едет во Фрихамнен, чтобы там убить еще двоих: чиновника МИД Эрика Линдбергера и пока неопознанного двадцатипятилетнего мужчину. Линдбергер умер от пыток, а неизвестный, пока проходящий под именем Джон Доу, застрелен. Это единственный случай, когда убийца отходит от привычных методов и использует огнестрельное оружие. Возможно, под влиянием чувства патриотизма он меняет “сааб” на “вольво” – десятилетней давности модель с номером, начинающимся на В. Здесь его след пропадает.
За что тут можно зацепиться?
– За что тут можно зацепиться? – сказала Черстин Хольм. Это была первая реплика, произнесенная ими с тех пор, как самолет, взлетев в Арланде, взял курс на Нью-Йорк. Судя по всему, они думали об одном и том же.
– Не знаю, – сказал Пауль Йельм.
Они замолчали.
Солнце слепило глаза, мешая понять, какое время года было за толстым иллюминатором из плексигласа. Это могла быть и зима, и лето, хотя на самом деле была осень. Они путешествовали вне времени и пространства. Они путешествовали во времени. Часы шли и не шли. Самый подходящий момент для размышлений.
Йельму хотелось выпить грога, послушать музыку и почитать. Но это были только мечты.
Гипотезы? Гипотезам тоже придется подождать. Сейчас надо быть открытым для критического восприятия информации и впечатлений, которыми так богат Новый свет. Сейчас нужно задавать вопросы и не спешить на них отвечать. Кстати, вопросов накопилось очень много.
Почему он убивает? Причины, по которым он убивал в первой и во второй серии, одни и те же? Почему он сделал перерыв почти в пятнадцать лет? Действительно ли это тот же самый убийца? Почему кажется, что он не похож на классического серийного убийцу? Почему Ларса-Эрика Хасселя убили в аэропорту? Зачем преступник приехал в Швецию? Почему он приехал по паспорту тридцатидвухлетнего мужчины, если ему уже за пятьдесят? Как он нашел дом Гальяно в Риале? Почему поменял машину во Фрихамнене? Хотел ли он направить следствие на поиски трупа Гальяно (тело Линдбергера он ведь тоже не стал прятать)? Хочет ли он, подобно другим серийным убийцам, продемонстрировать свои “художества” публике? Почему преступник убил служащего МИД Линдбергера? Что делал Линдбергер во Фрихамнене посреди ночи? Где его убили? Имеет ли это отношение к взлому на складе “Линк коуп”? Почему убийца застрелил Джона Доу вместо того, чтобы пытать его? Кто, черт подери, этот Джон Доу, которого нет в международной базе данных? И вообще, те ли вопросы мы задаем?
Последний пункт был, пожалуй, самым главным. Есть ли между этими многочисленными вопросами связь – нечто настолько очевидное, что его не заметишь, пока не поднимешься над темнотой и не взглянешь на нее сверху в ярком свете солнечных лучей?
Пока это было непонятно.
Пока они летели туда, где надеялись найти ответ на свой вопрос.
21
Оса влетела в комнату, чтобы умереть. Как ей удалось пережить непогоду последних дней, было неясно. Возможно, она, полуживая, забралась от ненастья в какую-нибудь дыру и не умерла там, а вернулась, держа наготове жало, чтобы разить врага даже в последнюю секунду жизни, убивать даже после смерти. Она выжила, но была обречена на смерть и уже лишилась всех своих чувств, кроме одного – жажды убийства.
Оса несколько раз пролетела мимо лампы на потолке, не обращая внимания ни на жар, ни на яркий свет. Она тихо гудела, но не так, как гудят осы, звук был глухим и каким-то усталым. Потом насекомое резко устремилось вниз с поднятым жалом – последний бой камикадзе. Оса быстро приближалась.
Проявляя милосердие, Чавес убил ее точным ударом пожелтевшей газеты “Экспрессен”, и оса упала под старый матричный принтер – жало высунулось из скрюченного тела. Там она наверняка пролежит до следующего года, пока легкий весенний ветер не обнаружит высохшие останки, которые только по привычке будут сохранять прежнюю форму.
Это происшествие совпало с мгновенным, но ярким озарением. На долю секунды Чавесу показалось, что он проник в суть дела.
Но озарение тут же улетучилось, испугавшись груза реальности в виде длинного рулона бумаги, который выполз из принтера и уже скрыл под собой осу, – рутинная работа задушила гениальные идеи великого детектива.
Принтер выключился. Чавес встал, оторвал лист, взъерошил волосы и отчетливо увидел свое будущее даже без помощи магического кристалла. Длинные, бесконечно длинные списки темно-синих “вольво” с номером, начинающимся на В. Чавес устал заранее, еще не начав их просматривать.
Это были все зарегистрированные в стране “вольво”, номер которых начинался с буквы В. Чавесу предстояло проглядеть списки и вычеркнуть из них машины старше пятнадцати и моложе пяти лет. Потом изучить то, что останется, выбрать машины стокгольмского региона и с ними уже работать – подумаешь, каких-нибудь шестьдесят восемь штук.
Хорхе Чавес бросил список автомобилей на письменный стол и взялся за редактирование списка дел. Там он приписал третьим пунктом: “вольво”. Первый пункт был “дом”, это означало, что нужно в деталях припомнить посещение страшного дома в Риале и постараться помочь усердным криминалистам, которые как ни старались, не смогли найти ни одного отпечатка, ни одного волоса на месте преступления и потому продолжали свои поиски. Вторым пунктом был “Халль”, то есть поездка в “Халль” и беседы с заключенными, знавшими Андреаса Гальяно, а также осмотр его вещей, которые спустя месяц после побега все еще хранились в тюрьме.
Чавесу достался Гальяно и еще эти чертовы “вольво”. Их он получил в наследство от Черстин, вспомнив о которой, Чавес против воли ощутил укол зависти. От них с Йельмом в Америке было бы гораздо больше толку. Ведь именно они до сих пор поставляли следствию новый материал – сначала про Лабана Хасселя, потом про Гальяно.
Начав считать обиды, Чавес уже не мог остановиться и стал думать, чем мог заслужить такие дурацкие задания. Он не топтал детей в Арланде, не лапал телок на паспортном контроле, не устраивал в Таллине по собственной инициативе зачистку а ля Чарльз Бронсон[53] и не корчился на полу в позе распятого мессии. Однако он копается в дерьме, а тупица Нурландер напрягает немногочисленные извилины и занимается интересным делом – выясняет личность Джона Доу. Хотя это дело требует таких качеств, которых у Нурландера нет.
Когда после окончания совещания Чавес очень вежливо и корректно спросил, нельзя ли дать ему другое задание, Хультин смерил его холодным взглядом и вручил в нагрузку список из двухсот темно-синих “вольво”.
Чавес нажал ногой кнопку стоящей в углу кофеварки и придерживал ее до тех пор, пока в чашку не упали первые капли колумбийского кофе. Тогда взгляд Чавеса переместился на место, где обычно сидел Йельм.
“Где ты, “мужчина в золотом шлеме”? – с легким чувством превосходства подумал Чавес. – Подделка под Рембрандта. Наверное, самая известная из картин мастера, которая в действительности оказалась творением его неизвестного ученика”.
Чавес уже скучал без Йельма.
Он глубоко вздохнул, налил в чашку кофе, хотя вода еще не закончила капать через фильтр, и углубился в списки “вольво”.
Жизнь не радовала.
22
Безвременье закончилось. Самолет приземлился в Ньюарке, где, несмотря на утренние часы, уже стояла жара, солнце заливало светом взлетно-посадочные полосы, сверху похожие на спутанную леску неумелого рыбака. Пауль и Черстин мало разговаривали во время полета – и не только потому, что планировали предстоящие действия. В их отношениях по-прежнему ощущалась неловкость, хотя они и не признавались себе в этом.
Пройдя через паспортный контроль, они оказались в огромном зале прилета. Толпы людей размахивали табличками с именами пассажиров. Посовещавшись немного, Йельм и Хольм пришли к выводу, что надпись в руках здоровенного детины “Ялм, Халм” адресована им. Подойдя к гиганту в костюме, известные комики Ялм и Халм вежливо приветствовали его и были препровождены дальше, к багажной ленте. Там их ждал еще один мужчина в костюме – чернокожий, лет пятидесяти, он выглядел не так чопорно, как первый, по крайней мере его принадлежность к ФБР была не такой кричаще явной. Великан, который представился как Джерри Шонбауэр, сразу занял место позади чернокожего господина, очевидно, своего начальника, а тот протянул руку и с подкупающим дружелюбием произнес:
– Рэй Ларнер, ФБР. Вы, я полагаю, офицеры Ялм и Халм из Стокгольма?
– Пауль Йельм.
– Черстин Хольм, – представились шведы.
– So he’s started now? – с горькой улыбкой спросил Ларнер. – A pair of fresh eyes is probably what this case needs[54].
– It’s basically a matter of adding our information to your vast archive of knowledge[55], – любезно расшаркалась Черстин.
Ларнер грустно кивнул.
– Как вы знаете, я занимался этим преступником большую часть своей профессиональной жизни. И все равно не знаю, что он за фрукт. Он самый загадочный из наших серийных убийц. Обычно нам достаточно быстро и точно удается установить их мотивы и психологический профиль, но К противоречит всем шаблонам. Да вы и сами видели мой рапорт.
Йельм и Хольм кивнули. Ларнер называл кентукского убийцу К, как и члены FASK, общества фанатов серийных убийц, с которым Чавес общался в интернете. Оба гостя одновременно вздрогнули.
Багажная лента пришла в движение. Она заскрипела, закашляла и медленно потащила вперед сотни сумок и чемоданов. Только через сорок пять минут им удалось найти свои дорожные сумки, которые, в принципе, вполне можно было везти в салоне как ручную кладь. Все это время Рэй Ларнер смирно стоял в стороне, не выказывая ни малейших признаков нетерпения. То ли сегодня в его планы было заложено длительное ожидание, то ли он был таким по характеру – беспредельно терпеливым и по-бычьи упрямым, – и эти качества позволили ему всю жизнь заниматься одним и тем же преступником.
Они поговорили о жаре, стоящей в Нью-Йорке, о новой модели борьбы с преступностью в городе, о “community policing”, о структуре шведской системы охраны порядка, о приоритетах, о стокгольмской осенней непогоде и (очень поверхностно) о ФБР и кентукском убийце. Как только разговор затрагивал эти темы, Ларнер искусно, как опытный лоцман, уводил корабль разговора в другую сторону.
Разговаривая, Йельм незаметно изучал Ларнера. Его жестикуляция противоречила официальному костюму. Складывалось впечатление, что своими свободными, раскованными движениями и точными жестами он просил прощения за вынужденную официальность. Йельм в очередной раз задумался о несоответствии между ожиданиями и действительностью. Во-первых, он не ожидал, что Ларнер – чернокожий, вот что значит предрассудки. Во-вторых, Йельм представлял Ларнера усталым и потухшим, зная о его безрезультатной охоте за К, преследовании ни в чем не повинного начальника “Крутой команды” Уэйна Дженнингса, смерти последнего, суде, понижении Ларнера в чине, после чего ему все пришлось начинать заново. Но Ларнер словно стоял в стороне от происходившего и наблюдал за своей жизнью со снисходительной улыбкой. Похоже, он имел счастливый дар не смешивать работу и личную жизнь и светился изнутри, как человек, довольный своей жизнью.
Но вот наконец появились их сумки. Джерри Шонбауэр, как и следовало ожидать, подхватил их. В его ручищах они выглядели как несессеры.
– Предлагаю следующий план, – сказал Ларнер. – Сначала мы везем вас в отель, вы приводите себя в порядок после дороги, мы едем на ланч в мой любимый ресторан, а во второй половине дня начинаем работать. Но сначала, – сказал он и кивнул Шонбауэру, который топал с их сумками к невидимому выходу, – сначала осмотр достопримечательностей аэропорта Ньюарк.