Текст книги "Фердинанд Врангель. След на земле"

Автор книги: Аркадий Кудря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Но судьба главаря охотников не волновала. Большая часть почти тысячного стада уже была в реке. Подплывая на ветках то к одному, то к другому, охотники кололи их, норовя угодить в сердце или в шею, бросали раненого, тут же искали новую жертву. Паническое хорканье оленей накладывалось на возбужденные крики людей. В центре битвы и ниже по течению река окрасилась кровью. Вот чья-то лодка опрокинулась, и скользнувший в воду охотник цепляется за плывущего рядом самца, и сильное животное уже выносит своего мучителя к берегу. Свобода, жизнь как награда за спасение? Нет, в мире дикой природы властвуют иные законы. Выхватив с пояса нож, охотник с размаха всаживает его в горло зверя. Брызжет кровь, и, подломив ноги, олень валится на гальку. Смертельно раненный, он уже никуда не уйдет. Надо торопиться к следующему.

Бойня длилась более трех часов. Почти на версту река заполнилась телами мертвых животных. Их буксировали к берегу, привязывали, чтобы не уплыли дальше, к камням и кустам. С разделкой туш можно и подождать. В холодной воде мясо сохранится несколько дней.

– Ужасно, это есть ужасно! – горестно восклицал потрясенный увиденным доктор Кибер.

Картина гибели беззащитных животных поразила и Матюшкина, но, вспомнив слова Котельникова, он сказал:

– Да, это ужасно, но для юкагиров – это удача, праздник, для них это жизнь.

В тот день отовсюду в Плотбище слышались радостный песни. Торжествовали и стар и млад.

Необходимость изучения реки, ее жителей и берегов вновь позвала в дорогу Матюшкина и доктора Кибера. Они поднялись на карбазе выше, до селения Аргуново, где юкагирам тоже удалась охота на отколовшийся от основного стада косяк оленей.

Доктор Кибер тщательно собирал образцы горных пород и флоры, и по его просьбе Матюшкину пришлось совершить восхождение на самую высокую гору в окрестностях и принести с ее вершины найденные там мох и кусок гранита. Мичман, впрочем, не пожалел о затраченных на подъем усилиях. С вершины весь окружающий ландшафт открылся как на ладони – еще зеленеющие долины рек, хребты, темные пятна гарей... Недалеко от скалы, на том же уровне, где стоял Матюшкин, парил, распластав большие крылья, орел.

Август уже перевалил за середину, и лето кончилось. Первый снег покрыл скаты гор. По ночам лед прихватывал реку – образовались забереги.

В Плотбище, куда вернулись через неделю, решили взять лошадей, чтобы перейти верхом к Большому Анюю. В селении еще продолжалась разделка туш и закладка их в ледники. Прибывшие на охоту юкагиры из других деревень торопились, чтоб успеть домой до ледостава. Они буксировали по воде привязанную к лодкам добычу.

Посланный к якутам гонец привел лошадей, и отряд вновь отправился в странствие. Метелило, и снег заметал болота – бадараны. За хребтом, разделяющим Большой Анюй от Малого, лес заметно изменился, стал выше, мощнее, разнообразнее – кроме лиственниц, встречались березы, тополя, ивы. Однажды на тропу выскочил медведь, но, увидев вблизи караван всадников, тут же, забавно подпрыгивая и тряся толстой задницей, ретировался.

Проводники-юкагиры указывали на множество соболиных следов по руслам лесных ручьев, и в Матюшкине опять взыграла охотничья страсть: вот бы добыть хоть одного. Увы, попались лишь куропатки, и он настрелял их не менее десятка.

Словом, все было бы превосходно, если бы не нытье доктора Кибера. Он жаловался, что болит спина и не в силах продолжать путь верхом. Выйдя из леса, достигли почти пустого юкагирского стойбища на Большом Анюе. Жители его подались вверх по реке – караулить там переход оленей.

– Лодку, – умолял доктор Кибер, – найдите лодку!

Но ничего, кроме легкой ветки, способной принять лишь одного человека, отыскать не удалось. Проводник-юкагир взялся добраться на ней до селения Сладкое и попросить внаем лодку. Он воротился на следующий день с плоскодонкой, но и она была совсем невелика и, помимо груза, могла вместить лишь двоих. Поручив Котельникову плыть с доктором в Сладкое, Матюшкин сказал, что там они и встретятся: сам он намеревался ехать верхом через горы вместе с проводником.

Вновь лес, голый и мрачный, и снег уже так глубок, что лошади идут тяжело. Ночлег из-за отсутствия палатки, оставленной доктору Киберу, пришлось провести у костра, под открытым небом. Незадолго до ночного привала путники наткнулись на юкагирское кладбище, представлявшее из себя ряд сбитых из бревен домиков, куда клали покойных вместе с луками, копьями, стрелами и другими принадлежностями быта, которые считались нужными в загробной жизни. В одной из гробниц обнаружились шаманский бубен и колокольчики для камлания. Матюшкин прихватил их для своей коллекции, и теперь, когда он лежал на медвежьей шкуре у костра, погрузившись в тяжелый сон, оживший шаман вдруг явился перед ним, словно наяву. Медленно пританцовывая, он возникал из тьмы леса с лицом, закрытым пугающей маской, и, приближаясь к костру, злобно шипел: «Отдай бубен! Верни мои колокольчики!»

Утром в действиях проводника обнаружилась растерянность, он суетливо менял курс и хмуро бубнил, что это тень рассерженного шамана сбила их с верного пути. На грех у Матюшкина и компаса с собой не было, тоже оставил в лодке. Пришлось ориентироваться по коре деревьев, которая, как было ему известно, чернее на стороне, обращенной к северу. Это помогло. В сумерках вышли к берегу Большого Анюя и развели костер.

Селение Сладкое лежало почти напротив, на том берегу. Их огонь заметили, и вскоре приплыли на ветках два юкагира, привезли свежей оленины и сообщили, что в селении находятся доктор с казаком.

И здесь, в Сладком, жителей было мало. Переход оленей ожидался выше по реке, в Лабазном, и все охотники уехали туда.

– Сделаем так, ваше благородие, – предложил свой план Котельников, когда обсуждался дальнейший путь. – Вы с доктором садитесь в лодку, а я на ветке поплыву, не впервой.

На следующий день благополучно достигли Лабазного и нашли в селении такое же скопление народа, какое наблюдали в Плотбище. Молва о приезде доктора быстро облетела окрестности, и из ближних стойбищ к доктору Киберу потянулись больные. На некоторых, пораженных сифилисом, страшно было смотреть. Облысевшие, с выпавшими ресницами и бровями, провалившимися внутрь носами, они уже мало походили на людей.

Доктор Кибер проявил неожиданную энергию. В освобожденной по его приказу просторной хижине он устроил лазарет. Пол настелили оленьими кожами, для каждого больного был устроен отдельный полог. Взявшийся помогать доктору старик и днем, и ночью поддерживал в хижине огонь.

Доктор признался мичману, что вернуть страдальцам их прежний облик выше его возможностей, но проводимое им лечение поможет хотя бы продлить несчастным жизнь.

Здесь, на Большом Анюе, оленей ждали с еще большим нетерпением. Близилась суровая зима, и угроза голода маячила перед местными жителями. К селению съехались не только юкагиры, но и якуты, ламуты, тунгусы.

И вот наступил роковой день, когда в одно мгновение все их надежды обратились в прах. Ликованием была встречена весть, что огромный табун со стороны противоположного, гористого берега приближается к реке. Все приготовились к встрече. Пусть олени лишь зайдут на уже схвативший реку лед, а остальное пойдет как обычно, люди сплоховать не должны.

На сей раз трудно было понять, где же вожак. Олени возникли на скалистом берегу плотно сбитой массой, их ветвистые рога колыхались, словно лес вдруг покрыл голые вершины. Ну, молил почти каждый, спускайтесь же вниз! Но что-то насторожило животных. Повинуясь неслышной команде, олени вдруг повернули назад и помчались обратно в горы.

Чувства всех охотников выразил чей-то истошно-горестный крик: «Олень пошатнулся!» Провал осенней охоты означал, что голодной зимы не миновать. Она принесет и болезни, и смерть.

Селение огласилось горестными причитаниями женщин. Мужчины с воплями кидались на снег и в бессильной ярости до крови били стылую землю кулаками. Старейшины все не могли отвести глаз от опустевших холмов на том берегу реки, будто им предстал там пугающий мираж.

Отряду Матюшкина пора было возвращаться. Лед, осадивший реку с берегов, начинал кое-где уже и прихватывать стремнину, и в таких местах приходилось прорубать себе путь топором. В якутском селении Пятистенном взяли проводников с собачьими упряжками, и по уже совершенно замерзшему руслу Большого Анюя собаки помчали нарты с людьми и грузом к Нижнеколымску.

Глава шестая

Пребывание Врангеля на окружающих Среднеколымск равнинах, населенных преимущественно якутами-скотоводами, благотворно подействовало на его здоровье. Он объезжал на лошади окрестности, знакомясь с местностью и бытом жителей, иногда охотился, пил, по совету якутов, кумыс и к концу лета почувствовал себя явно окрепшим. Прошли и ревматические боли в суставах.

Ко времени его возвращения в Нижнеколымск, в начале сентября, небольшие речки, впадающие в Колыму, уже замерзли, а через неделю лед схватил и главную реку края, на которой стоял северный острог.

Один за другим в поселке собирались и другие члены экспедиции. Унтер-офицер Решетников успешно выполнил порученное ему задание – постройку стана на устье Большой Баранихи близ Чаунской губы. Все, по его словам, прошло нормально. На досуге ловили гольцов в море, набили изрядное количество линных гусей и лебедей.

– Вот только белые медведи, ваше благородие, чуть не каждый день нас осаждали. Пришлось для острастки некоторых и уложить. Остальные успокоились, во льды подались.

Михаил Нехорошков принес вести с низовьев Колымы. Там партии, возглавляемой сотником Татариновым, удалось заготовить немало рыбы, гусей и уток.

Не столь обнадеживающе звучал отчет мичмана Матюшкина о поездке вместе с доктором Кибером по берегам Малого и Большого Анюев. Грозящий юкагирам Большого Анюя голод из-за неудачной оленьей охоты и плохой рыбалки вызывал у Матюшкина большую тревогу.

Последним, уже в начале октября, возвратился из путешествия штурман Прокопий Козьмин. Он успешно описал берег моря между устьями Колымы и Индигирки. В индигирском селении Русское Устье Козьмин повстречал прибывшего туда после завершения описи берега Ледовитого моря от устья Яны до Индигирки лейтенанта Анжу. Лейтенант передавал большой привет всем друзьям и сообщал, что исследование островов Новой Сибири идет по намеченному плану, но поиски неведомой Земли Санникова пока ни к чему не привели.

Обратный путь Козьмин проделал напрямик через тундру, сначала на собачьих упряжках, а от реки Алазеи на взятых у якутов лошадях.

– И все прошло без приключений? – почти недоверчиво спросил Врангель.

Козьмин на мгновение задумался, невозмутимо пожал плечами:

– Да, вроде бы, ничего такого не было. Правда, в начале похода, когда переправлялись вброд через озеро близ реки Конковой, лошадь казака моего чего-то напугалась, взбрыкнула и сбросила седока и вьюки в воду. А там, кроме чая, и порох лежал. Все промокло, и, стало быть, ружья и порох уже без пользы нам. На случай с медведями лишь луком, топором и двумя ножами могли отбиваться. Но Бог миловал, обошлось. А на обратном пути, от Алазеи, все десять дней шли за нами голодные волчьи стаи, пугали лошадей. На привалах по ночам осаду вокруг нас держали. Потом олень-дикарь, отбившийся от стада, отвлек их. Зарезали, начали терзать. И тут мы с казаком в контратаку на них пошли, пару волков подстрелили и законный трофей взяли – полтуши оленя. У нас к тому времени, окромя сухарей, провизии и не было. Оленье мясо, благодаря волкам, и собак подкрепило, – благодушно закончил Козьмин под смех слушавших его товарищей.

– А вот русским-то мужикам, – подумав, добавил штурман, – кто на Индигирке обосновался, в Русском Устье и деревушке Едомка, тем пришлось в свое время хлебнуть лиха. Мне один старик из Едомки рассказывал, как артелью человек сорок поплыли они из Киренска вниз по Лене на коче в поисках лучшей доли и в надежде найти на севере богатые промысловыми угодьями страны. Старику пятнадцать лет тогда было, и шел он с братьями. В Ледовитом море близ устья Индигирки застала их непогода, корабль разбился и затонул, а братья, добравшись до берега, пошли в глубь страны. Вот у них-то много было тогда приключений, пока не вышли на место, названное Русским Устьем, где повстречали уже обосновавшихся там сородичей. Народ там, на Индигирке, крепкий собрался, поморский, да вся беда, что купцы в тех краях редкие гости, и потому терпят они нужду в необходимых товарах.

Пришедшая в Нижнеколымск зима принесла с разных сторон неприятные новости. Вдруг начался массовый падеж собак. По наблюдениям доктора Кибера, которому Врангель поручил изучить этот вопрос, болезнь затронула ездовых собак по Колыме, Большому и Малому Анюям и Омолону. Козьмин подтвердил, что и в бассейне Индигирки многие собаки были нездоровы. Признаки болезни выражались в отсутствии аппетита, помутнении глаз. Собаки с подвыванием валялись на земле, словно испытывали боли в желудке. Они быстро слабели и умирали в конвульсиях. Нередко возвращавшиеся с промыслов охотники, лишенные помощи своих верных друзей, сами впрягались в нарты и тащили груз.

Эпидемия грозила сорвать из-за невозможности подготовить необходимое количество упряжек намеченный на весну поход. Пришлось отказаться от плана завезти зимой провиант к стану, построенному Решетниковым на устье Большой Баранихи.

К началу марта удалось собрать лишь сорок пять здоровых собак, и их отправили на откорм в низовья Колымы, в местечко Большое Чукочье. Но что можно сделать, имея лишь три-четыре упряжки, когда только путевой корм и дрова должны занять не менее двадцати нарт?

Врангель был в отчаянии. И тут, войдя в положение экспедиции, помогли нижнеколымские казаки и предоставили двадцать нарт в полных упряжках – около трехсот собак. Однако внимательное обследование показало, что из нескольких сотен лишь шестьдесят полностью здоровы, остальные же еще слабоваты. Это значило, что на намерении разделить экспедицию на два отряда можно поставить крест.

Десятого марта все же отправились из Нижнеколымска. С Врангелем ехали Матюшкин, Козьмин, сотник Татаринов и доктор Кибер. Впрочем, доктор добрался только до Сухарного на устье реки и, сославшись на недомогание, попросил разрешения вернуться назад. Врангель досадовал, что они вновь лишились естествоиспытателя, но Матюшкин, уже имевший опыт совместного похода с Кибером, успокоил начальника. По словам Матюшкина, так даже к лучшему: доктор был бы им обузой, и, предпочтя вернуться, он поступил мудро, что избавил спутников от своего нытья.

На берегу возле Большого Баранова Камня стучали топоры, раздавался визг пил. Проводники и казаки азартно разделывали в изобилии валявшийся здесь наносный лес. Вместе со всеми размяться решили и офицеры.

– Веселей, ребята! – подбодрял сотник Татаринов. – С теплом будем – не пропадем.

Нарубленные поленья крепко увязывали и грузили на нарты. Лиственничный лес по своим свойствам все же не вполне подходил для экспедиционных нужд: слишком тяжел, да и горит худо. И потому летом, по берегам Анюя были заготовлены впрок и березовые дрова. На растопку взяли несколько пудов рыбьего жира в смеси с мхом и стружками. В общей сложности дров должно было хватить дней на сорок. Примерно на такой же срок были запасены взятые в поход провиант и корм для собак.

От Баранова Камня отряд устремился в ледяную пустыню, курсом на северо-восток. В первые же дни обнаружилось, что тяжело груженные транспортные нарты регулярно отстают. Преодоление торосов приводило к поломке нарт, и на их ремонт приходилось использовать драгоценные березовые поленья.

Появившийся близ отряда белый медведь не ушел от меткой казачьей пули: на привале собаки пировали. Другой оголодавший белый разбойник осмелился, презрев лай собак, напасть на караван ночью, но чутко несший службу охранник пристрелил и его. Но медвежьи набеги становились все опаснее: через день хозяин Арктики, прежде чем его успокоила пуля, сумел переранить в драке трех собак из одной упряжки. Пока свежевали тушу, занялись одновременно устройством первого провиантского склада на обратный путь. Туда, вместе с рыбой, заложили и медвежье мясо.

Подъем на торосы и спуск с них по-прежнему выматывали людей и собак, беспощадно корежили нарты.

– Вот что, Федор, – предложил Матюшкину Врангель, – возьми пару нарт с проводниками и поезжай прямо на восток: может, хоть там торосов будет поменьше. Если увидишь свободный путь, сразу возвращайся назад.

Матюшкин был на разведке недолго и, вернувшись через два часа, доложил, что на востоке тоже торосы, но к северо-западу их не видать. В том направлении и продолжили путь, однако через непродолжительное время ледяные горы стали попадаться и здесь. Их преодоление изматывало до предела сил. Ломались нарты, рвалась и собачья упряжь. Случалось, за шесть часов непрерывных подъемов и спусков продвигались вперед лишь на пять верст.

Татаринов подсказал:

– Так дальше, Фердинанд Петрович, нельзя. Надобно освобождаться от лишнего груза, прежде всего провианта. Пора делать во льду главный склад. Зачем собак мучить понапрасну?

Во льду вырубили большую яму, уложили в нее продовольственные припасы и собачий корм. Сверху закрыли льдинами, засыпали снегом и залили водой. На месте склада, чтобы облегчить собак еще более, оставили большую походную палатку – урос. Теперь можно было направить назад тринадцать собачьих упряжек с разгруженными нартами. Проводники, которым предстояло возвращаться в Нижнеколымск, с завидной скоростью отремонтировали поломанные сани и полночи перед отъездом провели в радостных плясках и песнях.

С целью расширить фронт исследований, Врангель все же посчитал нужным разбить отряд на две партии. Матюшкину было предложено на двух нартах и с пятидневным запасом продуктов уйти в северо-восточном направлении. Сам же Врангель, в компании с Татариновым и Козьминым, взяв продуктов на три дня, отправился строго на север. Договорились вновь встретиться на том же месте, у склада, где была оставлена большая палатка, дня через три.

Проехав верст двадцать от места ночлега, Врангель с Козьминым, к немалому удивлению, обнаружили на пути старые санные следы... Кто же был здесь? Изучив их, сотник Татаринов уверенно заявил:

– Да это же наши прошлогодние следы, Фердинанд Петрович.

– Не может быть! – не поверил Врангель. – Счисления показывают, что мы по крайней мере верстах в восьмидесяти пяти от тех мест, где были в прошлом году.

– А что ж, думаете, – иронически отозвался Татаринов, – льды все это время стояли на месте? Вспомните, все, считай, лето дули северо-западные ветры. Они и подвинули льды на восток.

И Татаринов убедил офицеров в своей правоте.

На широте несколько севернее семьдесят первого градуса, когда преодолели очередную гряду зеленовато-синих торосов, Козьмин, задержавшись на вершине ледяной горы, пристально оглядел горизонт и взволнованно сказал ожидавшему его внизу Врангелю:

– Фердинанд Петрович, кажется, вижу землю.

Врангель торопливо полез к нему с подзорной трубой.

– Смотри туда, на северо-восток.

Что-то похожее на горы действительно маячило на горизонте. Татаринов присоединился к наблюдателям и скептически хмыкнул:

– Это не земля, а пары открытого моря.

Однако при дальнейшем движении на северо-восток горы принимали все более отчетливую форму, они окрасились в голубой цвет – так солнце серебрит снежные склоны. Видны были отдельные утесы и долины меж гор.

– Прокопий! Мы все же нашли ее, эту неведомую землю! – радостно кричал спутнику Врангель.

Проехали еще несколько верст, надеясь к вечеру добраться до земли. Но что это? Чем более солнце меняло свое положение на небосклоне, тем явственней то, что они приняли за землю, резко уходило по направлению ветра, и вот уже горы видны и справа, и слева, словно отряд оказался в долине, со всех сторон окруженной скалами. Мираж, всего лишь мираж! Разочарование было настолько сильным, что ужин во время привала прошел почти при полном молчании. Татаринов, догадываясь о чувствах офицеров, мягко убеждал:

– Не стоит расстраиваться. Такое в Арктике нередко бывает.

Оптический обман повторился уже на следующий день. Но теперь преломленные лучи солнца показали путникам картину низменной, окруженной холмами тундры. Потешив воображение, картина через некоторое время исчезла, и глаз вновь видел впереди слишком привычное – бескрайнюю ледяную пустыню. Таким образом, продвинувшись к северу на полградуса, отряд Врангеля убедился в тщете своих поисков. Решили поворачивать назад, чтобы вовремя вернуться на место встречи с Матюшкиным.

– Я тоже, – признался Федор, выслушав рассказ Врангеля, – видел синеву, напоминающую землю, но таких картин, как вы, – нет.

По словам Матюшкина, в его направлении торосы встречались чаще. Путь на север представлялся все же более перспективным. Туда решено было направиться всем вместе; выгруженной со склада провизии должно было хватить на двадцать дней.

Тот же путь, который с облегченными нартами занял у Врангеля с Козьминым всего два с половиной дня, теперь, полностью груженными провизией, потребовал недели. По счислению, отряд находился в двухстах пятидесяти верстах от материковой земли. Отсюда три проводника, среди коих был якут, жаловавшийся на боли в желудке, были отправлены на одной нарте, ведомой двадцатью четырьмя собаками, назад в Нижнеколымск. Лишнюю провизию и ненужный пока походный скарб запрятали в новом ледяном складе.

Через три дня дальнейшего движения на север отряд вплотную приблизился к семьдесят второй параллели, и здесь, взобравшись на гряду льдин и наблюдая сверху лежащие и спереди и сзади торосы, Врангель пришел к весьма важному выводу. Северные, зеленоватые по цвету торосы, без сомнения, в отличие от южных, образовались сравнительно недавно. И это говорило о том, что здесь предел прибрежного твердого льда, а впереди море не ограничено с севера близкой землей.

Следование в том же направлении представлялось бесперспективным. Но прежде чем поворачивать назад, не провести ли разведку для успокоения совести? Врангель обсудил эту мысль с офицерами.

– Дозволь мне, Фердинанд, – вызвался Матюшкин.

– Только недолго, – предупредил Врангель. – В случае опасности немедленно возвращайся назад.

Матюшкин отправился на освобожденной от груза нарте с двумя проводниками. Ночью оставшиеся были обеспокоены треском ломавшегося в отдалении льда. Усилившийся ветер грозил расколоть ледяное поле.

Каждый раз, с трудом преодолевая торосы, Матюшкин надеялся, что вот-вот впереди откроется не обремененная нагромождением льдин равнина. Измученные подъемом собаки почти вползли на вершину уж какого по счету ступенчатого плато и бессильно легли на лед. Они заслужили короткий отдых. Вожак упряжки, Кучум, поворотив морду, выжидательно смотрел на своего хозяина Татаринова, как бы спрашивая: стоит ли двигаться дальше?

Приотставший мичман наконец тоже взобрался на вершину тороса и встал рядом с Татариновым. Отсюда, сверху, шум ломавшегося на севере льда был слышен еще явственней. Пары голубоватого тумана застилали горизонт на расстоянии примерно двух верст.

– Кажется, приехали, – с горькой иронией сказал сотник. – Впереди открытое море.

– Думаете? – неуверенно пробормотал Матюшкин. – Попробуем подъехать ближе. Из-за паров ничего толком не видать.

– Полверсты, не более, – предупредил сотник. – Вон до того тороса. Дальше рискованно.

Поднятые на ноги собаки бежали неохотно и жалобно подвывали, стремясь хоть так предупредить людей о возможной беде. И вот снова подъем на торос, уже без собак, оставленных внизу, и глазам Матюшкина и Татаринова открылось грозное и величественное зрелище.

За ясно видимой границей льдов простиралось, теряясь в дымке, темное, вздыбленное волнами открытое море, и оно вело беспощадную борьбу со сковавшим его панцирем. Волны тяжело ворочали отбитую у противника массу льда. Вот, закрыв горизонт, они почти вертикально подняли отколотое ледяное поле, и двинули, как таран, к югу, с силой обрушили на еще твердую поверхность. Оглушительно прозвучавший удар расщепил до того неподвижный лед, по нему скользнула сеть трещин. Одна из них, расширяясь на глазах, побежала в направлении тороса, на котором стояли люди.

Казак дернул Матюшкина за рукав и торопливо начал спускаться вниз. Вой собак вносил в канонаду свою, щемящую ноту. Кучум уже потянул за собой упряжку. Татаринов, боком присев на нарты, оглянулся на бежавшего за ним мичмана, и, едва тот занял свое место, собаки рванули и, убыстряя бег, понеслись на юг.

По старому следу возвращаться было уже нельзя. Его прорезали трещины, полыньи, и, огибая их, Татаринов направлял собак то круто вправо, то влево, а потом, надеясь на смекалку вожака, предоставил ему самому искать верный путь. Неширокие трещины, полагаясь на скорость движения, преодолевали с ходу. И наконец, через два часа сумасшедшей, похожей на паническое бегство езды достигли лагеря, где их возвращения ожидал остальной отряд. Матюшкин кратко рассказал Врангелю обо всем увиденном.

– Значит, путь на север закрыт, – мрачно подытожил начальник отряда.

– Напрочь, Фердинанд. Там огромная полынья. По сути – открытое море.

– А мы все думаем, где же земля, – горько усмехнулся Врангель.

Оставалось держать путь на восток, к меридиану Шелагского мыса, и попытаться, как предписывала инструкция, поискать землю в тех краях, лежащих к северу от приметного мыса. Но сначала имело смысл вернуться к складу провиантов и пополнить запасы.

Снег вокруг него был изборожден медвежьими следами, но зверям не удалось взломать ледяную крышу и проникнуть внутрь. Лишь вода просочилась в ледяной погреб, но продукты почти не пострадали.

Можно было смело продолжать путь на восток, однако на четвертый день движения от склада на горизонте вновь показалась синева – признак большой полыньи или открытого моря. Посланные на разведку Матюшкин и Козьмин, вернувшись, доложили, что впереди вода и надо держать южнее.

Наутро разошедшийся туман явил на юге вид черных, остроконечных скал Шелагского мыса. Взяв с помощью секстана полуденную высоту солнца, Врангель определил, что они находятся почти на семьдесят первом градусе широты. От Шелагского мыса их отделяло восемьдесят семь верст.

– Как, по-вашему, Антон Максимович, – спросил он Татаринова, – на каком минимальном расстоянии может быть видна здесь земля?

– Ежели нет тумана, не менее чем на пятьдесят верст, – уверенно ответил сотник.

Врангель прикинул в уме: итак, будем считать, восемьдесят верст на юг, к Шелагскому мысу, плюс пятьдесят верст на север. Очевидно, на меридиане Шелагского мыса, по крайней мере на расстоянии ста тридцати верст от берега, земли нет. Вот так, господин Сарычев, обращаясь мысленно к научному руководителю экспедиции, подумал он, инструкцию мы выполнили, результат же отрицательный. А еще ранее установили, что и на триста верст к северу от Большого Баранова Камня земли тоже нет. Где же остается искать ее, еще далее на восток? Но запас собачьего корма – всего на четыре дня. До ближайшего склада с провиантом не менее двухсот верст. И уже конец апреля, весна вовсю. Наступает на пятки. Снег разрыхлился, собаки бегут тяжело. Пора поворачивать обратно.

Очередной продовольственный склад, как и предыдущий, оказался цел. Поблизости от него попалось на дороге толстое сосновое бревно, и вместе с жарким пламенем костра куда-то исподволь улетучилось унылое настроение, в коем, удрученные неудачей, пребывали путешественники последние дни.

Край матерой земли открылся первого мая, и только теперь все осознали, до какой степени за полтора месяца странствий истосковались по суше. Раскапывая снег, обнажали мох и любовно гладили ветви чахлых, едва заметных кустиков.

Через три дня отряд достиг Походска на устье Колымы. Почти одновременно в селение, спасаясь от голодной смерти, пришли из тундры шесть тунгусских семей, и Врангель, имея в виду скорое возвращение отряда в Нижнекамск, распорядился выделить тунгусам значительную часть съестных припасов.