Текст книги "Фердинанд Врангель. След на земле"

Автор книги: Аркадий Кудря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

В начале шестидесятых годов прошлого века, в поисках островов, где можно отыскать моржовый зуб, он отправился на легком судне из устья Лены на восток. Где-то тут и потерпели крушение.

В описании путешествия на чукотскую землю капитана Биллингса, вспомнил Матюшкин, тоже говорилось о находке чукчами крытого парусиной жилья близ реки, впадающей в Чаунскую губу, и что нашли тогда чукчи трупы в ней, объеденные песцами, несколько образов и железные котлы.

Припрятав находки и помолившись за упокой душ погибших здесь соотечественников, Матюшкин после короткого раздумья направил свой караван из девяти нарт на запад. Его беспокоило, что уже наступил апрель и пора бы возвращаться отряду Врангеля, но, курсируя в его ожидании по побережью, никаких следов товарищей он не встречал.

Едва поднявшееся над горизонтом солнце бросало голубой свет на скопище недалеких от берега торосов. Ночью слышался треск льдов в море, а сейчас вокруг мертвая тишина. Еще нет перелетных птиц, не видать и белых медведей. Спят, должно быть, в снежных берлогах. Только верные поводыри, собаки, жадно повизгивают в ожидании положенной им порции мороженой рыбы.

Вчера Врангель распорядился сократить собачий рацион. Урезать пришлось и ежедневную порцию рыбы, приходившуюся на людей. Вновь направленный на поиски главного провиантского склада Козьмин вторично вернулся с пустыми руками. Проехав на север двадцать верст, штурман опять встретил полыньи. Взобравшись на торос, углядел впереди темно-синие испарения открытого моря.

До ближайшего склада на устье Большой Баранихи триста верст. Припасы на исходе. Если не появится Матюшкин, размышлял Врангель, собаки не дотянут до Большой Баранихи. Дойдут ли люди – тоже вопрос. Но Матюшкина все не видать, и надо что-то делать.

Когда Козьмин сообщил, что добраться до склада не удалось и он, скорее всего, уже покоится на дне морском, Врангель, отбросив сомнения, дал команду поворачивать и двигаться в обратном направлении, к Большой Баранихе.

Мрачным было в это утро и настроение спутников. Сотник Татаринов более всего переживал за недокормленных собак, особенно за вожака Кучума, уже не раз спасавшего доверившихся ему людей от верной, казалось, смерти. От глаз Врангеля не укрылось, как сотник, не доев во время завтрака свою порцию рыбы, отошел от костра и бросил ее остаток Кучуму. Собака ответила ему преданным взглядом, словно понимала, что хозяин поделился с ней собственной долей.

И вот все собрано в дорогу, и, натягивая постромки, Кучум повел караван за собой. Собаки тащились значительно медленнее, чем обычно. Полуголодные, изможденные от тяжких переходов через торосы и полыньи, они явно не успели восстановить силы.

Внезапно откуда-то сбоку, с холмов, послышался отдаленный лай и следом ружейный выстрел. Врангель оглянулся, и сердце его радостно вздрогнуло: прибавляя скорость, по скату холма наперерез им мчался другой ведомый собаками караван. И это был Матюшкин. Врангель, спрыгнув с нарт, побежал ему навстречу. Друзья обнялись. Был объявлен привал, и вновь стали разжигать костер.

– Как у тебя с продуктами? – чуть не сразу спросил о наиболее волновавшем его Врангель.

– Но мы же договорились, Фердинанд, что я беру на Большой Баранихе запас на оба отряда. Шесть нарт из девяти полностью загружены продуктами.

– Молодец! – не сдержался Врангель. – Ты даже не представляешь, как выручил нас. Но неужели ты не видел наш знак и не нашел записку на устье Верконы?

– Я ждал вас восточнее, как и условились. А сюда вернулся на всякий случай, избрав кратчайший путь, через сопки.

Начались взаимные расспросы. Матюшкин был не менее Врангеля огорчен новой неудачей в поисках «Северной земли». О своей работе по описи берега отозвался скупо, мол, сделано все как положено. Больший энтузиазм проявил в рассказе о Шалауровском зимовье и о свидетельствах чукчей, видевших землю в ясные дни к северу от мыса Якан.

– О земле там говорили мне и другие чукотские старшины, – взволнованно откликнулся Врангель. – С этим запасом корма мы можем еще раз испытать счастье в районе к северу от Якана.

Часть продуктов, чтобы не тащить лишнее, закопали во льду. У всех в этот день был самый бодрый настрой.

– Должно быть, Фердинанд, это и есть мыс Якан, – высказал свое предположение Матюшкин.

Они стояли на далеко выдающейся в море скале, по всем признакам сходной с описаниями ее чукчей.

– Где-то неподалеку, говорили мне чукчи, – вспомнил еще об одной примете Якана Матюшкин, – на устье реки, должен лежать остов большой байдары. Чукчи используют ее летом для моржовой охоты. Может, поискать?

– Попробуй, – поддержал Врангель.

Матюшкин вернулся к своей упряжке и, вскочив на нарты, поехал, огибая берегом мыс, на восток.

Стоя на скале и вооружившись зрительной трубой, Врангель упорно обшаривал горизонт. День был ясный, безоблачный, лишь в отдалении, верст за двадцать, поднимались в небо темно-голубые пары – признак открытого моря. Установившаяся теплая погода сильно размягчила снег, и потому они ехали теперь по ночам: когда подмораживало, собаки бежали легче.

Мичман возвратился через полтора часа.

– Все сходится, Фердинанд, – радостно сообщил Матюшкин. – Отыскал каркас байдары в двадцать один фут длиной. Летом, сказывали чукчи, они обтягивают байдару шкурой лахтака и промышляют моржей, кои водятся здесь в изобилии. А как обзор, что-нибудь видно?

– Ни малейших признаков земли, – Врангель передал мичману зрительную трубу.

– Вроде там открытое море, – не отрываясь от окуляра, сказал Матюшкин.

– Похоже на то.

– Что же делать, ехать дальше?

– Именно, – подтвердил Врангель, – к Северному мысу.

Проехав следующей ночью еще тридцать пять верст, остановились на привал в том месте, где на берегу в изобилии валялся наносный лес. Весь день, пока отдыхали, продолжалась метель. К ночи резко похолодало, до одиннадцати градусов ниже нуля. Используя благоприятные для бега собак условия, Матюшкин решился все-таки использовать и свай шанс в поисках земли.

– Дозволь, Фердинанд, испытать удачу. Может, что и получится?

Врангель не стал перечить:

– Дерзай, Федор! Только без нужды не рискуй. И это не просьба – приказ! Мы ждать тебя не будем, поедем дальше. Ежели случится удача, подожди нашего возвращения здесь, на берегу. Ежели удачи не будет, возвращайся в Нижнеколымск. Где наши склады провиантские – знаешь.

Взяв с собой провизии на пятнадцать дней и нагрузившись дровами, Матюшкин поехал на трех нартах на север. Врангель с Козьминым и доктором Кибером продолжили путь для описи берега на восток.

Далеко выступавшую в море скалу, соединенную с низменным берегом перешейком, Врангель узнал сразу по описанию этого места Джеймсом Куком. Отсюда море, как и писал Кук, круто поворачивало на восток. Именно этот мыс знаменитый англичанин назвал Северным. Чукчи же называли его Ир-Кайпио.

Старшина селения по имени Этель дружелюбно встретил русских исследователей и, узнав, что они собираются идти далее к острову Колючина, предложил сопроводить туда, имея в виду заодно повидаться на острове со своими родичами.

Этель принарядился в дорогу, надел шапку, украшенную бисером, с венчавшей ее на макушке головой ворона: ворон, по уверению чукчи, должен обезопасить их путь и обеспечить приветливый прием со стороны тамошних племен.

И так, уже в сопровождении чукотского старшины, пояснявшего названия приметных очертаний береговой линии, миновали мысы Ванкарем, Ольман и наконец добрались до Колючинской губы с островом посреди ее, названным Куком в честь своего спутника именем Бурнея. И этому самому Бурнею, из-за того, что льды не позволили кораблю Кука пройти от губы дальше на север, втемяшилось в голову подвергнуть сомнению путешествие вокруг азиатских берегов Семена Дежнева и убеждать ученый мир, что Азия и Америка соединяются между собой перешейком.

Что ж, теперь, думал Врангель, с интересом рассматривая отвесно обрывающиеся к морю северные берега острова Колючина, сложенные из красноватого гранита, гипотеза Бурнея окончательно развенчана. Не говоря о других результатах их экспедиции, один этот факт представлял из себя немалую научную ценность и утверждал приоритет русских исследований района Берингова пролива.

Жившие у Колючинской губы чукчи снабдили прибывших издалека путников китовым мясом на корм собак. В обмен же получили табак и бисер. Весенняя охота была удачной для чукчей: добыли на своих легких байдарах, приспособленных для плаваний среди льдов, почти пятьдесят китов и немало моржей.

Помимо мяса, Врангель приобрел у береговых чукчей нартовые полозья из китовых ребер, значительно облегчающие, благодаря прекрасному скольжению по снегу, бег собак. От Колючинской губы до Нижнеколымска их отделяло, по подсчетам, не менее тысячи верст, и обратный путь в немалой степени зависел от того, в какой форме будут находиться собаки.

Простились с чукчами как добрые хорошие друзья. Из общения с ними Врангель вынес убеждение, что этот народ отнюдь не отличается злобой и воинственностью, как полагали некоторые его соотечественники. Напротив, по своей природе чукчи приветливы и добродушны. Их чувства к пришельцам определялись теми намерениями, с которыми чужаки приходили к ним. Если кто-то хотел нарушить их мирную жизнь и завоевать их земли, они брали в руки оружие и умели достойно постоять за себя. Но если пришельцы открывали им свое сердце, предлагали дружбу и мирную торговлю, то и чукчи не замыкали свое сердце на замок, отвечали тем же.

На обратном пути, за мысом Ир-Кайпио, с русскими простился чукотский старшина Этель, способствовавший налаживанию добрых отношений с сородичами в Колючинской губе.

В том месте, где простились с Матюшкиным и откуда мичман уехал по льдам на север, внимание привлек появившийся на берегу большой деревянный крест. Осмотрев его, нашли записку. Матюшкин сообщал, что путь ему на расстоянии шестнадцати верст от берега преградила огромная полынья. Убедившись в невозможности обогнуть ее, он повернул назад и, достигнув земли, поехал, как договорились, в обратном направлении, к Нижнеколымску.

Близ реки Верконы Врангель, заинтригованный рассказом Матюшкина, тоже отыскал зимовье Шалаурова.

Итогами собственных его раскопок были найденные в земле два человеческих черепа и деревянный, обросший мхом патронташ.

В складе на Большой Баранихе нашелся оставленный Матюшкиным для товарищей запас провианта и собачьего корма.

Десятого мая, после восьмидесятидневного отсутствия, путешественники наконец вернулись в Нижнеколымск.

Глава девятая

Какой уютной после долгих странствий по льдам представлялась теперь их северная база, простая нижнеколымская изба. Уединившись в ней, Врангель обдумывал, что скажет в заключительном отчете об итогах экспедиции. Сделано, в общем-то, немало. Подробно исследованы труднодоступные края, описан берег от Индигирки до Колючинской губы. Изучены Медвежьи острова, низовья Колымы, берега Большого и Малого Янюев, сопредельные горы и тундра. А также нравы и быт местных жителей – якутов, тунгусов, юкагиров, чукчей...

Неоднократными путешествиями на север доказано, что никакой «Земли Андреева» там, где предполагалось ей быть, не существует. И собраны от чукчей сведения, что искомая «Северная земля» располагается восточнее тех мест, где ее пытались найти, – в районе мыса Якан, если двигаться от него на север.

Немалую ценность должны представить регулярные метеорологические наблюдения, изучение полярных сияний, направлений ветров, как и обнаружение свободного от льдов моря в некотором удалении от берегов.

Словом, несмотря на неудачу в поисках земли, трудились, мерзли, голодали, пускались в отчаянные походы, на грани смертельного риска, не напрасно. Надо полагать, кое-что для познания полярных областей они сделали. В итоге Север станет намного ближе людям и понятнее. Результатами экспедиции воспользуются и другие исследователи.

Пора было отчитываться и перед верным другом Федором Литке, ожидающим от него последних новостей. «Коротко сказать, – сообщал ему в письме Врангель, проникли и описали берег до острова Колючина, откуда Берингов пролив был от нас не более 3-дневной собачьей езды, и возвратились в Нижнеколымск мая 10-го, к радости и удивлению жителей, полагавших нас или поглощенными морем, или убитыми... Голодными и на едва шевелившихся собаках дотащились мы до Колымы. Теперь я не имею никакого сомнения, что есть на севере земля: сказания чукчей так согласны и утвердительны, что уже не искать, а найти следует».

Первыми, в начале июля, отправились в обратный путь через Сибирь Матюшкин с доктором Кибером. Расчеты с местными жителями за поставки нарт, собак, продуктов питания и другие услуги задержали Врангеля в Нижнеколымске до ноября. Уже началась зима, когда вместе с Козьминым он покидал приютивший их на три года северный поселок. Проводить офицеров вызвался оказавший большую помощь в походах купец Бережной.

Бережной доставил путников на своих крепких, привыкших к морозам якутских лошадях до Верхоянска, и здесь настала пора проститься с купцом.

– Спасибо, Федор Васильевич, за все, – с чувством сказал Врангель. – Доберусь до Петербурга – непременно упомяну в отчете об оказанной вами неоценимой помощи и буду ходатайствовать, чтобы вас достойно поощрили.

– С вашей руки – и мне куль муки, – добродушно усмехнулся купец. – Да только наград нам не надобно. Была б память хорошая – с нас и довольно. А за сердечное слово – благодарствую! Коль опять воротитесь свой остров искать, милости прошу к моему шалашу. Один в наших краях не воин, артелью сподручнее.

В Верхоянске, называемом якутами Боронук, Врангель и Козьмин в компании с местным исправником отметили Рождество. На дворе лютовала сорокаградусная стужа, но, делать нечего, надо поспешать дальше.

В первые дни нового года начали подъем на Верхоянский хребет. Деревья вокруг стояли в замерзшей бахроме, и такие же ледяные узоры обрамляли воротники и шапки путешественников. Теплый, подобный облаку пар окружал упорно продвигавшийся по горной тропе караван всадников.

В предвестии снежной бури заночевали в дорожной хижине на склоне хребта – поварне. За окном, заложенным льдиной, свистел в ущельях ветер, стонали и лопались от мороза вековые лиственницы, а в набитом людьми домике весело, даря тепло, трещали дрова в глиняном чувале. Скинув промерзшие шубы, путники согревались обжигающим чаем.

– Вон как разгулялось! – прислушиваясь к бушующей стихии, говорил Козьмину Врангель. – Чем-то, Прокопий, полюбились мы «стране Борея». Никак не хочет отпускать нас восвояси.

Израсходовав весь запас злобы, к утру буря утихомирилась, и сразу потеплело. С трудом преодолевая наметенные за ночь сугробы, лошади с оседлавшими их всадниками возобновили трудный подъем наверх.

Часть вторая
ЭТА ДАЛЕКАЯ АМЕРИКА

Глава первая

В январе тысяча восемьсот двадцать пятого года инженер-подполковник путей сообщения Гавриил Степанович Батеньков возвращался из проведенного в Москве отпуска в Петербург. Вроде бы все, как и прежде, четверка сытых и резвых лошадей легко несет поставленную на сани кибитку по укатанной снежной колее, мелькают за окном бесконечные поля, перелески, бедные деревушки с покосившимися избами, но что-то, размышлял Батеньков, произошло в нем самом.

Уже не раздражение, не горечь владеют его сердцем, как было три недели назад, по пути в Москву. Уныние сменилось надеждой, душа воспрянула, услышанные в Первопрестольной дерзкие речи словно вскормили в нем мужество, заставили поверить: то, что угнетало его последние годы, окрашивая жизнь в мрачные тона, можно и должно изменить. Как это сказано у Пушкина, припоминал он понравившийся стишок:

 
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас, нам страшней
И косогоры, и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!
 

Сколько ему нынче? Полдень близок, еще год – и достигнет возраста Христа. Пора уж сбросить с глаз шоры. Настало время истины, последних откровений, какими бы преступными они ни казались. Но так ли плохо, переводя мысли на филологическую стезю, думал он, само понятие «преступного»? Здраво рассуждая, это всего лишь значит переступить через какую-то грань, нарушить табу. А кто тот судия, определяющий границы добра и зла? Что считается благом для одного, то подчас оборачивается злом для другого, примеров несть числа.

Каким окрыленным он чувствовал себя в Сибири, особенно, когда там появился Сперанский. Годы совместной работы с ним, без сомнения, стали лучшими годами жизни. Тогда он верил в общественную значимость дела, к которому привлек его генерал-губернатор, верил в необходимость задуманных реформ, в возрождение Сибири. Поездка в Кяхту, посещение Байкала, этого ярчайшего символа красоты и могущества Сибири – такое не забывается.

Сперанский ценил его и, покидая Иркутск, взял с собой в Петербург, озадачил новыми проектами. И не черт ли, право, дернул его, продолжал размышлять Батеньков, взяться за «генеральную карту Российской империи»? Именно эта карта обратила на себя внимание Аракчеева, стал допытываться: кто автор? Сперанский раскрыл, и тут же последовала твердо высказанная просьба от всесильного графа: отдайте его, Михаил Михайлович, мне: такие, как Батеньков, нужны в Совете военных поселений.

И вот два года уже минуло службы у Аракчеева. Каждая поездка в Грузино, где располагались штаб военных поселений и имение Аракчеева, переворачивала душу, наполняла ее тоской. Обритые в солдаты и затюканные тупой муштрой крестьяне, несчастные их дети – кантонисты, жизнь, регламентированная с рассвета до заката, и над всем этим миром, в том числе и над самим графом Аракчеевым, царствует толстая, хитрая баба – его управляющая и сожительница Настасья Минкина.

Как-то приехал в Грузино с целой свитой сопровождавших Аракчеева генералов, и все они, поседевшие герои войны с Наполеоном, стали в колонну друг за дружкой, чтобы почтительно приложиться к милостиво протянутой ручке Минкиной. «А что ж ты медлишь?» словно испытывал ее лениво-наглый взгляд. Подчиняясь общему ритуалу, тоже наклонился, чуть коснувшись губами пухлых пальцев. И долго после целования ручки испытывал чувство унижения и гадливости.

Лишь в кругу литераторов, с которыми сблизился через издателя Греча и Общество любителей российской словесности, – братьев Бестужевых, Вяземского, Дельвига – находил отраду и желанную отдушину.

...Вот и Клин позади. Ямщик придерживает лошадей: опять ухабы. Ничего, проедем и здесь, косогоры не страшны, кричать «Полегче, дуралей!» не будем... Противно, когда не доверяют. Стоит представиться – статс-секретарь Аракчеева, и некоторые сразу цепенеют, рты на замок, взгляды исподлобья, словно видят перед собой если не врага, так шпиона. Но те, кто собирался в Москве в одной компании с Прокофьевым, держали себя иначе, их это не напугало, им Синие горы, как называл он Грузино, не страшны. Они доверили ему свои мысли, и сознавать это было радостно. Неужели и правда, как не таясь говорили москвичи, революции не избежать? И если это так, стыдно и неприлично прятаться от нее в своей скорлупе.

Выйдя из дома на Мойке, у Синего моста, где располагалась Российско-Американская компания, Врангель почти нос к носу столкнулся с Батеньковым.

– Фердинанд Петрович, вот так встреча! – обрадованно вскричал Гаврила Степанович.

Он крепко стиснул протянутую ему руку Врангеля, всмотрелся в него:

– Вы, Фердинанд Петрович, почти не изменились.

Ответить ему тем же Врангель не мог: крупное и раньше лицо Батенькова еще больше раздалось, еще упрямее выпирал вперед подбородок. В нем появилось что-то от быстро идущего в гору сановника.

– У вас, Гаврила Степанович, тоже деловое свидание здесь? – любезно поинтересовался Врангель, кивнув на подъезд компании.

– Нет-нет, сегодня никаких деловых встреч. Просто хотел завернуть к Ивану Васильевичу Прокофьеву. Живем-то оба в Петербурге, а познакомились лишь недавно в Москве. Иван Васильевич подождет, а вот с вами давно хотел повидаться, и все как-то не получалось. Вы, я слышал, уже несколько месяцев как вернулись...

– Да, – подтвердил Врангель, – вернулся в августе. Успел отчитаться о нашем походе, съездил к родственникам в Эстляндию и даже получил недавно новое назначение.

– Это не секрет? – краями губ улыбнулся Батеньков.

– Какие могут быть секреты от вас! Доверили командовать кораблем, его уже заложили на Охтинской верфи. Поведу его к берегам Камчатки и Америки. Надо будет отвезти туда кое-какой груз, в основном от Российско-Американской компании. Возможно, придется задержаться в Америке с целью крейсирования, охраны наших колоний. Вот и посчитал нужным встретиться по этому поводу с Прокофьевым.

– Счастливый вы человек, Фердинад Петрович! – не без зависти вздохнул Батеньков. – Некоторые мечтают, как бы отправиться по вашим следам в полярные страны и завершить начатое вами, а вы уж в другую сторону и подалее смотрите – в Америку! Стало быть, новый кругосветный вояж?

– Получается, что так.

Беседуя, они шли по заснеженной набережной Мойки. Свернули на мост.

– Если не очень торопитесь, Фердинанд Петрович, – предложил Батеньков, – можно посидеть час-другой в ресторане гостиницы «Лондон». Это рядом.

– Что ж, я не против.

Когда они разделись, Батеньков обратил внимание на новые капитан-лейтенантские эполеты Врангеля:

– О, растете! И как давно?

– В декабре, одновременно с назначением командовать кораблем.

Ресторан в этот час был заполнен лишь наполовину: две-три группы чиновников, шумная компания офицеров с актрисами.

Им о многом хотелось расспросить друг друга, и после первого бокала шампанского – за свидание в Петербурге! Врангель, подчиняясь призыву Батенькова, рассказал о драматических эпизодах их путешествия: как пару дней носило в шторм на оторвавшейся льдине и ожидали гибели каждый час, как жестоко голодали, не найдя возможностей достичь продовольственного склада, и как уверились в конце концов, что земля существует к северу от мыса Якан, но все же не смогли добраться до нее.

Глаза Батенькова за стеклами очков в золотой оправе возбужденно поблескивали. Он сказал:

– Насколько я понимаю, ваши мужественные действия и общие итоги экспедиции все же оценили в Морском министерстве, что доказывает и производство в следующий чин...

– Да, нас приняли хорошо. Особенно руководитель Адмиралтейского департамента Сарычев. По его мнению, в научном плане экспедицию надо признать успешной.

– Это правда, что вы даже удостоились аудиенции у государя императора?

– Молва не врет, – усмехнулся Врангель, – и как пышно это было обставлено! И знаете, Гаврила Степанович, какой мой ответ более всего озадачил государя? Его величество, прослышав о наших тяготах, спросил: «А были ли у вас красные дни?» Я же, не долго думая, откровенно брякнул, что провел там самые красные дни моей жизни. Не знаю, насколько мне поверили, но принято это было весьма благосклонно.

– За ваше мужество! – предложил очередной тост Батеньков.

– Но страдания коренных жителей Сибири, тунгусов, юкагиров, якутов, – отпив из бокала шампанское, продолжил Врангель, – тоже никогда не изгладятся из моей памяти. Они полностью зависят от рыбалки и охоты. Неудачный промысел ведет там к массовому голоду, и наблюдать это страшно.

– Да-да, я знаю, – с пониманием отозвался Батеньков. – Между прочим, я разрабатывал некоторые указы в рамках задуманной Сперанским Сибирской реформы. И среди них – Устав об управлении инородцев. Предложил в нем гарантии обеспечения благосостояния инородцев: запрет русским самовольно селиться на их землях, первенство законов, основанных на традиционных для них нормах жизни. И даже – создание условий для развития хлебопашества.

– Охранение их угодий – это нужно, правильно. Но хлебопашество... Какой же хлеб может родиться на тамошних землях, и летом не оттаивающих до конца?

– По-вашему, это невозможно?

– Совершенно невозможно!

– Признаться, – с оттенком сожаления продолжил Батеньков, – я хотел в прошлом году, по завершении топографических съемок в районе военных поселений, двинуться на Север по вашим с Матюшкиным следам. Заняться там этнографическими исследованиями, вопросами образования инородцев. Увы, мой начальник, граф Аракчеев [21]21
  Аракчеев, Александр Андреевич (1769—1834) – русский государственный деятель, генерал, всесильный временщик при Александре I. С 1808 г. – военный министр. В 1815—1825 гг. – фактический руководитель государства.


[Закрыть], не отпустил. Слишком, видите ли, высоко меня ценит!

– Как вы оказались у него? Мне упоминал об этом Александр Осипович Корнилович [22]22
  Корнилович, Александр Осипович (1800—1834) – декабрист, историк, автор работ по русской военной истории и истории русских географических открытий.


[Закрыть]. Он готовил статью о нашей экспедиции для «Северного архива», и, когда мы встретились, я спросил и о вас и был удивлен, что вы теперь не у Сперанского, а у Аракчеева.

– Точнее, и у того, и у другого. Живу в доме Сперанского, по существу – как член семьи, а служу у Аракчеева. Получилось так, что сиятельный граф обратил внимание на одну мою работу и, узнав, кто автор, затребовал меня к себе. Даже Сперанский не смог ему перечить.

– По вашему тону, Гаврила Степанович, догадываюсь, что эта служба мало вас устраивает, – осторожно заметил Врангель.

– Где ж те острова, где растет трын-трава? – невесело отшутился куплетом Батеньков. – От скуки и развлечения ради стал даже заниматься египетскими иероглифами. В прошлом году тиснул в «Сыне отечества» Греча заметку о разысканиях в этой области француза Шампольона. Вы, кстати, письма мои все получали?

– Должно быть, все, хотя с чудовищным, по отдаленности нашей, опозданием. Премного благодарен за них! – живо откликнулся Врангель. – Там каждое письмо от друзей – праздник.

– Не судите, Фердинанд Петрович, строго, но отрывок из одного моего письма я тиснул в том же «Сыне отечества». Ничего, разумеется, личного. Лишь с целью напомнить просвещенной публике о ваших далеких странствиях в стране Гиперборейской и выразить надежду, что труд ваш и служба во имя славы отечества не пропадут втуне.

Врангель в ответ благодарно склонил голову.

– Где вы живете? – поинтересовался Батеньков, когда они покидали ресторан.

– На Васильевском острове, поблизости от Морского корпуса. Снимаем там квартирку с моим другом, капитан-лейтенантом Литке.

– Тем самым, кто исследовал Новую Землю?

– Тем самым. И младший брат его, Александр – он тоже ходил к Новой Земле вместе с Федором Петровичем – квартирует с нами.

– У братьев Бестужевых не бывали?

– К сожалению, пока не знакомы. Но Литке обещал свести с ними.

– Вот и отлично. Я-то частенько к ним заглядываю. Надеюсь, там и встретимся.

После беседы с Врангелем Батеньков чувствовал что еще недавно владевшая им хандра, слава Господу, окончательно покидает его.

Батеньков был глубоко прав, угадав счастливое состояние Врангеля после возвращения в Петербург и нового назначения в кругосветное плавание. Одновременно с производством в капитан-лейтенанты последовали и другие блага: награждение орденом Св. Владимира, солидная денежная премия и удвоенный зачет времени, проведенного в походе, для выслуги пенсии. В его ли, правда, годы думать о пенсии, но когда-нибудь сгодится и это.

Примерно такими же благами были увенчаны исследовательские усилия вернувшегося накануне Нового года в Петербург Федора Литке. По рассказам Федора им тоже пришлось хлебнуть лиха. Однажды бриг напоролся при сильном ветре на подводные камни, и дело едва не кончилось гибелью корабля и команды, но в тот момент, когда уже собирались рубить мачты, спасительный порыв ветра снял судно с камней. Самое же больше несчастье постигло Литке не в море, а на берегу. Перед выходом в заключительное плавание к Новой Земле, по пути из Петербурга в Архангельск, застигла пурга, лошади сбились с дороги и перевернули кибитку. Федор и брат его Александр с трудом с помощью ямщика выбрались из-под нее, а вот сопровождавший их матрос погиб.

Составив отчет о последнем плавании, Литке сразу засел за подготовку книги о своем путешествии, намереваясь предварить ее солидным введением об истории прежних попыток русских и зарубежных мореходов пробиться сквозь льды к Новой Земле и изучить окружающие ее моря.

– Знаешь, что замечательно, Фердинанд, – с задушевной интонацией говорил Литке, – на самых дальних островах мы почти всегда находили следы когда-то побывавших там отважных поморов. А ведь они шли на север часто наугад, вслепую, не имея таких инструментов, какие имели мы с тобой, на утлых суденышках, не чета нашим...

– Да, – соглашался с ним Врангель, – и меня зачастую поражало мужество наших предшественников – северных промышленников. Должно быть, страсть к познанию неведомых земель в крови человека, и никто более из других наций не расположен так к изучению Севера, как русские люди. Что, впрочем, неудивительно: ни одна страна в мире не имеет столь пространного выхода к Ледовитому морю, как Россия.

Пока Литке углублялся в библиотеках и архивах в изучение давних отчетов и других исторических источников, Врангель почти каждый день выезжал на верфь, наблюдая за постройкой своего корабля и тщательно вникая во все детали, вплоть до проверки накладных на поставки необходимых материалов.

Бывший командир «Камчатки», а ныне генерал-интендант флота Василий Михайлович Головнин, определивший назначение Врангеля в северную экспедицию, и теперь, порадовавшись его успехам, сказал свое слово, когда в морском ведомстве подыскивали кандидатуру офицера для очередного кругосветного вояжа в Русскую Америку. Во время встречи с Головниным в служебном кабинете генерал-интенданта на Галерной улице Врангель не мог не заметить мрачного расположения духа Василия Михайловича. И причиной тому, как явствовало из беседы, было плачевное и даже гибельное состояние русского флота.

– Вообразите, – гневно говорил, расхаживая по кабинету, Головнин, – неравнодушные к нашим морским успехам англичане ныне ехидничают над нами, заявляют, что, в отличие от других наций, Россия содержит флот свой не столько для защиты от неприятелей, сколь для приятелей, чтоб извлекать личную выгоду для себя. Экономия на нуждах флота ведет к постыдным для нас результатам. Два года назад, когда я определен был на интендантскую должность, иностранцы поражались виду наших кораблей в кронштадтской гавани: у одного лишь левый борт свежей краской покрыт, у другого правый. «Что ж такое, – вопрошали, – иль новая мода в русском флоте завелась?» А причина-то, мода сия, в том, что перед посещением гавани государем императором начальник морского штаба Моллер живо распорядился покрасить те борта кораблей, кои к монарху обращены будут, чтоб тем продемонстрировать славу и красоту нашего морского флота!

Все более кипятясь негодованием, Головнин продолжал о том, что нищенское содержание морских чиновников, младших офицерских чинов и строителей кораблей побуждает их заниматься казнокрадством: тащат все, что плохо лежит, – и крепкие корабельные доски, и парусину, и прочий материал. И потому строительство корабля, ежели рассчитываешь на безопасное плавание, надо держать под ежедневным и неусыпным личным контролем.