Текст книги "Мир приключений 1962 г. № 8 "
Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие
Соавторы: Леонид Платов,Николай Томан,Сергей Жемайтис,Александр Воинов,Борис Ляпунов,Владимир Дружинин,Герман Чижевский,Борис Привалов,Ян Полищук
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)
11
В Парке водников редеет толпа гуляющих. За деревьями, на площади, сверкает живыми огнями кинотеатр. Идет новый фильм с участием Лолиты Торрес.
На скамейке против фонтана сидит лейтенант Стецких. Он убежден, что лишь напрасно потерял время тут, в «лягушатнике». Очередная фантазия Чаушева. Правда, нет худа без добра: Стецких купил билет на Лолиту и теперь ждет сеанса.
Мимо, топоча и поднимая пыль, проходит ватага мальчишек. Их голоса сливаются в один невнятный звон. Одного Стецких узнаёт. Юрка, нарушитель Юрка, неудавшийся юнга!
Юрка не послушал совета дяди Миши – он еще чаще стал бывать в «лягушатнике». И не только из-за значков. Слова пограничника он понял по-своему: раз в «лягушатнике» толкутся плохие люди – значит, там здорово интересно! Еще, может, дядя Миша поблагодарит его когда-нибудь…
Юрка не заметил лейтенанта. Ребята сворачивают в аллею и все разом, словно стайка воробьев, опускаются на скамейку. У них какие-то свои, верно очень увлекательные, дела. Принесло их! Стецких устал от бессонной ночи, от суматошного дня, и, если бы не Лолита, он был бы дома, в постели.
– Покажи твои! – доносится из аллеи.
– У-у, немецкие!
– Дурак! Финские! Герб же ихний.
– Ну-ка, чиркни!
«Психоз, – думает Стецких. – Психоз, охвативший весь мир. Всюду, даже на маленьких станциях, ребята выпрашивают спичечные коробки».
Страсть собирательства чужда ему. Она и в детстве не коснулась его. Он никогда не был таким одержимым, как Юрка и его приятели. Стецких не раз видел их здесь, на площадке у фонтана, именуемой «лягушатником». Горящие глаза, грязная ручонка, сжимающая коробок, марку или значок… И тут же шныряют фарцовщики.
Куда смотрят родители?!
Впрочем, Стецких нет дела до того, что происходит в «лягушатнике». Существует милиция. Если он и призывает сейчас на головы мальчишек родительский гнев, то лишь потому, что они слишком суетливы и горласты.
Компания на скамейке притихла. Раздаются негромкие, но отнюдь не ласкающие слух скребущие звуки. Там пробуют спички: финские, немецкие, голландские…
– В-в-во!
– Ох, горит мирово!
– Давайте все по команде, как салют!
Этого еще не хватало! Стецких вскакивает и уходит.
Между тем ребята попрятали спички. Их волнует теперь приключение, случившееся с Котькой Лепневым. Толстощекий, круглолицый, рыженький, он так стиснут нетерпеливыми слушателями, что едва способен говорить.
Котька – завсегдатай «лягушатника». Его увлечение – значки. Их уже за две сотни у Котьки, в том числе один японский. С горой Фудзи, как объяснил иностранный матрос, взяв в обмен значок с космической ракетой. Кроме того, у Котьки несколько кубинских значков: герб свободной Кубы, потом флаг и значок с изображением Фиделя Кастро. На том берегу реки, в поселке лесозавода, где живет Котька, его сокровища известны и ребятам и взрослым.
Но занят он не одними значками. Он станет моряком, когда вырастет большим. Устройство парохода он уже выучил назубок. Вряд ли кто лучше его знает, какая палуба главная, а какая – шлюпочная или бот-дек, что такое форштевень, бак, полубак. В последнее время Котька не расстается с фонарем – осваивает морскую сигнализацию.
На прошлой неделе Котька явился в «лягушатник» с ворохом значков для обмена – сэкономил на завтраках и накупил. Он показывал значки иностранцу, прищелкивая языком и повторяя: «Гут, гут, а?» Вдруг подошел какой-то дядя, вмешался в разговор и отвел иностранца в сторону. Вот досада! Котька вертелся, караулил своего иностранца, но потерял его в толпе. Зато наткнулся на того дядьку. «А, орел!» – дружелюбно сказал он, поглядел Котькины значки, похвалил их и дал свой – с Эйфелевой башней, французский. Взамен ничего не захотел – подарил, значит. Потом обратил внимание на Котькин фонарь, висевший на ремне. А фонарь и точно не простой – немецкий, трофейный, с цветными стеклами. Отец привез с Второго украинского фронта старшему брату.
Узнав историю фонаря, а также то, что Котька – будущий моряк дальнего плавания, дядька стал подтрунивать. Небось, говорит, устарелая система, едва мерцает. Да и точно ли Котька так хорошо вызубрил световую азбуку…
Котька возмутился. Эх, светло еще, а то он бы доказал! Да через реку запросто… Дядька не поверил. И тогда Котька предложил пари. Вот попозднее, когда стемнеет, он просигналит с того берега. «Ладно, – согласился дядька. – На плитку шоколада!»
У Котьки губа не дура – он решил выяснить размер плитки. Дядька обещал стограммовую, «Золотой ярлык». Ого! Так и условились. Котька после одиннадцати влезет на крышу коттеджа, чтобы не мешали штабеля на складе леса, впереди, – и даст передачу. Любые слова или цифры. «Тебя же спать уложат часов в десять, салага!» – усмехнулся дядька. «Меня!..» – воскликнул Котька, подбоченившись.
– Ну и что? – прервал рассказ Юрка. – И ты сигналил?
– Ага.
– Шоколад получил?
Увы, нет! Котька на другой вечер пришел в парк, к назначенному месту – возле тира, а дядьки не было. Так Котька и не видел его больше.
– Может, шпион? – тихо, но с зловещей внятностью произнес Юрка.
У ребят захватило дух.
– Иди-ка ты! – огрызнулся Котька. – «Шпио-о-о-н»! Я же свое передавал, из головы. Он говорит: передавай что хочешь! Был бы шпион, так…
– А ты что ему семафорил? – строго спросил Юрка, общепризнанный знаток шпионажа.
Во-первых, никто не прочел такой массы приключенческих книг, как Юрка. Во-вторых, его часто видели вместе с офицером, начальником всех пограничников порта. Это вызывало уважение к Юркиной персоне.
– Отработал сперва привет, потом числа… Два, потом семь и еще семь.
– Двести семьдесят семь… А почему?
– А так. Из головы.
Юрка задумался. Он жалел, что затеял этот разговор. Действительно, шпион непременно задал бы Котьке шифрованный текст. Иначе какой смысл!
Котька уже и нос задрал. Ребята взяли его сторону и еще, чего доброго, начнут смеяться… В эту минуту все шпионы, известные Юрке, вереницей пронеслись перед ним.
– А зачем он значок подарил? – заявил Юрка. – И шоколад сулил? Добрый, да? – Юрка пренебрежительно фыркнул. – Дитя малое, неразумное!
– Кто дитя?
– Папа римский! – небрежно бросил Юрка.
Котька крутанул винт фонаря – ив окошечке замигали, дребезжа, цветные стекла, синее, красное, зеленое, и положил на колени соседу, маленькому смуглому Леньке Шустову.
– Подержи, – сказал Котька и сжал кулаки.
– Драка, ребята, драка! – возликовал Ленька, ярый болельщик при всех потасовках.
Но тут вмешался Пека, Ленькин старший брат, склонный, напротив, мирить младших.
– Цыц, кролики! Вон же лейтенант, пошли к нему… Ой, он же сидел там!
– Где? Где?
– Айда, догоним!
Стецких, внезапно окруженный мальчишками, несказанно удивился. Выслушав Юрку – его право изложить происшествие пограничнику никто не решился оспаривать, – лейтенант потрепал мальчугана за ухо и засмеялся:
– Замечательно, братцы! Замечательно!
Погладил вихры Котьки, прорвал кольцо и зашагал прочь, покинув ребят в растерянности. Что это – похвала? Похвала всерьез или шутка?
А Стецких, давясь от счастливого смеха, спешил в порт. Великолепно! Лучше быть не может! Он чувствовал, что эти световые сигналы с того берега выеденного яйца не стоят. Столько было шуму из-за чепухи! Вспомнил пуговицу на шинели Бояринова, повисшую на ниточке, расхохотался во все горло. Парочка, шедшая навстречу, отпрянула. «Долго ли вы будете у нас новичком?» – повторился, который уж раз за эти сутки, суровый вопрос Чаушева. Посмотрим, что он сейчас скажет. Эх, как было бы здорово застать в кабинете и Бояринова! Но нет, несбыточная мечта… Чаушев давно дома, а Бояринов в подразделении или тоже дома.
Докладывать, верно, придется по телефону. Досадно, но ничего не попишешь.
В кино уже не успеть. Билет надо было отдать Юрке… Ладно, не возвращаться же.
В воротах порта Стецких сталкивается с Чаушевым.
– Товарищ подполковник! – задыхается Стецких. – Анекдот! Анекдот с теми сигналами…
Теперь Чаушев не назовет его новичком. Теперь начальнику придется признать, что и лейтенант Стецких знает службу. Не хуже, а может быть, и лучше Бояринова.
Странно, Чаушев не смеется. Юмор этой истории почему-то не дошел до него.
– На пари с каким-то взрослым? – слышит Стецких. – Что за человек? Как был одет?
Стецких поводит плечом:
– Юрка его не видел. Другой мальчик… Они все там, в парке.
– Разыщите их, – говорит Чаушев. – Уточните всё… Зайдите потом ко мне домой. И сообщите Соколову.
– Слушаю! – Язык лейтенанта вдруг стал тяжелым и непослушным. – Вы считаете…
– Пока я еще ничего не считаю. Просто есть одна идея.
Стецких со всех ног кинулся исполнять приказание.
Чаушев продолжает свой путь. Объяснять свои догадки было некогда, да и не хотелось – Стецких опять продемонстрирует вежливое внимание, но, пожалуй, не поймет.
Всю дорогу до ворот порта Чаушев думал о пропавшем студенте Савичеве, и торжествующее «Анекдот!», слетевшее с уст лейтенанта, не расстроило эти мысли, а, напротив, дало им новую пищу. Только в первый миг Чаушев почувствовал облегчение – вот и разрешилась одна задача, лопнула, как мыльный пузырь, и остались, следовательно, две: судьба Савичева и личность вожака шайки.
«Нет, – сказал себе Чаушев в следующую минуту. – Не анекдот! И задач снова стало три. Но поведение Савичева стало как будто яснее».
Опыт подсказывал Чаушеву – несколько загадок, возникших одновременно и в тесной близости одна от другой, должны иметь какую-то связь.
Он миновал здание института, достиг поворота и тотчас ощутил, спиной ощутил, как исчезли позади огни порта, закрылась даль речного устья, замер ветер. Чаушева приняла ночная улица, гулкая, глубокая, с одиноко белеющей табличкой над остановкой трамвая, почти опустевшей.
Он шел, невольно вглядываясь в редких прохожих.
Михаил Николаевич никогда не встречался с Савичевым и тем не менее видит его теперь, после рассказа Вадима, отчетливо видит этого почитателя Блока, влюбленного в «принцессу», не способного подойти реально…
Запугать такого нетрудно. Достаточно намека, туманной угрозы. Воображение дорисует ему остальное. Да, Форд, главарь шайки, недурной психолог. Окутанный тайной, недоступный, он тем и силен. Мальчишку с фонарем приспособили, – ловко! Нет, не анекдот! Форду нужно было подать знак, напомнить кому-то о себе.
Кому? Весьма вероятно, именно Савичеву. Он вряд ли считался особенно надежным – этот юноша, по натуре, видимо, совершенно чуждый бизнесу.
Что же с ним? Он скрылся. Его нет ни на «лягушатнике», ни у гостиницы «Интурист», ни у Абросимовой. В эту пору большого бизнеса, насколько можно судить по имеющимся данным, Савичев порвал связи с шайкой. Мотивы? Контрабандное добро, оставленное в общежитии, – свидетельство растерянности, паники. Савичев слабоволен. Такие не сразу находят в себе мужество отречься открыто.
В памяти Чаушева оживает давнишний поиск в тундре, продавец сельпо, бежавший в лесную сторожку, пытавшийся отсидеться там…
Возможно, и Савичев надеется выйти сухим из воды. Но не сможет он долго быть в бегах. Не хватит умения, выдержки.
Чаушев ускорил шаг. Идти до дома уже недолго, каких-нибудь пять минут. Но подполковник поворачивает влево. Короткий переулок ведет в новый район города, где живут моряки. Там, на шестом этаже, в квартире с балконом, где в ящиках зеленеют салат, редиска, лук, живет Наталья, вдова судового механика.
12
Валентин идет к Гете.
Улица темнеет, гаснут окна. Вон там светятся только два окна – два глаза, наблюдающие за ним с угрозой.
Мысленно он беседует с Гетой. Сперва ему казалось: он поздравит ее, попросит прощения, в нескольких словах выскажет самое главное и уйдет, не дожидаясь ответа. Она, может быть, кинется за ним. Он не обернется. Но, чем ближе дом Геты, тем яснее Валентину – не сможет он так уйти, Гета будет спрашивать. Она захочет узнать, от кого он прячется сейчас, кого боится. Как объяснить ей? Объяснить так, чтобы не оказаться трусом в ее глазах, жалким трусом…
Когда он приблизился к подъезду, стало еще труднее. Нет, сказать ей: «Я боюсь» – просто невозможно! Все же он поднялся к ее двери. Прислушался. Загадал: если услышит за дверью ее голос, ее шаги, тогда позвонит.
Он стоял на площадке полчаса или час. Квартира точно вымерла. «Нет дома», – подумал Валентин с каким-то неясным чувством, в котором смешались и облегчение, и досада, и даже вспыхнувшее вдруг озлобление против Геты.
В глубине этой тишины, этого невозмутимого покоя, сгустившегося за дверью, зазвенел телефон. Подошла мать Геты:
– Анечка?
Снова тишина – должно быть, неведомая Анечка что-то говорила там, на другом конце провода.
– Ни в коем случае! Боже тебя сохрани!
Тишина.
– Там же негде купаться! Там же рынка нет фактически! Нет, нет, ты сошла с ума!..
Голос еще долго убеждал Анечку не ехать куда-то, где нет ни рынка, ни купанья, ни грибов, ни ягод – одни комары. Голос звучал из другого, беспечного мира. И Валентина вновь стало томить ощущение, возникшее еще на вокзале, а может быть, и раньше.
Ощущение решетки, невидимой решетки, отделяющей его от жизни, бушующей вокруг, просторной и привольной.
Анечка между тем перестала настаивать и начала прощаться, но спохватилась.
– Да… Нет, я уже была.
Речь шла теперь о каком-то артисте, видимо очень понравившемся неугомонной Анечке, так как мать Геты сказала:
– А мне не очень. Гетка говорит – он переигрывает. Она права, по-моему. Знаешь, она ведь у нас авторитет по искусству.
Смех. Опять тишина.
– У нее?.. Ничего, все по-прежнему. Рычажок звякнул. Тишина затопила все.
«Геты нет дома», – повторил себе Валентин.
А впрочем, все равно… Клетка, в которой он метался сейчас, беспощадна, как никогда. Она перед ним. И медная дощечка с именем профессора Леснова, по которой Валентин провел ногтем и тотчас отдернул руку, это осязаемое звено решетки.
У Геты все по-прежнему… Да, конечно. Ах, актер переигрывает! Какие еще у нее заботы?
А какой актер? Валентин перебирал в памяти виденные спектакли. Кто переигрывал? Мысли его путались, он не мог вспомнить даже названия пьес, все слилось в пестрый, крутящийся сгусток лиц, декораций. Он оборвал эти назойливые писки, упрямо сказал себе, что Гета вчера была в театре. Да, вчера, когда он лежал, закрыв платком глаза, на скамье в зале ожидания.
Кто-нибудь из хлыщей, увивавшихся около Геты в субботу, в день ее рождения, пригласил ее. Ну, ясно. Ипполит или еще какой-нибудь вундеркинд…
Теперь даже безмолвие за дверью злило Валентина. Там все по-прежнему, им там нет никакого дела до него.
Он медленно спустился, вышел на улицу. Огромный грузовик пронесся, грохоча, рядом с тротуаром. Валентин отскочил, потом печально улыбнулся. Эх, пусть бы наехал. Тут, под ее окном.
Затем все стало гаснуть в вязкой, удушающей усталости. Все: и гнев, и боль, и настораживающая, не дававшая передышки мысль о Старшем, о мстителе за спиной.
До сих пор самая мысль явиться ночевать в общежитие или к тете Наталье пугала его – ведь эти его адреса слишком хорошо известны. Теперь он взвешивает, где все-таки безопаснее, и делает при этом мучительное умственное усилие. Пожалуй, лучше к тете.
Найдут?.. Все равно!
13
– Пришел, – тихо говорит Наталья, впуская Чаушева. – Спит… Ой, будить жалко!
– Не надо пока.
Они улыбаются друг другу: Чаушев и Наталья, когда-то красивая, отчаянно бойкая, теперь расплывшаяся, присмиревшая. В глазах не огонь молодости – спокойный свет доброты.
Чаушев доволен. Он рад за Савичева – нашелся, цел и невредим. Мало ли что могло случиться, пока Форд, Лапоногов и прочие на свободе. Кроме того, Михаил Николаевич испытывает и профессиональную гордость – гипотеза его начинает оправдываться.
В столовой чисто. Щурится румяная матрешка на чайнике, белеют кружевные покрывала на швейной машине, на полочках с вазочками, на столике под приемником – работа самой хозяйки. Портрет механика Кондратовича, скуластого, с лихо закрученными вверх усами. Человек, который был примером честности, сердечного внимания к товарищам.
Чаушев понял сразу – Наталья и не подозревает, какая беда постигла ее племянника. Здесь, в этой семье, ни на ком не было пятна.
– Спрашивали его?
– Мужчина какой-то… Я ему, как вы велели: «Болен, говорю, не встает». Рявкнул по-медвежьи: «Ладно!» – и трубку повесил.
– Отлично, – кивнул Чаушев.
– А Валя… Едва вошел: «Меня, говорит, ни для кого нет дома, тетя Наташа. Сказать ничего не могу, говорит. После…» Шатается, вроде и вправду больной. Замучили вы его.
Так и есть. Решила, что он связан с пограничниками. Выполнял какое-нибудь задание. И не удивилась – ведь Савичев бывает в порту, на пароходах со студенческой бригадой грузчиков. Пока все ясно в честной голове Натальи. Это очень-очень тяжелая обязанность – войти вот в такой дом и сказать: «Близкий вам человек совершил преступление».
Но что делать? Чаушев смотрит на часы. Верно, дома уже дожидается Стецких. Пора будить парня.
– Прочитайте-ка! – слышит Чаушев. – Заглянула я, а он спит на диванчике своем одетый, а на полу…
Два клочка, разорванная почтовая открытка. «Мы долго, может быть никогда, не увидимся. Я недостоин тебя. Любящий тебя В.».
– Леснова, профессора дочка. Невеста с форсом. Куда ему! Он ведь телочек… И в кармане пусто. Не в свои сани полез, бедняжка!
«Э, да разве в этом только дело!» – хочется сказать Чаушеву. Он отодвинул клочки и молчит. Ему жаль Наталью. Однако надолго ли можно сохранить ее иллюзии, ее чистого, честного Валю! Ну, еще на несколько минут…
Почему он разорвал открытку? Не стало духу проститься с девушкой или понадобились другие, более суровые слова… Людям слабохарактерным свойственно бывает возлагать вину за свои несчастья на других. Оправдывать себя, ссылаясь на условия, на вмешательство со стороны. А Гете, как видно из послания, неведома вторая, темная жизнь юноши. Он никого не допускал туда – из стыда и страха. Если Гета и виновата, то лишь в том, что не сумела разглядеть.
Ведь она могла бы спасти его! Неплохая девушка – неглупая, прямая, начитанная, но что можно требовать от нее, привыкшей только пользоваться и брать. Что в основе основ воспитания труд, коллектив – истина старая, но мы не всегда замечаем все последствия дурного, потребительского воспитания. Бьем тревогу, когда они вступают в противоречие с законом, а Гету судить не за что. Она-то честная. Для себя…
Такой человек всем хорош как будто: и правил не нарушает, и не обижает никого. Одно отнято у него, съедено себялюбием – это способность давать счастье другому, а следовательно, и самому быть по-настоящему счастливым.
Чаушев встал.
В соседней комнате ничком, словно подстреленный в спину, лежал Савичев. Правая рука, давно немытая, почти черная, свесилась, и пальцы, касаясь пола, чуть вздрагивали. От ног с продранными носками пахло потом.
Следом за Чаушевым тихо, затаив дыхание вошла Наталья. Подполковник нагнулся и потрепал всклокоченные волосы спящего.
Валентин перевернулся, вскочил.
– Что? – Он задохнулся, увидев пограничника в форме. – Вы… Вы ко мне? Да, да, все понятно…
Он сел и нелепо выбросил вверх руки, потом поднялся, нетвердо встал, а руки его, ослабевшие от сна, надламывались, словно кто-то рывком тянул их к потолку.
– Я все… все… расскажу.
Он бормотал испуганно, еле внятно, не спуская с Чаушева воспаленных глаз.
Глухой, тяжелый звук заставил Чаушева обернуться. Наташа!.. Эх, не предостерег!.. Он кинулся к ней, нащупал пульс. Счастье, что упала на ковер. Чаушев обхватил ее за плечи. Голова, туго стянутая темной косой с искорками седины, откинулась.
– Какого черта вы стоите! – крикнул он Савичеву. – Воды скорей!
Он побрызгал на нее, она пошевелилась. Вдвоем перенесли на диван.
– Ну вот… Уже и в обморок. Эх, Наташа, ну как не совестно! Не арестован твой племянник, успокойся! Не затем я пришел вовсе. У меня и права такого нет – арестовать его.
Он утешал ее, как девочку. Она не слышала, но он говорил, чтобы дать исход волнению.
Он повторил все это, когда она очнулась, прибавил, что история с Валентином не ахти какая ужасная, запутался парень по молодости лет. До тюрьмы дело не дойдет. Во всяком случае, он – Чаушев – позаботится.
– Лежи! – приказал он ей и увел Валентина в столовую.
– От вас нужна полная откровенность, – заявил Чаушев. – Учтите, нас не обманете. Вас видели у гостиницы. Вы сбежали с вещами, а ваш напарник, по кличке Нос, задержан. Вещи вы бросили под свою койку… Верно?
– Да, – выдавил Валентин.
– Не сегодня—завтра вас вызовут, и вам придется дать подробные показания. Все начистоту, ясно?
– Да, да… Клянусь вам!
– Я верю, – просто сказал Чаушев. – Сейчас у меня несколько вопросов. Во-первых, вы принимали какие-нибудь сигналы от вожака шайки, от вашего Форда? В субботу ночью, световые, с того берега?
– Нет, я не успел.
– А вас предупредили?
– Да.
– Кто?..
Полчаса спустя Чаушев ушел, велев юноше до завтрашнего дня никуда не отлучаться из дому. Беседой Чаушев остался доволен.
Шагая к дому, он подводит итоги. Нужно ли искать еще какого-то Форда, вожака шайки? Пора кончать, пора действовать – ведь все указывает на то, что вожак – Лапоногов, а Форд, Старший, – призрак, созданный Лапоноговым. Он сам устроил световую депешу от Старшего, сам! Это-то и разоблачает его. Недурно сварила его кулацкая башка! Именем Старшего эксплуатировать своих подручных, держать в страхе…
Капитан Соколов – тот уже высказал как-то сомнение в существовании Форда. Очень уж неуловим, безлик, никому неведом. Прямо-таки сверхъестественно!
Чаушев сводит воедино все, что ему известно о Лапоногове, составляет портрет. Да, кулак до мозга костей. Отец его состоял на советской службе, был помощником начальника небольшой станции на железной дороге, но ради зарплаты и общественного положения. Главное – собственный дом, участок земли. Недавно отец умер. Хозяйство ведет мать Лапоногова. Она сдает комнаты дачникам, торгует на базаре овощами. Нередко у нее на огороде работают нанятые люди, конечно под видом «родни», пожелавшей безвозмездно помочь… Открылось это еще три года назад, когда пограничники задержали иностранного моряка, сбывавшего Лапоногову партию галстуков. В институте был товарищеский суд, решили взять на поруки.
Чего доброго, и сейчас в институте найдутся люди, готовые оставить хорька в курятнике. Люди, которые дискредитируют драгоценное коммунистическое начинание – общественный суд. Спекулянты красным словцом.
После суда Лапоногов очень редко показывался на «лягушатнике», перестал встречаться с иностранцами в открытую. Завербовал подручных – молодежь, большей частью бездельники, падкие до заграничного барахла, жаждущие легких доходов.
Сам Лапоногов не стиляга, не гонится за модой. Одевается подчеркнуто просто, играет своего в доску парня, братишку-моряка…
Чаушев спешит. Ему не терпится выслушать доклад Стецких. Вдруг не совпадут приметы? И вся цепь умозаключений рухнет.
Не может быть! Однако Чаушев волновался. Ощущение проверки, экзамена ему всегда нравилось – еще со школьных лет. Курьезно, что в роли проверяющего невольно выступит Стецких. Стецких, который, наверное, сейчас сидит в гостиной с обиженным видом человека, сбитого с толку, сделавшегося лишним. Стецких, посчитавший всю историю с фонариком анекдотом. Что ж, пусть пеняет на себя. Он отстранился с самого начала. Зато теперь ему будет урок.
Так и оказалось – Стецких печально листал старый журнал. Екатерина Павловна, жена Чаушева, дала ему чаю с коржиками и вернулась к себе – к стопке ученических тетрадок по естествознанию.
– Ваше приказание выполнено…
Котьку лейтенант разыскал. Незнакомец, заказавший сигналы, говорит грубым голосом, коренаст, называет Котьку «салагой». Серый пиджак, расшитая рубашка. Котьке она понравилась, и узор на вороте и на груди, красный с синим, он запомнил.
– Отлично! – крикнул Чаушев. – Отлично! – Он благодарно улыбнулся лейтенанту. – А Соколов?
– Обещал приехать.
– Ладно… Ну вот, а вы сразу – анекдот!
Таким же тоном прошлой ночью – да, всего сутки назад – Чаушев сказал ему: «А вы сразу – взыскание!» Это по поводу сигналов, принятых Тишковым. Стецких потупился. Сутки сплошных неудач!
– Садитесь. – Рука Чаушева мягко легла на его плечо. – Пока нет Соколова…
Гостиная располагает к беседе. Сколько перебывало здесь людей! Одни – это большей частью родители школьников – идут к Екатерине Павловне. Другим нужен совет Чаушева, друга.
Стецких слышит поразительную новость. Человек в сером пиджаке, заключивший с Котькой пари, казалось шуточное, – опасный преступник, главарь банды.
Стецких подавлен. Он уважает логику, она неизменно покоряет его. В том, что говорит Чаушев, логика безупречна. Возразить решительно нечего.
– Видите, как полезно бывает выходить за ограду порта, да и вообще… вообще знать жизнь!
Стецких испытывает стыд и острое желание исправить свой промах, исправить сейчас же, не медля ни минуты. Пускай с опозданием, но присоединиться к операции. Вступить в последнюю, решающую схватку с бандой. Что-то совершить… Чаушев безжалостно разбивает его мечты.
– Вам поручение, – слышит Стецких. – Наведайтесь в районный Дом пионеров. Вам соберут ребят, и вы… Попроще только, поживее… Расскажите им про «лягушатник», это очень важно. Ведь фарцовщики используют детвору.
И Чаушев пояснил, как спекулянты примечают мальчишек, завязывающих обмен значками, марками, затем вмешиваются в разговор. «Марки? Могу вам достать целую серию. А что еще интересует?»
Старинные часы в гостиной вздыхают, хрипят – собираются бить полночь. Раздается звонок в парадной.
Это Соколов.
Чаушев, ликуя, выложил ему плоды поиска. Удивления на лице капитана не отразилось – оно стало лишь немного мягче, спокойнее.
– Все точно, соответствует, – промолвил он. – За Лапоноговым глаз все время, так что…
Он мог бы пояснить: человека в сером пиджаке видели в субботу на «лягушатнике», видели, как он толковал о чем-то с мальчиком. Глаз за этим человеком давно… Но Чаушев не нуждался в пояснении.
Соколов отставил стакан, аккуратно, без стука, опустил в него ложечку, закрыл портсигар с головой богатыря на крышке. И во всех этих движениях была красноречивая для Чаушева, очень спокойная завершенность.
А породить ее могло лишь полное совпадение данных, полученных из разных источников и касающихся и личности человека в сером пиджаке, и его поведения в субботу на «лягушатнике».
– Молодцы вы, – раздельно говорит Соколов. – Это у вас здорово получилось…
И его озабоченный тон мешает Чаушеву насладиться в полной мере своим успехом. Что смущает капитана? Разве не пора стягивать петлю, захлестнуть всю компанию вместе со Старшим?
– Нет, – качает головой Соколов. – Подождать придется. Еще денек.
– До ухода «Франконии»?
– Да.
– Что-нибудь насчет буфетчика?
– Большой бизнес, – пожимает плечами Соколов.
А подполковник мысленно досказывает: «Надо присмотреться к этому большому бизнесу. Недаром на борту „Франконии“ – разведчик, маскирующийся официантом в буфете».
– Странный бизнес. – Капитан переводит дух, словно готовясь произнести длинную речь. – Ничего не покупают здесь, пока только продают. Собирают деньги.