Текст книги "Мир приключений 1962 г. № 8 "

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Леонид Платов,Николай Томан,Сергей Жемайтис,Александр Воинов,Борис Ляпунов,Владимир Дружинин,Герман Чижевский,Борис Привалов,Ян Полищук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Глава XIV
КТО СМЕЕТСЯ ПОСЛЕДНИМ

В Город Улыбок почтальон не заходит – безработные не состоят подписчиками толстых газет и журналов, разбухших от новостей, как удавы от обильной пищи.

Но о заговоре против президента и о том, что газеты вдруг начали снова писать о войне и что почти всех знатных заговорщиков выпустили на свободу, – об этом все жители Города Улыбок знали, даже не читая лево-правой и право-левой прессы.

– Зачем это опять все про войну да про войну пишут! – спрашивала у Генри Кларка пожилая женщина. – Я хочу, чтобы мои сыновья были живы, а не превратились в горсточку пепла… Я не хочу урны с прахом вместо сына! Зачем они кричат о войне, эти генералы и сенаторы?

– Они не боятся за своих сыновей, – объяснил Генри Кларк. – Это во-первых. А во-вторых, им хочется заработать больше денег – ведь выгоднее всего торговать оружием, товар не залеживается. А в-третьих, во время войны легче нас, рабочих, держать в руках.

Президент Слябинс, верный своему обещанию, наказал виновных и помиловал невинных. Однако почему-то среди первых оказались почти одни гангстеры – «роботы». Сенаторы Шкафт и Портфеллер были освобождены из-под стражи как случайно замешанные в заговор люди. И, разумеется, никто не посмел тронуть и пальцем всемогущего Лярда.

Пшиш тоже полусухим вышел из воды. Полностью репутацию преподобному Пшишу нельзя было восстановить, если бы даже сенат принял специальный декрет по этому поводу.

Стоило епископу выйти из дому, как первые встречные мальчишки начинали кричать:

– А когда будет третья араканга?

Даже в храме во время богослужения и то нет-нет да и раздавалось какое-то подозрительное хихиканье. Нервы епископа не выдержали, и он ушел на покой, обеспечив себе весьма внушительную пенсию. Епископат передали другому.

Но как же поступили с арестованными еще раньше Бобом Гутером и Рэдом?

Хотя, повторяем, президент публично обещал, что невинные будут освобождены, следователи не очень спешили. Новый министр внутренних дел адмирал Дубинг, сменивший так бесславно закончившего свою карьеру самоубийцу Шизофра, дал приказ об освобождении Гутера и Рэда лишь после того, как лево-правые и право-левые газеты перепечатали из «Свободы» всю историю «заговора Шизофра» (так было приказано именовать несостоявшийся путч) и рассказали о роли, которую сыграли в его разоблачении Гутер и Рэд.

– Давненько мы не виделись. – важно сказал Рэд, когда Ной и Лиз встретили его после возвращения из тюрьмы. – Как вас зовут? Я не припомню что-то…

– Давайте я сниму вас всех вместе, – сказал Боб Гутер. – Сначала одних ребят, а потом и вас, Генри Кларк! Ну-ка, вставайте вот сюда, спиной к солнцу. И улыбайтесь веселее!

– У нас в Городе Улыбок есть верная примета, – сказал Генри Кларк. – Чем лучезарнее улыбки на рекламах, тем, значит, хуже идут дела в Потогонии. Но улыбки наших ребят – это будущий смех. Ведь если не нам с вами, Боб, то им-то уж придется здорово посмеяться над всеми этими Пшишами, Лярдами и Портфеллерами…

– Когда будете смотреть на свою старую фотографию, ребята, – произнес Гутер, – то вспомните и тех, кто смеялся первыми. Хотя бы нас с Генри… Ну-ка, улыбнитесь пошире, так, чтобы рекламам тошно стало от настоящей человеческой улыбки! У тех улыбок уже всё позади, а у вас всё впереди. Может, и поплакать еще придется не раз, да ведь помните – последнее слово останется за вами. И хорошо будет смеяться тот, кто будет смеяться последним!..

На этом мы и прервем наше правдивое и нелицеприятное повествование о Городе Улыбок, о происшествии с Бельфийским оракулом, о темных силах христианнейшей Потогонии и светлых улыбках трех неразлучных друзей – Рэда, Лиз и Ноя.

С. Жемайтис
РАЗВЕДЧИКИ

Военные рассказы

МАРШЕВАЯ РОТА

По бесконечной дороге, исполосованной гусеницами танков, колесами телег, автомобилей, размешанной подошвами солдатских сапог, двигалась маршевая рота.

Моросил теплый, грибной дождь, первый предвестник недалеких осенних ливней. Сизоватая дымка лежала на перелесках, на полях с неубранным хлебом. Пахло землей, прелой соломой, дождем и сладковатым дымом пожарища.

Солдаты еле передвигали ноги. Они всё чаще и чаще посматривали на командира роты капитана Швецова. Но тот все шагал и шагал далеко впереди. Высокий, сутулый, он с таким усилием поднимал огромные сапоги с пудовыми комьями грязи на подошвах, будто тянул за собой всю роту. Среди этих двухсот измученных людей, казалось, еще только старшина Иванов не знал усталости. Старшина то шел позади, подбадривая отстающих, то обгонял всю колонну и шагал рядом с командиром роты, перебрасываясь с ним фразами о погоде, о событиях на фронте. Поговорив несколько минут, останавливался, поджидая хвост колонны. Он не упускал случая сообщить кое-какие сведения о правилах верховой езды медицинской сестре Зое Горошко. Зоя ехала верхом на огромном сером коне командира роты. Она боялась коня. Повод то и дело вываливался у нее из рук – видно, Серко не ставил ее ни в грош. Он останавливался и ел неубранную пшеницу там, где ему нравилось.

– Вы, Зоя, смелее с ним. Огрейте его раз—другой, нате-ка прут, да не вынимайте ног из стремян.

А Зоя сконфуженно улыбалась, хлестала по гладкому крупу Серка, но тот только крутил хвостом.

– Он какой-то нечувствительный, у него совсем нет нервов! – со слезами на глазах жаловалась Зоя.

– Ничего, ничего, дело пойдет, – обнадеживал ее старшина и покрикивал, обращаясь к роте: – Подтянись, ребята, скоро деревня, а там теща ждет с блинами!

Солдаты вяло отшучивались или хмуро вздыхали, поглядывая на упрямую спину командира роты.

Замыкающим тащился солдат Ложкин. Иванов дождался его и спросил, окидывая с ног до головы снисходительным взглядом сильного человека:

– Что, товарищ Ложкин, тянешь?

Солдат улыбнулся чуть насмешливо:

– Тяну, старшина! По такой дороге – одно удовольствие.

– Да, прогулка…

– Ничего, все будет отлично. Не бойся, старшина, дальше чем на километр не отстану.

– Без привычки, понятное дело.

– Да нет, я ходить люблю.

– Не по такой дороге, язви ее в душу!

– Дорога как дорога…

– Не скаль зубы! Может, заболел? Давай мешок!

Ложкин прислушался. От головы колонны, как эхо, перекатывалось приказание:

– Старшину к комроты!

– Тебя, – сказал Ложкин. – Скоро привал. Спасибо. У меня что-то с сапогами. Не освоил технику.

Старшина прибавил шагу и обернулся, нахмурясь:

– Ноги стер! Опять портянки, как шарф, намотал.

– Что-то в этом роде. Не тревожься. Ерунда!

Роту обгоняла колонна грузовиков, тяжело нагруженных ящиками со снарядами, минами, патронами, продуктами. Обдав пехотинцев комьями грязи, к фронту промчались танки. Навстречу тоже шли машины – санитарные, грузовики, порожние или с легкоранеными.

Старшина догнал командира. Швецов остановился. И тотчас же вся рота замерла на месте.

– Привал! – крикнул Иванов.

Солдаты повалились на неубранную пшеницу. Капитан сел на оглоблю разбитой фуры, брошенной возле дороги.

Дождь перестал. Но пепельно-серое небо еще ниже опустилось над землей. Яснее доносился грохот далекой канонады.

Запахло махоркой. Зажурчал тихий говорок, грянул смех: какой-то остряк, лихо пуская облака табачного дыма, уже рассказывал соленый солдатский анекдот.

Иванов помог Зое слезть с коня, ослабил седельную подпругу, разнуздал Серко и пустил пастись.

Зоя, держа шпильки во рту, возилась со своими непокорными волосами, укладывая их в тугой жгут на затылке, и глядела на Ложкина. В ее больших карих глазах светилось участие, трогательная забота, почти нежность.

Ложкин подошел, прихрамывая на обе ноги, улыбнулся и рухнул на землю.

Зоя поспешно вытащила шпильки изо рта – волосы волной рассыпались по стеганой куртке.

– Что с вами?

Ложкин устало улыбнулся:

– Да ничего. Привал. Какое блаженное состояние – лежать не двигаясь. Я никогда прежде не замечал, что это так приятно. А как ваш Серый?

Зоя умоляюще посмотрела на старшину. Иванов насупил брови:

– Снимай сапог, вояка! Какую ногу натер?

– Кажется, ту и другую.

– Разувайся!

Морщась от боли, Ложкин снимал сапог. Старшина, стоя, наблюдал за этой операцией.

– Так и есть! – Старшина злорадно усмехнулся. – Посмотрите, Зоя Ефимовна, где у него портянка! Что я говорил? Он ею, как шарфиком, лодыжку обернул. – Лицо старшины приняло строгий, начальственный вид. – За это под суд надо отдавать!..

Зоя торопливо раскрывала сумку. Обернулась. Глаза ее сверкнули.

– Под суд надо отдавать старшину, который не научил бойца носить портянки!

– Я не научил? Спросите его самого… Учил я тебя? Ну, говори, учил?

– Учил, Зоя Ефимовна. Я прослушал целый курс в двенадцать лекций. И великолепно их помню. Вот пожалуйста: портянка образца тысяча семьсот двадцать шестого года служит на предмет предохранения ноги от ушибов, потертостей, а также придает мягкость подошве, чем ласкает солдатскую лапу. Существует восемнадцать способов употребления данной портянки. Первый способ: замотка с носка, второй – с пятки. Существует гвардейский способ, способ младенческий, это когда нога пеленается, как малое дитя. Есть способ артиллерийский, есть саперный, а также способ гусарский…

Зоя, улыбаясь, смазывала и забинтовывала кровоточащие раны на ногах Ложкина.

– Самый лучший способ – генеральский, – продолжал Ложкин. – Когда портянка из козьего пуха или из шленской шерсти…

– Молчи, этого я тебе не говорил. И вообще, откуда ты взял, что портянка образца тысяча семьсот двадцать шестого года? Просто скажи, что ты бестолковый человек!

– Согласен: бестолковый.

Зоя и Ложкин захохотали. Старшина сделал удивленные глаза, махнул рукой и пошел к командиру роты.

Быстро прошел короткий отдых. Командир роты, взглянув на часы, поднялся. Солдаты притихли, ловя каждое движение своего командира, но никто не двинулся с места, пока старшина не крикнул:

– Становись!..

– Вы сядете на коня, – сказала Зоя Ложкину.

– Нет, что вы! У меня ноги нежатся сейчас в вате. Прямо как по облаку иду.

– Нет, сядете!

Подошел старшина.

– Садись, раз приглашают. Кавалер!.. – Поймав коня, он стал подтягивать седельные подпруги.

Рота двинулась дальше. Ложкин, вскинув винтовку на плечо, бодро зашагал, помахав Зое рукой.

– Я говорю вам, слышите! У вас ноги… Вы не дойдете!

Ложкин вернулся и сказал очень тихо:

– Не срамите меня, Зоя Ефимовна, перед ребятами. Ведь половина роты натерла ноги. Почему же я должен ехать, как рыцарь печального образа?

– Половина?!

– А что вы думаете? Заметили, сколько солдат переобувались?

– Боже мой, а я только вам сделала перевязку! Вот бестолочь!..

Иванов подвел расстроенной Зое коня. Помог ей сесть в седло. Серко на этот раз зашагал бодро, потягивая ноздрями воздух.

– Деревню почуял, – сказал Иванов.

– Наверное, речка близко: Серко пить хочет, – заметил Ложкин.

– Да, чайку бы…

– С медом… – сказала Зоя.

Иванов усмехнулся:

– Ишь чего захотела!

Ложкин не отставал, держась возле стремени.

– Как – ничего? – шепнул Иванов Ложкину, кивая на ноги.

– Дивно. Кроме того, почему я должен тащиться в хвосте? Ведь все равно мне надо пройти столько же!

– Вот именно. Догонять да ожидать – самое гиблое дело.

Они пошли рядом, перебрасываясь короткими фразами, которые тут же забывались, оставляя между ними тоненькие, как паутина, нити симпатии. Иногда оба глядели на Зою.

Девушка как-то боком, неловко сидела, покачиваясь в седле. Она чувствовала взгляды, поворачивала голову, застенчиво улыбалась.

Девушка им нравилась. И в другое время эта ее смущенная улыбка могла вызвать неприязнь, ревность, но сейчас, на пороге неизвестности, улыбка еще больше сближала их.

Дорога, петляя, вползала на возвышенность, к подножию кургана со свежими воронками по склонам.

Командир роты остановился, вытащил из планшетки карту, развернул ее. Все, что на ней было запечатлено в схематических линиях, фигурах, знаках, оживало, стоило лишь перенести взгляд на панораму, открывавшуюся с гребня возвышенности.

Пестрели поля, зеленели кущи садов, скрывая избы деревень, серой ниткой теплилась река. На юго-западе, там, где на карте веером расходились прямоугольники кварталов небольшого городка, стояла стена черного дыма.

По проселкам и по шоссейной дороге, влево от кургана., двигалась пехота, машины. Поток людей и машин медленно, но неудержимо стремился на запад.

Солдаты подходили к капитану, опускались на землю, пользуясь короткой передышкой. Мало кто из них любовался величественной панорамой осенних полей. Взгляды солдат притягивала зловещая стена дыма, за которой гремели пушки.

– Сахарный завод горит… – сказал огромный солдат с противотанковым ружьем. Пудовое ружье он держал играючи на плече, словно охотничью двустволку. – Я работал на этом заводе, хороший был завод…

– Больно дым черен, наверное, нефть полыхает, – сказал старшина.

– Какая нефть? Откуда она здесь? Сахар тоже копоть дает, – возразил солдат с противотанковым ружьем, печально глядя на черную стену дыма.

Командир роты сложил карту, сунул ее в планшетку, показал рукой на церковь, белевшую вдалеке среди садов.

– Вон наша Чумаковка. Там заночуем. – Он хотел продолжать путь, но остановился, прислушиваясь.

Раздались приглушенные голоса солдат:

– Немцы!

– Где?

– Да вон летят!

– Шесть штук. – «Юнкерсы»…

– Ишь паразиты!..

Самолеты шли от горящего города и приближались к Чумаковке. Вокруг них вспыхивали и медленно таяли белые шарики.

– Зенитки, зенитки… – вздохнул солдат с противотанковым ружьем на плече. – Бьют, а им хоть бы что. Броня у них, что ли?

– Ерунда, а не броня! – зло сказал командир роты.

– Однако ж не могут эту ерунду прошибить, – возразил солдат.

– Мажут, черти!

Над купами деревьев медленно поднялись коричневые грибы. Прошло десять секунд, пока волна взрывов докатилась до кургана. Болезненно задрожала земля.

Солдаты молчали. Бронебойщик стал не спеша заряжать ружье. Самолеты, сбросив бомбы, снизились, развернулись и пошли в сторону кургана.

– Ложись! – скомандовал капитан.

Солдаты бросились врассыпную, прыгая в воронки, падая в редкий бурьян у дороги. Командир присел, следя за самолетами. Зоя осталась в седле, боясь спрыгнуть. К ней подбежали Иванов с Ложкиным, но в это время из-за кургана с ревом вылетела первая машина. Серко присел и взвился на дыбы. Иванов повис на поводе – это спасло Зою от падения.

Бронебойщик выстрелил в первую машину, промахнулся и с лихорадочной поспешностью заряжал новый патрон.

Машина проносилась за машиной. Они летели так низко, что были заметны пробоины, ободранная краска на фюзеляже и на черных крестах с желтыми обводами.

Резанул уши второй выстрел из бронебойного ружья.

Из воронки поднялся рябой солдат и, потрясая кулаком, закричал:

– Ты что, дура длинновязая, хочешь всю роту под бомбу поставить?.. Ведь он тебя…

Его голос заглушил рев последнего самолета. Рябой солдат мгновенно скрылся в воронке.

Грянул еще выстрел.

Удаляясь, затихал рев моторов.

И вдруг воздух прорезал звонкий девичий голос:

– Горит! Смотрите, горит!.. – Зоя привстала на стременах и, вытянув руку, показывала на последний бомбардировщик. Из его крыла вырывался, все разрастаясь, черный шлейф дыма.

Солдаты поднялись. Несколько человек бросились было бежать вслед за самолетом, но капитан вернул их.

Самолет резко вильнул в сторону и вдруг круто пошел вниз. Над пшеничным полем взлетел столб черного дыма и ухнул взрыв.

– Есть один! – сказал рябой солдат и потряс в воздухе винтовкой.

Лицо капитана сияло.

– Товарищи! – крикнул он. – Поздравляю с первой победой! Вот что значит инициатива и боевое мастерство! Надо было всем открывать огонь! Ну, да у нас еще все впереди. Будем бить врага и на суше, и в воздухе, везде, чтобы ему, окаянному, пусто было! Ура, товарищи!

Солдаты нестройно прокричали «ура».

Бронебойщика поздравляли, жали руки, хлопали по спине, обнимали, предлагали закурить, а он стоял красный от смущения, улыбался и разглядывал свое несуразное ружье.

Перед ним появился рябой солдат.

– А ты говорил – броня, – сказал он и так посмотрел на него, будто не Кугук, а он сам сбил немецкий бомбардировщик. – Орден теперь тебе, дураку, выхлопочут! – добавил он со вздохом.

– Я не из-за ордена. Так, для пробы. Ну, а если орден дадут, что ж, тоже ничего. – И он посмотрел на свою необъятную грудь, будто любуясь наградой.

Рота выстроилась. И снова сотни пар солдатских сапог стали месить крутую грязь украинского проселка.

Солдаты пошли веселей. Успех окрылил уставших, измученных людей; подбадривало и то, что это был последний переход перед ночлегом.

Рота входила в Чумаковку, ту самую Чумаковку, которую полчаса назад бомбили самолеты. Тогда солдатам, наблюдавшим за налетом авиации с кургана, казалось, что от села ничего не осталось. И теперь, проходя по широкой улице, они с удивлением разглядывали хаты в вишневых садах, прислушивались к кудахтанию кур, с удивлением смотрели на колхозниц, буднично работавших во дворах. Большинство из них даже не удостаивало взглядом проходившую маршевую роту, настолько, видно, это было привычным явлением. Во дворах и между хатами дымили солдатские кухни. Из окон выглядывали разморенные от тепла и сытной еды лица солдат.

Только посередине села, на площади возле церкви, виднелись следы недавнего налета авиации: чернели свежие воронки, дымили развалины школы.

Капитан остановил роту возле церкви.

– Расположимся пока здесь, – сказал он старшине. – Вы действуйте с политруком, а я пойду разыскивать штаб полка.

Из церкви вышли мальчик и девочка. Они остановились на паперти, с вялым любопытством поглядывая на солдат.

Иванов поднялся по выщербленным ступенькам. Зашел в церковь, ребята пошли за ним.

– Вы, что, жить здесь будете? – спросил мальчик.

– А что?

– Да я так, потому что больше негде, все хаты заняты. Только здесь свободное место осталось.

– Вот и хорошо.

– Хорошего мало, – сказал мальчик.

– Вас немцы разбомбят, – пояснила девочка и с жалостью посмотрела на старшину.

– Вас же не разбомбили?

– Во время бомбежки мы в погребах ховаемся, – сказал мальчик. – Они ведь по часам бомбят.

– Как это по часам?

– Ну, в восемь утра и в пять вечера. Теперь до утра можно не бояться. Живите пока.

В церковь входили солдаты и располагались на цементном полу.

– Раньше у нас полы здесь были деревянные, да немцы сожгли, – объяснила девочка. – Они всё посжигали… – Личико ее сморщилось, по щекам покатились слезы.

– Ты что это, ну зачем плакать? – стал утешать старшина.

Мальчик взял девочку за руку:

– Она за нашего тату, за отца плачет… Его немцы тоже убили… Пошли, Галя! – Он повел ее между притихшими, расступившимися солдатами.

Лицо его было не по-детски хмуро, сосредоточенно.

– Вот она, война! – сказал Кугук, ставя свое ружьище к закопченной колонне с изображением Николая-угодника.

Солдаты развели у ограды костры. Варили чай в котелках, разогревали консервы. Над головами повисла пелена дыма.

В церкви гулко раздавались голоса под высокими сводами, тревожные тени скользили по стенам, по колоннам, а оттуда смотрели строгие лица святых, сверкала золотая вязь изречений о мире, любви, всепрощении…

В окнах, за коваными решетками, мерцали первые звезды.

Ложкин и Зоя сидели на церковных ступеньках.

Канонада стихла, в бурьяне возле церкви стрекотали цикады, где-то скрипел колодезный журавль, а на дальнем конце деревни пели. Слов нельзя было разобрать. Долетала лишь грустная мелодия какой-то украинской песни.

– Как будто и войны нет, – нарушила молчание Зоя.

– Да, удивительно мирный вечер, – ответил Ложкин.

– Мне что-то грустно-грустно… – вдруг призналась Зоя.

– Вы устали, да и вообще радости мало, надо признаться.

– Нет, я не устала и не потому, что война и все так получилось. Здесь все какое-то очень грустное: и поля, и дома, и небо. У нас совсем по-другому. У нас лес, река! Томь…

Зоя повеселела и стала рассказывать, как однажды заблудилась в лесу и проплутала весь день.

Подошел Иванов, молча сел на выщербленную ступеньку церкви, закурил. Потягивая махорочный дым, он слушал потупясь.

– Наутро меня нашли, сонную, под елью, – закончила Зоя.

Иванов, глубоко вздохнув, сказал:

– Вызвездило… В такие ночи в эту пору у нас уже заморозки. Хорошее время. Урожай обмолотили, зябь поднимаем. Всю ночь песни… Я ведь тоже из Сибири. У нас и работать и гулять могут.

– Вы разве из колхоза? – недоверчиво спросил Ложкин. – Я думал, из города, рабочий.

– Нет, в колхозе работал. Но больше по машинам, на тракторе, в эмтээс, потом шофером, ну и по ремонту, так что скорее рабочий. А ты, видно, городской. По какому делу? Бухгалтер или инженер?

– Нет, я учитель. Физику преподавал, астрономию.

– Это насчет звезд?

– Да, и о звездах, и о планетах рассказывал ребятам. Кажется, давным-давно это было.

– Хорошее дело. Кому-то и это надо… – проговорил Иванов снисходительно. – Тоже хозяйство не маленькое. Другой раз лежишь в сенокос на лугу да как посмотришь на небо, аж жуть берет – белым-бело от звезд. «А что там? – думаешь. – Может, вот так же лежит тоже человек на своем поле где-нибудь, на какой-нибудь планете, и тоже смотрит…»

– Возле каждой звезды могут быть планеты, а звезд бесконечное множество.

– Тогда, значит, сколько же планет?

– Планет во много раз больше, чем звезд.

– И везде люди?

– Не везде. Но и обитаемых планет должно быть бесконечное множество. И поэтому, возможно, что где-нибудь во Вселенной есть такое же Солнце, как наше, а вокруг него носится планетка точь-в-точь, как наша Земля.

– Ишь ты! – сказал Иванов, с уважением глядя на Ложкина. – И там, может, такие же люди, как мы?

– Да, и один из них – старшина Иванов, другой – учитель Ложкин, а с ними, на ступеньках храма, сидит Зоя Горошко.

Зоя сидела, обхватив колени руками и глядя на небо.

– Только там нет войны, – сказала она. – Там все уже устроено. И мы на той, другой Земле просто путешествуем. Там все хорошо.

– Вы ужинали? – неожиданно спросил Иванов.

– Нет еще, – ответила Зоя.

– Забыли как-то, а есть очень хочется, – сказал Ложкин.

– Тут столовых и ресторанов нету. Вся рота уже поела, – наставительно сказал Иванов. – Я доску от немецкой повозки прихватил. Костер разведем. Кто по воду пойдет?

Ложкин поднялся.

– Забирай все котелки, – сказал Иванов.

– А мне что делать? – спросила Зоя.

– На вот ножик и чисть картошку. Давеча в поле вырыл. Суп из консервов сварим. – Он вытащил из карманов с десяток картошин и выложил на ступеньку.

Ложкин уходил через площадь, гремя котелками.

– Может, это наш последний ужин, – сказал Иванов, ломая каблуком сухую доску.

– Как – последний?

– Ну, разошлют по разным частям.

– Может быть, удастся вместе? – робко заметила Зоя, чистя картошку.

– Сейчас, Зоя, не как хочешь, а как велят. Придет капитан и скажет: уважаемая товарищ Горошко, вы направляетесь в санбат! А ты, профессор Ложкин, пожалуйте в писаря. Ну, а меня пошлют к царице полей…

– К царице? – Зоя вопросительно улыбнулась.

– В пехоту-матушку, – грустно пояснил Иванов. – Кому какая судьба. Да я не горюю. Только привязчивый уж я больно.

Иванов развел костер возле ступенек, соорудил из палок таганок. Вернулся Ложкин. Зоя вымыла картошку, нарезала, положила ее в котелок. Иванов взял котелок и подвесил над огнем.

Ложкин стоял спиной к огню и глядел на кроваво-красную искорку в небе.

– Таков уж, видно, человек, – философски заметил Иванов, одобрительно взглянув на Ложкина. – Со всем сживается, и все ему дорого. Одному – люди, другому – звезды…

– Одно другому не мешает. – Ложкин улыбнулся. – Я глядел на Марс. Через тринадцать лет, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, будет великое противостояние Марса…

После ужина они остались на паперти. Взошла луна. Неистово трещали цикады.

Отдыхала земля.

И эти трое людей, еще вчера совсем незнакомые, коротали вечер, с болью думая о разлуке, о своей судьбе.

Ложкин долго с вдохновением рассказывал о Марсе. Наконец Зоя уснула, прикорнув к плечу Иванова, а старшина сидел, боясь пошевельнуться, и слушал о далекой непонятной планете, что истекала кровью в бледно-зеленом небе.

Ложкин принес охапку сена, разостлал его в притворе на полу. Здесь было тепло, как в избе.

Они подняли и отнесли спящую девушку на постель, а сами устроились по бокам и тоже скоро уснули.

Наутро вся маршевая рота разошлась в подразделения 1001-го полка. Как и предсказывал Иванов, Зою Горошко направили в медсанбат, а Иванова с Ложкиным – в распоряжение начальника полковой разведки.