Текст книги "Личный досмотр. Черная моль"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 10
ТУМАН РАССЕИВАЕТСЯ

Весь следующий день Геннадий Ярцев провел в кабинете, еще и еще раз проверяя и обдумывая каждый свой шаг в деле «Черная моль».

Где была допущена ошибка? Почему исчез с машин «левак»? Почему исчезли в магазине у Середы шапки из отходов? Как могли преступники догадаться, что ими заинтересовалось УБХСС? С кем имел дело Геннадий? Старый гравер? Этот не разболтает. Об Андрееве и говорить нечего. Клим, Сенька? Все не то. Остается Голубкова. Больше Геннадий ни с кем не говорил. Но и с ней он вел разговор очень осторожно. Она ничего не могла заподозрить. Правда, Голубкову так и не удалось вызвать на откровенность.

Каждый раз при мысли об этом Геннадия охватывала досада. Как могло такое случиться? Он помнил этот разговор почти дословно. И сейчас, чтобы еще раз проверить себя, начал повторять его вслух, останавливаясь и размышляя над каждым словом.

Так… Начало разговора было правильным, сразу установился хороший, дружеский тон. Голубкова осмелела, даже повеселела. Когда же появилась первая трещина? Он спросил, что у нее с рукой. Она охотно объяснила. Потом разговор зашел о ее работе: он поинтересовался, как она кроит шкурки. И опять последовал быстрый, уверенный ответ. Все шло нормально. Она даже посмеялась над ним: он не знал, что такое лекала. И тут же объяснила. Потом… Что было потом?

Геннадий наморщил лоб. Ах, да! Он спросил, кто их изготовляет, эти лекала. И сразу в ушах его прозвучал голос Лидочки, совсем другой, резкий, почти враждебный: «Не знаю я, кто их делает!» Геннадий тогда удивился и поспешил переменить разговор.

Так, так… Вот она, первая трещина. Но почему Голубкова вдруг так ответила? Почему взволновал ее этот вопрос? Лекала… Их изготовление… Для чего они нужны эти лекала? Чтобы меховые детали будущих шапок получались стандартными, одинаковыми по конфигурации и размеру. Ну, а если эти лекала изготовить иной конфигурации? Нельзя. Да и бессмысленно. А иного размера, поменьше? Тогда при раскройке шкурок получится дополнительная экономия…

Геннадий так увлекся, что не заметил, как в комнату вошел Зверев. Тот насмешливо прищурился.

– Разрешите доложить, товарищ капитан, – с изысканной вежливостью произнес он, – рабочий день окончен, сейчас ровно девятнадцать ноль-ноль. Машина у подъезда.

– Отставить машину! – весело откликнулся Геннадий. – Садись, Анатолий Тимофеевич, и слушай. У меня интересная мысль появилась.

– Ого! Каждая мысль товарища Ярцева у нас буквально на вес золота, – шутливо ответил Зверев и, опустившись на стул, пытливо взглянул на товарища. – Ну, ну, давай выкладывай.

Геннадий торопливо повторил весь ход своих рассуждений.

– Ты понимаешь? Это была первая трещина в разговоре, эти лекала! – возбужденно закончил он.

– Вернее, их изготовление, – поправил Зверев, – то есть их качество, их полноценность. Да, ничего не скажешь, все пока логично. Итак, возьмем на заметку лекала.

На чистом листе бумаги он сделал короткую запись, поставил перед ней цифру «1», обвел ее кружком и снова, уже нетерпеливо, посмотрел на Геннадия.

– Ну, а дальше? Были ведь еще трещины? Вспоминай, дорогой, вспоминай.

И Геннадий стал вспоминать. Да, тогда он поспешил переменить разговор. Они, кажется, заговорили о цехе, о конвейере. Да, да о конвейере. И Голубкова сказала, что прибавился заработок. Крой сам теперь едет к финишу, носить не надо. И тут он, Геннадий, спросил ее о чем-то. О чем же? Ах, да! Зачем стоят номера на чашках конвейера?.. И Голубкова ответила, что у каждой закройщицы свой номер для учета выработки на финише. И вот тут-то вдруг и возникла новая трещина в их разговоре. Нет, вернее, не тут, он еще что-то спросил.

Геннадий вдруг с необычайной ясностью увидел перед собой лицо Лидочки, ее большие, испуганные глаза, нервно подергивающиеся уголки губ, вспомнил, как дрожала ее рука, когда она откинула со лба прядь волос, и вдруг почти явственно услышал, как Лидочка, чуть не плача, воскликнула: «Точный, очень точный!» Ну, да! Он спросил ее, точный ли ведется учет выработки у каждой из закройщиц. Это и была вторая, последняя, трещина. После этого ее ответа Геннадий понял окончательно, что откровенный разговор не состоится.

– Так. Очевидно, происходят какие-то махинации на финише, – спокойно констатировал Зверев, делая новую запись. – Да и в самом деле, если бы был точный учет, то откуда взяться «левым», то есть лишним, шапкам даже из отходов?

– Это все так, – согласился Геннадий. – Но как проверить, как задокументировать? Имей в виду, я больше уже к комиссару не сунусь, пока не проверю.

– М-да, не советую. Так что давай чего-нибудь придумывать.

Один план следовал за другим и тут же отвергался. Казалось, преступная цепочка выявлена: Плышевский – Свекловишников – Жерехова – Голубкова. Но оба чувствовали, что она неполная, в ней есть какие-то, пока неуловимые провалы. Нельзя было ухватиться пока что ни за одно из звеньев, нельзя было потянуть. Цепочка легко могла лопнуть…

Было уже около десяти часов вечера, когда неожиданно зазвонил телефон. Геннадий поморщился и снял трубку. Внезапно на лице его появилось изумление, потом радость.

– Кто, кто приедет? – закричал он. – Давай скорей! Слышишь? Бери такси!.. Да, да, я вас сейчас встречу!..

Он бросил трубку и взволнованно посмотрел на Зверева.

– Это звонил Сенька! Сенька Долинин! Ну и ребята!.. Ах, черт побери, что за ребята!..

Но чтобы понять, что заставило Сеньку в этот поздний час позвонить Геннадию Ярцеву, надо вернуться немного назад, к событиям, разыгравшимся на меховой фабрике.

…В то утро Вера Круглова была вызвана из планового отдела, где она работала, в партбюро. А в обеденный перерыв ее разыскала Аня Бакланова, отозвала в сторонку.

– Ну что, говорила? – торопливо спросила Аня.

– Говорила…

– Что же делать будем?

Вера молчала.

– Ты имей в виду, – не дождавшись ответа, опять заговорила Аня. – Это нам с тобой легче всего. Ребята так не смогут.

– Боюсь, что и я не смогу, – грустно заметила Вера. – Я ведь уже пробовала…

– Значит, плохо пробовала…

– Это верно… Плохо…

– А теперь мы хорошо попробуем. Как надо. Лидка ведь такой хорошей девчонкой была. Ты и не знаешь… Пока не влюбилась… Ой, знаешь что? – вдруг оживилась Аня. – Давай ее сегодня к нам в общежитие затащим. Ведь день рождения у Тони Осиповой. Мы уже сговорились. И ребята придут. Комсомольский день рождения устроим. Потанцуем, споем, по душам поговорим.

Вера смущенно потупилась.

– Ведь не звали меня…

– Брось! Позовем. Вот я зову.

– А ребята какие будут?

– Да все свои: Женя Осокин, Клим Привалов, Борька Сорокин…

– Ладно, пошли, – тряхнула головой Вера.

Когда Лидочка возвратилась в цех из столовой, ее окликнула Валя Спиридонова:

– Лид, а Лид, у меня к тебе разговор есть.

Спиридонова сказала это весело, беззаботно, но в глубине ее глаз Лидочка уловила тревогу.

– Ну, чего тебе?

Спиридонова оглянулась по сторонам, потом предложила:

– Выйдем, а?

Она взяла Лидочку под руку и увлекла за собой из цеха. В углу коридора Спиридонова остановилась, снова огляделась по сторонам и опасливо прошептала:

– Лидка, я все знаю! Смелая ты… Давай вместе, а? А то страшно, смерть, как страшно!..

Лидочка чуть побледнела, закусила губу.

– Ты не бойся меня, слышишь? – горячо продолжала Валя. – Не выдам я тебя! – и неожиданно всхлипнула.

Так странно было видеть слезы на глазах у этой высокой, сильной, всегда такой самоуверенной и дерзкой девушки, что Лидочка невольно вздохнула с облегчением, сама, впрочем, не понимая, откуда оно вдруг появилось у нее. О том, что Спиридонова тоже была связана с Жереховой, Лидочка до сих пор не знала, да и сейчас она могла пока только догадываться об этом.

– Я все знаю, – повторила Валя. – Ночи не сплю, все думаю, думаю… Жуть берет от всего!.. И, знаешь, Лидка, я решила: ты прошлый раз не взяла, и я не возьму. Будь что будет… Только давай вместе, а?..

– Чего я не взяла? – еле слышно спросила Лидочка.

– Лекала… Лекала ты не взяла. И я не возьму. Пусть они сгорят, проклятые!.. А знаешь, как я догадалась?

– Как?

– Ты тогда от Марии-то выбежала сама не своя. Тут я и вошла. И вижу… Господи, плачет Мария, веришь? А на столе лекала валяются… Ну, я и догадалась про тебя…

– Неужели плакала? – не выдержав, спросила Лидочка.

– Ага. Своими глазами видела. Тоже, наверно, переживает… Ну, Лида, ну, давай вместе, а? – умоляюще закончила Валя. – А то я… я не знаю, что с собой сделаю!

Лидочка возвратилась в цех взволнованная. Сама не желая того, она вдруг помогла человеку, оказалась сильнее Вальки, решительнее… Ох, а ведь ей самой нужна помощь, еще как нужна! Что еще будет!.. Неужели Мария плакала? Тогда, может быть, она не расскажет Свекловишникову про нее, Лидочку, и про Валю тоже?.. Страшно, ой, как страшно! И тетка теперь обязательно выгонит из дома, а уж что начнется у отца!.. И никому не расскажешь, ни единому человеку, даже Климу, ему в особенности…

Вот тут к Лидочке и подбежали девушки.

– Лида, давай десятку! – выпалила Аня Бакланова.

– Чего?

– Десятку. На подарок. А после работы купишь картошки, луку, свеклы, майонез… В общем, на тебе – винегрет. Сама рассчитай – человек на двадцать. И все тащи в общежитие к нам. Бал будет! Тонькин день рождения!

– Постойте, девчата… – растерялась Лидочка. – Я же не могу… Тетка заругается, что приду поздно.

– Черт с ней, с теткой! – бесшабашно махнула рукой Аня. – Ты что, маленькая? У нас ночевать останешься.

– Не пойду я, – потупившись и вся вдруг внутренне сжавшись, ответила Лидочка.

– Пойдем, Лида, – вступила в разговор Вера Круглова. – Весело будет. И давай все на винегрет покупать вместе?

– Вместе? – как-то странно переспросила Лидочка.

«Опять… – подумала она. – Все мне предлагают все вместе, вот и Валя Спиридонова тоже…»

– Лидка, ты не дури! – прикрикнула на нее Аня. – Это тебе первое комсомольское поручение – винегрет! Чтобы пальчики облизали, ясно? – и лукаво добавила: – Между прочим, Клим тоже будет.

Вся семья Приваловых сидела уже за столом, и Мария Ильинична разливала по тарелкам щи, когда в дверь просунулась вихрастая голова Сеньки Долинина.

– Клим дома? – деловито осведомился он. – Ага, дома. Прием пищи. А нам, между прочим, сегодня еще на день рождения идти.

– Влюбленный явился, – прыснула в кулак маленькая Любаша.

– Ты, Сеня, заходи, – сказала Мария Ильинична. – Пообедай с нами.

– Давай причаливай, – кивнул головой Клим. – Еще когда там кушать придется!

Сенька не заставил себя просить дважды.

– Я, между прочим, уже обедал, – сообщил он, усаживаясь за стол. – Но от таких щей никто, конечно, отказаться не может. Потом мне толстеть надо. А то, знаете, вес «пера». Это же трагедия для мужчины!

– Клима нашего догнать хочешь? – лукаво спросила Татьяна. – А то, небось, в милицию не принимают?

Вскоре обед кончился. Девочки стали помогать матери убирать посуду.

– Пошли, – сказал Клим, поднимаясь из-за стола. – Нам еще за ребятами зайти надо.

– И купить тоже кое-что требуется, – подмигнул Сенька.

Приятели вышли во двор. Было уже совсем темно. Дул холодный, сырой ветер. Под ногами чавкал размокший снег.

Закурив, оба некоторое время шли молча, потом Сенька сказал:

– Вот, понимаешь, прочел я вчера книжку. Про шпионов написана. Всю ночь читал.

– Значит, без философии, – усмехнулся Клим. – Одна разговорная речь.

– Я на твои насмешки ноль внимания, учти, – предупредил Сенька. – Книжку эту я, между прочим, как прочел, так и забыл. А вот одна мысль осталась. Верная она. Я ее на конкретной жизни проверил. А мысль такая: как эти шпионы людей вербуют?.. Они недостатка в характере их ищут, понял? Один, скажем, выпить любит, другой – нарядом пофорсить, третий самомнением большим обладает.

– Это, кажется, про тебя, Сенька.

– Скажешь! Но я, между прочим, не завидую тому шпиону, который меня вербовать захочет.

– Положим, что и так. Я вот только не пойму, к чему это ты весь разговор завел?

– Чего же тут не понимать? Только шпионы, думаешь, людей вербуют через их недостатки? Нет, брат, я теперь тоже кое-что в жизни узнал.

– Что же ты такое узнал?

– А вот, к примеру, Горюнова возьмем. Что он, по-твоему, сам убийцей стал? Никак нет, не поверю. Подцепили его через пьянство, точно тебе говорю. Или, скажем, Перепелкин тот же…

– Ну, тут еще говорить рано.

– А денежки у него откуда? – ехидно спросил Сенька. – Через эти деньги он и погорит. Помяни мое слово. За красивые глаза ему их давать никто не станет. Или вот Лидка твоя…

– Брось к ней цепляться, последний раз говорю, – хмуро предупредил Клим.

– Ты, часом, уж не собираешься ли сватов засылать?

– Не собираюсь.

– Уф! Прямо гора с плеч! – облегченно вздохнул Сенька. – Ну, а гулять с тобой она не отказывается?

– Отцепись, понял? Лучше перемени пластинку.

– Не доверяешь? Тебе же счастья желаю. А с Лидкой какое будет счастье? Не могу я это выносить спокойно, когда на моих глазах человек в петлю лезет. Слышь, Клим? – Сенька неожиданно понизил голос: – А она тебе больше ничего такого не рассказывала? Ну, там, насчет денег или кого задушить хотела?

– Ничего. Только плачет. И в МУРе ничего не сказала.

– Да ну? А кто там с ней толковал?

– Ярцев.

– А-а, это мужик дельный. Только он не из МУРа.

– Знаю.

– Мы с тобой, Клим, много чего знаем. Как думаешь, почему это нам так доверяют?

– Видят, что честные, вот и доверяют.

– Нет, – убежденно возразил Сенька. – Честных много. А мы с тобой еще и активные. – Он снова оживился. – Вот бы Лидка твоя заговорила, а? Она много чего знает. Неужели ты на нее воздействовать не можешь?

– Не могу, – честно признался Клим. – Пробовал. Одни слезы. Извелась вся. Смотреть на нее – душа переворачивается.

– Сильно запугана, – убежденно заметил Сенька. – На какой-то слабости в характере ее зацепили.

– У тебя все слабости. А, может, на каком горе?

– И это, между прочим, бывает, – авторитетно засвидетельствовал Сенька и неожиданно добавил: – А вообще-то Лидка – девчонка ничего. Вот только переживания у нее всякие. Потому и плачет. А ты, конечно, подхода найти не можешь.

– Ты будто можешь? – буркнул Клим.

– Я-то? Запросто! Случая просто не было. У меня знакомые девчата все почему-то без переживаний. Ну, и потом, конечно, любви у меня нет, – со вздохом сказал Сенька и покровительственным тоном закончил: – Ладно уж. Ты-то хоть сам не переживай. Забот мне с вами, ей-богу… Который час-то?

– Восьмой.

– Ну вот. Пока соберемся, в магазин зайдем, как раз к девяти и приедем. Лида-то будет?

– Должна быть.

…Ребята пришли в общежитие целой компанией. Человек шесть. Карманы у них подозрительно оттопыривались. Из одного предательски выглядывала бутылочная головка. Сенька Долинин тащил под мышкой баян.

Комендант Прасковья Ивановна строго оглядела веселую компанию.

– Не пущу, – объявила она. – Поворачивайте, кавалеры!

– Так мы же на день рождения, – возразил Женя Осокин. – К Тоне Осиповой.

– Ну и что? По инструкции в женское общежитие не велено мужчин пускать, – сурово ответила Прасковья Ивановна. – И еще вон вино несете.

– Все строго рассчитано, – не сдавался Женя, поняв, что отрицать сам факт в целом уже невозможно. – По сто двадцать пять граммов на человека. Только для веселья.

– И даже не говори. Сказала – все. Идите от греха подальше. А еще комсомол… еще это самое… секретарь! – возмущенно закончила Прасковья Ивановна.

– Позвольте, – неожиданно выступил вперед Сенька. – Один вопрос. Ясности что-то не вижу. – Он торжественно вытянул из кармана бутылку с вином. – Это – государственное изделие или частное? Прошу прочитать вот здесь. – Он ткнул пальцем в бутылочную этикетку.

– Читай сам. А мне это ни к чему.

– Извиняюсь. Второй вопрос. Если так, то зачем выпускают? Пятна сводить, компрессы ставить или, скажем, к примеру, пить?

– С умом пить надо. А ваш брат…

– Еще раз извиняюсь. Но вы меня, к примеру, пьяным когда-нибудь видели?

– Я тебя, слава богу, вообще первый раз вижу. А посторонним…

– Ну вот! – радостно объявил Сенька. – А уже оскорбляете. Нехорошо, мамаша. Теперь так. Есть предложение. – Он вынул из кармана комсомольский билет. – Братцы, покажите свои документы этому товарищу. Если мы к двенадцати часам ночи не сможем уйти в силу своего нетрезвого состояния, – все! Звоните завтра в райком. Пусть там нам голову оторвут! Пусть…

Предложение было принято с восторгом, и ребята полезли в карманы.

Прасковья Ивановна растерялась от такого неожиданного оборота разговора.

В этот решающий момент подоспели девушки.

– Прасковья Ивановна, дорогая, милая! – взмолилась Аня. – Ведь день рождения у нас! Ну, подумайте! Если бы у мамы с папой жили… А то тут живем. И вы у нас как будто мать общая. Как же не повеселиться раз в году? Ну, разрешите… Честное слово, все будет в порядке!..

…Вечер удался на славу. Гвоздем ужина оказался Лидочкин винегрет. Смущаясь, поставила она его на стол. Громадное блюдо было любовно украшено.

– Вот, ее рук дело, – торжественно объявила Аня, указав на Лидочку. – Мастерица наша!

– Чудо! – воскликнул Сенька. – На грани фантастики! Заказываю мне на свадьбу точно такой же!

– А что? На такие дела тоже талант надо иметь, – рассудительно произнес Женя Осокин.

Аня Бакланова переглянулась с Верой, и обе посмотрели на Лидочку. Только что весельем и задором блестели ее глаза, но неожиданно на них навернулись слезы. Лидочка низко нагнула голову, судорожно проглотила вдруг подкатившийся к горлу комок, потом вскочила и, ни на кого не глядя, выбежала из комнаты.

На секунду за столом воцарилась тишина, потом все разом заговорили, возбужденно и горячо.

– Стоп, ребята! – воскликнул Сенька. – Здесь случай особый! Клим, догоняй!

Клим поднялся со своего места, сосредоточенный, решительный, и поспешно направился к двери.

– Пир продолжается! – как ни в чем не бывало весело объявил Сенька и обернулся в сторону баяниста: – Музыка, давай, жарь. А лично я, братцы, друга оставить не могу.

– Сенечка, они без тебя объяснятся! – возразила Аня. – Третий лишний.

– Объяснятся, но не в том направлении. Это мы уже знаем…

Сенька выскочил на улицу и огляделся. Зоркий глаз его различил в тени около ворот массивную фигуру Клима и рядом с ним Лидочку. Не раздумывая, Сенька побежал к ним.

– Не могу так жить, не могу! – рыдала Лидочка. – Пусть судят!.. Пусть чего хотят делают!..

– Ну, вот ты опять… – бормотал Клим. – А толком ничего и не скажешь…

– Скажет! – запыхавшись, произнес подбежавший Сенька. – Правильно, нельзя так жить. С камнем на душе. Нельзя – и все тут!

Лидочка испуганно подняла на него залитое слезами лицо.

– Скажешь? – напористо переспросил Сенька. – Черт бы их всех там побрал: и Марию твою и этого толстого борова!

Лидочка, онемев от изумления, продолжала смотреть на Сеньку. А он, чувствуя, как в душе поднимается какая-то сладкая, щемящая жалость к этой исстрадавшейся девушке, уже не мог сдержать своего порыва:

– Стойте здесь! Я сейчас!..

Он со всех ног бросился обратно в общежитие и влетел в комнату коменданта.

– Тетя Паша! Который час?

– Ты откуда сорвался? – испуганно спросила Пелагея Ивановна. – Ну, десять.

– А телефон у вас где? Ага, вот он!..

Сенька подскочил к телефону и стал поспешно набирать номер.

– Да что у вас случилось там, господи?

– Что случилось?.. В общем… Даже не знаю, как вам сказать… Одним словом… человек сейчас родился!.. Новый человек, вот что!.. Милиция? – возбужденно спросил он в трубку.

Ошеломленная Пелагея Ивановна смотрела на Сеньку, силясь, по-видимому, решить, кто из них двоих сошел с ума.

– Родился?.. Человек?.. Так куда же ты звонишь?.. И вообще откуда он мог взяться?

А Сенька, не слушая ее, уже кричал в трубку:

– Геннадий Сергеевич? Это я, Сенька! Да, да!.. Вы только никуда не уходите, мы сейчас к вам едем!.. Кто? Я, Клим и Лида Голубкова. Что?.. Как зачем? Она же вам сейчас все расскажет. Что?.. На такси едем, ладно… Да! Только спускайтесь вниз, встречайте, а то у меня денег ни копейки!..

С того дня, как у Степана Прокофьевича Андреева побывал нежданный гость из милиции, старик не переставал думать о Жереховой.

Незаметно для него самого подробный рассказ Ярцеву о ней помог Степану Прокофьевичу собрать воедино свои разрозненные, порой случайные наблюдения, и прежнее раздраженное осуждение ее сменилось вдруг беспокойством. И чем больше думал старик о Жереховой, тем это беспокойство становилось острее.

Если разобраться, то что это значит: была хорошей, а стала плохой?

За свою долгую жизнь старый мастер встречал много людей, всяких, и научился в них разбираться. Ни к кому никогда не относился он равнодушно. Он или уважал человека, или не уважал. И никогда еще не было так, чтобы плохой человек, которого он не уважал, стал вдруг хорошим и заслужил бы его уважение. Впрочем, бывало такое, но только в том случае, если в этом плохом человеке оказывалось что-то хорошее, что брало верх. И это только доказывало, что он, Степан Прокофьевич, в свое время не до конца разобрался в том человеке. Да, так бывало.

Ну, а Маруся? Маруся Жерехова? Может, он тоже не до конца разобрался в ней? Или, может, не что-то плохое, скрытое в ней, вдруг выступило наружу, а беда, большая беда сделала ее плохой?

Долго теперь по вечерам просиживал Степан Прокофьевич за столом, попыхивая трубкой и невпопад отвечая на вопросы жены. Старик думал, вспоминал, сопоставлял.

Была ли Маруся хорошей? Да, была. В памяти Степана Прокофьевича встала вдруг не сегодняшняя Жерехова – полная, с подкрашенными волосами, с морщинами на широком, чуть дряблом лице, крикливая, грубая, издерганная, а та, прошлая – сначала тоненькая девушка с искристой, задорной усмешкой в черных глазах, комсомольская заводила и певунья, хохотушка, кружившая парням голову. Потом вышла замуж, стала степеннее, строже, пошли дети, казалось, теперь-то и уйдет в семейные хлопоты. Нет, тогда-то и стала она бригадиром, агитатором. Потом умер муж. Горе, заботы – всего хватило тогда. Но помогли, выстояла. Только первые морщинки пошли по лицу, первая проседь, а нрав был все тот же – спокойный, мягкий, обходительный с людьми.

И вдруг, смотри ж ты, не узнать стало человека! В чем тут дело? Конечно, новая, высокая должность, большая ответственность, доверие… И вдруг с самого начала полный развал работы, срыв плана. Кого это не перевернет, кого не обозлит, кому не издергает нервы? А может, тут и сын добавил? Бездельник, пьяница. Может, жизнь одинокая, вдовья опостылела, а годы-то ушли, не вернешь.

– Аннушка, – обратился Степан Прокофьевич к жене, – а ну припомни, сколько лет-то теперь Маруське Жереховой, а?

Анна Григорьевна – тоже фабричная, долго работала в закройном, всех там знает.

– Ты что, никак свататься надумал? – улыбнулась Анна Григорьевна в ответ на странный вопрос мужа. – Помоложе ищешь?

– Да на много ль помоложе? – лукаво подмигнул Степан Прокофьевич. – Стоит ли хлопотать?

– Ну, ни много и ни мало, так лет на пятнадцать будет. Хватит с тебя, старый.

Степан Прокофьевич прикинул в уме: выходит, Марусе сейчас сорок пять. Да, ушли годки. Вот, может, оттого и бесится?..

Теперь на фабрике он стал внимательнее приглядываться к Жереховой. Из головы не шли слова Ярцева: «Может, на „черную моль“ выйдем».

Что Жерехова не тащит с фабрики шкурки, за это Степан Прокофьевич мог поручиться. Значит, возможно что-то еще.

Но что именно?

Мысль эта не давала старику покоя. Он понимал, что Ярцев не из простого любопытства оказался на фабрике и пришел к нему. Значит, у него есть какие-то основания для подозрений. И неспроста просил Геннадий указать ему Голубкову. Жерехова и Голубкова. Какая между ними связь? Старый мастер стал невольно наблюдать и за Лидочкой. Он заметил, что девушка в последние дни стала избегать Жерехову, меняется в лице, когда Мария Павловна подходит к ней. И у Жереховой в обращении с Лидочкой появилась какая-то совершенно несвойственная ей скованность, даже робость.

Степан Прокофьевич, наблюдая за всем этим, терялся в догадках. Однажды у него мелькнула мысль, что все это ему вообще только кажется, и он даже выругал себя: заделался на старости лет сыщиком, ни себе, ни людям покоя не дает. Тоже наблюдатель!

Но внезапно произошло событие, которое заставило отбросить все его колебания.

В тот день из подготовительного цеха, от Синицына, доставили новые «паспорта» каракуля, и Степан Прокофьевич должен был получить часть шкурок для своей смены. Сразу после обеда он принялся разыскивать Жерехову, но той не оказалось ни в цехе, ни в ее кабинете. Степан Прокофьевич позвонил в дирекцию, но ему ответили, что Жереховой нет и там. Выйдя из кабинета в цех, старик сердито огляделся и неожиданно увидел, как из кладовки появилась Жерехова, держа в руке кипу шкурок, и направилась к выходу.

«Куда это она? – удивился Степан Прокофьевич. – Бракованные шкурки менять пошла, что ли? Так послала бы кого-нибудь, зачем же сама? Или в лабораторию?»

Наметанный, опытный глаз его отметил, что шкурки не плохие, но мелкие, из них в лаборатории шить не будут.

В этот момент к Жереховой подбежала одна из работниц.

– Мария Павловна, давайте я вам помогу. Куда отнести?

– Ничего, сама отнесу, – сердито ответила Жерехова. – Я ему, старому черту, покажу, как подсовывать мне тут всякое!.. Иди работай.

Девушка отошла.

«Это она про Синицына, – догадался Степан Прокофьевич. – И ничего особенного он ей не подсунул. Товар как товар».

И тут вдруг неожиданное подозрение закралось в душу. Что-то здесь не то, что-то не чисто. Надо бы проверить. Но что, собственно говоря, проверять и как?

Степан Прокофьевич растерялся. Никогда еще не приходилось ему решать такие вопросы.

Жерехова между тем уже вышла из цеха.

Поразмыслив, Степан Прокофьевич решил прежде всего дождаться ее возвращения, посмотреть, с чем вернется. Ну, а потом видно будет.

Это тоже оказалось не таким простым делом: мастера звали в разные концы цеха, то на одной, то на другой операции возникали неполадки, кого-то надо было распечь, кому-то объяснить, показать. Словом, только успевай поворачивайся. А цех громадный, из другого его конца или даже с середины уже не видно входной двери.

Степан Прокофьевич даже вспотел от волнения.

Но вот наконец Жерехова появилась снова. Андреев издали увидел ее и поспешно двинулся ей навстречу, переходя от одной работницы к другой вдоль конвейера и делая вид, что следит за их работой.

Наконец Степан Прокофьевич ясно увидел: Жерехова несла шкурки, правда, их было по крайней мере вдвое меньше, но зато они все были крупными. Как только это дошло до его сознания, у Степана Прокофьевича вдруг гулко забилось сердце…

Подчиняясь какому-то внезапному вдохновению, старик поспешно вышел на лестницу и направился на второй этаж, в заготовительный цех.

Синицына он застал около длинных столов, где работницы сортировали шкурки.

– Привет Никодиму Ивановичу! Что, моей хозяйки у вас тут нет? Сказали, будто к вам пошла.

Маленький, щуплый Синицын вздернул седенькую бороденку и, хитро прищурясь, снизу вверх посмотрел на гостя.

– Мое почтение, Степан Прокофьевич! Как же, как же, была… Да только что к себе отправилась… – И Синицын почему-то захихикал.

– Чего это ты веселишься? – укоризненно заметил Степан Прокофьевич. – Она тебя на весь цех ославила. Работу нам срываешь.

– Это я-то?.. – удивился Синицын.

– Именно. Что ж это ты за товар к нам засылаешь? Работать его никак невозможно. Срам один.

Сизый нос Синицына еще больше побурел, и глазки под очками сузились от негодования.

– Ты это что говоришь?!. – срываясь на визг, закричал он. – Да как осмеливаешься?.. Сорок лет меховой товар работаю!

Синицын резко повернулся и с оскорбленным видом ушел к себе в кабинет.

– Ишь ты, – усмехнулась работница, возле которой стоял Степан Прокофьевич. – Распсиховался. А Жерехова ваша точно со шкурками пришла, обменивать. Небось, час в кладовке потом возились.

– И верно, плохие шкурки были? – равнодушно спросил Андреев.

– Да нет, не плохие, если правду сказать. У нас сейчас товар первый сорт идет. Ну, верно, что мелковаты были. Кроить из них, конечно, труднее.

– Значит, просто на крупные обменяла?

– Ну, ясное дело.

«Так-так, вот и появились хотя и мелкие, но неучтенные шкурки на складе, – подумал Степан Прокофьевич. – Теперь их только в рост пускать».

Он вышел из цеха, в нерешительности потоптался на площадке, потом спустился по лестнице и, не заходя в свой цех, направился через двор к административному корпусу.

Там он надел очки, вытащил из кармана старенькую записную книжку, перелистал ее, потом решительно снял телефонную трубку и набрал номер.

В кабинет к комиссару Басову были срочно вызваны Зверев и Ярцев.

– Только что мне звонил Андреев, – сообщил Басов. – Есть важный материал о Жереховой. Пришло время заняться этой особой. Все о ней надо выяснить подробнейшим образом, абсолютно все. Чтобы жизнь этого человека была нам ясна, как стеклышко. Ведь смотрите, что получается. Голубкова вывела нас на фальшивые лекала. Это первый метод хищений. Теперь Андреев выводит на обмен шкурок. Вот вам второй метод. Это значит, что, кроме «левой» продукции, они вывозят и целые шкурки. Поэтому надо искать и новые каналы сбыта. Раз идут хищения, то идет и сбыт. Это ясно.

Басов как бы рассуждал сам с собой, задумчиво посасывая трубочку с сигаретой, потом остро взглянул на обоих сотрудников.

– Жду срочных сведений о Жереховой. Что-то неладное с ней произошло, необычное.

– С цехом ее тоже что-то необычное произошло, – заметил Геннадий.

– Вот-вот… Одним словом, сейчас главное – Жерехова и каналы сбыта. Действуйте, дорогие товарищи. Туман в этом деле, кажется, начинается рассеиваться.

На этот раз Зверев и Ярцев действовали с особой осторожностью.

Геннадий занялся изучением домашнего быта Жереховой. И вскоре перед ним прошла вся ее безрадостная жизнь за последний год, жизнь, полная слез, истерических вспышек, припадков то панического страха, то самой мрачной меланхолии. Случалось, что Жерехова вдруг начинала с каким-то безудержным азартом швыряться деньгами, потом испуганно затихала, боясь истратиться на самое необходимое. К этому добавлялись нескончаемые скандалы с сыном. У соседей невольно закрадывалась мысль, что непутевый сынок уносил из дома значительно больше того, что могла заработать мать. Незаметно наведенные Геннадием на разговор о Жереховой, они, однако, дружно жалели ее, вспоминая, каким мягким, сердечным человеком была она раньше.

Зверев пошел другим путем: он забрался в бумаги, целыми днями просиживал в главке и райкоме партии. И здесь выяснились чрезвычайно важные обстроятельства.

В свое время Плышевский по просьбе Чутко дал, оказывается, письменные объяснения причин, которые привели к срыву работы раскройного цеха в первые месяцы после назначения туда Жереховой. При этом Плышевский ссылался как на неопытность ее, так и на объективные причины: отсутствие необходимого сырья и участившиеся поломки машин и конвейера, за что к ответственности был привлечен главный механик. Что же касается значительного перевыполнения плана в предыдущие три месяца, то, по словам Плышевского, это объяснялось в то время избытком сырья, неожиданным завозом его сверх всяких планов и, конечно, опытом и организационным талантом прежнего начальника раскройного цеха.