Текст книги "Личный досмотр. Черная моль"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

«Оперативное дело „Черная моль“ (по меховой фабрике)».

В этот момент в комнату вошел Зверев.

– Ага, нашелся, – насмешливо произнес он, щуря правый глаз. – Где же ты вчера пропадал, Шерлок Холмс несчастный? В одиночку решил работать?

– Ничего подобного, – обиженно возразил Геннадий. – Как раз собрался идти к тебе.

– Все-таки собрался? Большое спасибо. А куда это ты вчера после допроса Голубковой вдруг исчез, растворился, так сказать? И до ночи дома не появлялся?

– Я к Андрееву спешил, у него и засиделся. Замечательный старик! Я у него очень интересные сведения получил. Вот прочти. – Геннадий торопливо протянул исписанные листки.

– Потом, – отстранил его руку Зверев. – Сначала скажи, как ты с девушкой толковал, это, наверно, поинтересней было. – И прищуренный глаз Зверева, как показалось Геннадию, с необычайным лукавством уставился на него.

– С Голубковой разговора не получилось, – признался Геннадий.

– Вот как? Неужто смутила она доброго молодца? Не устоял?

– Шуточки твои тут не к месту. – Геннадий насупился.

Но Зверев уже с интересом рассматривал надпись на папке.

– Придумал же шифр! Но, между прочим, метко, со смыслом. Ну, а теперь так. – Зверев удобно уселся за соседний стол и опять усмехнулся. – Выкладывай все свои мысли и сомнения. Кстати, последних у тебя, кажется, больше.

– Чутье свое показываешь?

– Зачем? Просто зашел и вижу, лицо у тебя, как у Гамлета, никак не решишь: быть или не быть?

Геннадий не выдержал и рассмеялся.

– То Шерлок Холмс, то Гамлет. Культурный ты человек, смотрю, начитанный.

– Резвишься? А нам, между прочим, в три часа к Басову идти.

– Ну, что ж. Пойдем, раз надо, – вздохнул Геннадий.

– Конечно. Только придется ему на стол план положить, план дальнейших мероприятий по делу… Как ты его окрестил? «Черная моль».

…Ровно в три часа Ярцев и Зверев вошли в кабинет комиссара Басова.

– А, товарищи меховщики! – с невозмутимым видом приветствовал их тот. – Присаживайтесь. Что-то давно не слышал о ваших успехах.

– Особых успехов нет еще, – ответил Зверев.

– Догадываюсь. Потому так скромно себя и ведете. Пока, значит, у вас одна лирика и всякие жизнеописания. Так, что ли? Ну, давайте их сюда. Посмотрим, что там прибавилось.

Геннадий положил на стол папку с делом.

– Ага, шифр прибавился, – усмехнулся Басов. – Ничего, подходяще. – Он стал проглядывать бумаги. – Так. Разговор с Лифшицем о связях Плышевского. Гм… Интересно. Дальше… Разговор с Приваловым о Голубковой. Так… С Андреевым – о Жереховой и о чем еще? Ага. О порядках на фабрике. Тоже интересно…

Продолжая разглядывать бумаги, Басов выколотил из трубочки остаток сигареты, вставил новую и, нащупав на столе спички, закурил.

– Так-так. И все эти разговоры, значит, в открытую. Что ж. Не возражаю. Люди попались надежные. Ну, а с кем еще толковали?

– С Голубковой, – еле выдавил из себя Геннадий, не поднимая глаз на Басова, и поспешно прибавил: – Но разговора не получилось, товарищ комиссар. Она ничего не рассказала.

– А почему?

Геннадий смешался и умолк, не зная, что ответить на этот прямой вопрос. Вместо него ответил Зверев:

– Подготовились мы недостаточно.

Басов покачал головой.

– Главное не в этом. Почему-то Ярцев в этот раз слишком уж понадеялся на себя и… на нее. Удивительное легкомыслие! – Он внимательно посмотрел на Геннадия. – Раньше, кстати, за вами такого не наблюдалось.

И снова Зверев поспешил на выручку:

– Учтем, товарищ комиссар. С кем не бывает! А Голубкова не догадалась, зачем ее вызвали.

Басов усмехнулся.

– Из вас, Зверев, адвоката не получится, не старайтесь. А вам, Ярцев, делаю серьезное предупреждение. Если и дальше так пойдет, то эта самая «черная моль» вам еще при жизни памятник поставит. – И резко, почти с угрозой прибавил: – Лично я такой славе не завидовал бы. Имейте это в виду.

– Понял, товарищ комиссар.

– Ну, то-то же. А теперь, друзья-товарищи, пора переходить от открытой игры к закрытой. В противоположность шахматам, она у нас более активна. Так, что ли? – Басов снова придвинул к себе папку. – Ага. Вот и ваш план. Посмотрим.

Зверев и Ярцев с опаской переглянулись. У обоих одновременно мелькнула одна и та же мысль: «Сейчас начнет уточнять». Эти «уточнения», как любил выражаться Басов, нередко кончались тем, что он перечеркивал план и приказывал составить новый.

– Вот вполне правильная мысль, – неожиданно сказал Басов и, водя пальцем, прочитал: – «Пункт двенадцатый и последний: Искать возможные каналы сбыта». Не мешало бы, однако, уточнить: как вы собираетесь искать, с чего начнете? Это сейчас главное звено.

– Обязательно уточним, товарищ комиссар, – поспешно заверил Геннадий.

– Интересно знать, когда же произойдет это историческое событие? – сердито покосился на него Басов, крепко зажав в зубах трубочку с сигаретой.

Синим карандашом он дважды решительно отчеркнул последний пункт и рядом поставил жирный вопросительный знак. Геннадий с тоской посмотрел на свой так аккуратно отпечатанный план.

– Уже уточнили, – объявил вдруг Зверев. – Мы вот с чего начнем. – Он повернулся к удивленному Геннадию. – Доставай-ка свой блокнот, покажи, что ты там записал, когда ждал пропуска на фабрику.

Через полчаса листок из блокнота перекочевал в карман старшего оперуполномоченного лейтенанта Арбузова.

– Значит, Федя, понял? – спросил его Ярцев. – И надо сегодня же все успеть.

– Все будет как часы, – весело откликнулся чернокудрый, с лукавыми глазами Арбузов.

– С водителем поаккуратней.

– Уж будьте уверены. Убаюкаем так, что только губами зачмокает и пузыри пустит. А понять ничего не поймет.

– Ну, двигай, раз так, – улыбнулся Геннадий.

В тот же день под вечер в небольшой прокуренной комнате районной автоинспекции Федор Арбузов уже беседовал с водителем грузовой автомашины Ступиным. Это был высокий сутулый парень с взъерошенными белокурыми волосами, одетый в промасленную спецовку.

Арбузов задавал вопросы весело и напористо, и Ступин, усиленно подделываясь под его легкий, дружеский тон, отвечал торопливо, сбивчиво, но вполне искренне.

– Вижу, брат, вижу, – добродушно сказал наконец Арбузов. – Путаница вышла. Путевка у тебя в порядке. Никакой «левой» ездки. Но для порядку, сам понимаешь, ты уж мне за тот день во всех подробностях отчитайся.

– Так я же, товарищ инспектор, разве отказываюсь?.. Ну, с другим просто нет никакой инициативы разговаривать на этот предмет. А с вами – другое дело. Значит так. – Ступин наморщил лоб. – В девять подал я машину к тринадцатому магазину. Сама села. Директор то есть.

– Фамилию знаешь?

– А то нет. Середа Полина Осиповна. Ох, и баба! С ней, значит, на меховую фабрику поехали. За товаром.

– Каким?

– Шапки получали. Как накладную оформили, грузить стали. Она мне и говорит: «Помогай, Ваня. Тороплюсь. За мной не пропадет». Ну, я и давай. Кто ж откажется на полушку заработать. Верно?

– Верно, – согласился Арбузов. – И много потрудился?

– Да нет. Двести сорок коробок погрузили, и всё тут.

– Смотри, пожалуйста, точность какая! – засмеялся Арбузов. – Ты их по дороге пересчитывал, что ли?

– Зачем? – в тон ему ответил Ступин и подмигнул: – Наше дело, шоферское, такое: все замечать и обо всем молчать. Верно?

– Ох, ты ж и хитер! Ну, да ладно. Значит, первая ездка была на меховую фабрику, время – с девяти до двенадцати, груз – двести сорок коробок с шапками. Так и записывать?

– Форменно так! – горячо подтвердил Ступин. – Чтоб у меня на всю жизнь права отобрали, если вру! Теперь, значит, вторая ездка…

Ступин говорил с воодушевлением, вдаваясь в бесконечные подробности, и, как видно, сам наслаждался своей правдивостью и абсолютным на этот раз безгрешием.

Расстались они оба очень довольные друг другом.

Арбузов немедленно позвонил Ярцеву.

– Порядок, – сказал Геннадий, выслушав его доклад. – Зверев приказал операцию провести завтра.

Огромные, залитые голубым светом неона зеркальные витрины магазина меховых изделий в этот сумеречный предвечерний час невольно привлекали внимание прохожих. С минуты на минуту должен был кончиться обеденный перерыв, и у дверей магазина собралась уже небольшая группа людей, в большинстве молодые, рабочего вида парни.

Наконец продавщица в синем халатике распахнула дверь. Магазин начал наполняться покупателями.

Спустя некоторое время за прилавком появилась высокая широколицая женщина лет сорока, тоже в синем халате, из-под которого виднелась белая блузка, заколотая у шеи большой, из цветного стекла брошкой.

Женщина спокойно, по-хозяйски оглядела торговый зал, потом раскрыла створку шкафа и поправила выставленные там меховые горжетки. Мимо пробежала одна из продавщиц.

– Уже упарилась? – сухо спросила ее высокая женщина.

– Покупателей тоже бог послал. – Девушка раздраженно кивнула головой на двух молодых парней. – Сами не знают, чего хотят. По десять шапок уже перемерили, и все им мало.

– Их право.

– Да ну, Полина Осиповна! Нервов на таких не хватит. И уж понимали бы чего-нибудь. Или совета слушали. А то с умным видом самый плохой товар выбирают. И у Марины вон такие же попались. – Она указала на другую продавщицу.

– Ты нервы свои оставь! – властно оборвала ее старшая. – На работе находишься.

В этот момент к прилавку подошли четверо молодых людей. Один из них, высокий и плечистый, деловито спросил:

– Где тут директора повидать можно, товарища Середу?

– Я директор, – ответила пожилая женщина. – Что надо, товарищи?

– Дело к вам есть.

– Прошу в мой кабинет.

Откинув доску прилавка, все четверо последовали за ней.

В тесной, заваленной товаром каморке посетители предъявили свои удостоверения.

– Общественные контролеры, – коротко пояснил все тот же высокий парень.

– А, дорогие гости, – не очень приветливо усмехнулась Середа. – Что ж, контролируйте. Сейчас покажем вам все документы, жалобную книгу. Товар поглядите в подсобке, может, чего утаиваем от покупателей.

Однако никто из посетителей не ответил на ее язвительное замечание.

«Где я его видела?» – думала Середа, вглядываясь в хмурое, с крупными, резкими чертами, словно из меди вычеканенное лицо старшего по группе. Эта мысль долго не давала ей покоя, и приход контролеров, такой, в общем, обычный, начинал ее тревожить.

Наконец Середа вспомнила. Ну, конечно. Она видела его у Тихона на фабрике, он там работает, этот парень. Фамилия, кажется, Привалов. «Нехай проверяют», – сразу успокоившись, подумала она и равнодушным тоном осведомилась:

– А контрольные закупки вы уже сделали?

– Нет. Не требуется.

Середа удивленно покосилась на Привалова.

Утром Геннадий еле дождался прихода Зверева в Управление.

– Сияешь? – в своей обычной насмешливой манере осведомился тот. – Может, даже на радостях спляшешь мне чего-нибудь?

– Скоро кое-кто другой запляшет, – многозначительно возразил Геннадий и, не удержавшись, выпалил: – Есть канал сбыта! Есть метод похищений!

– Предъяви доказательства. Москва словам не верит.

– С нашим удовольствием, – шутливо поклонился Геннадий. – Извольте взглянуть. – Он вынул папку с делом. – Вот свидетельские показания шофера Ступина. На его машину четырнадцатого января было погружено двести сорок коробок с шапками. А вот акт общественных контролеров. В накладной за то же число значится только сто восемьдесят шапок. Значит, шел «левак» в количестве шестидесяти шапок.

– Грубо работают, – покачал головой Зверев. – Просто даже нахально, я бы сказал. Ну, а каков метод изготовления «левой» продукции?

– Пожалуйста, вам метод.

Геннадий открыл несгораемый шкаф и вывалил оттуда на стол целую груду меховых шапок.

– Пятнадцать штук. Ребята из «особой группы» знали, что покупать. Меховые детали здесь составлены из лоскутов-отходов. Прошу убедиться.

Он взял одну из шапок и, оторвав мех от ушного клапана, протянул Звереву.

– М-да… – Задумчиво произнес тот. – Ну, что ж. Пошли к Басову. Пусть не думает, что мы такие уж скромные. Покажем, так сказать, товар лицом.

Басов, однако, не проявил особого восторга.

– Быстрые открытия – чаще всего ненадежные открытия, – проворчал он. – Даю вам два дня, уважаемые господа меховщики. Проверить и доложить.

Прошло два дня, но Ярцев и Зверев не появлялись. А на третий день их вызвал к себе Басов.

– Что, опять обуяла скромность? – насмешливо спросил он. – Опять специальное приглашение потребовалось?

– Неудача, товарищ комиссар, – сокрушенно ответил Геннадий, не осмеливаясь поднять глаза на Басова. – Полная неудача. Исчез «левак». Исчезли шапки из «отходов».

ГЛАВА 8
ХОД «КОНЕМ»

Михаил Козин улучил момент, когда в комнате никого не было, и позвонил Гале.

– Галочка? Все в порядке. Билеты я взял. На сегодня. Какие места? Сейчас скажу. – Он вынул билеты.

В этот самый неподходящий момент и вошел Саша Лобанов.

Дело в том, что он только час назад предлагал Козину пойти вечером «на Райкина», и, чтобы избавиться от него, Михаил придумал уважительную и трогательную причину: день рождения матери. Поэтому, когда Лобанов вошел, Козин мгновенно сунул билеты в карман, и все его мысли сосредоточились на одном: только бы Саша не догадался, с кем он говорит.

– Да… Я еще тебе позвоню… – отрывисто произнес он, следя глазами за Лобановым. – И я тоже… – Он чуть было не сказал «соскучился». – Ты меня извини, Гал… извини, но тут ко мне пришли с делами. Да, да, позвоню.

Он с облегчением положил трубку.

Лобанов, казалось, ничего не заметил. Что-то мурлыча себе под нос, он рылся в бумагах, потом с одной из них деловито подошел к Козину, собираясь, по-видимому, о чем-то спросить, но вдруг молниеносным движением сунул руку в его карман и выхватил оттуда злополучные билеты.

– Отдай! – Лицо Козина побагровело от злости.

В комнату вошел Воронцов.

– Ага, – усмехнулся он. – Вы, кажется, что-то репетируете?

– Мы не репетируем, – важно ответил Лобанов, держа в вытянутой руке билеты. – Мы даем урок. – И, обращаясь к Козину, уже другим, почти нежным тоном спросил: – Значит, мама справляет свой день рождения в театре? Вдвоем с любимым сыночком? И зовут ее Гал… по-видимому, Галя? Так вот, учтите, молодой человек, – с напускной суровостью продолжал Лобанов, возвращая Козину билеты. – Вы работаете не в одесской артели «Московские баранки», о которой писали Ильф и Петров, а в МУРе. Вас окружают гениальные сыщики! – И он стукнул себя в грудь. – У нас такие номера не проходят!

Козин вырвал у него билеты.

– Это… это знаешь, как называется? За это… морду бьют! – И он выскочил из комнаты, с треском хлопнув дверью.

Лобанов и Воронцов переглянулись.

– Я и не знал, что он такой псих, – пожал плечами Виктор.

– М-да, – неопределенно пробормотал Саша.

«Из-за каких-то билетов и какой-то девушки такая истерика? Странно, – подумал он. – И потом, зачем врать? Встречается с девушкой – и скрывает. А почему? – тут же задал он вопрос самому себе, рассуждая с чисто профессиональной пытливостью. – Значит, есть, что скрывать. Может, я ее знаю, эту Галю? Или не должен знать? – Саша стал припоминать всех знакомых девушек, но Гали среди них не оказалось, и он сделал последний вывод: – Не должен знать. Но почему? Совсем странно…»

Лобанов теперь невольно стал приглядываться к Козину. Весь остаток дня тот был встревожен и мрачен.

Успокоился и повеселел Козин только вечером, когда у освещенного театрального подъезда увидел наконец знакомую девичью фигурку в светлой цигейковой шубке и зеленой вязаной шапочке. Галя!

Это был чудесный вечер. Чудесный уже потому, что они были вместе. Пьеса оказалась неинтересной, но их это не смущало, – разговор то и дело сворачивал на другую, куда больше волновавшую их тему. В этих случаях Галя, зардевшись, принималась с преувеличенным вниманием смотреть на сцену.

Спектакль окончился рано, было еще только начало одиннадцатого. Подавая Гале шубку, Козин ломал себе голову, как бы продлить этот вечер. Неожиданно Галя, лукаво взглянув на него из-под длинных ресниц, спросила:

– Тебе не хочется домой, Миша?

– Очень. Расставаться с тобой не хочется, – признался он.

– Тогда поедем к нам. Папа велел тебя привезти, если рано кончится. Сказал: «Сам приготовлю кофе».

– Поехали! – обрадовался Михаил.

Галя своим ключом тихо открыла дверь и, не раздеваясь, вбежала в кабинет отца.

– Вот и мы, папа!

Михаил чувствовал себя в этом доме уже вполне свободно. Он деятельно помогал Гале накрывать на стол, доставал посуду, резал лимон. Вместе с кофе на столе появилась и неизменная бутылка коньяка.

Молодые люди стали рассказывать о спектакле. Плышевский добродушно улыбался, поблескивая стеклами своих очков в тонкой золотой оправе.

У Козина начала привычно кружиться голова, на душе стало беззаботно и весело. Не вывел его из этого состояния и осторожный, вкрадчивый вопрос Плышевского:

– Кстати, Михаил Ильич. Когда же вы закончите возню на нашей фабрике? Ведь преступление, как я понимаю, раскрыто?

– Эх, Олег Георгиевич! – снисходительно усмехнулся Козин. – Во-первых, сделано только полдела. Раскрыто убийство. А кража на складе вас разве уже больше не волнует? Тут надо будет заняться еще одним человечком.

– Каким еще человечком? Я, наверно, смогу вам помочь… – И Плышевский с наивной гордостью поглядел на дочь.

– Папа, кажется, тоже хочет стать сыщиком! – смеясь, всплеснула руками Галя.

– Подавайте заявление, Олег Георгиевич, – подхватил Козин. – Выпьем за вашу новую карьеру.

Они весело чокнулись. И Плышевский с комической воинственностью спросил:

– С чего прикажете начинать?

– Хотите сразу отличиться? – осведомился Михаил и лукаво подмигнул Гале. – Тогда найдите главного подстрекателя. А то мы уже с ног сбились.

– Позвольте, какого еще подстрекателя? Разыграть старика решили?

«Так, так, значит, ищут подстрекателя, – подумал Плышевский, – но найти не могут, очень интересно».

– Нет, теперь ищи! Раз вызвался, ищи, – азартно воскликнула Галя.

– Но кого? Где? – под общий смех растерянно спрашивал Плышевский.

– Ах, вам дать еще и его адрес? – иронически осведомился Козин и великодушно прибавил: – Ладно уж. Сами как-нибудь найдем.

– Уф! Слава богу! Кажется, сыщик из меня не получится. – И Плышевский облегченно вздохнул. – Беру заявление обратно.

«Ах, черт возьми, как бы спросить его о Масленкине, как бы спросить?» – мучительно свербило в мозгу у Плышевского. Но случая не представлялось. Плышевский и хотел и отчаянно боялся коснуться этого вопроса.

Галя между тем начала собирать посуду, и Михаил вызвался ей помочь. Они дольше чем следовало задержались на кухне и в комнату вернулись раскрасневшиеся и взволнованные.

В глазах дочери Плышевский заметил необычное для нее выражение какой-то неловкости и впервые почувствовал острый укол ревности: он ее целовал там, этот мальчишка, это ничтожество, надутый и самоуверенный болван! И Галя не видит, с кем имеет дело, не может определить его настоящую цену. Как она еще наивна и доверчива! И виноват тут он сам, Плышевский, только он. Кто с самого начала расхваливал этого типа на все лады, восхищался им? И девочка поверила. Но и сейчас еще не поздно открыть ей глаза. О, с каким наслаждением, с каким беспощадным сарказмом высмеял бы Плышевский этого человека! Пока не поздно! Но… этот человек необходим, он должен помочь Плышевскому и на этот раз «выйти сухим из воды». Что будет с его девочкой, если… если он не выпутается? Но своими руками толкать ее в объятия этого типа? Что же делать? У него нет другого выхода, нет…

Плышевский на секунду прикрыл глаза и застонал, как от нестерпимой боли.

– Папа, что с тобой? – подбежала к нему Галя. Плышевский бросил на нее странный, какой-то отчужденный взгляд, но тут же, сделав над собой усилие, улыбнулся.

– Ничего. Сердце вдруг что-то схватило. Прошло уже. Все прошло, моя девочка! Прости меня.

Он нежно провел рукой по лицу дочери, но вдруг, словно устыдившись своей слабости, сухо отстранил Галю от себя.

«Нервы, нервы разгулялись! – с досадой подумал он. – Черт те что в голову лезет! Все делаю верно».

– Мне вчера показалось, – простодушно заметил он, обращаясь к Михаилу, – что я видел на улице вашего Коршунова. Он ведь в новой пыжиковой шапке теперь ходит, да?

– Ходит, – подтвердил Козин.

«Удача, – с облегчением вздохнул Плышевский. – Хоть в этом удача. Теперь выяснить бы еще один пункт».

Козин уже собирался уходить, когда Плышевский безразличным тоном спросил его:

– У вас новый начальник появился, Михаил Ильич?

– У меня? – удивился Михаил.

– Ну да! Капитан Ярцев. Он позавчера приезжал к нам на фабрику.

– Ярцев? У нас вообще нет такого. Ярцев… Стойте, стойте! – Козин вдруг вспомнил. – Так это же от Басова, из УБХСС.

– От Басова?!

Только огромным усилием воли Плышевскому удалось скрыть охватившее его волнение. Слишком хорошо знал он эту фамилию, как, впрочем, знали ее все, с кем ему приходилось вести дела в его второй, тайной жизни.

В тот же вечер Тихон Семенович Свекловишников, закончив очередные дела, поспешно доел сдобную булочку, потом стряхнул в руку крошки со стола, выбросил их в корзину и, глубоко вздохнув, взялся за телефон.

– Поленька? Это я. Ждешь? – растроганно загудел он в трубку. – Ну, еду, еду.

Свекловишников встал и беспокойно прошелся из угла в угол по кабинету.

Еще свежа была в памяти вчерашняя ссора со старшим сыном, Виталием. Щенок! Будет учить его, как жить!..

Остальные четверо с испугом и напряженным любопытством следили за отцом. Только жена оставалась безучастной, но напускное равнодушие ее было чужим и враждебным. И Свекловишников рассвирепел. Он хотел ударить сына, накричать, обругать их всех, чтоб навсегда отбить охоту совать нос в его дела. Он даже замахнулся на Виталия, но тот впервые не испугался и упрямо стоял перед ним – худенький, высокий, большеглазый, – только на виске у него под тонкой, нежной кожей задрожала, забилась синяя жилка и плотно сжались по-детски пухлые губы. И Свекловишников не посмел его ударить, не посмел взглянуть в глаза остальным. По-бычьи нагнув голову, он выскочил из комнаты.

Да и тут, на фабрике, тоже нет покоя. Тяжелым камнем лежит на душе не утихающая ни на минуту тревога, всюду чудится опасность – за каждым словом, за каждым движением или взглядом окружающих людей. Измотался, устал, и все, все бьет по больным, возбужденным нервам. И Свекловишников знает: это его нечистая совесть, его подлая жизнь в последние годы мстят ему теперь на каждом шагу. И нет ему радости ни в чем, нет и никогда не будет.

Потому и мечется он сейчас по кабинету, душно ему, мерзко, страшно…

На следующий вечер в большой, просторной комнате, обставленной богато, изящно и со вкусом, их собралось трое.

Высокий худой Плышевский был, как всегда, элегантен и подтянут: черный костюм, белоснежная сорочка, крахмальный воротничок на жилистой шее, вытянутое, костистое лицо чисто выбрито, блестят стекла очков в тонкой золотой оправе. Плышевский сидел у стола, вытянув длинные ноги в лакированных туфлях.

На тахте удобно откинулся на подушки Фигурнов. Тонкий орлиный профиль и вздернутая эспаньолка придавали ему воинственный вид. Темные живые глаза Фигурнова были устремлены сейчас на третьего из присутствующих – Свекловишникова.

Тот никак не «вписывался» в обстановку этой красивой комнаты. Громадный, толстый, взъерошенный, в мятом костюме с выбившимся галстуком, он неуклюже метался из угла в угол по комнате, на ходу задевая стулья.

На измученном, небритом лице с отвислыми, как у бульдога, щеками возбужденно блестели заплывшие, маленькие глазки, под ними тяжело набрякли нездоровые, синеватые мешки.

– Ты, Тихон, зря нервничаешь, – ледяным тоном говорил Плышевский, не поворачивая головы в сторону Свекловишникова. – И рано, дорогуша, начинаешь паниковать.

– Я не паникую! И не нервничаю!.. – с озлоблением выкрикнул на ходу Свекловишников. – И вообще, какой я тебе к черту дорогуша! Ты пойми… – Он остановился над Плышевским и жарко задышал ему в затылок. – Я просто жить так больше не могу. Эх, да разве ты поймешь?..

Свекловишников махнул рукой и снова зашагал по комнате.

– Где уж мне тебя понять! – насмешливо протянул Плышевский. – Происхождение мешает. На заре истории мы с тобой были, как говорят, по разные стороны баррикады.

Свекловишников так круто повернулся, что с грохотом опрокинул стул.

– Ты мое прошлое не трожь, – напряженным голосом произнес он. – Не трожь, я говорю!

– Слушай, брось фиглярничать! – Плышевский брезгливо поморщился. – Твое пролетарское происхождение и революционные заслуги меня сейчас абсолютно не интересуют. Абсолютно. И вряд ли даже суд их учтет.

– А-а, судом грозишь! – багровея, прошептал Свекловишников. – А из-за кого он будет надо мной, этот суд? Думаешь, я забыл, как взял у тебя первые две тысячи? Вот он, крючок. Он у меня теперь здесь, здесь сидит. – Он указал на горло. – Не вытащить… Кровью захаркаю…

Плышевский раздраженно пожал плечами.

– Бабой, истеричной бабой стал. И это в такой момент.

– Дорогие друзья, – вмешался наконец Фигурнов, до этого с интересом наблюдавший за разговором. – Позволю себе заметить, что прения сторон следовало бы закончить. В любой момент может появиться наша очаровательная хозяйка, и тогда…

– Она придет не скоро, – успокоил Плышевский, взглянув на часы. – Спектакль кончается в половине двенадцатого, а она занята в нем до последней картины.

– Это ничего не меняет, душа моя, – мягко возразил Фигурнов. – Пора переходить к существу дела. Между тем переживания уважаемого Тихона Семеновича придают этому делу, я бы сказал, не тот аспект.

Плышевский кивнул головой.

– Ну, давай ты, Оскарчик, давай, светлая голова.

Фигурнов приподнялся на локте.

– Начну с некоторых исходных моментов. Первое обстоятельство, которое мы вынуждены констатировать: УБХСС в лице некоего капитана Ярцева негласно занялось фабрикой. Второе: МУР не угомонился и копает дальше в весьма нежелательном для нас направлении. Я имею в виду так называемую кражу на складе и Доброхотова. И третье, – тем же выспренним тоном продолжал Фигурнов, по привычке жестикулируя рукой, – на фабрике выявились активные помощники у этих пинкертонов. Главный из них – Привалов. Так, кажется, говорила вам вчера Полина Осиповна?

Свекловишников, не отвечая, настороженно застыл в углу, по-бычьи склонив большую, шишковатую голову, и в упор, не мигая, смотрел на Фигурнова.

– Есть еще один момент, – продолжал Фигурнов, многозначительно подняв палец. – Коршунов стал носить новую шапку. Но об этом я позволю себе сказать ниже. Сейчас я хочу предложить вам, уважаемые друзья, один ход, эффектный и неожиданный, так сказать, ход «конем».

Фигурнов на секунду умолк, обведя взглядом обоих своих слушателей, затем с прежним пафосом продолжал:

– Осмелюсь заметить, я не случайно задавал вам вначале столько на первый взгляд несущественных вопросов. Подведу некоторые итоги. За последнее время в МУР вызывались среди прочих закройщица Голубкова и начальник цеха Жерехова. Все это просто великолепно, смею вас уверить!

Он снова умолк, делая эффектную паузу. Свекловишников напряженно сопел в углу, силясь понять, куда клонит Фигурнов, и, наконец в недоумении скосил глаза на Плышевского. Тот сидел с невозмутимым видом, потирая широкий бритый подбородок.

– Теперь вопрос к вам, уважаемый Тихон Семенович. – Фигурнов повернулся к Свекловишникову, сделав широкий жест рукой и как бы приглашая того вступить в разговор. – Что представляет из себя ваш начальник главка Чарушин?

– Степан Григорьевич? – неохотно переспросил Свекловишников. – Крепкий мужик, напористый и с этим, с самолюбием. Своих в обиду не даст. Ну, и за ошибки и особенно за план спуску от него тоже не жди. А уж ежели про наши дела узнает…

– Докладывать не собираемся, – оборвал его Фигурнов. – Итак, отмечаю три пункта: самолюбив, своих в обиду не даст, очень болеет за план. Та-ак, а теперь разрешите сообщить, что мною задумано, – торжественно произнес Фигурнов. – Такого хода и не ждут уважаемые деятели с Петровки. Это будет для них вроде водородной бомбы.

Сделав еще одну паузу, Фигурнов продолжал, хитро щуря свои черные проницательные глаза и еще энергичнее жестикулируя рукой. По мере того, как он говорил, на длинном, костистом лице Плышевского все отчетливее проступала довольная усмешка. Даже мрачный Свекловишников слушал его с нескрываемым уважением.

– Итак, – закончил Фигурнов. – Ты, Олег Георгиевич, берешь на себя Привалова, вы, Тихон Семенович, – верха. А текст этого документа подготовлю лично я. Ну, как ваше просвещенное мнение?

Плышевский развел руками.

– Гениально. Другого слова не подберу. Действительно ход «конем», и сокрушительный.

– Можно попробовать, – буркнул Свекловишников.

– Благодарю, благодарю, – галантно раскланялся Фигурнов, приложив руку к груди. – Ну-с, а что касается Коршунова, то это особая статья. Есть у меня один планчик… Но тут еще надо подумать. Дело слишком серьезное и тонкое… И последнее. В дальнейшем работать так грубо просто невозможно. Это, я бы сказал, даже стыдно при вашем-то опыте. – Он посмотрел на Плышевского. – Короче говоря: с сегодняшнего дня «левака» на машинах не должно быть. Это раз. В магазины завозить товар только отличного качества. Это два. Но я отнюдь не требую свернуть все операции, отнюдь. Вы меня понимаете?

На том и порешили.

Плышевский взглянул на часы.

– Одиннадцать. Мы как раз уложились в регламент. Скоро приедет Розик. С подругами. – И он игриво прищелкнул пальцами.

– Я пошел, – сумрачно объявил Свекловишников и неуклюже заворочался в своем углу. – Пора мне.

– К своей Полине Осиповне, конечно? – насмешливо спросил Плышевский. – Эх ты, медведь! В берлогу потянуло.

– Говорю, пора, и все тут. Тебя не спросил, куда идти! – огрызнулся Свекловишников.

– Ну, иди, иди! Мы тогда одни выпьем за гениальный план Оскарчика. А он стоит того, клянусь честью.

Утром Плышевский вызвал к себе в кабинет главного механика фабрики Герасима Васильевича Захарова, в отделе которого работал Привалов.

Захаров был щуплый рыжеватый человек лет сорока, суетливый, покладистый, скромный до робости, но при всем том большой знаток сложного фабричного хозяйства. Подчинял он себе рабочих не криком, не властным словом и не какой-нибудь особой душевностью, а знаниями, точным советом, опытом и смекалкой. И рабочие относились к нему холодно, но уважительно. С начальством, особенно с главным инженером, Захаров был до неприятного робок и услужлив. Он любил свою работу и очень дорожил своей должностью, не последнее значение имели для него и зарплата и премиальные: семья была большая – жена, старуха мать и двое детишек, а сейчас ждали третьего.

Все это знал и прекрасно учитывал Плышевский, вызывая главного механика для щекотливого и трудного разговора.

– Ну, садись, садись, Герасим Васильевич, – весело сказал он, как только Захаров появился на пороге. – Как дома-то дела? Все здоровы?