Текст книги "Личный досмотр. Черная моль"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

И он нетерпеливо посмотрел на часы.

– Мне очень не понравился этот Плышевский, – не глядя на Сергея, произнесла Нина, когда оба, смущенные, вернулись к своему столику. – Скользкий какой-то. И потом он бросил одну странную фразу.

– Какую же?

– Он сказал о деле Климашина так, как будто ему известно, что оно уже закончено. Разве мы сообщали об этом на фабрику?

– Верно, верно! – оживился Сергей. – Это действительно странно. Мы ничего не сообщали. И потом, мне показалось, он не верит, что мы здесь с вами случайно.

– Может быть, – Нина робко подняла на него голубые глаза. – Может быть, Козин?..

– Гм… Это, знаете, еще надо проверить. Но… – он с нескрываемым восхищением посмотрел на нее, – но вы… вы просто удивительная девушка! Как я рад такому помощнику и… другу! Ведь правда, мы друзья? Ну, отвечайте же!

Сергей положил свою руку на руку Нины и заглянул ей в глаза.

– Да, – еле слышно ответила она.

– Какое это, должно быть, счастье, – всегда, понимаете, всегда, иметь рядом такого друга! – с неожиданной болью произнес Сергей. – Верного, смелого, находчивого, которому все можно сказать, и он все поймет.

– Смотрите! – тихо воскликнула Нина, сжимая руку Сергея. – Товарищ этого Плышевского куда-то ушел. И очень неохотно.

– А вот смотреть мне совсем на этот раз и не надо, – ласково улыбнулся Сергей. – Вы мне уже все сказали. – И озабоченно прибавил: – Но Доброхотова мы так и не встретили еще.

Снова заиграл джаз, и Сергей предложил:

– Давайте еще раз осмотрим зал. Вы не устали?

– Ну что вы! – счастливо улыбнулась Нина. – Не думайте, я сильная.

И они снова закружились между столиками.

Сергей с тревогой замечал, как растет в нем нежность к этой девушке, как тепло и радостно стало вдруг у него на душе от ее близости, и он почувствовал невольные угрызения совести. А Лена? Как странно и как тягостно сложились их отношения! У каждого своя, отдельная жизнь, свои интересы, свои заботы и радости, непонятные и даже неприятные для другого, свои знакомые и друзья. Да, да, он это хорошо видит! Странно, странно и тяжело. Любит он ее? Конечно, любит. Ведь столько пережито вместе за эти три, нет, даже четыре года! А Нина? Как же она? Эта девушка волновала и притягивала его чем-то совсем другим, чего не было в Лене. С ней было проще, легче, радостней. Так что же это в конце концов? Сергей чувствовал, что окончательно теряет голову.

Он постарался внимательней вглядываться в лица людей за столиками. Нет Доброхотова, нет…

– Какой странный человек подсел к Плышевскому! – вдруг прошептала Нина.

Сергей проследил за ее взглядом.

– Не странный, Ниночка, а… подозрительный, – настороженно возразил он. – Что-то в нем есть такое… Не знаю даже, как сказать. Давайте-ка на всякий случай их сфотографируем.

– Давайте.

Танцуя, они стали приближаться к столику Плышевского, и, выбрав момент, Сергей дважды щелкнул затвором миниатюрного фотоаппарата.

– Так. А теперь задача, – озабоченно прошептал он. – Надо бы установить, что это за человек. Но вдруг появится Доброхотов? А люди уйдут за этим?

– Отправьте за ним Козина, – посоветовала Нина. – Пока он еще какой-нибудь глупости не сделал.

– Умница вы моя! – невольно вырвалось у Сергея, и он снова осторожно и нежно привлек девушку к себе.

– Сережа!.. – испуганно прошептала Нина.

– Да, да, вы правы! – опомнился Сергей. – Простите меня!

Джаз кончил играть, и они вернулись к своему столику. Сергей дал знак Козину подойти.

– С Плышевским сидит человек, – тихо сказал он ему. – Вы его знаете?

– Первый раз вижу.

– Как только уйдет – отправитесь сейчас же за ним! Установите его местожительство, фамилию, занятия и вообще все, что сможете.

– Слушаюсь, Сергей Павлович!

Козин, если хотел, умел быть лаконичным, понятливым и исполнительным.

Вскоре Масленкин, поминутно озираясь по сторонам, выскользнул из ресторана.

Сергей и не подозревал, что с этого момента он подвергает себя серьезной опасности, что он прикоснулся к самому тайному из всех дел Плышевского, да еще руками такого человека, как Козин.

В тот вечер Доброхотов так и не появился в ресторане…

Словцов предупредил своего приятеля, что заедет к нему сразу же после репетиции, и Залесский несказанно обрадовался его появлению.

– Петр, я ее люблю! – с жаром воскликнул худой высокий Залесский, едва только Словцов успел скинуть в передней пальто и пройти в комнату. – Люблю мучительно, нежно, страстно. Она мне видится по ночам – ее лицо, губы, плечи! Ее улыбка! Ее смех! Да понимаешь ли ты, что это значит?

– Что ж я, по-твоему, никогда не влюблялся? – обиделся толстый и румяный Словцов.

– Ах! – с досадой махнул рукой Залесский. – «Влюблялся»! Скажи еще «волочился». А я люблю, понимаешь, люблю! И когда я вспоминаю, кому принадлежит это восхитительное существо, меня охватывает бешенство. Да, да! И она страдает. Да, она страдает! – порывисто воскликнул он. – Она несчастна!

– А почему она в тот раз не поехала с нами в ресторан? – спросил Словцов. – Ведь я же предупредил, что она его там встретит с другой. Я ее так просил!

– Потому что это благородный человек! Как ты не понимаешь? О, она истерзала мне сердце! Я умираю без нее! Каждый день умираю. Я живу только на сцене!

Залесский возбужденно шагал из угла в угол по комнате.

– Да, – солидно кивнул головой Словцов. – Играешь ты в последнее время с неслыханной силой. Зал гремит овациями. Ты покорил зрителей. Володя, ты все-таки чудовищно талантлив!

– Ах, что мне зрители! – с яростью воскликнул Залесский. – Я играю для нее, живу для нее, дышу для нее!

– О господи! Да знает ли она об этом?

– Знает. Я ей все сказал. И она слушала меня. Поверишь, со слезами слушала! Я околдовал ее! Так она сама сказала. Но… она не решается уйти от мужа. Даже тот случай в ресторане не помог мне!

– Вот, вот! И в связи с этим я хочу кое-что сказать тебе, Володя, – вкрадчиво проговорил Словцов, закуривая. – Только, ради бога, успокойся и сядь. Вот так. Ну-с, а теперь представь себе, к примеру, что ты тут мучаешься, мучаешься, и вдруг – бенц! – происходит маленькое событие, и она – понимаешь, она! – приходит к тебе. Навсегда. Сядь! Не вскакивай и не ломай руки. Ты огромный актер, Володя. Молчи! Я тебе льщу, но добросовестно. И она не сможет устоять. Но ты должен сделать вот что. У меня, видишь ли, есть одна вещь.

Словцов вытащил из-за спины небольшой сверток, развернул его и не спеша продолжал:

– Ничего особенного, всего только пыжиковая шапка. Но ее называют «шапка-невидимка». В магазинах не достанешь. Это мечта всякого мужчины. Так вот. В разговоре с Леночкой как-нибудь так, проходно, между прочим, уговори ее подарить эту шапку мужу. Вот и все, что от тебя требуется. И тогда эта шапка окажется для тебя волшебной. Она, я уверен, будет толчком для того маленького события, в результате которого Леночка придет к тебе. А это уже кое-что, не правда ли?

– Петя, а ты не болен? – участливо спросил Залесский. – Ты, часом, не мистик? При чем здесь эта шапка?

– Не спрашивай, – хитро усмехнулся Словцов. – И я здоров. Вполне здоров. Сделай, что я говорю, Володя, и ты увидишь. Ну, скажи, ты мне веришь?

– Ну, верю. Но, Петя…

– Все! Тогда действуй. А для этого на минуту спустись с неба на землю.

– Но как это сделать? Я понимаю – цигейковая шубка, которую ты достал мне для Леночки. Она так радовалась! Но шапка, мужская шапка!..

– Подумай. Прояви немного находчивости.

– Петя, – серьезно сказал Залесский. – Мне кажется, эта затея дурно пахнет.

– А ты не принюхивайся, черт возьми! Речь идет о твоем и ее счастье.

– Именно потому, что я люблю Леночку, – с расстановкой произнес Залесский, – люблю так, как только может любить мужчина, я не хочу впутывать ее в подозрительные дела.

Он опустился на кушетку и закурил. Минуту оба сосредоточенно молчали.

– Между прочим, Петя, – проговорил Залесский. – Ты все еще кутишь в компании с этим Плышевским и за его счет? Это унизительно, друг мой! Нашел мецената! Покровителя искусств!

– Э, брось! – махнул рукой Словцов. – Ради бога, не говори красиво. Это не твое амплуа. Да, я люблю кутнуть, люблю веселую компанию друзей, люблю шум и блеск ресторана, красивых и… гм… доступных женщин. А если платит приятель, то что за беда? Когда будут деньги, я с радостью заплачу за него, ты же знаешь!

– У тебя их никогда не бывает.

– Пусть! У кого из великих актеров были деньги? И у не великих их тоже не было.

– Ах, Петя, друг мой! Ты неисправим, – с улыбкой покачал головой Залесский.

– А ты? Ну, скажи, ты можешь, к примеру, отказаться от Леночки?

– О, нет! – снова загорелся Залесский. – Никогда! И я ее добьюсь! Любым путем, любой ценой, клянусь!..

– Не клянись! – жестко оборвал его Словцов. – От одного пути ты уже отказался. Одна цена тебе уже не подошла.

– Но это очень странный путь! И цена здесь неизвестна!

– Ах, вот что! «Странно», «неизвестно»… И это тебя сразу испугало? Тогда не говори о своей любви. Ты мыслишь слишком рационально, чтобы любить так, как говоришь.

– Но как, как я ей вручу эту злосчастную шапку?! – в отчаянии воскликнул Залесский. – Да еще для него, для мужа!

– Хорошо, Володя, – кротко согласился Словцов. – Я тебе помогу. Я все-таки люблю тебя. Что поделаешь!

– Интересно! – подозрительно покосился на него Залесский.

– Ты говоришь, она страдает, она не может сейчас уйти от этого человека. Так покажи ей, что ты не только влюблен, но и друг ее. И посоветуй в последний раз попытаться наладить отношения с мужем. Пусть проявит к нему внимание, заботу. И вот случайно попалась ей шапка, редкая, красивая, недорогая. Допустим, в том же самом магазине, где она вчера купила шубу. И продавщица ей сказала, что это лучший подарок для мужчины. И она купила эту шапку для него. Как это мило, трогательно, не правда ли?

– Допустим. Но что произойдет потом?

– Это уж их личное дело, Володя, – развел руками Словцов. – У них сложные отношения. Ведь он тоже влюблен, не забывай.

Поздно вечером серая «Победа» остановилась около дома на Молчановке.

Плышевский выключил мотор и повернулся к сидевшему рядом Фигурнову. Слабый свет уличного фонаря еле проникал в машину. И все-таки Фигурнов еще ниже надвинул на глаза шляпу и поднял воротник шубы.

– Значит, одобряешь? – деловито спросил Плышевский.

– Прекрасно, душа моя, прекрасно! – закивал головой Фигурнов. – Всегда надо бить по самому больному месту. Личные, семейные неурядицы необычайно остро отражаются на человеке. Он начинает нервничать, утрачивает способность точно рассчитывать свои действия, теряет выдержку. Словом, ты действуешь превосходно.

– Его жена уже знает об этой девочке.

– А он об ее артисте?

– Сегодня узнал.

– От этого дурака Козина? Неосторожно, душа моя!

– Ну что ты, Оскарчик! – засмеялся Плышевский. – Я уже давно не работаю так грубо. Козин рассказал одному сотруднику, некоему Лобанову. А уже тот…

– Чудесно! И что же? Поверил?

– Думаю, что да. Мрачен как туча.

– Ага! И шапка, конечно, сработает. Только бы он появился в ней на работе. Шубу жена его уже носит. А потом будем действовать дальше. Условия самые подходящие: человек морально издерган, на душе – гадость, в голове – сумятица, а в сердце – хе, хе! – заноза.

– И при всем при том ты, по-видимому, прав, – озабоченно вставил Плышевский, – он действительно охотится за Доброхотовым.

– Вот, вот! Словом, душа моя, помни: Коршунова надо сломать. Только так вы можете спать спокойно. Только так!

– Да, ты прав, Оскарчик, – задумчиво согласился Плышевский. – Тем более, что Козин при последней встрече намекал… Или я неверно понял… Но будто бы моя встреча в «Сибири» с Масленкиным не прошла незамеченной.

– Ого! Это надо уточнить.

– Конечно, уточню.

– И если это удастся, – торжественно объявил Фигурнов, – то Козин созрел. Его можно брать за горло и играть в открытую.

– Ты думаешь?

– Абсолютно уверен. Назад ему хода нет.

– Но вот с Коршуновым так не получится.

– И не надо. Достаточно, если его просто выгонят с работы.

– Да, это необходимо. Ведь Масленкин потянет за собой… Ты понимаешь?

– Еще бы! Дело становится серьезным. Ах, боже мой! Прощай, душа моя! – спохватился Фигурнов, взглянув на часы. – Уже очень поздно. – И игриво прибавил: – Мы сегодня неплохо провели время.

Он пожал руку Плышевскому, потом торопливо вылез из машины и исчез в темном подъезде.

После спектакля Лена пошла домой одна. Ей хотелось наконец разобраться в клубке противоречивых мыслей и чувств, которые мучили ее все последнее время. Что же происходит у них с Сергеем? Неужели это конец? Любит ли она его по-прежнему? А он? Как он изменился! Замкнутый, чем-то все время озабоченный, молчаливый и… почти чужой. Что же с ним происходит? Откуда все это? Работа? Да, работа у него очень трудная, изматывающая, опасная. Но… кто та девушка? Кто? А разве она, Лена, теперь имеет право об этом спрашивать, теперь, когда появился Владимир? Как же все произошло, как сложилась жизнь у нее самой?

Лена вспомнила. Три года назад она пришла в театр. И вскоре первое удачное выступление в трудной и ответственной роли. Как она волновалась тогда! И как готовилась! Ночи напролет просиживала она над ролью, обливаясь слезами при неудачах, безмерно радуясь малейшей находке. И рядом все время был Сережа! Он тоже вместе с ней ликовал и приходил в отчаяние. И вот успех, большой, серьезный. И огромная корзина чудных цветов у нее в уборной «от благодарных сотрудников МУРа». А потом и они сами пришли к ней туда все: и Иван Васильевич, и Костя, и Саша Лобанов, и много, много других, незнакомых, смущенных и неуклюжих, но искренних и сильных людей, – и все они так радовались ее успеху. МУР в тот вечер закупил чуть не треть спектакля.

Ну, а потом? Что было потом? Когда же впервые появилась эта трещина, которая теперь превратилась в пропасть? Да, Сереже не нравилась ее жизнь: поздние возвращения, письма неизвестных и известных поклонников, цветы, присылаемые на дом, банкеты после премьер, – не нравились и ее товарищи по театру: шумные, порой легкомысленные, бесцеремонные, – не нравился их стиль: поцелуи при встречах, фривольные разговоры о женщинах, легкие и бездумные связи, о которых он слышал. Сережа сдержаннее, строже, гораздо целомудреннее их всех.

Но она, Лена? Она же любит не это, а самый театр, его радостный, блестящий, светлый мир, кипение высоких и благородных чувств, мыслей, страстей, которые несут она и ее товарищи в притихший зал! Она любит труд, настоящий, нелегкий труд актера и его вдохновенный талант перевоплощения.

Да, ей бесконечно гадки интриги и легкие связи. О, как раскаялся один режиссер, когда вдруг осмелился сказать: «Подумаешь, муж – милиционер! Смешно! У такой женщины!» Лена на глазах у всех выгнала его из уборной. Ни одна грязная и «пикантная» сплетня не приставала к ней. Все это Сережа мог бы если не знать, то чувствовать!

А вот Владимир, он все понимает и очень много знает, очень! С ним так интересно! Это не просто талантливый и очень честный актер, но человек большой культуры, разносторонне образованный. И как он ее любит! Лену никто в жизни, кажется, так не любил и так бурно, трогательно и страстно не признавался в этом. Что же делать? Что ему сказать? И ведь он, кроме всего прочего, большой ее друг. Ничтожная деталь – эта шапка, но Лена понимает, чего ему это стоило.

Вот сейчас Лена придет домой, увидит Сережу. Она не может лгать. Она хочет честно, открыто прожить жизнь. Боже, как это трудно!

Подходя к знакомому переулку, Лена невольно замедлила шаг. Холодный ветер порывисто, со свистом задувал в лицо, леденил лоб, щеки, резал глаза, и на них навертывались слезы. И Лена не знала, плачет она или это слезы от ветра, от которого нет спасения.

Сергей уже был дома, он занимался. Стол, их общий письменный стол был сейчас завален книгами: «Кодексы», «Очерки», «Уголовное право», «Гражданский процесс»… И Лена поймала себя на мысли, что ей скучны все эти книги, невыносимо скучно все то, что так увлекает Сережу: он уже на третьем курсе заочного юридического института.

Скрипнула дверь. Сергей поднял голову.

– Лена, ты?

– Я, Сережа. Никто не звонил?

– А ты ждешь? Нет, никто.

– Ничего я не жду. Просто так спросила. Ты ужинал?

– Нет еще.

– Ну, давай вместе. Я сейчас все приготовлю. Не поворачивайся.

Сергей добродушно улыбнулся. Четвертый год женаты, кажется, можно было бы не стесняться. Но он тут же нахмурился. А тот артист? В таких делах Сергей скрытничать не умел.

– Лена, мне сегодня рассказали об одном вашем артисте, – ровным голосом произнес он, не поднимая головы. – Его фамилия – Залесский. Говорят, он очень влюблен в тебя и что ты…

– Кто тебе это сказал?

– Все равно, кто. Это правда?

Лена на минуту перестала шуршать платьем за его спиной. Сейчас он слышал только ее прерывистое, взволнованное дыхание.

– Это мой друг.

– Друг? Что же ты меня с ним не познакомила?

Сергей был внешне все так же спокоен, только упорно смотрел в одну точку.

– А ты знакомишь меня со всеми своими друзьями?

– Ты их всех, по-моему, знаешь.

– Кроме той девушки, с которой ты был в ресторане!

Сергей не шелохнулся, не повернул головы, только на смуглых щеках его проступила краска и сузились, потемнели глаза.

– Да. Ее ты не знаешь, – медленно проговорил он. – Но в ресторане мы были не для развлечений.

– Как видно, твоя работа временами бывает очень приятной!

В голосе Лены прозвучала откровенная ирония.

Сергей ничего не ответил.

– Сережа, – вдруг жалобно сказала Лена. – Я так больше не могу…

Она обняла его сзади за шею, уткнулась лицом в его волосы и разрыдалась.

– Что случилось?.. Ну, скажи, что у нас случилось?.. – сквозь слезы спрашивала она. – Я совсем запуталась… Я не знаю, что делать… Ты мне сейчас так нужен, только прежний, хороший… Если бы ты знал, как мне тяжело!..

Сергей, не поворачиваясь, гладил ее руки, потом глухим голосом ответил:

– Я и сам запутался, Ленок… Я сам… Черт возьми! – вдруг с силой воскликнул он. – Давай попробуем не мучить друг друга. Попробуем жить, как раньше.

– Сережа, милый, только скажи: ты меня еще любишь? Только честно скажи. Ведь я же знаю, ты не умеешь лгать.

– Люблю… – тихо произнес Сергей. – Очень…

– И я… и я… – лихорадочно прошептала Лена, покрывая поцелуями его лицо.

Сергей повернулся и с силой привлек ее к себе.

Минуту они сидели, крепко обнявшись, не говоря ни слова, будто прислушиваясь к чему-то. Потом Лена мягко высвободилась из его объятий.

– И все! – с шутливой строгостью погрозила она пальцем. – И больше ни слова о том, что было. Мы начинаем жить по-новому! Так и скажем… всем.

– Ага! – радостно откликнулся Сергей. – И знаешь, с чего мы начнем?

– С чего?

– С ужина! Я ведь жуткий материалист.

– Правильно! И я сейчас тоже. Накрывай на стол.

И Лена выбежала из комнаты.

Когда они уже сидели за столом, Лена, разливая кофе, вдруг вспомнила:

– Да, Сережа! Я же сделала тебе чудный подарок. Закрой глаза.

Сергей, улыбаясь, зажмурился.

Лена торопливо вынула из сумки сверток, развернула его, потом поставила перед Сергеем зеркало и только после этого надела на него шапку.

– Теперь смотри, – с торжеством сказала она и всплеснула руками. – Ой, как тебе идет!

Сергей открыл глаза.

– Здорово! – обрадовался он. – Замечательная шапка. Ведь это пыжик! Его же днем с огнем не сыщешь. Как тебе удалось?

– А вот так и удалось. Не одной же мне ходить в мехах!

– Пропорция, конечно, вполне нормальная: жене – шуба, мужу – шапка.

Они весело рассмеялись.

Сергей снял с головы шапку, погладил ее, потом любовно осмотрел со всех сторон.

Внезапно взгляд его остановился на фабричном клейме, и Сергей невольно вздрогнул: шапка была с «той» фабрики.

– Ленок, – осторожно спросил он, – ты мне все-таки скажи: как она к тебе попала?

– Ну, вот, – Лена обиженно надула губы. – Опять какие-то подозрения. Случайно попала. А как достала и сколько стоит, не скажу. О подарках не спрашивают.

– Но это же такой необычный подарок, – с улыбкой покачал головой Сергей. – Ну, скажи, Ленок!

– Не скажу! – окончательно обиделась Лена. – Не хочешь брать, так отдай обратно!

– Нет, не отдам, – уже без улыбки возразил Сергей. – Пригодится.

– Так невозможно жить! – с горечью произнесла Лена. – Вечно всех подозревать в чем-то, вечно видеть в людях плохое. Что за ужасная профессия!

Сергей ничего не ответил.

Ужин закончился в молчании…

Наутро Сергей решил, что погорячился. «В конце концов шапка как шапка, – подумал он. – Лена могла купить ее в том же магазине, что и шубу. Но так говорить о моей работе… Эх, ничего она не понимает, ничего!»

Поколебавшись, Сергей достал шапку, снова примерил ее перед заркалом в передней, и на этот раз она понравилась ему еще больше. «Раз куплена, буду носить», – решил он.

В ту ночь Клим Привалов неожиданно узнал об очень странных и непонятных фактах. Они стали известны ему при обстоятельствах необычных, волнующих, от девушки, о которой он одно время долго и упорно мечтал, а потом заставил себя забыть. Правда, эти факты были настолько туманные, что делиться с кем-нибудь возникшей тревогой было бессмысленно, но подумать над всем этим, крепко подумать стоило.

Если бы полгода назад кто-нибудь сказал Климу Привалову, что он станет командиром «особой группы» и будет очень доволен этим обстоятельством, то Клим только усмехнулся бы или ответил пренебрежительно: «Нужно мне больно! Что, у меня своих дел мало?»

Клим был человеком конкретного мышления, любил видеть и осязать результаты своего труда. Так было, когда он вытачивал на станке новую деталь или чинил машину и она, мертвая, вдруг оживала под его руками; или когда он вносил свои рационализаторские предложения.

Но реальных, зримых результатов от общественной работы Клим не видел.

Разными путями приходят люди к новым взглядам на жизнь, по-разному открывают они в ней что-то новое для себя, полезное, важное. У Клима, например, все началось с того вечера, когда он впервые участвовал в комсомольском рейде. Неожиданно он почувствовал вкус к этому делу, почувствовал потому, что сразу увидел его реальные результаты, ощутил накал подлинной борьбы. Зло здесь воплощалось в конкретных людях: пьяницах, хулиганах, спекулянтах, ворах, которых задерживали комсомольцы, очищая от них улицы родного города.

Вскоре после этого первого рейда в райкоме комсомола родилась мысль создать «особую группу» бригадмильцев из комсомольцев меховой фабрики и во главе ее поставить Клима Привалова.

Надо сказать, что взялся он за новое дело добросовестно, основательно, как брался и за всякое другое, которое попадало в его руки.

Придирчиво отобрал Клим людей, и каждый из двадцати, кто был зачислен наконец в состав «особой группы», гордился этим.

С тех пор на самые трудные и опасные задания штаб направлял «климовских орлов», как успели прозвать их в районе.

И вот наступил Новый год.

Накануне в клубе фабрики состоялся молодежный вечер. За порядком наблюдала теперь «особая группа», дисциплинированная, боевая и дружная, незаметно ставшая надежной опорой и активным ядром всей комсомольской организации фабрики.

В самый разгар вечера Клима разыскал Борька Сорокин, член «особой».

– Там посторонние к нам просятся, – деловито сообщил он. – Пропустить?

– Кто такие?

– Да Гришка Карасевич с приятелями. Между прочим, сильно перебравшие. – Борька выразительно щелкнул себя по горлу.

Карасевич уже месяца два как уволился с фабрики.

– Сейчас разберемся, – спокойно ответил Клим.

Внизу, в вестибюле, около входных дверей толпился народ, слышались чьи-то пьяные выкрики.

Спускаясь по лестнице, Клим неожиданно увидел Лидочку. Давно уже Клим не видел ее такой красивой, в новом шелковом платье, с цветком у пояса. Лидочка стояла на лестнице и, нервно теребя в руках платок, с испугом следила за тем, что происходит внизу.

Заметив Клима, она подбежала к нему и торопливо сказала:

– Клим, не пускай его!

– Это Карасевича-то? Почему?

Он спросил это сухо, отрывисто, с видимым безразличием, хотя давно уже знал, как, впрочем, и многие на фабрике, что произошло у нее с этим парнем.

– Он за мной пришел. Не пускай его, Клим! – в отчаянии проговорила Лидочка.

Что-то дрогнуло в груди у Клима, какая-то теплая, нежная волна на минуту вдруг захлестнула его, и отсвет ее, наверно, мелькнул у него в глазах, потому что Лидочка внезапно потупилась и тихо прибавила:

– Ты только не сердись. Я сейчас правду говорю.

Клим не совсем понял, к чему она это сказала, но сразу уловил что-то необычное, значительное в ее тоне. Лидочка с ним еще никогда так не говорила.

– Разберемся, – коротко ответил он и направился к двери.

– Эгей, Клим! Корешей не узнаешь? Зазнался? – закричал Карасевич, как всегда, франтовато одетый, в лихо сдвинутой на затылок шляпе, раскрасневшийся, с дерзкими, нечистыми глазами.

Клим смерил его неприязненным взглядом.

– Зачем пришел?

– Вопрос! Старых друзей проведать! И девочек знакомых тоже! А ну, пропусти! – толкнул он Борьку Сорокина.

– Пьяных не пропускаем, – медленно отчеканил Клим.

– Что?! – заорал Карасевич. – А ну, мальчики, нажмем!

Дальше произошло неизбежное: «особая группа» вступила в дело.

Когда порядок был восстановлен и Клим, тяжело дыша, направился в зал, к нему подбежала Лидочка.

– Ой, Клим! Я все видела. Он теперь будет ждать меня у выхода. Я боюсь.

Клим усмехнулся.

– Навряд. Ты еще не все видела. А в общем, я провожу тебя, если хочешь.

Лидочка недоверчиво подняла на него глаза.

– Проводишь?

– Угу.

Они вышли из клуба последними.

На пустынной улице никого не было. Ветер неистово раскачивал фонари у них над головой, и вокруг плясали безмолвные фантастические тени. Было холодно и сыро.

Клим не сразу решился взять Лидочку под руку. Первое время шли молча. Потом Лидочка спросила:

– Как ты живешь, Клим?

– По-старому.

– Но ведь ты теперь во всем районе известен!

– Денег за это больше не платят, – как можно пренебрежительнее ответил он.

– Ах, Клим, не в деньгах счастье! – вздохнула Лидочка. – Вот у меня они есть, не жалуюсь, а счастья… его что-то не видно.

– Это смотря как понимать счастье.

– А вот скажи, ты счастлив?

Клим усмехнулся.

– Так сразу и не скажешь.

Помолчали. Клим вынул мятую пачку «Прибоя» и, на минуту освободив руку, на ходу закурил.

– Скажи, Клим, – неуверенно спросила Лидочка, – тебе, небось, много плохого про меня рассказывали, да? Только правду скажи. Рассказывали?

– Угу.

– А ты верил?

Клим пожал плечами.

– Верил, – с горечью сказала Лидочка. – И правильно, что верил… Я плохая… Ой, Клим, какая я плохая! За это и нет мне счастья, одни… одни деньги, чтоб они провалились!

– Ну чего болтаешь! – грубовато оборвал ее Клим.

– Я не болтаю. Просто ночь такая… страшная. Правда, Клим, жутко ночью одному?

– Ты ж не одна.

– Ой, Клим, ничего ты не понимаешь! Клим…

– А?

– Скажи… как людей арестовывают: по ночам, да?

– Каких людей? – удивился Клим.

– Ну, милиция. Всяких там… преступников, – дрогнувшим голосом произнесла Лидочка.

– Ладно тебе, – хмуро ответил Клим. – Тоже придумаешь…

– Нет, ты скажи.

– Зачем? Тебя ж арестовывать никто не собирается.

– А вдруг?

– Слушай, Лид, – не вытерпел Клим, – ты о чем другом говорить можешь?

И тут вдруг Лидочка заплакала, да так горько, безутешно, утирая варежкой слезы, что Клим растерянно остановился.

– Да что с тобой творится? – спросил он.

Но Лидочка вместо ответа уткнулась лицом ему в грудь и заплакала еще сильнее, а Клим неловко гладил ее по голове и не знал, что сказать.

– Ну, чего ты… чего ты?.. – бормотал он.

– Страшно… – сквозь слезы проговорила Лидочка. – Очень… мне… страшно… по ночам… и днем тоже страшно. Не могу я так…

– Ну чего ж тебе страшно, глупая?

– Всю… всю кровь они из меня выпили! – рыдала Лидочка. – Всю… всю…

– Да кто, кто? – с нарастающей тревогой спрашивал Клим.

– Ой, ничего ты, Клим, не знаешь! Я… сначала думала, что легко это… А теперь не могу!.. Деньги их мне руки жгут!.. Ой, пропала я!.. Жизнь моя проклятая!.. – почти истерически выкрикивала Лидочка.

– Ну, вот что, Лид, – сурово сказал наконец Клим. – Будешь толком-то говорить? Будешь или нет?!

– Что?.. Что говорить?.. – опомнилась вдруг Лидочка и так затравленно, с таким отчаянием и страхом взглянула на Клима, что у него невольно сжалось сердце.

Они еще долго бродили в ту ночь по Москве. Но Клим так ничего и не мог добиться от девушки. Ее все время бил какой-то нервный озноб; она то плакала, то начинала с ожесточением, истерически ругать кого-то.

Только один раз у Лидочки вдруг сорвалось с губ имя «Мария».

– У-у, проклятущая!.. Убила бы ее!.. Вместе с этим толстым боровом!.. Ой, убила бы!..

И она снова разрыдалась.

Было уже очень поздно, когда они подошли наконец к ее дому.

На прощание Клим крепко прижал Лидочку к себе и поцеловал в губы. Она на секунду замерла в его объятиях, потом вырвалась и убежала.

На обратном пути Клим пытался заставить себя разобраться во всем том странном, непонятном и тревожном, что услышал только что от Лидочки. Но на губах он все еще ощущал ее влажные, соленые от слез губы, и мысли его путались.

Прежде чем зайти в подъезд, Сенька Долинин окинул взглядом новый корпус Управления милиции. «Да-а, хозяйство! – озабоченно подумал он. – Иди тут его сыщи». Однако он решительно толкнул тяжелую дверь и, поднявшись на несколько ступенек, очутился в просторном вестибюле. В обе стороны уходили коридоры, а прямо перед Сенькой оказалось окошечко бюро пропусков. В глубине вестибюля виднелись будки с телефонами.

Сенька с независимым видом подошел к дежурному милиционеру.

– Мне тут по служебному делу в МУР надо бы позвонить, товарищу Коршунову. Телефончик не подскажете?

Милиционер окинул взглядом щуплую Сенькину фигурку, недоверчиво посмотрел в его лучистые, с лукавыми искорками рыжие глаза, однако взял привычным жестом под козырек и вежливо ответил, что такого сотрудника он не знает, а звонить надо дежурному по МУРу, и указал на телефоны.

Через минуту в кабинете Коршунова раздался звонок. Сергей снял трубку.

– Товарищ Коршунов? Это вам звонит Семен Долинин. Не забыли такого?

– Сенька? – удивился Сергей. – Тебя каким ветром к нам задуло?

– А-а, значит, вспомнили! – удовлетворенно сказал Сенька. – А ветер попутный, хотя и сильный. На море, так сказать, наблюдается волнение. К вам как добраться-то?

– Ты паспорт захватил?

– А как же!

Сенька получил пропуск, с важным видом предъявил его постовому и поднялся в лифте на четвертый этаж. С любопытством озираясь по сторонам, он дошел до указанной в пропуске комнаты и толкнул дверь.

– Ну, входи, входи, – с улыбкой приветствовал его Сергей. – Рассказывай, как она, жизнь-то?

Сенька удобно расположился на диване и закурил.

– Только, чур, протоколов подписывать не буду, – лукаво предупредил он. – И по девяносто пятой не привлекать.