Текст книги "Личный досмотр. Черная моль"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Климу понравились ребята из его пятерки: серьезные, подтянутые и, как видно, не из трусливых. Двое – с соседней фабрики, двое других – студенты. Одного из студентов и назначили старшим. Маршрут их пятерки был сложным: мимо кинотеатра, небольшого ресторана, павильона «Пиво – воды» и дома № 6, славившегося, как их предупредил Фомин, огромным и к тому же проходным двором и необычным скоплением хулиганящих подростков.

Около кино сразу же задержали двух спекулянтов билетами. Один из них оказался совсем мальчиком, который тут же расплакался. Второй – худой, заросший, с опухшим лицом мужчина. Он попробовал было убежать, но один из комсомольцев схватил его за рукав пальто. Тогда другой рукой спекулянт со всего размаха ударил его в грудь, сам же грохнулся на землю и дико завыл, закатив глаза. Комсомольцы столпились вокруг него, не зная, на что решиться: человек показался больным, припадочным.

– Берите его, хлопцы, – спокойно сказал подошедший милиционер. – Симулирует. Знаю я его. Хотите, могу помочь, только пост бросать нежелательно.

– Ну, вот еще! – самолюбиво заметил старший пятерки. – Сами справимся – и, обращаясь к товарищам, прибавил: – Взяли, хлопцы.

Но в этот момент спекулянт вскочил и испустил протяжный вопль. В руке у него блеснуло лезвие бритвы. Собравшиеся вокруг люди шарахнулись в сторону.

– Ой, сейчас убьет!.. Убьет!.. – испуганно закричала какая-то женщина.

Клим стоял ближе других к спекулянту, но тот бросился мимо него на одного из студентов. И тогда Клим, не задумываясь, ударил наотмашь по вытянутой грязной руке хулигана. Ударил, но не рассчитал силы. Спекулянт нелепо завертелся на месте и снова, но уже без всякого умысла, грохнулся на землю, судорожно забился и утих, закатив глаза и дергая небритым острым кадыком.

– Ну, вот и убили! – желчно констатировал какой-то мужчина в пыжиковой шапке и пенсне. – Комсомольцы, называется!

– А что, ждать, пока он тебя убьет? – запальчиво спросила какая-то девушка.

– Гражданин, видно, не успел билетик у него приобрести! – ехидно вставил какой-то паренек и весело объявил, сдернув с головы шапку: – Собираю на похороны этого типа! По первому разряду! Кто сколько может!

Клим смущенно посмотрел на своего старшего. Действительно, получилось как-то нехорошо. Но тот очень хладнокровно повторил свой приказ:

– Взяли, хлопцы. В штабе разберемся.

Клим с отвращением поспешно сгреб обмякшее, мерзко пахнущее потом и винным перегаром тело и без всякого усилия понес его сквозь расступившуюся толпу. За ним последовали остальные комсомольцы и притихший испуганный мальчишка с размазанными по лицу слезами.

– Эх, господи, пропадай моя телега! – гнусаво объявил вдруг «убитый», открыв глаза и вполне осмысленно, с откровенной злобой, косясь на Клима.

– Телега ничего, подходящая, – откликнулся все тот же паренек, объявивший о похоронах. – Сбежать не даст. С богом, православный!

Кругом смеялись люди.

Через полчаса патруль уже снова шел по своему маршруту. Около кино было спокойно, и комсомольцы двинулись дальше, оживленно обсуждая свое первое боевое крещение. Наперебой вспоминали, как в отчаянии рыдал мальчишка-спекулянт, умоляя не сообщать о нем в школу и не вызывать отца, как, освободившись из железных объятий Клима, вновь обнаглел «убитый» и с воем метался по комнате, не давая себя фотографировать.

Молчал один лишь Клим. Гадливость и злость переполняли его при мысли о происшедшем.

Патруль миновал ресторан, потом павильон «Пиво – воды» и, наконец, печально знаменитый дом № 6. Повсюду было тихо. Вскоре повернули обратно.

Шел четвертый час их дежурства, время приближалось к двенадцати. Прохожих на улице становилось все меньше. Комсомольцы в четвертый, и последний уже, раз шли по своему маршруту. Все изрядно устали. Откуда-то появилась уверенность, что больше уже ничего не случится и рейд, по существу, можно считать законченным.

Мимо них по опустевшей улице медленно проехало такси; зеленый фонарик ярко горел под ветровым стеклом.

Неожиданно со стороны ресторана донесся истошный, пьяный окрик:

– Эй, извозчик!

Комсомольцы невольно ускорили шаг.

– Последний аккорд! – усмехнулся один из студентов. – Так сказать, под занавес.

Тем временем около ресторана разыгрывался скандал. Какой-то изрядно подвыпивший парень в модном пальто и сдвинутой на затылок шляпе лез в драку с шофером такси, который отказывался везти пьяную компанию за город. Две девицы испуганно жались друг к другу и неуверенно хихикали. Второй парень, выпивший, как видно, еще больше, чем его собутыльник, и по этой причине лишенный возможности активно вмешаться в развертывавшиеся события, привалился к плечу одной из девиц и возбужденно гудел:

– Дай ему, Ромка!.. Ну, дай ты ж ему р-р-раза!..

Из-за стеклянной двери ресторанного подъезда с любопытством наблюдал за скандалом швейцар. По его удовлетворенному виду можно было понять, что он считал свою задачу выполненной: пьяные были удалены с вверенного его попечению «объекта», и теперь он вполне заслуженно мог насладиться созерцанием дальнейшего хода событий.

Подоспевшие комсомольцы не раздумывая и уже вполне уверенно вмешались в инцидент. При их появлении девушки поспешно потянули в сторону стоявшего возле них парня, и тот, как видно, перетрусив, послушно двинулся вслед за ними.

Но второй парень с воинственным видом обернулся к подошедшим и злобно проговорил:

– Что, все на одного, сволочи?

И тут Клим с удивлением узнал в пьяном работника охраны со своей фабрики Перепелкина.

Ростислава Перепелкина Клим знал хорошо, тот уже полгода работал на фабрике. Поступил он туда, как ни странно, на самую низкооплачиваемую должность: вахтером. На этом посту он проявил, однако, высокую бдительность: глазастый, беспокойный, сметливый, он задержал в проходной работницу, пытавшуюся вынести шкурку краденого каракуля. Вслед за тем Перепелкин выступил на общефабричном собрании с громовой речью и очень искренне, просто яростно обрушился на воровку. После этого его назначили начальником второго караула, то есть, по существу, одним из двух помощников начальника охраны. Перепелкин стал популярным человеком на фабрике, членом комитета комсомола. Ему прощали даже излишнюю франтоватость в одежде и хвастливую болтливость. И вот сейчас Клим вдруг столкнулся с ним при таких неожиданных обстоятельствах. Судя по состоянию, в котором он находился, Перепелкин мог наделать много глупостей, и Клим решил прийти ему на помощь: все-таки свой, фабричный парень.

Клим вышел вперед, спокойно подошел к ощетинившемуся, готовому полезть в драку Перепелкину и положил ему руку на плечо.

– Узнаешь?

– П-п-привалов?! – изумленно пробормотал Перепелкин. – К-клим!..

– Он самый. Так что особо не шуми. – И, обращаясь к товарищам, Клим прибавил: – Я его знаю, с нашей фабрики парень.

– Ну и добре, – согласился старший пятерки. – Тогда вот что. Вы, Привалов, ведите его в штаб, а мы закончим обход. Я думаю, всем возвращаться из-за него нет смысла. Как полагаете, товарищи?

– Не убежит? – спросил кто-то из комсомольцев.

– Это от Клима-то? – откликнулся второй. – И потом он же на ногах еле стоит.

И вот они пошли по темным, безлюдным улицам – Клим и рядом пошатывающийся, все так же со сдвинутой на затылок шляпой Перепелкин.

Некоторое время оба молчали. Потом Перепелкин неуверенно спросил:

– Куда ведешь-то?

Клим коротко объяснил.

– И, выходит дело, фотографировать будут, на фабрику сообщат?

– А как же?

Помолчали.

– Клим, а Клим, – понизив голос, снова заговорил Перепелкин. – Ты уж меня, брат, отпусти! Невозможно мне такое стерпеть. Авторитет подорву, понимаешь?

– Ничего. Выправишь потом.

– Слушай, Клим, – лихорадочно зашептал Перепелкин. – Ну, хочешь, я тебе денег отвалю? А?

Клим прищурился и сухо спросил:

– Это сколько же ты, к примеру, отвалишь?

– Ну, хочешь четыре сотни? А? Ну, пять, а?

– Месячную зарплату? – насмешливо осведомился Клим.

– А леший с ней, с зарплатой! – азартно махнул рукой Перепелкин. – Ты говори: согласен?

– Не дури, понял? Не дури! – строго сказал Клим.

– Не хочешь, выходит. Ну, гляди, не пожалел бы! – неожиданно меняя тон, с угрозой произнес Перепелкин.

– Милый, ты что, меня на испуг хочешь взять? – усмехнулся Клим. – Чудно даже.

– Как бы потом чудно не вышло. Как с одним человеком недавно.

– Что же это с ним вышло такое?

– А то, что был человек и нет человека.

Клим невольно насторожился. На ум пришло странное исчезновение кладовщика Климашина с их фабрики.

– Ты это про кого толкуешь?

– Сам знаешь, про кого! – все тем же загадочным и угрожающим тоном ответил Перепелкин. – Лучше со мной не связывайся, понял?

Клим резко остановился и угрюмо окинул с ног до головы Перепелкина.

– Вот что, паря, – тихо сказал он. – Ты чего это несешь? Выкладывай до конца.

– А ты кто такой, чтоб я тебе все выкладывал?

– Ну?.. – угрожающе произнес Клим.

Но тут худое, вытянутое вперед, какое-то рыбье лицо Перепелкина с большими прозрачными глазами внезапно исказилось в жалкой гримасе, длинные, тонкие губы задрожали, и он упавшим голосом произнес:

– Прости, Клим! Это я сдуру все, ей-богу! Сам не знаю, чего плету. Просто страшно мне. Пойми, Клим, страшно позора ждать! Ведь первый раз это со мной. Приятель сбил. Напился. Вот и нес сейчас черт те что…

Клим взглянул в его глаза, полные слез, и внезапно ощутил, что злость уходит, осталось только неприятное чувство досады на себя самого за то, что мог хоть на минуту принять всерьез эту пьяную болтовню.

– Пойми, Клим, – все так же жалобно ныл Перепелкин, – если такое случится, не переживу я это! Ой, господи! – Он схватился за голову и жалобно застонал. – Позор-то какой! И отца опозорил! Память его светлую. Погиб он у меня, Клим, смертью храбрых пал в войну…

При последних словах Перепелкина Климу стало не по себе. Он вдруг вспомнил своего отца, вспомнил горе свое, матери, сестер, что-то защекотало у него в горле, и он смущенно, не глядя на Перепелкина, хрипло бросил:

– Ладно уж. Валяй отсюда. И чтоб больше такого не было. Слыхал?

Перепелкин встрепенулся, обрадованно закивал головой.

– Точно! Слово даю. В жизни никогда не повторится!

Он повернулся было, чтобы уйти, но вдруг на лице его отразилась тревога, и он торопливо прибавил:

– Смотри, Клим, я тебе ничего не говорил, и ты ничего не слышал.

Он быстро зашагал в сторону и скоро исчез за углом. Климу не понравились его последние слова, даже не столько они сами, сколько тон, каким они были сказаны, полный трезвого и жгучего беспокойства. «Баламутный парень, – подумал он, пожав плечами, – сначала несет черт те что, а потом сам же и пугается».

В штабе к сообщению Клима отнеслись неожиданно спокойно.

– Ладно, – махнул рукой секретарь райкома комсомола Кретов. – Раз парень осознал, раскаялся – пусть. В случае чего мы это ему и потом припомним.

Поздно ночью возвращался Клим домой. Из головы не выходил случай с Перепелкиным. И только на углу знакомого переулка мысли неожиданно перескочили на другое. Он вспомнил, что завтра понедельник, с утра на фабрику, вспомнил все дела, которые ждут его там, и среди них новое рационализаторское предложение, которое давно не дает Климу покоя.

Подходя уже к самому делу, Клим решил, что надо будет по этому поводу завтра посоветоваться с Плышевским.

Дома все давно спали. Клим наскоро умылся на кухне, съел, не разогревая, холодную кашу. В квартире было тихо. И только старушка Аннушка, страдавшая бессонницей и отличавшаяся к тому же удивительным слухом, что позволяло ей находиться в курсе дел всех жильцов квартиры, хотя, надо ей отдать справедливость, она никогда не употребляла во зло полученные ею, так сказать, неофициальные сведения, – эта самая Аннушка и приоткрыла дверь своей комнаты, когда Клим, дожевывая на ходу ломоть хлеба, отправился спать.

– Явился, полуночник, – добродушно проворчала она. – Носит тебя нелегкая! Слава тебе, господи, живой вернулся! – И с нескрываемым любопытством спросила: – Знакомых-то кого пьяненьким приметил?

Клим отрицательно мотнул головой и вдруг опять вспомнил Перепелкина.

Сняв в коридоре ботинки, Клим осторожно проскользнул в свою комнату. Очень довольный, что ни мать, ни сестры даже не шелохнулись, когда заскрипела под ним кровать, он невольно подумал: «Ишь, набегались! А ведь воскресенье, могли бы, поди, и отдохнуть». Климу вдруг стало почему-то грустно, с этим настроением он через секунду и уснул.

Рабочий день у Клима начался с неприятного разговора, который завела с ним начальник раскройного цеха Мария Павловна Жерехова.

Это была полная, грубоватая и самоуверенная женщина, работавшая на фабрике уже не первый год, в прошлом лучшая раскройщица-скорнячка, бригадир ударной комсомольской бригады. На должность начальника цеха ее выдвинули сравнительно недавно, как одну из лучших производственниц. Однако в первое время работа у нее не ладилась, цех не выходил из прорыва. Работницы простаивали, теряя заработок, и Жерехова, «снизу» и «сверху» осыпаемая упреками и взысканиями, пришла в отчаяние, похудела и изнервничалась. И только совсем недавно, каких-нибудь два-три месяца назад, положение дел в цехе неожиданно и резко изменилось. Цех быстро выдвинулся в число передовых и стал перевыполнять план. Вот тогда-то и появилась в Жереховой та грубоватая самоуверенность, сквозь которую время от времени вдруг прорывалась почти истерическая раздражительность в отношениях с людьми, и это тем более возмущало всех окружающих, что они знали Жерехову прежде совсем другой: скромной, уравновешенной и душевной.

В этот день Жерехова обрушилась на Клима, как только он появился в ее цехе. Если признаться честно, то особого дела у Клима там не было, он наполовину придумал себе его, придумал только для того, чтобы лишний раз увидеть работавшую там молоденькую закройщицу Лидочку Голубкову, хотя и знал, что на успех ему рассчитывать нечего: успехом у Лидочки пользовался совсем другой человек.

Это была тоненькая черноволосая девушка с большими карими, то очень грустными, то вызывающе-озорными глазами, в которых временами вдруг появлялось какое-то горькое и злое недоумение. Вот таким именно взглядом она и встречала всегда Клима. И все-таки он приходил, пришел и на этот раз.

Он переступил порог и окинул взглядом громадный, освещенный лампами дневного света цех, вдоль которого с легким гудением ползла бесконечная лента конвейера. По сторонам от конвейера разместились девушки-закройщицы в черных халатах и пестрых косынках. Клим сразу нашел среди них Лидочку. Девушка сидела за своим столиком около конвейера и, наложив на очередную шкурку то одно, то другое из лекал, ловкими, заученными движениями вырезала острым ножом детали будущей шапки, потом полный комплект их складывала горкой на конвейер.

Клим еще раздумывал, подойти к Лидочке или нет, как на него обрушилась Жерехова.

– Долго я буду цапаться с вашим начальником?! Опять с утра конвейер стоял! Черта лысого я буду молчать! – кричала она, истерично блестя глазами. – Набрали сопляков-слесаришек! Вам бы только за моими девками бегать! А план – так я! Все я!

Несколько работниц с сочувственными улыбками оглянулись на Клима. Только Лидочка, которая тоже, конечно, все слышала, не подняла головы, и на этот раз Клим был благодарен ей за это.

Он покраснел.

– Я Засухина искал! – сердито буркнул он. – А конвейером вашим не занимаюсь.

Клим повернулся и торопливо вышел из цеха. «Бешеная баба какая-то!» – подумал он.

Только после обеда Климу удалось забежать к Плышевскому. Тот быстро схватил идею его предложения о двухигольной машине. Протерев замшевой тряпочкой очки, он внимательно изучил эскизы, потом как-то особенно пристально посмотрел на Клима и внушительно произнес:

– Ваше предложение, Привалов, безусловно, дельное. У вас неплохо работает голова. Будете вести себя скромно, не задевать других, и с моей помощью многого добьетесь.

«О чем это он?» – невольно насторожился Клим, но промолчал.

– Вчера в комсомольском рейде, говорят, участвовали? – неожиданно спросил Плышевский.

– Пришлось.

– И Перепелкина с нашей фабрики в нетрезвом виде задержали?

«Сообщили все-таки из райкома», – мелькнуло у Клима.

– Было дело, – коротко ответил он.

– Сильно пьян был?

– Крепко.

– Конечно, дрался, ругался, черт знает что молол?

– Да нет, ничего.

– Очень это неприятно для репутации фабрики, – поморщился Плышевский, но в тоне его Климу почудилось удовлетворение.

Впрочем, этот короткий разговор вскоре забылся. Клим вышел от главного инженера довольный, уверенный, что новое его предложение обязательно будет осуществлено.

Вечером Клим, как обычно, сидел на скамейке с Сенькой Долининым и, покуривая, неторопливо и скупо рассказывал другу о событиях вчерашнего вечера.

– Хе, Аника-воин! – насмешливо заметил Сенька. – Значит, так по уху ему и звезданул?

– Не по уху, а по руке.

– Ну и зря. Надо было сразу по мозгам бить. Враз прочистил бы! – со вкусом произнес Сенька. – Эх, меня рядом не было! – И снова спросил: – А уж потом, значит, этого Перепелкина встретили?

– Угу.

Помолчали. Сенька что-то напряженно соображал.

– Слышь, Клим, – многозначительно сказал он наконец, – я так полагаю, он тебе насчет денег лепил всерьез. Понял? И угрожал – тоже. Пьяный, пьяный, а потом сообразил, что лишнее сболтнул, ну и давай темнить.

– Кто его знает, – с сомнением покачал головой Клим. – Все-таки крепко выпивши был.

– Мало что. А денежки у него водятся. Помяни мое слово! – И, как обычно, Сенька вдруг перескочил на другое. – Интересно знать, сообщали Рыбьей кости из райкома об этом Перепелкине или нет?

– А откуда ж ему тогда знать?

– Мало откуда! – уклончиво ответил Сенька и философским тоном добавил: – Я, брат ты мой, не люблю, когда у людей невесть откуда деньги появляются. Страсть как не люблю! Почему? А потому: непонятно. А я люблю, чтоб во всем ясность была.

– Так уж и во всем? – с добродушной улыбкой спросил Клим.

– Ага! Вот, к примеру, жизнь на Марсе. Растительность там есть, каналы даже построены, лето и зима бывают, атмосфера – и та вроде наблюдается. А человек, спрашиваю, есть? Неизвестно. Потому я эту книжечку отложил, пока во всех вопросах ясности не будет. Понял?

– Все тебе сразу выложи. Больно скор.

– Не скор. Я и потерпеть могу. У меня пока на Марсе дел нет.

– Да ты к чему это завелся? – осведомился Клим.

– А все к тому же. Насчет ясности. И, между прочим, насчет денег. Что Рыбья кость, что этот Перепелкин. Сорят денежки-то. А берут откуда? Увязываешь?

– Пхе! – презрительно усмехнулся Клим. – В огороде бузина, в Киеве дядька.

– Ладно, ладно! Может, тот дядька на этой самой бузине как раз и сидит. Почем ты знаешь?

– Чудишь ты, Сенька!

– А я, между прочим, – заговорщически понизив голос, сообщил Сенька, – про Рыбью кость у Михаила Марковича спрашивал. Так, знаешь, мимоходом вроде.

– Ну и что?

– Это, говорит, богатый клиент. Главный, мол, конструктор авиационного завода, лауреат. Видал, куда загнул?

– Брешет твой Михаил Маркович! Я Олега Георгиевича знаю.

Но Клим вдруг заметил, что прежней уверенности в его суждениях о Плышевском уже не было. Вспомнил он вдруг его странный совет не задевать других, удовлетворенную нотку в голосе, когда Клим сказал, что Перепелкин ничего лишнего не молол, и невольное сомнение закралось в душу. Частичка Сенькиной убежденности, как видно, передалась и ему.

– Ты бы узнал в райкоме или там в милиции своей, что ли, – наседал Сенька, – сообщали на фабрику про Перепелкина или как?

– Время будет, так узнаю.

Но про себя Клим твердо решил все досконально выяснить…

На следующий день Клим, мрачный и задумчивый, сидел после работы на скамейке и, куря одну папиросу за другой, с нетерпением поджидал Сеньку. Тот вскоре появился.

– Что соколик, невесел? – осведомился он. – Что буйную головушку повесил? – И тут же восторженно сообщил: – Я, между прочим, знаешь, какую мировую книженцию достал? Во! – Он показал небольшую книжку, обернутую в газету. – Кассирша наша дала. На одну ночь. Про шпионов… – Он вдруг внимательно посмотрел на Клима. – Ты чего это?

– Был в райкоме. Был у Фомина. Никто на фабрику про Перепелкина не сообщал, понял?

Сенька на секунду оторопел. Потом, как бы боясь, что ослышался, переспросил:

– Не сообщал?

– Говорят тебе, что нет!

– Вот видал? – торжественно произнес Сенька и повертел пальцем около лба. – Тут у меня еще, оказывается, кое-что варит. Это дело надо как следует теперь обмозговать.

– Выходит, что так. Только бы ошибки не вышло. Чтобы, значит, зря людей не марать.

– Будьте спокойны. Дело, Клим, и правда серьезное. Давай мозговать.

Друзья сосредоточенно задымили папиросами. В темном дворе было по-прежнему тихо и безлюдно.