Текст книги "Личный досмотр. Черная моль"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Да с Леной все, – хмуро ответил Гаранин. – У нее, видишь ли, премьера в театре прошла, румынской пьесы. Ну, посол прием устроил. Под утро вернулась. И вообще, машины, цветы, вечерние платья и поклонники, конечно. Все это, между прочим, на нервы мужу действует. Вчера до утра ее дожидался. Ну, и того, поссорились.

– Да, – покачал головой Саша. – А ты говоришь, жениться. Вот такая попадется – наплачешься.

– Лена – человек правильный, – убежденно произнес Костя. – Ничего лишнего себе не позволит. Но уж такая специфика.

– Не зарекайся, – с необычной для него серьезностью возразил Саша. – Специфика опасная.

К Сергею вошел Воронцов с папкой бумаг.

– Толковал с Горюновым? – спросил его Сергей.

– Второй день с ним лясы точим. Про бабушек и дедушек еще получается, а как до дела – ни слова. Озлоблен очень.

– Так. Ну, покажи характеристики.

Воронцов иронически усмехнулся, ни слова не говоря, вынул из папки несколько бумаг и разложил.

Первая характеристика, выданная Горюнову для представления в школу рабочей молодежи, была трехмесячной давности: «Комсомолец Горюнов Н. за время работы на меховой фабрике производственные задания выполнял, принимал участие в общественной жизни, повышал свой идейно-политический уровень, проявил себя как чуткий и отзывчивый товарищ, комсомольских взысканий не имеет, членские взносы платит аккуратно».

Вторая характеристика, написанная уже для милиции, была диаметрально противоположной. Там были те же штампованные фразы, но все глаголы шли уже с частицей «не». Комсомолец Горюнов, оказывается, «не участвовал», «не проявил себя», «не повышал» и «не выполнял», он даже «не платил членские взносы».

Это был законченный образец бюрократической отрицательной характеристики.

– Дипломаты, политики, – ядовито заметил Воронцов. – Знают, куда что писать. Раз в милицию, – значит, нашкодил. Катай отрицательную. В школу, – значит, «повышать» хочет, катай положительную.

Сергей, помолчав, еще раз внимательно прочитал характеристики.

– Копии пошлем в райком. Там разберутся и кому надо всыплют, – решил он.

Третья характеристика была из комитета комсомола фабрики, где раньше работал Горюнов.

Секретарь комитета писал: «Коля Горюнов был хороший и честный парень. У него было много товарищей. Успевал хорошо работать и заниматься спортом. Много читал художественной литературы. Дружил он с работницей нашей фабрики Клавой Смирновой; это девушка прямая и принципиальная. Мы все гордились его спортивными достижениями. Но я замечал за Николаем, что он вспыльчив и немного тщеславен. Однако в этом смысле на него хорошее влияние оказывали Клава и его самые близкие друзья, комсомольцы Владимир Соколов, Александр Махлин, Алексей Сиротин. Я с ним тоже дружил. Но на этих его отрицательных качествах сыграли деятели из ДСО „Пламя“. Переманили к себе, вырвали из нашего коллектива. И мы ничего не смогли поделать. Я считаю, что в этом наша большая вина перед Николаем и вообще перед комсомолом. А Николай окончательно зазнался и от нас отвернулся. Данная характеристика обсуждалась на комитете. Секретарь С. Владимиров».

Дочитав до конца, Сергей посмотрел на Воронцова.

– Ну, а про это что скажешь?

– А что сказать? – пожал плечами Воронцов. – Нормально. Так и надо писать.

– Эх, все бы так нормально писали! – вздохнул Сергей. – А главное, действовали бы как надо. Нам бы работы живо поубавилось. Ну, что там еще?

Воронцов придвинул ему последнюю из бумаг.

– Из этого самого спортобщества.

– «Товарищ Горюнов Н. В., 1932 года рождения, являлся членом секции по классической борьбе ДСО „Пламя“, – прочел Сергей. – Показал себя вполне дисциплинированным, на занятия являлся без пропусков и опозданий. Горюнов был явно растущим, перспективным и результативным спортсменом. В аморальных поступках замечен не был. После травмы правой руки из списков секции в сентябре с. г. исключен. Председатель ДСО В. Огарков».

– Результативный, перспективный! – с негодованием повторил Сергей, отшвыривая бумагу. – Какие словечки понабрали! А где они были, когда с человеком горе стряслось? Кончилась «перспектива» – кончился для них и человек. Исключили из списков. Рекорды им подавай!

– А тем временем у Горюнова другая перспектива появилась, – прибавил Воронцов.

– Звони в тюрьму, – приказал Сергей. – Попробуем еще раз с ним потолковать.

Небритый, хмурый Горюнов, заложив руки за спину, сутулясь, вошел в кабинет. Плотно сжатые губы нервно подергивались, на бледном, осунувшемся лице блестели глубоко запавшие глаза.

– Неважный у тебя вид, Коля, – сочувственно сказал Сергей. – Переживаешь?

– Небось в МУР угодил, а не в санаторий, – с вызовом ответил Горюнов. – А переживать мне нечего. Убийство решили привесить? А я никого не убивал!

– Знаю.

В злобном взгляде Горюнова мелькнуло что-то новое. Сергей не успел разобрать: то ли недоверие, то ли сумасшедшая надежда на ошибку.

– А раз знаете, то чего же невинных людей хватаете?

– Чудак, – усмехнулся Сергей. – Да ведь научно доказано, что ты был там в момент убийства. Научно, понимаешь? Но стрелял не ты, это я знаю. Эх, Коля! Дорогой это был выстрел, очень дорогой. Ты даже сам его цены не знаешь. И по многим он пришелся, не только по Климашину.

– Ладно загадки-то загадывать. Не маленький. А на науку вашу я плевал.

– Не маленький, а дурной, – заметил Воронцов.

– Обзывайте, пожалуйста. Можете… Я теперь в вашей власти.

– Ну, ты мучеником-то себя не выставляй. Пока что мы с тобой мучаемся. А скажи, Николай, – продолжал Сергей, – ты когда руку сломал?

– Руку? Двенадцатого июля.

– С того времени с борьбой, значит, все, распростился? И с ДСО тоже?

– Ясное дело. Никому калека не нужен.

– Калека? Скажешь тоже, – улыбнулся Сергей.

– Это кто на бухгалтера решил идти, тому, может, здоровая рука и ни к чему, – угрюмо, с глухой тоской ответил Горюнов. – А кто на спортсмена…

– И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь!

– Другой жизни у меня нет, – тихо произнес Горюнов. – Вся там была, там и осталась.

– Ты сколько в больнице-то пробыл?

– Два месяца.

– Проведывал кто с фабрики или из ДСО?

– На кой я им сдался, проведывать. Я для них стал ноль без палочки. Отставной козы барабанщик.

– А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили?

– Пока нужен был, пока места да призы брал, – губы его задрожали, – а как из больницы вышел, пришел в спортклуб – все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! – вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы.

Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать.

Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки.

Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал:

– Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи?

Горюнов, опустив голову, упрямо молчал.

– Не хотел, – продолжал Сергей. – Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь?

– Ну и что с того? – глухо спросил Горюнов, не поднимая головы.

– Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, – улыбнулся Сергей. – Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя?

– Не было у него злобы, – почти равнодушно ответил Горюнов.

– Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли?

– Может, за меня, а может, и за других. – И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. – Все. Больше ни слова не скажу.

– А то, что сказал, в протокол запишем?

– Для протокола я ничего не сказал!

– Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра – другого.

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

– Это – ваше дело. Я друга не выдам.

– Не друг он тебе, – спокойно возразил Сергей. – Настоящие друзья тебе – Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их?

Горюнов молчал.

– Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали.

Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении, с которым он ловил каждое слово.

Сергей кончил читать.

– Верно написано или врут?

– Верно, – сквозь зубы процедил Горюнов.

– Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. – Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: – Хочешь увидеть их?

Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал:

– Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Чего в душу лезешь? – Тяжело дыша, он наконец смолк.

– Да-а, – протянул Сергей. – Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все-таки подумай.

Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил:

– Завтра кто меня потрошить станет?

– А с кем бы ты сам хотел говорить?

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

– С вами.

В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»?

Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, – это косвенного подтверждения, что человек тот – шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения.

Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение.

Итак, три машины – дело, казалось бы, несложное. Но круг теперь сузился, и вероятность, что преступник находится внутри его, так возросла, что Саша Лобанов, несмотря на свою кажущуюся беззаботность, решил никому не перепоручать проверку водителей.

Одна из машин принадлежала частному лицу, композитору Зернину; у него работал один водитель. Вторая машина была такси, а третья обслуживала строительный трест; на каждой из них работало по два водителя, посменно.

Лобанов решил собрать обо всех пяти водителях сначала самые общие сведения, чтобы сразу, по каким-нибудь очевидным обстоятельствам сделать первый отсев. Так оно и получилось. Шофер композитора оказался пожилым, многосемейным человеком с больным сердцем и явно не требовал дальнейшей проверки. Сразу же отпал и один из водителей в тресте – тоже пожилой человек, старый член партии. С обоими водителями такси следовало бы, пожалуй, разобраться повнимательнее, если бы не одно обстоятельство, которое сразу же насторожило Лобанова. Дело в том, что когда он пришел в отдел кадров треста за личными делами водителей, ему выложили только одну папку.

– А второй водитель? – спросил Саша.

– А второго нет, – ответили ему. – Спирин недели две как уволился. По собственному желанию.

Часа через два-три после расспросов и бесед Лобанову стало ясно, что это внезапное увольнение ничем объяснить нельзя.

Заведующий гаражом сказал о Спирине так:

– Водитель классный. Правда, зашибает сильно, пьет то есть. Однако за рулем всегда, как стеклышко.

– А приятели у него здесь имеются?

– Таких нет. Сильно замкнут был. Но на Доске почета висел.

В отделе кадров Лобанов взял фотографию Спирина и выписал его адрес. Но дома у Спирина ждала новая неудача.

– Дней десять как уехал, – сообщили соседи. – А куда, не знаем, не говорил.

В тот же день перед соседкой Горюнова выложили несколько фотографий.

– Нет ли среди них того, кто зашел за Николаем? – спросили ее.

Женщина долго рассматривала карточки, потом, вздохнув, ответила:

– Не знаю, милые. Я его только один разок видела, да и то мельком, в коридоре. Еще скажу на кого, да зря. Избави бог.

Положение осложнилось.

Одновременно с проверкой обоих водителей такси начался тщательный сбор сведений о Спирине. Этим занялось все отделение Коршунова.

Один за другим были опрошены работники гаража. Но никто не мог сообщить о Спирине что-либо определенное.

И только на третий день непрерывной работы неожиданно появилась первая зацепка.

Шестнадцатилетний слесарь гаража Паша Глаголев очень сердито сказал Лобанову и Козину:

– Я в порядке бдительности давно интересуюсь этим типом. Теперь понятно, почему он исчез: вы его спугнули. А еще МУР называется!

Лобанов пришел в восторг от этих слов.

– Ха, частный сыскной агент! Гениальный одиночка! Шерлок Холмс! Браво! Так ты нас, дураков, просвети.

Паша рассердился еще больше.

– Смешно, да? А я, к вашему сведению, давно уже готовлюсь на сыщика. Все книги о них прочел. И тренируюсь целый год.

– Как же ты тренируешься? – улыбнувшись, спросил Лобанов.

– Если будете смеяться, ничего не скажу, – сухо ответил Паша.

– Ну, ладно. Больше не буду, – как можно серьезнее сказал Лобанов. – Давай выкладывай. Сначала насчет Спирина.

– Пожалуйста, – солидно начал Паша. – Однажды я пил с ним водку.

– Водку? – строго спросил Козин.

– Это я в первый раз, – покраснел Паша. – Обстановка потребовала. Я, знаете, самую малость выпил. А Спирин в дым надрызгался. Сам бледный стал, а глаза кровью налились. И тут он мне вдруг сказал, что все думают, будто он Спирин, а он Золотой. Я сразу догадался: кличка. А потом за город пригласил. Я, конечно, согласился.

– Ох, парень! – не на шутку встревожился Лобанов. – С огнем ты играл!

– Это не игра была, – строго возразил Паша. – Но только на другой день он раздумал. Видно, не очень доверял еще. А потом я одного его приятеля засек. Он однажды к нам в гараж пришел. Спирин назвал его «Колясь». А о чем говорили, узнать не удалось. Маскировка у меня еще хромает, и слух не развит, – вздохнул Паша. – Зато среди тысячи этого Коляся узнаю.

Лобанов достал несколько фотографий.

– А ну, попробуй узнай!

Паша бегло посмотрел на фотографии и, указав на одну из них, уверенно сказал:

– Этот.

– Ну и молодец же ты, Паша! – восхитился Лобанов. – Хороший у тебя глаз. И чутье хорошее. Только мой тебе совет: в таких делах частной практикой не занимайся. Для этого бригадмил есть. Самая подходящая школа для будущего сыщика. А подрастешь, иди к нам.

Паша Глаголев узнал на фотографии Горюнова. Цепь замкнулась.

По кличке и фотографии в МУРе вспомнили Спирина. Года два назад он «проходил» по одному крупному групповому делу, но за недостатком улик был оправдан. Дело это «подняли», изучили, и по нему удалось установить прошлые связи Спирина в воровской среде. По ним и начался следующий «тур» розысков.

За неделю около десятка людей было вызвано под разными предлогами в МУР и умело допрошено, к другим сотрудники сами явились на дом, о третьих только осторожно собрали сведения.

В результате по отрывочным, порой совсем, казалось бы, незначительным данным и отдельным намекам удалось установить, что Спирин скрывается у одного приятеля, на улицу выходит редко, не расстается с пистолетом и настроен чрезвычайно злобно.

Вопрос теперь заключался только в одном: как его взять. Этому и было посвящено специальное совещание у Зотова, на котором присутствовал и комиссар Силантьев.

– Операцию эту надо продумать во всех деталях, товарищи, – предупредил Силантьев. – Преступник опасный. Вооружен. И, не задумываясь, пустит это оружие в ход. А нам нельзя допустить не только жертв, но и стрельбы, паники. Ведь кругом население. Наблюдение за Спириным ведете? – обернулся он к Гаранину.

– Круглосуточно, товарищ комиссар.

– Где бывает?

– Только поздно вечером заходит в пивную. Оттуда – прямо домой. Правда, рука все время в кармане. На всем пути непрерывно оглядывается. Никого к себе близко на улице не подпустит. Стрельбу готов открыть в любую минуту.

– Днем хоть раз выходил?

– Нет, товарищ комиссар, ни разу.

– Так. Интересно. Какие же будут предложения, товарищи?

– Пока что ясно одно, – заметил Зотов. – Ночью в квартире его брать нельзя. В комнату никого не пустит. Начнет стрелять.

– А если в пивной? – спросил Сергей.

– Не годится, – покачал головой Силантьев. – Много народу кругом. И он, конечно, не один там бывает. Свалка начнется. Нет, его надо брать, когда он один и меньше всего ждет опасности.

– Но когда это бывает?.. – вздохнул Лобанов.

Силантьев оглядел присутствующих и хитро усмехнулся.

– Давайте-ка учтем психологию и нервы преступника, – предложил он.

Все насторожились, догадавшись по тону Силантьева, что у него уже созрел какой-то план.

– Жизнь преступника на свободе, – издалека начал Силантьев, – можно сравнить с положением затравленного волка. Он все время находится в страшном напряжении, когда нервы натянуты до предела. Ибо он каждую секунду ждет нападения, ждет опасности. В каждом встречном он ищет врага или жертву, которая тоже может обернуться врагом. Преступники нигде и никогда не знают покоя. И вот в таком состоянии у любого из них бывают моменты невольного торможения внимания. Измотанные нервы требуют хотя бы минутного отдыха. Преступник при этом цепляется за возникшую вдруг иллюзию относительной безопасности. Вот такую минуту нам и надо подстеречь.

– Например, ночью, когда он один, – предположил Гаранин.

– Нет, – покачал головой Зотов. – Ночью он спит только одним глазом. И в темноте его обступают самые страшные мысли.

– Верно, – подтвердил Силантьев. – Очень верно. Ему нужны не ночная, пустынная улица или душная квартира, где бьет по нервам каждый посторонний шорох, а свет, солнце и толпа людей вокруг. Вот куда его потянет рано или поздно, вот где родится у него эта самая иллюзия. Поэтому план, который я хочу предложить, совсем другой. Его реализовать поручим двоим: Гаранину и Коршунову.

Все переглянулись: выбор людей говорил за многое.

– Не скрою, товарищи, план очень рискованный, – продолжал Силантьев, – но в данном случае единственно возможный.

Одно из воскресений выдалось на редкость хорошим: день был солнечный, теплый, почти весенний. Так бывает теперь в Москве. Вдруг среди зимы, в декабре или январе, выглянет яркое, веселое солнце, застучит капель, растает снег на мостовых, и кажется, что набухли и вот-вот распустятся почки на деревьях сквера. В такой день, особенно если он падает на воскресенье, москвичи спешат из натопленных, душных квартир на воздух.

И в этот воскресный день прохожие переполнили широкие тротуары улицы Горького, подолгу останавливаясь возле сверкающих витрин магазинов.

В толпе, двигавшейся от Охотного ряда к площади Пушкина, шел, жмурясь от солнца, худощавый, бледный человек с красными, воспаленными веками, одетый в поношенное драповое пальто и шапку-ушанку. Правую руку он держал в кармане.

Выйдя из метро у Охотного ряда, человек опасливо осмотрелся, затем неторопливо перешел мостовую и двинулся вверх по улице Горького. Бурлившая вокруг многоголосая толпа заметно успокаивала его. Несколько раз, правда, он, вспомнив о чем-то, вдруг весь напрягался, глаза его холодно и враждебно начинали приглядываться к окружающим, потом он резко поворачивался, будто стараясь поймать на себе чей-то упорный, сверлящий взгляд. Иногда он останавливался около зеркальной витрины и внимательно разглядывал отражавшуюся в ней улицу.

Но все было спокойно вокруг; на худощавого человека, как ему казалось, никто не обращал внимания, и на лице у него время от времени появлялось выражение покоя.

По другой стороне улицы под руку с миловидной девушкой в меховой шубке и кокетливой шапочке шел Саша Лобанов. Он рассказывал ей что-то веселое, и девушка от души смеялась. Между тем они оба не спускали глаз со Спирина. Видели они и сотрудников, двигавшихся вслед за ним и впереди него. Преступника «вели» надежно, ни одно его движение, ни одна уловка не могли остаться незамеченными.

Когда Спирин переходил площадь напротив Моссовета, далеко внизу, у Охотного ряда, появилась серенькая «Победа» – такси. На заднем сиденье ее находились Гаранин и Коршунов. Оба напряженно и молча курили.

Водитель свернул на улицу Горького и резко сбавил ход. Напротив Центрального телеграфа и затем у Моссовета машина даже остановилась, и пассажиры с видимым любопытством прильнули к боковому стеклу: ничего особенного, просто приезжие взяли такси, чтобы полюбоваться столицей. Так решил бы любой прохожий. Он, конечно, не мог заметить, что трогалась машина каждый раз лишь после того, как водитель получал сигнал по маленькой рации, укрепленной перед ним на щитке.

Спирин между тем уже поравнялся с «елисеевским» гастрономом, постоял около одной из витрин, а затем неожиданно шмыгнул в широко распахнутые двери магазина.

Очутившись в торговом зале, он подошел к прилавку и, сделав вид, что разглядывает рыбную гастрономию, бросил опасливый взгляд через головы продавцов на широкое окно витрины. Однако на улице, среди прохожих, он не заметил ничего подозрительного. Ни один человек ни на той, ни на этой стороне не остановился, не стал оглядываться, как бывает, когда теряют вдруг в толпе кого-то. Спирин удовлетворенно усмехнулся и, не вынимая правой руки из кармана, направился в глубь зала.

Через несколько минут сотрудники вновь «приняли» Спирина, но уже у боковой двери магазина, в переулке. Секунду поколебавшись, он медленно вышел опять на улицу Горького и двинулся дальше, к площади Пушкина.

Когда Спирин задержался на углу, пережидая поток машин, ринувшихся в этот момент через площадь со стороны бульвара, Саша Лобанов и его спутница вышли из кондитерского магазина и, перейдя улицу, очутились рядом со Спириным. К ним поодиночке начали подтягиваться и другие сотрудники: приближался решающий момент операции.

Пользуясь минутной остановкой, Воронцов зашел в пустой подъезд соседнего дома и, выпустив из-под пальто короткую антенну, связался с машиной-такси, в это время медленно двигавшейся мимо ресторана «Астория».

Через минуту постовой перекрыл светофор, и поток машин и пешеходов полился через площадь уже со стороны улицы Горького.

Спирин, не торопясь, тоже пересек мостовую и поравнялся со сквером. Всю дорогу он шел, держась не правой, а левой стороны тротуара. Такая уж у него была привычка: он предпочитал встречаться с глазами прохожих, чем видеть их спины и подставлять свою под взгляды идущих сзади.

Вот и сейчас, проходя мимо памятника Пушкину, он держался самого края тротуара, не вынимая правой руки из кармана и по привычке ловя на себе встречные взгляды прохожих.

Внезапно где-то совсем рядом с ним раздался удивленный девичий возглас:

– Смотрите, смотрите! Что это они делают?

Спирин, приостановившись, невольно оглянулся и увидел, как двое парней вскарабкались на постамент памятника и старались положить букетик мимоз к самым ногам бронзового изваяния поэта.

В этот момент серая «Победа» на полном ходу пересекла площадь и затормозила около тротуара, как раз в том месте, где стоял Спирин. Задняя дверца ее мгновенно открылась, и Спирин вдруг почувствовал, как чьи-то крепкие руки схватили его с двух сторон, а правая рука его, вывернутая точным приемом, вылетела из кармана. Секунда – и он, чуть не лишившись чувств от нестерпимой боли в плечах, был втиснут в машину. Взревел на полных оборотах мотор, и «Победа», сорвавшись с места, устремилась вперед на желтый глаз светофора.

Все произошло так быстро, что прохожие, стоявшие рядом со Спириным, могли только заметить, что человеку неожиданно подали машину и он, довольно, правда, неуклюже, влез в нее с помощью двух приятелей. И никто, конечно, не мог подумать, что у этого человека в тот момент буквально трещали кости.

И уж тем более никто из прохожих не мог себе и представить, что в то время среди них находились люди, которые должны были в случае какой-нибудь заминки своей грудью прикрыть их от возможного выстрела, и что среди этих людей была и та самая синеглазая девушка в меховой шубке, которая своим возгласом подала сигнал к началу опасной операции и отвлекла на миг внимание преступника.

Девушку эту звали Нина Афанасьева, и ей только совсем недавно было присвоено звание младшего лейтенанта милиции.

Когда оглушенный Спирин наконец пришел в себя, машина уже подъезжала к узорчатым воротам в узеньком переулке близ Петровки.

А еще через пять минут Гаранин и Коршунов, оба возбужденные и усталые, входили в кабинет Зотова.

– Порядок, Иван Васильевич, – доложил Гаранин. – Спирин взят.

Зотов грузно поднялся из-за стола и молча по очереди обнял обоих. Сейчас даже он не мог скрыть волнения, в котором провел все это утро.

– Он не будет отвечать ни на один вопрос, ручаюсь! – убежденно сказал на следующий день Сергей Гаранину.

– Да, – покачал головой Костя. – Трудно с ним будет. Но в конце концов, конечно, припрем уликами. Все-таки и его следы там были, и машина его, и пуля, которой убит Климашин, из его пистолета.

– Все равно он говорить ничего не будет, – настаивал Сергей. – И Горюнов сейчас не будет. А нам надо кое-что уточнить. Например, почему они с Горюновым скрылись, как раз когда мы начали работу? Точно кто-то их предупредил. Или из-за чего все-таки они убили Климашина, вернее, Спирин убил?

– Ну, хорошо, – с легкой досадой в голосе произнес Костя. – Что ты предлагаешь? Спирин, по-твоему, говорить не будет. Горюнов не будет. Что же делать?

Сергей озабоченно вздохнул.

– Вот я всю ночь и не спал. Все думал: что делать?

– Это ты еще со вчерашнего вечера стал задумываться, – усмехнулся Костя. – Вчера, как от вас ушли, Катя мне по дороге и говорит: «Что это с Сергеем? Все где-то мыслями витает». Не мог же я ей сказать, что ты мыслями в тюрьме витаешь! И Лена тебя за дело пилила.

– При чем тут Лена? – досадливо отмахнулся Сергей. – Что она понимает?

– А ей и понимать нечего. Ей хочется, чтобы муж хоть раз в неделю о ней думал, а не о делах.

Лицо Сергея помрачнело.

– Ну, об этом я тебе как-нибудь особо скажу, что ей хочется.

– Не дури, – строго произнес Костя. – Лучше скажи, что у тебя в результате ночных раздумий появилось.

– Появилось что? – Сергей загадочно усмехнулся. – План один появился.

– Ну и выкладывай.

– Пожалуйста. Для начала учтем психологию и нервы преступников, – важно начал Сергей.

Костя рассмеялся.

– Ты что, под комиссара работаешь?

– Верно, – не выдержал и тоже засмеялся Сергей. – Учусь.

– Ну-ну, интересно!

– Так вот, – с увлечением продолжал Сергей, – сначала обрати внимание на Спирина. Мрачный, неразговорчивый, упрямый и властный человек. Верно? Эти его качества – мой первый козырь. Теперь Горюнов. Это птенец. Ты сам видел: он нервный, легко возбудимый, очень недоверчивый ко всем. Сейчас он в полном смятении, не знает, что думать, на что решиться. Вот это мой второй козырь.

– Что-то не пойму, куда ты клонишь, – заметил Костя. – Очную ставку хочешь сделать, что ли?

– Какая там очная ставка! План вот какой.

Сергей продолжал говорить с прежней горячностью. Когда он кончил. Костя удивленно посмотрел на него и недоверчиво спросил:

– А ты, брат, не того? Не рехнулся? Это же – нарушение всех правил.

– Не беда. Важен результат.

– А ты в нем уверен? Я лично не очень.

– А я почти уверен.

– Вот видишь, «почти».

– Да ведь без риска нельзя. Это же и комиссар говорил, помнишь? План, говорит, рискованный.

– Но он еще сказал, что другого выхода нет. А здесь, может, и есть.

– «Может»! А может, и нет?

– Ну, знаешь что? – решил наконец Костя. – Пошли к Зотову. Как он скажет.

Зотов внимательно выслушал обоих, потом долго молчал, перекладывая карандаши на столе.

– М-да. Признаться, мне это дело нравится. Но давайте подойдем с другой стороны. Что будет, если твой план не удастся? – обернулся он к Сергею.

– Да ничего не будет, – поспешно ответил тот. – Просто следствие тогда пойдет обычным путем. Спирин так и не узнает, чем мы располагаем.

Зотов снова помолчал, затем снял трубку и позвонил Силантьеву.

К концу дня вопрос был окончательно решен, и Коршунов приступил к реализации своего необычного плана.

В тот же вечер Сергей вызвал Горюнова. Допрос был коротким. Сергей на этот раз держался сухо и официально.

– Значит, отказываетесь давать показания насчет убийства Климашина? – спросил он. – Как знаете. Только имейте в виду: Спирин арестован, и он не так глуп, чтобы вести себя, как вы. Да еще при таких уликах. Смотрите не прогадайте. Ведь суд всегда учитывает чистосердечное раскаяние и первые признания. А вы можете с этим опоздать.

Горюнов нервно закусил губу, но продолжал молчать. Его увели.

Проходя в сопровождении конвоя по двору Управления милиции. Горюнов лихорадочно старался собраться с мыслями, понять, почему Коршунов вел себя сегодня так необычно. Спирина взяли! Неужели он все расскажет? Что тогда будет? Нет, этого не может быть. А почему? Ведь он и сам давно бы все рассказал, если бы не боялся Спирина. А тому кого бояться? Его, Горюнова? Уж кого-кого, а его-то Спирин не боится. И вообще в таком деле своя рубашка ближе к телу. А может, Коршунов врет, что Спирина взяли? Разве его возьмешь, да еще с пистолетом? Конечно, врет! И все-таки зачем, ну, зачем он только пошел на это дело? Вот теперь-то уже кончена его жизнь, все кончено, по-настоящему…

Когда вошли в здание тюрьмы, дежурный спросил у конвойного:

– Этот из пятнадцатой камеры?

– Так точно.

– Ведите в другую. В пятнадцатой дезинфекцию начали. Ну, в седьмую, что ли…

Занятый своими мыслями, Горюнов не обратил внимания на этот короткий разговор. Да и не все ли равно, куда его поведут?

В небольшой полутемной, очень чистой камере находился еще один арестованный.

Когда ввели Горюнова, он спал, укрывшись с головой одеялом, но при звуке открываемой двери приподнялся.

Ни на кого не глядя, Горюнов прошел к свободной койке и, повалившись на нее, уткнулся лицом в подушку.

Неожиданно над ним раздался чей-то голос:

– Колясь, ты?

Горюнов повернулся и от изумления в первый момент не мог произнести ни слова. Перед ним стоял Спирин.

– Вот это фартово! – продолжал тот. – Перепутали и сунули тебя сюда. Теперь живем!

Но в голосе его не чувствовалось никакой радости, говорил он снисходительно и насмешливо.

Горюнов наконец пришел в себя.

– Здорово! Вот здорово! – захлебываясь, прошептал он. – Что теперь делать будем?

– Меня слушай. Уж я теперь выскочу. Ну, и ты со мной, конечно. Давно замели?

– Неделю как сижу. Ничего им не рассказывал.

– Так. Теперь о чем будут спрашивать, все мне передавай. Понял?

– Ага. А ты мне. Ладно?

– Известное дело. Я уж тебя научу, что им лепить. Держись за меня.