Текст книги "Новая Земля"

Автор книги: Ариф Алиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

На холоде кофе быстро остывал. Обезьян вылил остатки на землю, щелкнул пальцами, потребовал повторить. В чайнике не осталось кипятка, и Толя Слесарь получил пендаль от охранника и побежал наливать воду.

Несколько членов совета ушли греться в барак, остальные кемарили у стола, забавлялись с женщинами, играли в настольный хоккей.

Обезьян обнял жену, поцеловал в губы и что-то сказал ей, показал пальцем на 2-й барак, засмеялся.

2-й барак так и недостроили, рамы не вставили, заложили оконные проемы камнями, а вместо двери натянули полог, сшитый из нескольких кусков упаковочной пленки. Зато вокруг 2-го барака построили каменную стену с неширокими воротами, а у ворот – сколоченная из сандвич-панелей башня с гнездом наверху и лестницей, подобие караульной вышки. В гнезде стоял охранник, над головой у него висело на проволоке несколько десятков пустых консервных банок – тревожная сигнализация.

Двор перед бараком разделили каменными стенками на 4 сектора, но внутренние стенки были невысокими, они лишь обозначали пределы, которые запрещалось переступать.

Я смотрел на чужую жизнь, и мне было интересно. Еще вчера я думал, что не хочу видеть людей, и злился на Сипу, когда он болтал, чесался, рожи корчил и червей выплевывал. Я мечтал остаться один, но вот увидел бывших полосатых, таких же, как я, убийц и негодяев, и захотелось узнать, чем они живут и почему до сих пор живут, поговорить, поспорить, удивиться, выругаться. Мне захотелось сидеть за столом и пить кофе, или играть в настольный хоккей, или даже охранником стоять за спиной у Обезьяна. Еще больше захотелось проткнуть Обезьяна острогой и Лешу Паштета проткнуть. И Гогу Звягинцева, возможно, пока что я его не видел. Человек – общественное животное и любопытное. Я оказался таким же слабым, как и все, я скучал без стада.

Сипа уткнулся в камень. Он не смотрел на 2-й барак, ему было страшно.

В секторах гуляли колонисты, в каждом человек по 25, ходили назад-вперед, разворачивались, головами вертели, смотрели на вышку. Куртки у них были замызганные и рваные. И лица худые, черные от морозного ветра и грязи. Я узнал Моряка, Махова и парня со шрамом – того, который убил одноглазого.

– Николай, чем они провинились?

– Куртки у них красные.

– Ну и что?

– Потише, Иван Георгиевич, услышат.

– Прибой шумит, не услышат.

И точно ведь, колонисты 2-го барака были в красных куртках и штанах, а Обезьян, члены совета, колонисты 1-го барака, охранники – все одеты в синее. И не подумаешь, что это так важно. Сам-то я был в синем. И Сипа тоже.

– Николай, а мы с тобой в синем.

– Переодеть недолго.

Из 1-го барака вышел Гога Звягинцев, подошел к Обезьяну, тот посмотрел на часы, допил кофе.

Гога Звягинцев пощелкал пальцами – дал знак охраннику на вышке.

Охранник потряс баночной гирляндой.

Колонисты 2-го барака знали, что если охранник потянулся к проволоке и посмотрел в сторону 1-го барака, то будет трясти банками, но все равно вздрогнули от грохота, некоторые вскрикнули даже.

– Закончить прогулку! 4-й сектор на месте, остальные – приготовились к игре!

К вышке подошли Обезьян, Гога Звягинцев и несколько охранников. Обезьян и Гога Звягинцев забрались наверх.

– Приветствую вас, господа!

Я думал, вразнобой отзовутся или промолчат, а они дружным хором:

– Здравия желаем, господин начальник колонии!

– Готовы к игре?

– Да, господин начальник колонии!

Обезьян поднял руку.

И тихо, только прибой и голый человек на бочке кричит безумный:

– Последний – мертвый, господа!

Колонисты 4-го сектора остались стоять, а остальные 3 сектора побежали. Я никогда не видел такого страшного бега. Это и не бег был, а драка на бегу. Люди хватали друг друга за куртки и за волосы, сбивали с ног, толкались, пинались, размахивали кулаками и орали так громко, что, если бы мы с Сипой сейчас заорали, нас никто бы не услышал.

Какой-то доходяга резво стартовал, но его оттерли к внутренней стенке, ударили по голове, он упал. О него спотыкались, падали возле, топтали.

– Мухой срыгнули, твари! – орал Гога Звягинцев. – Последний – мертвый!

Колонисты скопились возле полога, они торопились зайти в барак. Никто не хотел быть последним, никто не хотел умирать.

– Последний – мертвый! Такой у нас порядок, господа!

Полог сорвали, почти все колонисты сумели протолкнуться в барак, но драка продолжалась и внутри, в тамбуре.

Колонисты 4-го сектора не вмешивались, ждали, кто окажется последним. Среди тех, кто ждал, был парень со шрамом.

– Шрам! – окликнул его Гога Звягинцев и сбросил веревку.

Шрам привязал к веревке ведро, и Гога Звягинцев поднял ведро на вышку.

Доходяге сломали ноги. Он полз к бараку, но снаружи уже никого не было.

Колонисты 4-го сектора смотрели на доходягу как на кусок мяса. И по их лицам я понял, что это мясо им не очень нравится.

Вот почему Сипа мне задал задачу про миссионеров и людоедов. Вот почему не хотел ничего рассказывать про 2-й барак. Он прав. Лучше вернуться и спокойно умереть на Краю Моего Мира. Мне расхотелось жить в стаде. Я не хочу пить кофе, играть в хоккей, охранником не хочу стоять на вышке. Я даже пастухом быть не хочу. Будьте вы все прокляты, люди.

Драка в тамбуре прекратилась.

Доходяга вполз на порог, но его пнули, постарались попасть по голове, и попали, он приподнялся на локтях и упал, повернул окровавленное лицо к солнцу, в последний раз посмотрел на небо.

Шрам скрестил руки над головой: дело сделано.

– Господин начальник, разрешите прирезать, он сейчас сдохнет!

Обезьян кивнул Гоге Звягинцеву, тот положил в ведро нож и опустил в сектор.

Колонисты приподняли доходягу, подставили ведро. Шрам перерезал горло – умело, кровь не брызгала, а лилась ровной струей.

Мне надоело смотреть. Я помог Сипе подняться, и мы спустились к окраине лагеря.

Мы обошли большой валун, вышли к большому кострищу. Здесь ветра не было совсем, природа расположила валуны уютным полукругом.

Сипа понюхал воздух:

– Шашлычками пахнет.

Он сделал несколько шагов, и новый запах заставил его скривиться:

– И падалью.

Я наклонился к кострищу. Толстый слой угольного шлака был еще теплым. Мы поворошили шлак, расстегнули куртки, пустили к телу тепло.

Повсюду были разбросаны обглоданные кости, челюсти, расколотые черепа. В отдельную кучу свалены скальпы, вываренная в котле кожа, челюсти. И высоким штабелем были сложены угольные брикеты.

– Это кухня. Они не сразу придут. Сначала тело разделают, потом замаринуют, посолят, посуду подготовят для супа, воды нальют. Сюда повара приходят, остальных из 2-го барака не выпускают. Обед ближе к вечеру.

Я подошел к штабелю. Мешков не нашел, только большой пластиковый пакет и еще один, поменьше и ручки рваные. Зря мы не взяли с собой мешки.

Я набил пакеты. А поднять не смог, тяжело.

– Помогай. Берем и уходим.

– Давай полежим минуту, Иван Георгиевич.

Я прислонился спиной к нагретому солнцем и костром валуну, тепло притянуло.

– Пойдем, а то и нас поджарят.

– Пойдем. Ну, встали и ушли.

Но мы не ушли.

– Не спать, Николай. Досчитаем до 50 – и подъем.

– Да, Иван Георгиевич, нам спать нельзя. Досчитаем до 100 – и на холод.

Я изо всех сил старался не заснуть, взял на ладонь горячий уголек, но сон был сильнее боли. Я закрыл глаза, безвольной щекой почувствовал теплый камень.

Прошло всего несколько секунд, или мне так показалось.

Я услышал близкие шаги, открыл глаза.

Сипа охнул, встал на четвереньки, быстро перебирая руками и ногами, добрался до валуна, полез зачем-то на него и – оглянулся.

– Иван Георгиевич, вставай!

Я не мог встать. Тело ослабло. Или заболел. Как понять, от холода дрожу или знобит.

– Не слышишь, Иван Георгиевич?

Я слышал, но встать не мог.

Сипа спрыгнул с валуна, пошел прочь.

И вернулся.

– Иван Георгиевич, просыпайся, я прошу тебя, я не хочу умирать.

К кострищу в сопровождении охранников пришли Шрам и еще 2 повара 4-го сектора. Они принесли котлы, миски, дубину мясо мягчить и молоток кости ломать, крючки для вытаскивания костного мозга, соль, ведро с кровью и пустое и труп доходяги, без одежды уже, руки и ноги связаны, на трубу подвесили и принесли.

Сипа ошибся, повара не стали разделывать труп во дворе, а принесли на кухню.

– Шире шаг, твари!

Повара положили труп и – увидели у валуна меня и Сипу. Шрам первым обрадовался. Он подошел, сбил с ног. Сипа ткнул его острогой, но промазал. Мы оба очень устали, и тепло разморило. Подоспевшие повара свалили Сипу, ударили по голове дубиной. И мне досталось по уху. И связали нас.

Охранники стояли в стороне. Оба туповатые, не знали, что им делать.

– Куртки синие.

– Ну и что?

– Из нашего барака.

– Хуй-то, наши сюда не ходят.

– Надо посмотреть, кто такие.

– И дальше?

– Ты дубового не включай. Как я могу сказать, что дальше, если я не знаю, кто они такие?

– Ну, пойди и посмотри.

– Ну и пойду, – И поварам: – Прекратить! 10 шагов назад, твари!

Повара и Шрам отошли.

Охранники схватили нас за волосы, вгляделись в лица.

– Вот этот – Сипа. Второго не узнаю.

– За Сипу 5 банок тушенки премия. А за этого сколько?

– Как я могу сказать, сколько за него банок, если я не знаю, кто это?

– Ты старший, ты должен знать.

– Короче, обоих тащим к Обезьяну.

– Тяжело, позови кого-нибудь.

– Чего тебе тяжело?

Старший охранник пнул меня:

– Вставай.

– Не встанет он. И Сипа в отключке. Крикни на вышку.

Подошел Шрам, поклонился.

– Отдайте их нам, господа охранники.

– Заткнись, людоед хуев. Десять шагов назад отошел!

– Виноват, господа охранники.

Повара сложили горкой брикеты, сунули под них растопку, укрепили подставки для котлов. Шрам перевернул труп поудобнее, подрезал шею, лоб, снял скальп.

В глазах у меня бесновались кровавые крабы.

Но нет, я не сейчас умру.

И скальп Шрам снял не с меня, а с трупа, на его голом красном черепе – блеск разожженного костра.

Шрам распоряжался приготовлениями, распределял обязанности:

– Башар, притуши костер, пепел летит. Евген, разделываем, не стоим.

Евген подержал ноги, а Шрам надрезал кожу от паха к левому бедру на пупок, отогнул, подрезал жир на животе, еще дважды взмахнул ножом – и вывалил в ведро внутренности.

Башар высыпал в котел специи.

Старший охранник крикнул, чтоб кого-нибудь прислали в помощь. Охранник на вышке потряс банками. Долго тряс. Скучно ему стоять целый день, а тут развлечение.

На помощь пришли Якут и еще колонист в синей куртке. Взялись, поволокли к Обезьяну.

– Господин начальник колонии, разрешите обратиться? Старший наряда охраны Саша Краснодеревщик.

– Докладывайте, Саша.

– На территории кухни 2-го барака обнаружены колонист Сипа и неизвестный. Сипа оказал сопротивление.

Саша Краснодеревщик показал острогу.

– Вот этим тыкал.

И показал, как Сипа ткнул Шрама.

– Вот так.

Обезьян достал из коробки несколько флаконов с одеколоном, зубами сорвал дозаторы и разлил по кружкам – себе, членам совета и старшему наряда.

– За поимку опасного преступника наряд награждается говяжьей тушенкой в количестве 5 банок. Благодарю за службу!

– Служу колонии «Новая Земля»!

– Предлагаю выпить за Константина Викторовича! – заорал Гога Звягинцев.

За Обезьяна выпили стоя.

– Кого мы поймали, господа? Мы поймали колониста Кожинова по кличке Сипа, разыскиваемого за воровство продуктов. Мы думали, он сдох, а он себе друга нашел. Кто этот друг? Какую имеет репутацию? Чем прославился?

Старший наряда понятия не имел:

– Не знаю, господин начальник колонии. Прикажете пытать?

А Якут меня узнал, фамилию вспомнил. И вступился:

– Это Жилин. Давай к нам оттащу, подлечим его.

Обезьян улыбнулся Якуту:

– Тебя спрашивали, косоглазый? Еще рот откроешь без разрешения, зубами подавишься.

Гога Звягинцев перевернул Сипу лицом к солнцу.

– Попался, крыса.

Сипа был без сознания. Члены совета начали его пинать, но он ничего не чувствовал, поэтому недолго пинали.

Обезьян наклонился ко мне, взял за волосы, посмотрел в глаза.

– Жилин, да. Ушел от общества и жил дикарем. 2,5 месяца продержался. Опасный человек, хитрый. Ты за что сидел?

Я не хотел отвечать.

– За что он сидел, кто знает?

– За убийство, – сказал Гога Звягинцев.

Обезьяну были нужны подробности.

– Все за убийство, за что еще пыжей паяют? Но одни люди подчиняются порядку, живут по законам общества, а другие уходят. Кто он такой? Кто-нибудь может сказать, кто он такой?!

И Гога Звягинцев:

– Я слышал, как он отзывался в продоле. На нем 6 убитых.

– А на тебе 8. Но я тебе в глаза смотрю, у тебя очко сжимается от страха, а он… у него не сжимается.

Я закрыл глаза, но Обезьян ударил по лицу, заставил смотреть.

– Какие ему статьи навешали?

– Обычные, как всем: 105-я, с особой жестокостью, 150-я, 161-я. Но вроде он 107-ю тоже называл.

– В состоянии сильного душевного волнения? Убивал, значит, и волновался. У меня такой статьи нет, но я тоже волнуюсь, когда убиваю. А кто не волнуется, хотя бы слегка? – И Саше Краснодеревщику приказ: – Во 2-ю категорию его. Какой сектор сегодня обедает?

– 4-й, господин начальник колонии, – подсказал старший наряда.

– Ну, тогда определи его в 3-й. Пускай пару деньков голодным побегает. Я правильно рассуждаю?

– Так точно, господин начальник колонии!

Саша Краснодеревщик схватил меня за волосы, но Якут его оттолкнул.

– Ты, Обезьян, совсем оборзел. Жилина за что?

Обезьян обернулся к членам совета:

– Что скажете, господа?

– Смирно встал, шапку снял!

Но Якут не снял шапку.

– Мы с ним по этапу ехали вместе. И на корабле он с нами в одной клетке сидел. И дрался. Храбрый парень.

Обезьян пнул Сипу.

– Он тоже дрался. И Моряк дрался. Ну и что? Это было в нашей прежней жизни, в темнице, когда мы еще не обрели свободу и не сняли оков. А после что они для общества сделали? Для порядка в нашем новом доме?

– Якут, тебе сказали, шапку сними, – нудил Гога Звягинцев. – Я шапку снимаю перед господином начальником колонии, а он не снимает. Нагните его раком, урода.

– Так мы никогда порядка не добьемся. – И членам совета: – Чего уставились? Сами хотите побегать?

Члены совета набросились на Якута, Гога Звягинцев ударил его камнем по голове, он упал, его попинали, как только что пинали Сипу, связали руки. Обезьян поставил ногу ему на грудь, надавил, хрустнули ребра, изо рта потекла кровь.

– От диссидентов будем избавляться. Члены совета не против?

– Нет, господин начальник колонии. Справедливое решение, Константин Викторович.

– Итак, колонист 1-й категории Якут… Как его фамилия?

Члены совета фамилии не знали.

– Якут, как твоя фамилия?

Якут не стал отвечать или не мог.

– За неуважение к начальнику колонии и членам совета колонии переводится во 2-ю категорию. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

– А Сипу куда, Константин Викторович?

– Леша! – окликнул Обезьян Лешу Паштета. – Тебе экземпляр нужен?

Леша Паштет не обернулся, он был занят голым человеком на бочке.

– Нет пока.

И хорошо, что не обернулся. А вдруг меня бы узнал, я не знаю, что бы он сделал. Но догадываюсь.

– Всех в 3-й сектор!

Охранники приоткрыли ворота. Меня, Сипу и Якута втолкнули во двор.

– Дежурный! Раздевай их.

Колонист с повязкой на рукаве поспешил через пустой двор к воротам. Он стащил с меня сапоги, куртку расстегнул, штаны снял. И перекинул синее через ворота. Потом он схватил меня за ноги и поволок к бараку.

Внутри было темно и тепло, даже жарко. Меня положили на шконку, и я уснул.

17

Проснулся в поту. Темнота непривычная. Какое-то время вспоминал, где я и что со мной, почему вокруг люди, и свистит на печке вскипевший чайник, и пахнет блевотиной, бомжовским потом и мочой. Я в тюрьме? На этапе? Почему темно?

Вспоминал и не мог вспомнить.

Я сел на шконку. Хотел спросить, где я, но увидел Сипу. Он сидел напротив. Лицо опухло от побоев, глаз затек, не открывается.

– Согрелся, Иван Георгиевич?

И я вспомнил.

– Говорил тебе, лучше на холоде умереть, чем в тепле. В аду мне холодно не будет.

Я кивнул, и от боли в глазах потемнело, вчера здорово меня били, головой лучше не шевелить. И мутило очень.

Подошел Шрам с охапкой одежды.

– Привет, ребята. Мстить будете?

Я на него не злился, зачем мне ему мстить. Человек с ума сошел от голода, я что, не понимаю.

– Нет.

И Сипа тоже его простил.

– Пошел на хуй.

Шрам успокоился, повеселел даже:

– Одевайтесь, прогулка скоро.

Мы оделись в красное. Одежда была грязной, в крови, из дыр наружу торчал синтепух. Но сапоги я надел свои – вчера принесли со двора, поставили у шконки, не украли.

– Готовы побегать?

Сипа знал законы 2-го барака, поэтому спросил:

– Мы в каком секторе?

– В 3-м.

– А обедает какой?

– 1-й. Вставайте, разомнитесь.

Распахнули полог, стало светлее. И воздух посвежел.

И со свежего воздуха – крик:

– 2-й барак, на прогулку выходи!

Колонисты побежали во двор.

Охранник на вышке курил сигарету и орал между затяжками:

– Шевелитесь, каннибалы! По секторам разобрались!

И почему-то глупое:

– Concerto grosso! Presto! Кто не в своем секторе, каннибалы?!

Музыкант, что ли? Или меломан? Или такой же псих, как Моряк?

Мы с Сипой выбрались из барака, я споткнулся на пороге, ступенька была сломана, не упал, но как будто еще раз по уху дубиной.

– Где 3-й сектор?!

Я увидел Якута. Он нам показал, где 3-й сектор. Через минуту мы вместе шагали вперед-назад в отведенном нам пространстве.

– За нарушение сектора – смерть!

А вот и Гога Звягинцев на вышке.

– Шевелитесь! Не останавливаться! Кто остановился – последний! А последний, значит…

Гога Звягинцев сделал паузу, взмахнул рукой, он хотел быть похожим на Обезьяна.

– Мертвый!!! – хором отозвались колонисты.

Ноги отказывались ходить после вчерашних побоев, но останавливаться было нельзя, пришлось подчиняться общему ритму.

– Сегодня жрет 1-й сектор, – сказал Сипа. – Получается, мы будем голодать 3 дня.

Он ошибся, пришлось возразить:

– 2 дня.

– Ну да. Сегодня 1-й сектор, завтра 2-й, послезавтра наш. Дотерпим как-нибудь. Хотя тощий труп на 25 ртов – это смех такой. В лучшем случае 70 килограммов живого веса минус скальп, ногти, челюсти, тазовые кости, говно в кишках – человек на 30 % состоит из того, что даже на бульон не годится.

– Людей есть нельзя. Старинный закон, – сказал Якут. – В старину люди ели людей и жили, как звери, без ума, а когда перестали, ум появился, научились делать ружья, и патроны, и моторы для лодок. Я людей есть не буду.

– Сегодня не будешь, – согласился Сипа. – Никто тебе не даст! И завтра тоже.

Речь у Якута изменилась, он не заикался и слова не забывал, как на этапе и в трюме. Наверное, он вернулся в привычный холодный климат и поэтому выздоровел.

Сипу кто-то толкнул в спину.

– Сипа, придурок, шевели ногами!

Сипу толкнул Махов, он пришаркивал позади и из-за одышки никак не мог примериться, наступал на пятки.

– Сипа, ты ходить умеешь? Или не умеешь?

Сипа прибавил шагу, но Махов не успокаивался, ворчал:

– Вот ты мудаёб! Был колонистом 1-й категории. Меня Обезьян сразу во 2-ю перевел, а чем я хуже тебя? Другой бы радовался. Синие чай пьют, ракушки едят, водоросли, банка тушенки раз в неделю, они в «последний-мертвый» не играют. Мог бы стать членом совета. Они тушенку едят каждый день, одеколон пьют, на резиновых бабах женились, сосутся с ними, беседуют. У Обезьяна жена и дочка. Дочка целка, он ее замуж выдать хочет, но пока не решил, за кого. Мог бы ты на ней жениться.

– Да заткнись ты, силы береги. Целка не целка. Ты хоть помнишь, что это такое? Я не помню. И бабы у них не бабы, а баллоны резиновые. Это психом надо быть, чтоб на баллонах жениться.

На вышку залез Обезьян. Охранник поспешно затушил сигарету, встал смирно.

– Здравствуйте, господа колонисты 2-й категории.

Колонисты ответили хором, старались:

– Здравия желаем, господин начальник колонии!!!

– Проголодались, господа?

– Так точно, господин начальник колонии!!!

– Ну, погуляйте еще минутку. Сегодня обедает 1-й сектор.

– Шевелитесь, каннибалы! Не останавливаться!

Но колонисты замедлили ходьбу, никто не хотел оказаться у дальнего края сектора и потерять драгоценные секунды.

– Зря ты меня из пещеры вытащил, Иван Георгиевич. Лежал бы замороженный, твердый, меня бы лемминги грызли, а я бы ничего не чувствовал, потому что был уже в аду, и придумывал пытки, и дожидался, когда эта маньячины неандертальские ко мне попадут. Я терпеливый, я дождусь.

Колонисты считали секунды, топтались на месте и уже начинали пихаться, прикидывали, откуда и как будут бежать, чтобы быстрее оказаться в бараке. И все смотрели на Обезьяна.

А Сипа про другое думал. И меня отвлекал дурью своей.

– Иван Георгиевич, зачем тянуть? Я им прямо сейчас пытки придумаю. Зацени, Иван Георгиевич. Отрезаем дно у пластиковой бутылки, засовываем Обезьяну в дыхательное горло и кладем несколько скользких многоножек. Они по бутылке аккуратно вползают в горло, Обезьян задыхается, они ползут глубже и глубже, и заползают в легкие на самое дно, и шевелятся там. Вынимаем бутылку, он пытается выкашлять их, а они не выкашливаются, он задыхается от слизи, глаза вываливаются, и кровь течет вместо слез. Иван Георгиевич, знаешь, на кого Обезьян смотрит? На тебя и на меня. А спроси, почему?

– Почему?

– Потому что только я и ты на него не смотрим.

– Нет.

– Нет? С чем ты не согласен, Иван Георгиевич?

– Я не смотрю на Обезьяна. А ты на него смотришь. Иначе откуда ты узнал, что он смотрит на меня и на тебя?

– Убедительно, Иван Георгиевич. Умный ты. А Обезьян дурак, не понимает, с кем связался.

Обезьян и в самом деле смотрел на меня. А я на него не смотрел, я не боялся услышать страшную команду.

– Не буду я ему в дыхательное горло совать многоножек. Лучше я его сожру. Не всего, конечно, другим оставлю. Но прошу позволить мне начать. Хочу начать, пока он целый и живой еще. Глаза посолю и высосу, уши сырыми съем, я хрящиками люблю хрустеть.

И банки затряслись, до чего же звук противный.

– Закончить прогулку! 1-й сектор на месте, остальные приготовились к игре!

– Последний – мертвый, господа!

Колонисты побежали из секторов, устроили свалку возле порога.

– Мухой срыгнули, каннибалы! Последний – мертвый!

Сипа вовсю размахивал кулаками у порога, а я еще не вышел из сектора. Сипа обернулся, чтобы посмотреть, где я, и пропустил сильный удар.

Махов прорвался в тамбур, он задыхался, рычал, укусил кого-то, упал.

Меня откинули в сторону, на межсекторную стенку, я ударился головой и на несколько секунд ослеп от боли, но Сипа успел меня схватить, протащил на порог, втолкнул в тамбур, прижал к стене, а сам схватился за вешалку, не оторвешь. Хотя на дворе оставались еще несколько колонистов, в тамбуре отчаянно дрались, прорывались в барак. И не важно было, кто вошел в барак последним, важно, кто окажется слабее. Кого-то толкнули на печку. Моряка били по голове чайником, кипятком обварили, он упал, но дополз до шконки и, прежде чем потерять сознание, успел в нее вцепиться.

А Махову не повезло. В кровь избитого, его выбросили во двор. Он с разбегу вломился в стоящих в тамбуре колонистов, но его опять выбросили. Он задыхался, никак не мог сделать полный вдох, пинал кого-то по ногам, и его пинали – те, кто в тесноте сумел дотянуться. Он споткнулся о ступеньку и ушиб колено и, смирившись, сел у порога и заплакал, как истеричный ребенок, громко всхлипывая и прихлебывая воздух.

– Кто сегодня проиграл, господа?

– Махов! – крикнули Обезьяну из барака.

Обезьян поднял руку.

– Колонист 2-й категории Махов объявляется мертвым.

Повара 1-го сектора подошли к Махову, сняли с него куртку, стянули сапоги. Он сначала не сопротивлялся, а потом, взвизгнув, оттолкнул повара, и его ударили по голове, пнули, стянули штаны.

В тамбуре было по-прежнему тесно. После драки колонисты уже не спешили внутрь, остались посмотреть на приготовления. Всем было интересно, ведь на месте Махова мог оказаться каждый. Мы с Сипой стояли близко у выхода и видели всё.

Голого Махова положили на спину, связали ему руки и ноги.

– Воды дайте, гадёныши.

Махов задыхался.

– Воды!

У печки, в шаге от выхода стоял бачок с водой. Может быть, кто-то и хотел бы дать смертнику воды, но страшно было выйти из тамбура во двор, никто не знал, как среагирует на это Обезьян, охранники, да и колонисты 1-го сектора вдруг потребуют добавить им на обед еще одного. Если бы я вышел. Обезьян вполне мог устроить колонистам 1-го сектора праздничный обед. Я боялся выйти, да.

– Напиться дайте. Прошу. Пожалуйста. Стакан воды.

Махов заплакал, завыл, заскулил.

Охранник перебросил через ворота обрезок металлической трубы.

– Водички!

Повара продели в петли трубу и на раз-два подняли, как охотники поднимают убитого кабана.

– Подождите!

Сипа подбежал к бачку, схватил первый попавшийся стакан, немытый, с окурками на дне, вытряхнул, налил воды. Стараясь не расплескать, он вышел во двор, поднес Махову стакан, наклонил.

– Пей.

Махов пил, а Сипа наклонял стакан, следил, чтобы удобнее было пить.

Повара ждали. Трубу не осмелились опустить, но и не уходили.

Вода в стакане кончилась. Махов захрипел, он хотел что-то сказать Сипе.

– 1-й сектор, хотите без обеда остаться?

Принесли ведро, перерезали горло.

Сипа вернулся в тамбур, поставил пустой стакан на бачок.

– Что скажешь, Иван Георгиевич?

А что я мог сказать?