Текст книги "Биография, творчество"

Автор книги: Аппиан Александрийский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)

77. Карфагеняне относились с подозрением к сенатскому решению, передавая заложников не на основании твердого соглашения; но так как они находились в такой опасности, то, возлагая надежды на то, что они не уклонятся ни от какого условия, они со всем рвением, предупреждая назначенный срок, повезли своих детей в Сицилию, причем их оплакивали родители и домашние, особенно матери, которые с безумными воплями обнимали детей, хватались за корабли, везущие их, и полководцев, их сопровождавших, бросались к якорям, разрывали снасти, руками обвивали моряков и препятствовали плаванию. Были среди женщин и такие, которые плыли за кораблем далеко в море, проливая слезы и смотря на детей. Находившиеся же на берегу рвали на себе волосы и били себя в грудь, как при жестокой печали; ведь им казалось, что дача заложников это лишь красивое выражение, на деле же это – сдача города, когда эти дети отдаются без какого-либо определенного соглашения. И многие из них среди воплей и это пророчили городу, говоря, что выдача детей нисколько ему не поможет; такова вот была отправка заложников в Карфагене, в Сицилии же консулы, приняв их, переслали в Рим, а карфагенянам сказали, что все остальное, что нужно для окончания войны, они скажут в Утике.

78. Переплыв туда, они стали лагерем – пешие там, где некогда был лагерь Сципиона, а корабли – в гаванях утикийцев. Когда послы из Карфагена прибыли и туда, консулы сперва воссели на высоком трибунале, причем рядом с ними стояли гегемоны157 и хилиархи158, войско же было построено по обеим сторонам длинными рядами в блестящем оружии с высоко поднятыми значками, чтобы по ним послы могли сообразить о многочисленности войска. Когда консулы приказали трубачу дать знак молчания, а глашатай возгласил, чтобы послы карфагенян подошли, их повели между длинными рядами войска, к самому же возвышению они не могли приблизиться: посредине была протянута веревка; консулы приказали им говорить, чего они хотят. Послы стали говорить много разных жалобных слов – и о договорах, бывших у них с римлянами, и о древности самого Карфагена, обширных его размерах и о его силе, его величайшем и продолжительном прошлом господстве на земле и на море. Они сказали, что говорят это не для самовосхваления: в таких несчастьях не время самовосхвалению, "но пусть острота перемены нашего положения будет для вас, о римляне, основанием к благоразумию и умеренности. Ведь самые могущественные – те, которые, жалея пострадавших, основывают свои благие надежды на том, что они ни в чем не погрешают по отношению к судьбе других. И это достойно вас и вашего благочестия, на которое вы Претендуете больше всех людей.

79. Если бы у нас были даже самые немилостивые враги, то довольно несчастий, которые мы потерпели, мы, которые лишены господства и на земле и на море, которые передали вам корабли и не приобретаем других, которые отстранены от охоты на слонов и от приобретения их иным путем, передали и прежде и теперь вам знатных заложников и своевременно платили дань, мы, которые привыкли получать ее от других. И этого было достаточно вашим отцам, с которыми мы воевали; и договор при них был заключен с нами, как с друзьями и союзниками, и клятва, принесенная при этом договоре, равна для обеих сторон. И они нам, с которыми воевали, были после этого верными союзниками; вы же, с которыми мы ни разу даже не вступали в сражение, в нарушении какого пункта этого договора, обвиняя нас, так стремительно постановили начать эту войну и без объявления ее двинулись на нас? Может быть, мы не дали дани? или у нас есть корабли, или вызывающие зависть слоны? или с тех пор мы не были верными по отношению к вам? или мы не заслуживаем жалости, когда у нас так недавно пятьдесят тысяч человек погибли от голода? но мы воевали с Массанассой, слишком многого он захотел; но и это все мы переносили из-за вас. Действуя беспрерывно и беззаконно против нас и против того места, в котором он был вскормлен и воспитан, он отнял у нас землю около Эмпория159; захватив и ее, он пошел за другими, пока не привел в беспорядок наш договор с вами; если это является поводом к этой войне, то мы и тех, которые двинулись против него, чтобы защищаться, приговорили к смерти, и к вам отправили послов, которые оправдывались относительно этого, и других, имевших полномочия решать все по своему усмотрению, чтобы заключить договор на каких хотите условиях. Зачем же нужны корабли, флот и войско против мужей, не только признающих, что они погрешили, но и всецело поручающих себя вам? Что это мы предлагаем не с целью обмануть вас, не скряжничая, готовые потерпеть, чем бы вы нас ни наказали, доказано достаточно ясно. Ведь мы тотчас отослали по вашему требованию знатных детей как заложников, как было приказано постановлением, раньше назначенных тридцати дней. В том же самом постановлении сказано, что если мы передадим вам заложников, вы позволите Карфагену быть свободным и автономным, владеющим тем, что мы имеем".

XII, 80. Так сказали послы. Цензорин, поднявшись, ответил следующее: "Что мне говорить вам, карфагеняне, о причинах войны? Ведь вы отправляли в Рим послов, и они узнали об этих причинах от сената. В том же, что ваши поступки по отношению к нам были лживы, в этом я вас уличу. Ведь в постановлении ясно сказано, и мы вас об этом предупредили в Сицилии, принимая заложников, что остальные решения будут сообщены вам в Утике. Конечно, за быстроту доставки заложников и за выбор их мы вас хвалим; но какая нужда в оружии тем, которые честно хотят жить мирно? Итак, все оружие, сколько бы его у вас ни было, и государственное, и частное, которое каждый из вас имеет, и дротики, и катапульты, передайте нам". Послы на это сказали, что им приходится слушаться, но они не знают, как они будут защищаться от Гасдрубала, которого они приговорили к смерти и который, собрав уже до двадцати тысяч воинов, расположился лагерем у самого Карфагена. Когда консулы сказали, что римляне позаботятся об этом, послы обещали выдать оружие. Вместе с послами были отправлены Корнелий Сципион Назика и Гней Корнелий по прозвищу Испанский ('Ispanw)160; они приняли двести тысяч всякого рода оружия, бесконечное множество стрел и дротиков, до двух тысяч катапульт, выпускающих заостренные стрелы и камни. Это было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам свое оружие; за ними следовали послы и все члены совета старейшин и знатнейшие лица города, и жрецы, и другие выдающиеся лица; они надеялись, что консулы почувствуют к ним или уважение, или сожаление. Введенные со знаками своего достоинства к консулам, они стали перед ними. И вот Цензорин (так как он был более красноречив, чем его сотоварищ по власти), встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец, сказал следующее:

81. "Что касается повиновения, о, карфагеняне, и готовности до сего времени и в отношении заложников и в отношении оружия, мы вас хвалим, но нужно в тяжелых обстоятельствах говорить кратко. Выслушайте с твердостью остальные приказы сената, уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в восьмидесяти стадиях от моря, так как этот город решено срыть до основания". Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать руки к небу и призывали богов как свидетелей совершенного над ними обмана; много горьких поношений высказывалось против римлян или потому, что они уже были готовы умереть, или обезумев, или сознательно раздражая римлян, чтобы вызвать их на оскорбление послов. Они бросались на землю, бились о нее и руками и головами; некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как охваченные безумием. Когда же, наконец, у них прекратился острый приступ отчаяния, наступило долгое и полное печали молчание, и они лежали, как мертвые. Римляне были поражены, и консулы решили терпеливо переносить их речи, как потрясенных таким невероятным приказом, пока у них не пройдет негодование, хорошо зная, что величайшие бедствия сначала толкают безумную храбрость, со временем же дерзость сгибается перед необходимостью. Это испытали тогда и карфагеняне: когда во время молчания сознание их несчастия еще глубже овладело ими, они перестали негодовать; с воплями оплакивали они и себя, и детей, и жен, называя их по именам, и самую родину, обращаясь к ней с жалобами, как к живому человеку. Жрецы громко называли имена святилищ и находящихся в них богов, упрекая и их, словно присутствующих, в своей гибели. И они все так жалобно оплакивали и свою родину и самих себя, что и римляне заплакали вместе с ними.

82. Хотя и консулов охватила жалость при виде превратности человеческой судьбы, но они оставались суровыми, ожидая, пока карфагеняне насытятся своим плачем. Когда же последние прекратили стенания, вновь наступило молчание. И дав себе отчет в том, что их город безоружен и малолюден, что нет у них ни кораблей, ни катапульт, ни стрел, ни мечей, ни людей, способных обороняться, так как недавно еще погибло у них пятьдесят тысяч человек, что у них нет никакого наемного войска, ни друга, ни союзника, ни времени, чтобы их приобрести, что враги держат в своих руках и их детей, и оружие, и страну и осаждают город вооруженные, с кораблями, с пехотой, с машинами и конями, что Массанасса, другой их враг, у них под боком, – они воздержались от шума и дальнейшего выражения негодования, как нисколько не помогающих в несчастьях, и вновь обратились к речам. И Баннон161, которому было прозвище Тигилла (Tig}llaw), самый знатный из всех присутствовавших тогда, попросив разрешения говорить, сказал:

83. "Если есть у нас помимо сказанного еще прежде вам, римляне, право на слово, мы будем говорить не для того, чтобы выставлять свое право (не ко времени несчастным спорить), но чтобы вы узнали, что у вас есть основательный и разумный повод оказать нам милосердие. Ведь мы, властители Ливии и моря в самых широких пределах, воевали с вами за гегемонию; от нее мы отказались при Сципионе, когда передали вам корабли и слонов, которых имели, и взяли обязательство платить вам дань и даем ее своевременно. Во имя богов, которыми тогда клялись, пощадите нас, пощадите клятвы Сципиона, клявшегося, что римляне будут карфагенянам союзниками и друзьями. Нет ничего, в чем бы мы погрешили против этого договора. У нас нет ни кораблей, ни слонов, мы не уклоняемся от взносов дани, но были даже вам союзниками против трех царей162. Пусть не сочтет нужным кто-либо упрекнуть нас, если это раньше мы уже говорили, когда вы требовали оружия, ибо несчастия делают многословными и вместе с тем при молениях нет ничего могущественнее, как ссылка на договор, да и мы не имеем возможности прибегнуть к чему-либо другому, кроме слов, мы, которые всю нашу мощь выдали вам. Таковы прежние условия, поручителем которых, о, римляне, является Сципион. Что же касается настоящих условий, вы, консулы, являетесь для нас и творцами их и свидетелями. Вы потребовали заложников, и мы отвели вам самых лучших. Вы потребовали оружия и получили все, чего даже после осады взятые города добровольно не отдают. Мы верили обычаю и образу действия римлян. Ведь и сенат прислал нам обещание, и вы, требуя заложников, говорили, что разрешите Карфагену быть автономным, если получите их. Если было прибавлено, что остальные ваши приказания будут сообщены потом, не достойно вас было при требовании дать заложников, требовании совершенно ясном, обещать, что город будет автономным, а затем как какую-нибудь прибавку к выдаче заложников потребовать, чтобы сам Карфаген был разрушен. Если вы считаете законным его уничтожить, то каким образом вы оставите его свободным или автономным, как вы говорили?

84. Вот что имели мы сказать и о прежних договорах, и том, который был заключен между нами. Если и этого вы не примете во внимание, то мы перестанем говорить – что остается еще несчастным, – станем плакать и просить. О многом можем мы молить из-за множества бедствий: мы взываем ради города древнего, по воле и благоволению богов воздвигнутого, во имя его славы, достигшей такой высоты, ради его имени, известного по всей земле, ради стольких святилищ, в нем находящихся, и богов, не причинивших вам никакого зла: не лишайте их торжественных служений, шествий и праздников, не лишайте гробницы обычных приношений, так как мертвые ни в чем перед вами не виновны. Если есть у вас жалость даже к нам (а вы говорите, что, жалея нас, вы разрешаете нам переселиться) пощадите государственный алтарь, пощадите площадь, пощадите богиню – хранительницу совета – и все остальное, что еще для живых радостно и ценно. Ведь в самом деле, чего вам еще бояться Карфагена, вам, владеющим и нашими кораблями, и нашим оружием, и вызывающими зависть слонами? А относительно переселения, если кому-либо покажется, что вы предлагаете нам это в утешение, то это – дело невыполнимое, переселиться в глубь материка людям, живущим благодаря морю, бесчисленное количество которых работает на море. Вместо этого мы делаем вам другое предложение, более приемлемое для нас и более славное для вас: город, ни в чем не повинный перед вами, оставьте невредимым, нас же самих, которых вы переселяете, если желаете, убейте. Ведь только так вы покажете, что вы гневаетесь на людей, а не на храмы, богов, могилы и город, ни в чем не виновный.

85. К славе благородства и благочестия стремитесь вы, римляне, во всех делах и в счастливых обстоятельствах показываете свою умеренность; и это вы внушаете всем, кого бы вы ни побеждали. Так вот, ради Зевса и богов, и других, и всех тех, которые еще теперь хранят Карфаген (да никогда они ни вам, ни детям вашим не воздадут злом за понесенные бедствия!), да не нарушите вы вашей собственной доброй славы впервые по отношению к нам, не оскверните вашего доброго имени таким поступком, который и совершить трудно и столь же тяжко о нем слышать; к тому же он будет совершен вами первыми. Ведь много было войн у эллинов и у варваров, много и у вас, о, римляне, против других народов: и никто никогда не разрушал до основания города, протянувшего до битвы руки с просьбой о пощаде и передавшего оружие и детей и согласившегося перенести любое наказание какое только есть у людей. Во имя богов, которыми мы клялись, изменчивости человеческой судьбы и страшнейшей для счастливых Немесиды мы просим вас, чтобы вы сами не накладывали своими руками пятна на свою добродетель, не доводили наши несчастья до неисцелимой гибели, но разрешили, если вы сами не дадите нам владеть своим городом, еще раз послать, по крайней мере, в сенат послов относительно него и молить об этом. Вы видите, что это короткая отсрочка, но в этот короткий промежуток времени она несет нам долгое мучение вследствие неизвестности будущего; вам же равно безопасно будет теперь ли или немного спустя совершить намеченное, но зато вам прибавится слава благочестия и человеколюбия".

86. Это сказал Баннон, но по суровому выражению консулов в течение всей речи было ясно, что они ни в чем не уступят карфагенянам; когда он кончил, Цензорин ответил: "Относительно того, что предписал сенат, зачем нужно много говорить? Он предписал, и должно быть сделано; и мы не можем отложить исполнение того, что уже давно было приказано исполнить. Если бы мы это приказывали вам, как врагам, нужно было бы только сказать и принудить сделать; когда же это делается, о, карфагеняне, ради общей пользы, может быть, отчасти и нашей, но гораздо более вашей, я не откажусь изложить вам и основания этого решения, если вас можно скорее убедить, чем принудить силой. Это море всегда побуждает вас, помнящих о былой вашей власти и силе на нем, поступать несправедливо и от этого ввергает вас в несчастья. Ведь из-за него вы старались захватить Сицилию и потеряли Сицилию; вы переправились в Иберию и потеряли Иберию. И после заключения перемирия вы грабили купцов, особенно наших, и, чтобы скрыть это, топили их, пока, пойманные с поличным, вы не откупились от нас Сардинией. Так и сардов вы потеряли из-за моря, которое как бы создано, чтобы побуждать всех стремиться всегда к большему из-за быстроты в действиях на нем.

87. И афинян оно, когда они предались морскому делу, и чрезвычайно возвеличило и погубило; морские прибыли похожи на купеческие, которые заключают в себе и возвеличение и полную гибель. Вы ведь знаете, что те самые, о которых я только что упомянул, распространив свою власть по Ионийскому морю до Сицилии, не прежде отказались от жажды захвата и наживы, чем потеряли всю свою власть, и гавани и корабли передали врагам, приняли в город чужой гарнизон и сами срыли свои длинные стены; и стали они тогда даже почти что материковыми жителями. И это надолго спасло их. Ведь более устойчива, о, карфагеняне, жизнь на материке в занятиях земледелием, свободная от опасностей. Правда, выгоды там, может быть, меньше, но одновременно доходы от земледелия надежнее и безопаснее, чем от морской торговли. А в целом, мне кажется, город, стоящий на море, является скорее каким-то кораблем, чем землей: он всегда подвержен волнениям в делах и переменам; город же, стоящий в глубине страны, пользуется безопасностью, как находящийся на земле. Поэтому и в древности царские резиденции, как правило, были в центре их стран, и потому-то оказались столь обширными царства мидян, ассирийцев, персов и других.

88. Но я перестану ссылаться на пример царских резиденций, не имеющих к вам никакого отношения; посмотрите на вашу Ливию, сколько городов внутри этой страны живут безопасно. С любым из них вы можете стать соседями, чтобы избавиться от раздражающего вас вида и чтобы не было у вас тягостных воспоминаний о тех несчастиях, которые вы испытываете ныне, когда, смотря на море, лишенное кораблей, вы вспоминаете о множестве кораблей, которые вы имели прежде, и о всей той добыче, которую вы ввозили, и в какие гавани вы гордо вступали и наполняли добычей верфи и склады снастей. О чем напоминают вам внутри ваших стен выстроенные казармы для войск, коней и слонов? О чем напоминают рядом с ними выстроенные склады? Какие чувства пробуждает в вас все это? Что другое, кроме огорчения и страстного желания вернуть потерянное, если когда-нибудь представится к этому возможность? Это вполне человеческое чувство, когда люди, вспоминая о бывшем некогда счастье, надеются, что счастье вернется; лекарство же, исцеляющее наши бедствия, – это забвение, которого нельзя получить, если вы не избавитесь от этого зрелища. И самое явное тому доказательство – то, что вы, часто получавшие прощение и заключавшие договор, постоянно нарушали клятвы. Итак, если еще вы стремитесь к власти и, теряя ее, злобствуете против нас и выжидаете подходящего момента, тогда вам нужен этот город и такие гавани и верфи и эти стены, выстроенные наподобие лагеря. Но зачем мы будем щадить явно уличенных врагов? Если же вы честно отказываетесь от власти, не на словах только, но к в помышлениях, берете себе только то, чем вы владеете в Ливии, и на этом без всяких возражений заключаете с нами договор, ну же, покажите это и на деле, переселившись в глубь Ливии, которой вы владеете, и уйдя от моря, от которого вы отказались.

89. И не притворяйтесь, что вы просите пощадить святилища, алтари, площади и могилы; из всего перечисленного могилы останутся на месте; если вы захотите, то сможете, приходя сюда, приносить умилостивительные жертвы и совершать жертвоприношения в святилищах, являясь сюда. Остальное мы уничтожим. Ведь вы приносите жертвы не верфям, не стенам несете умилостивительные дары. И, переселившись, вы можете создать новые очаги и другие святилища и площади, и скоро и они станут для вас отчими, так же, как, покинув все это в Тире, вы переменили это на вновь созданное в Ливии и приобретенное вами тогда теперь считаете отчим. Кратко говоря, поймите, что мы постановили это не по вражде к вам, но для сохранения твердого согласия и общей безопасности; если вы вспомните, ведь мы и Альбу163, бывшую не враждебной нам, но нашей метрополией, не из неприязни, но высоко чтя ее, как ее колонисты, для общей пользы переселили в Рим, и это принесло пользу обеим сторонам. Но, говорите вы, есть у вас еще много работников, которые получают свое пропитание, трудясь на море. И об этом мы подумали, чтобы вам было удобно сообщаться с морем, и вы могли бы легко ввозить и вывозить продукты; ведь мы велим вам отойти от моря не на большое расстояние, а только на восемьдесят стадиев164. Ведь мы, предписывающие вам это, находимся от моря на расстоянии ста стадиев165. Мы даем вам выбрать место, какое хотите, и, переселившись, жить там по своим законам. Это и есть то, о чем мы говорили раньше, что мы оставим Карфаген автономным, если он будет нам повиноваться; ибо Карфагеном мы считали вас, а не землю166.

XIII, 90. Сказав это, Цензорин замолчал. И так как карфагеняне, пораженные его словами, не ответили ничего, он прибавил: "Что нужно было сказать, убеждая и утешая вас, сказано; приказание же сената должно быть выполнено и выполнено немедленно. Итак, идите: ведь вы все-таки еще послы". Так он сказал, они же, удаляемые служителями, предвидя, что будет сделано карфагенянами, вновь попросили разрешения говорить. Вновь допущенные, они сказали: "Мы видим неумолимость приказания; ведь вы не даете нам даже права отправить послов в Рим. У нас нет надежды еще раз прийти к вам: мы будем убиты карфагенянами, прежде чем закончим нашу речь. Мы просим вас не за себя (мы готовы перенести все), но еще раз за самый Карфаген; может быть, он, пораженный страхом, сможет подчиниться своему несчастью. Поставьте около него корабли, пока мы пойдем отсюда сухим путем, чтобы, и видя и слыша, что вы приказываете, они это перенесли, если только могут. Мы попали в такое безвыходное и бедственное положение, что сами заклинаем вас двинуть корабли против нашего отечества". Сказав это, они ушли, Цензорин же, двинувшись с двадцатью пентерами, стал на якорь около города. Из послов часть разбежалась во время пути, но большинство молча продолжало путь.

91. Карфагеняне же – одни смотрели со стен, ожидая, когда придут послы, и негодовали, что они так медлят, и рвали на себе волосы; другие же пошли навстречу подходящим, не имея больше сил ждать и побуждаемые желанием скорее узнать результат. Видя суровое выражение приближавшихся, они били себя в лицо и обращались с вопросами, одни ко всем вместе, другие же отдельно к каждому, если кто был дружен или знаком с кем-либо из них, хватая его и расспрашивая о случившемся. Так как никто не отвечал, они застонали, как бы предчувствуя явную гибель. Бывшие на стене, услышав это, застонали вместе с ними, ничего еще не зная, но как при явном и большом несчастье. Около ворот они едва не задавили послов, бросившись к ним целой толпой; они их едва не растерзали, но послы сказали, что прежде им надо встретиться с советом старейшин. Тогда только одни расступились перед ними, другие же пошли вслед, обуреваемые желанием скорее все узнать. Когда они вошли в здание совета, старейшины удалили остальных и одни заседали среди своих, толпа же стояла вокруг здания. Послы сначала объявили приказание консулов, и тотчас в совете поднялся вопль, и народ, стоявший снаружи, также завопил. Затем, когда послы перешли к тому, что возражали они, защищаясь и прося и убеждая разрешить им отправить послов в Рим, в совете вновь наступило глубокое молчание; все ожидали, желая узнать, чем все кончилось; и народ также молчал. Когда же они узнали, что даже отправить послов им не разрешили, они, горько плача, подняли вопль, и народ ворвался к ним.

92. И тут начались несказанные и безумные стенания; так, говорят, менады в вакхическом исступлении произносят дикие, нечеловеческие речи. Одни стали мучить и терзать, как виновников этого коварства, тех из старейшин, которые внесли предложение дать заложников; другие так поступали с теми, кто советовал выдать оружие; иные бросали камнями в послов, как вестников бедствий; иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди них, так как это бедствие надвинулось неожиданно и без всякого объявления, они подвергли различным мучениям, приговаривая, что они отплачивают им за заложников, за выдачу оружия и за обман. Весь город наполнился стенаниями и воплями гнева, страхом и угрозами; на улицах они связывали своих самых близких и бежали в святилища, как в убежища; они поносили богов, говоря, что они не могли охранить самих себя. Другие же бросились к арсеналам и плакали, видя их пустыми. Иные бежали к верфям и оплакивали корабли, выданные вероломным врагам. Некоторые звали по именам слонов, как будто те были еще здесь, они поносили и своих предков и самих себя, говоря, что следовало, не передавая ни кораблей, ни слонов, не внося дани, не передавая оружия, умереть вместе с родиной, когда она была в полном вооружении. Более же всего гнев их разжигали матери заложников; как некие эриннии из трагедии, они с завыванием кидались на каждого встречного, напоминая о выдаче детей и о своих предсказаниях; они насмехались над ними, говоря, что боги должны защищать их вместо детей. Небольшая часть, которая еще не потеряла головы, стала запирать ворота и вместо катапульт сносить на стену камни.

93. Совет в тот же день постановил воевать и объявил об освобождении рабов167; полководцем же избрали для внешних действий Гасдрубала, которого раньше они присудили к смертной казни, имевшего уже собранными двадцать тысяч человек168. И кто-то быстро отправился к нему с просьбой не помнить зла на отечество, находящееся в крайней опасности, и не возлагать на него теперь ответственности за то, что по необходимости из-за страха перед римлянами несправедливо сделано против него. Внутри же стен полководцем был выбран другой Гасдрубал, внук Массанассы по дочери169. Они отправили послов и к консулам, вновь прося перемирия на тридцать дней, чтобы отправить посольство в Рим. Потерпев неудачу и на этот раз, они почувствовали в себе удивительную перемену и решимость лучше претерпеть что угодно, чем покинуть город. В результате перемены настроения их быстро наполнила бодрость. Все государственные и священные участки и все другие обширные помещения были превращены в мастерские. Работали вместе и мужчины и женщины и днем и ночью, отдыхая и получая пищу посменно в назначенном размере. Они вырабатывали каждый день по сто щитов, по триста мечей, по тысяче стрел для катапульт; дротиков и длинных копий пятьсот и катапульт, сколько смогут. Для того, чтобы их натягивать, они остригли женщин ввиду недостатка в другом волосе170.

94. В то время, как карфагеняне с таким рвением готовились к войне, консулы, быть может, отчасти не решаясь сразу приступить к такому небывалому делу, а вместе с тем и считая, что они возьмут, когда захотят, безоружный город силой, все еще медлили. Они также думали, что карфагеняне сдадутся вследствие недостатка продовольствия, как часто бывает в тяжких обстоятельствах, что в первый момент люди возражают, с течением же времени и по размышлении их охватывает страх, что они не оказали повиновения. Эту мысль решился высказать и некто из самих карфагенян, когда ему показалось, что их уже начинает охватывать страх; выступив в собрании как будто бы с другим предложением, он сказал, что, поскольку они безоружны, из несчастий нужно выбирать меньшее; таким образом, он ясно высказал свое мнение. И Массанасса был недоволен римлянами; ему было тяжело, что сам он, поставив на колени мощь карфагенян, должен видеть, как быстро появились другие, чтобы получить титул победителей, не согласовавшись с ним раньше, чем прийти, как они это делали в прежних войнах. Однако, когда консулы, испытав его, призвали его к совместным действиям, он сказал, что пошлет им помощь, когда увидит, что они в ней нуждаются. Немного времени спустя он, послав к ним, спросил, нуждаются ли они уже в чем-нибудь. Не вынося его надменности и уже отчасти и не доверяя ему, как человеку, раздраженному против них, они ответили, что пошлют к нему, когда будут нуждаться в чем-либо. Вопросом о продовольствии войска они были очень озабочены, получая его только из Гадрумета, Лептиса, Сакса (sajoy)171, Утики и Ахоллы172, так как остальная часть Ливии была вся еще под властью Гасдрубала, откуда он посылал продовольствие в Карфаген. Потратив на это немного дней, оба консула подошли к городу, готовые к битве, и попытались взять Карфаген приступом.

XIV, 95. Карфаген был расположен в самой внутренней части очень большого залива и был очень похож в некотором роде на полуостров173. От материка его отделял перешеек, шириной в двадцать пять стадиев; от перешейка, между болотом и морем, тянулась к западу длинной и узкой лентой коса, шириной, самое большее, полстадия. Часть города, обращенная к морю, была окружена простой стеной, так как была построена на отвесных скалах, та же часть, которая была обращена к югу в сторону материка, где на перешейке находилась и Бирса174, была окружена тройной стеной. Из этих стен каждая была высотой до тридцати локтей175, не считая зубцов и башен, которые отстояли друг от друга на расстоянии двух плетров176, каждая в четыре яруса; ширина стены была тридцать футов177; каждая стена делилась по высоте на два яруса, и в ней, бывшей полой и разделенной на камеры, внизу обычно стояли триста слонов и находились склады пищи для них. Над ними же были лошадиные стойла для четырех тысяч коней и хранилища сена и овса, а также казармы для людей, примерно для двадцати тысяч пеших воинов и четырех тысяч всадников. Столь значительные приготовления на случай войны были у них уже раньше сделаны для размещения в одних только стенах. Тот же угол, который от этой стены, минуя вышеуказанную косу, загибался к заливу, один только был слабо укреплен и низок и с самого начала оставлен без внимания178.

96. Гавани Карфагена были взаимно связаны, так что можно было проплывать из одной в другую; вход же в них из открытого моря был шириной в семьдесят футов179, и запирался он железными цепями. Первая гавань бьша предоставлена торговым судам, и в ней было много различных причалов; во внутренней же гавани посредине был остров, и как этот остров, так и гавань были охвачены огромными набережными. Эти набережные были богаты верфями и доками, рассчитанными на двести двадцать кораблей, и, помимо верфей, складами, где держалось все нужное для оснащения триэр. Перед каждым доком стояли две ионические колонны, окружавшие гавань и остров, что вместе с гаванью создавало впечатление круглой галереи. На острове было сооружено на возвышении помещение для командующего флотом, откуда трубач должен был давать сигналы, а глашатай передавать приказы, командующий же за всем наблюдать. Этот остров был расположен у входа в гавань и поднимался высоко вверх, так что командующий мог видеть все, происходящее в море, а подплывающим нельзя было ясно видеть, что делается внутри гавани. Даже вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани попадали в город, не проходя через верфи.