Текст книги "Малые ангелы"

Автор книги: Антуан Володин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

34. МАЛЕКА БАЯРЛАГ

Корабль пришвартовался к причалу вот уже как неделю назад, но разрешения выгружаться так и не поступало. В течение многих дней возмущенные пассажиры бушевали. Утром, начиная с семи часов, они меняли положение и осматривали неподвижное море и портовые установки, в которых не вырисовывалось ни одной живой души. Они осаждали затем каюту капитана, стуча в массивную дверь, коробка которой была бронирована медью и укреплена медными гвоздями, или же еще они появлялись со своим багажом у приставной лестницы, ведущей на наружный трап, и тщетно пытались ее приставить к бортовой поверхности судна. Капитан отказывался сообщаться с ними иным способом, кроме как посредством записок, которые он подкалывал между метеорологическими бюллетенями и меню, висевшими у входа в коридор, что вел в столовую. Экипаж давал странные объяснения, и офицеры отвечали на вопросы уклончивым образом.

Эти недовольные пассажиры, отчеств которых я не знаю, потому что, говоря по правде, я не водился с ними, рассеивались на нижней палубе к девяти часам утра. Потом можно было видеть, как они прогуливали свой угрюмый нрав в коридорах и залах, отведенных для публики. Капли пота сверкали на их лицах, которые с течением дня становились все более и более озабоченными. Их было шестеро, а после драки, которая свела их лицом к лицу с моряками перед приставной лестницей, ведущей на наружный трап, количество их сократилось до четырех.

Света на корабле становилось все меньше. Горячий осевший пар наполнял рейд в первые утренние часы, и на борту судна возвышалась монументальная конструкция, многоэтажный склад, который постоянно набрасывал на нас свою тень. Пассажиры начали жаловаться на темноту, в которой их заставляли жить, утверждая, что серые тона вызывают у них психическое расстройство. Они более уже не меняли одежду и перестали следить за собой. Когда они проходили мимо, то те, у кого было тонкое обоняние, начинали потягивать ноздрями. Хлюпики не моются, – объяснил мне один из тех редких моряков, кто еще удостаивал меня разговором. Этот человек был родом из Наски, пустыни на южном побережье Перу, в которой разворачивалось действие множества снов Лидии Маврани в ту пору, когда я еще спал с Лидией Маврани, очень давно, задолго до того, как я полностью потерял всякий контакт с ней. От хлюпиков воняет, – добавил он, – когда их кожа не обработана мылом, вонь усиливается.

Отключения электричества происходили все чаще, и в конце концов освещение стало весьма скудным. По вечерам члены экипажа раздавали фонари. В резервуарах хранилось некоторое количество некачественного масла. Пассажиры бранью осыпали чад, что исходил от ламп, и слишком высокое пламя, которое быстро истощало их ночной рацион горючего. Все они теперь кучковались в баре, где могли объединить свои жалобы и животные запахи, побрякивая с несговорчивым видом, свойственным второсортным актерам в плохом кино, своими стаканами. Полки в баре были пустыми, то, что они все лакали, не содержало ни одного градуса алкоголя. На борту нельзя было найти никакого другого напитка, кроме чуть теплого чая.

Драка произошла в пятницу, а в субботу, как представителю низшей расы, имеющему некоторые представления о шаманизме, мне было поручено вместе с матросом из Наски и одним из представителей группы пассажиров на корабле перегрузить на землю останки погибших людей. Пассажир утверждал, что его зовут Шероке Баярлаг. На него выпал жребий. Мне хотелось бы особо отметить его невзрачную фигуру, плоское, лишенное всякого выражения лицо, по которому по утрам немножко струился пот, и глаза, походившие под прикрытыми веками на очень черную щель. Мы все задавались вопросом, воспользуется ли он случаем и, очутившись однажды на берегу, не захочет ли он улепетнуть. Капитан дал нам указание не преследовать его и, если такое случится, отпустить на волю судеб.

С телами мы спустились в нижний трюм корабля. В трюме было жарко, как в печи. Матрос, который ненавидел хлюпиков, раскачивал судовым фонарем, рассматривая металлическую стену в поисках шифрованного кода. По правую руку от нас находился ряд прямоугольных люков, герметически закрытых. Когда световое кольцо совпало с отметкой М891, матрос, казалось, успокоился.

– Открыть надо вот это, – сказал он.

В течение нескольких минут мы стучали по гайкам, которые блокировали ставни. Баярлаг нам не помогал. Отверстие находилось как раз над ватерлинией, и, как только мы отодвинули пластину, нас обступил слабый сине-зеленый свет. Вода перед нами была вся в мазуте и черного цвета. В ней плавали крошки полистирола. Отверстие было достаточно широким для того, что нам предстояло сделать. Надо было шагнуть в воду с трупами на спине, уцепившись за ржавую лестницу, которая в трех метрах отсюда выводила на берег. Вода была столь неподвижна, что ни один всплеск не прозвучал в полутьме.

Мы были оснащены веревками. Я не буду описывать здесь все действия, скажу только, что веревки пригодились нам, чтобы мы смогли перенести тела, не дав им упасть в док. Шероке Баярлаг был последним, кто ступил вместе с нами и своими друзьями по несчастью на бетон. В течение пятнадцати секунд он стоял перед ними, нервничая и будучи не в состоянии сосредоточиться. Теперь с него стали стекать крупные капли пота. Нам надо было еще доставить наш груз до места, указанного нам капитаном: в пятидесяти метрах отсюда, за перегонным кубом. Положенные туда, мертвецы останутся навсегда сокрытыми от взглядов, которые могут быть обращены на них с корабля.

Шероке Баярлаг не говорил ничего. Мы наблюдали за ним снизу, пытаясь высчитать момент, который он выберет, чтобы внезапно отчалить и прочертить затем зигзаги по пустынной эспланаде между проржавленными контейнерами и подъемными кранами до складского лабиринта, где ему без труда удастся скрыться.

Поскольку он не трогался с места, мы потащили пассажиров за контейнеры. Набережная была знойной и молчаливой. Бывшие пассажиры раскинули руки. Их головы сонно потряхивались на неровностях почвы. Под мышками у них скопилось небольшое количество крупинок цемента и шариков пыли.

За контейнером мы нашли кучу тряпья и два матраца, в которых жили с полдюжины крыс и старая попрошайка, такая поблекшая, что на ней уже не было лица. Она видела, как мы положили трупы в метре от нее, и не стала нас за то укорять, но потом она потребовала от нас все доллары, что были у нас в карманах. Они были у одного Шероке Баярлага, без сомнения, потому, что он собирался ими воспользоваться во время своего бегства и перехода на оседлое положение в новой жизни на новой земле. У него было два полных доллара и еще полдоллара. Сначала попытавшись увильнуть, он бросил их затем в протянутую руку и наклонился. Его бил озноб. Перед старухой он стал вдруг выглядеть, как испуганный соучастник, словно он когда-то раньше ее уже встречал.

– Если ты действительно Малека Баярлаг, погадай мне, – попросил он.

Старуха неловко пыталась поймать монеты. Одна из них покатилась к краю набережной и тут же упала в воду.

– Да, сегодня не мой день, – сказала старуха.

– Скажи мне, каковы мои шансы выкарабкаться, – настаивал Шероке Баярлаг.

Старуха подняла на него свои лишенные выражения глаза. Зубы у Шероке Баярлага застучали. Старуха колебалась, начать ли ей говорить в нашем присутствии. Я пробурчал погребальную песнь над телами, затем мы ушли. Старуха уже шептала предсказания Шероку Баярлагу, который часто дышал и дрожал.

И в то время как мы готовились снова спускаться по лестнице, Шероке Баярлаг отошел в сторону от контейнера и позвал нас. По-видимому, старуха сказала ему, что сегодня также был не его день. Он издал второе бесформенное восклицание. Можно было понять, что мысль о том, что сейчас мы оставим его одного за бортом корабля, приводит его в ужас. Он крикнул еще раз, и, поскольку мы не ответили, он засеменил нам вдогонку, чтобы догнать нас.

35. РАШЕЛЬ КАРИССИМИ

В квартале, расположенном в самой западной части, за улицей Прерий, есть подвалы, в которых люди прячутся вместе с собаками и едят их. В квартале, который примыкает к нему на северо-востоке, воровская шайка контролирует дом, где можно научиться убивать людей молотком или отравленной стрелой. Еще дальше на северо-запад пустынные улицы скрещиваются на квадратных километрах, но ни одной бредущей по ним живой души вы не увидите там. В следующем квартале, когда сворачиваешь к юго-востоку, можно встретить восемь английских беженцев и одного перемещенного китайца, а также двух удмуртов. Когда поворачиваешь на юг, то попадаешь в зону, где некогда рабочий кооператив пытался продавать туристам высушенный яд и резные кости, на которых были вырезаны портреты коммунистов и лозунги. От этой деятельности ничего не осталось, кроме складного железного стола, на котором раскладываются сувениры, и туриста, который окончил там свои бесконечные странничества и не шевелится вот уже более двухсот одиннадцати лет со статуэткой Дзержинского из искусственной слоновой кости на шее. Еще южнее простирается озеро, вода которого горяча и зимой и летом и нездорова. Некоторые ее потребляют, все еще сожалея, что она не остывает, даже если оставить на земле в течение многих часов бак, в котором она содержится. Во рту она омерзительно пенится. На восточном крутом берегу озера нужно пересечь заброшенную, лишенную растительности зону, чтобы попасть в квартал, где живет шаман, известный тем, что он изготовляет мазь, которой он возвращает к жизни мертвых белок и воскрешает выдр. Как только он их воскрешает, он съедает их. На южном берегу находится то, что осталось от завода, атомный реактор которого горит вот уже триста шестьдесят два года. Если продолжить путь на юго-восток, то попадешь на участок, который в прошлом занимал большой пассажирский вокзал и множество железнодорожных путей. В подвале, который был обустроен позже, можно действительно увидеть одиннадцать или двенадцать метров шпал, идущих от стены к стене. Он представляет собой сводчатый зал, в котором собираются газы, нарушающие психику. Когда бродяги находят себе там на ночь пристанище, нередко им приходит в голову шальная мысль начинать соитие уже с вечера, даже еще не познакомившись. Затем они друг друга пожирают. Дальше расположены цистерны, где гниет жидкость, которую некоторые старухи используют как шампунь. Как только этот квартал остается позади, возникает улица Убеленных Небес. Если пройти ее по всей длине, то попадаешь в квартал, где живут сыновья Штерн, которые откармливают свою мать, чтобы ее съесть. За улицей Убеленных Небес, если пройти мост, который часто называют Буффало, находится тигровая ферма, попасть в которую можно только в снах. Тигры эти белые, красоты немыслимой. Они находятся под стеклом в земле. Они ходят взад и вперед, задрав головы, в то время как своими хвостами они нервно хлещут себе бока. Они ждут, пока стекло не провалится под тяжестью прогуливающегося. Посещение фермы при этих обстоятельствах привлекает немногих, и редкие посетители, принимая все сказанное во внимание, отваживаются на это. Еще более к северу можно заметить рощицу. Две ивы, софора, три осины, один вяз. За полукилометровой зоной песка начинается район, где нувориши, всего за два доллара в год, нанимают женщину, которая вместо них подметает им комнаты и стирает рубашки. Эта женщина, Рашель Кариссими, уже убила нескольких капиталистов, но она их не съела. Неподалеку начинается изрытый рытвинами бульвар, вдоль который идет ряд домов, в которых никто не живет. Тем не менее в третьем из этих домов, с непарной стороны улицы, проживает человек, что помнит все речи Варвалии Лоденко и может рассказать их, если его попросят. На самой северной точке проспекта попадаешь в новые зоны, абсолютно опустевшие. Когда я говорю попадаешь, то я имею в виду скорее Untermensch’a, например Улана Раффа, то есть меня. На тысячах гектаров царит чернота, окрашенная в синеватый цвет, окалина и ветер, и сразу же после этого, на юго-западе, начинается пространство серой тундры. Если идти по направлению восток-юг-восток в течение приблизительно трех тысяч семисот километров, то можно попасть в место, которое называется «Крапчатое зерно», где когда-то ветеринары держали взаперти старых женщин, которые не умирали, не изменялись и которых невозможно было съесть. Дом для престарелых находился вдали от всего, даже от лагерей. Рассказывают, что эти бессмертные совершили страшную ошибку, которую они никогда не переставали желать исправить впоследствии. Говорят, что они извлекли из небытия тряпичного человека, который восстановил обращение долларов и мафию на земле. Но если, вместо того чтобы выбрать этот длинный путь, решишь вернуться к Буффало, то надо вначале войти во двор, где заунывно, день и ночь скрипит ветряное колесо, ни к чему не прикрепленное. Там живет Улан Рафф.

36. АДЗМУНД МОЙШЕЛЬ

Неустанно забывали мы наши поражения и снова отправлялись в те места, которые на картах уже обозначены белым цветом; нам хотелось узнать, существуют ли все еще где-то вдалеке мужчины и женщины, юрубы, кечуа, орочи, и уцелело ли что-нибудь над впадинами Оклахомы, и может ли быть еще оказана помощь населению, которое бежало в дельту реки Меконг, или на берега реки Перл, или в Уссурийский край.

В одно прекрасное утро при солнечном бризе наша шхуна пустилась в путь. Маленькие морские валы пели, ударяясь о корпус судна, хрипела фок-мачта, и вдруг затем раздался шум пощечин и бранных слов. Мухи кишели на борту, докучая управлявшим судном морякам. Присутствие насекомых объяснялось тем, что мы погрузили на судно буйволицу, желая, чтобы она снабжала нас молоком, а потом снабдила и мясом. В трюме было набито всего дополна, как это обычно делается, когда отправляются в кругосветное путешествие. Помимо печенья, мы загрузили огромные запасы питьевой воды, а также пластинки гидрокроназона, на случай, если миазмы отравят наши запасы.

До наступления вечера мы плыли вблизи берега, не оплакав при том ни одну потерю человеческой жизни, и, окрыленные этим итогом, показавшимся нам добрым предзнаменованием, мы отказались от мысли искать место, чтобы бросить там на ночь якорь, решив еще более последовательно держать курс на юго-запад. Второй командир приказал поднять дополнительный парус, когда корпус судна напоролся на мину и, мгновенно развалившись, пошел ко дну. В морские глубины тут же утекла вся провизия, корова и дюжина человек. Судьба хотела, чтобы кораблекрушение произошло на небольшом расстоянии от берега; выжившие добрались до него вброд, счастливые от того, что уцелели, но вновь атакуемые мухами, которые не решились сопровождать животное в его потоплении.

Оказавшись на земле, восемь матросов потребовали, чтобы их разрекрутировали; и они вернулись к себе домой через поля. Нас оставалось только девять. И мы не знали, как сложится завтрашний день, и с нетерпением ожидали ночи, чтобы она принесла нам утешение. Мы разделись, подвесили наши вещи на шестах, чтобы они просохли, и попытались заснуть. Между тем, до самого рассвета нас мучили насекомые. Уже начали проглядывать лучи солнца, а никто из нас еще не сомкнул глаз. В то время как в полном изнеможении мы натягивали на себя одежду, остатки экипажа жаловались на антисанитарию и несоблюдение правил безопасности, и после энергичной критики, высказанной такелажным мастером по имени Адзмунд Мойшель, экипаж взбунтовался. Командир был избит дубинками, а разум его, после того как он пришел в сознание, помутился. Почти все дезертировали; нас оставалось только двое, включая и его. Не лишая его звания, мы освободили его от всех обязанностей, которые он больше не мог исполнять, поскольку стал пророчествовать без остановки. Когда я говорю мы, я имею в виду себя, того, кто с вами говорит, а также мух, которые нахально участвовали в голосовании.

К полудню мы собрались с силами и взяли направление на юго-запад, оказавшееся роковым при нашем отплытии. Вдоль берега шел откос. Мы взобрались на него и обнаружили там перекладины и шпалы. Мы пошли по ним. Дорога была построена в двух метрах над уровнем моря, она шла вдоль побережья, изрезанного большим количеством расщелин, и часто она шла по воздуху, поддерживаемая одними бетонными сваями, погруженными в ил. Эти проходы над пустотой не предназначались для прогулок; они заставляли нас подпрыгивать так, что это нас сильно утомляло.

По левую сторону пустынные ланды съеживались на солнце. На них дурачились собаки. Они рысью подбегали к нам издалека и в течение нескольких часов враждебно нас вынюхивали, и лаяли на нас. С правой стороны сверкали неглубокие воды. На них можно было иногда различить лодки, сделанные из порченного, сгнившего тростника.

Командир приводил в движение свои внутренние миры и на повышенных тонах делился со мной своими самыми абсурдными убеждениями. Видишь ли, – говорил он мне, – этот Мойшель, я любил его, как когда-то любили сыновей, во времена, когда еще можно было иметь сыновей. И еще он ответно лаял на собак или, когда на него набрасывались мухи, гнусно выпячивал губы и жужжал.

К четырем часам пополудни в нашем поле зрения оказалась железнодорожная станция, состоящая из лачуги и запасного пути, на котором стоял паровоз, тендер и покрытая брезентом платформа, предназначенная для пассажиров.

Я отправился искать человека, заведующего станцией. Он дремал в лачуге, убаюканный пофыркиваниями радиоточки. В это время ничего не передавали. Он выслушал мои объяснения, при этом его физиономия абсолютно ничего не говорила о том, в каком направлении он разрешит мою просьбу о помощи, затем, когда уже стали опускаться сумерки, он вручил мне два котелка и два мешочка с лиофилизованным супом и разрешил нам поселиться в любой точке этих прибрежных мест до наступления полнолуния. В это время, как он утверждал, в соответствии с зимним расписанием снова начнется движение поездов по линии.

Мы разместились под брезентом. Поскольку мы находились в месте довольно людном, некоторые аборигены, которым понравились несвязные, но забавные речи нашего командира, стали бросать нам лепту в виде небольшого количества продовольствия, которого было достаточно для того, чтобы нам не нужно было ходить исследовать задворки ресторанов или кузова с отбросами. Так прошла неделя, затем луна снова стала полной.

Капитан вновь оброс, как животное, и, когда пришли железнодорожники, он выразил желание сам вести локомотив; ему пояснили, что он не обладает для этого нужными способностями, и, поскольку он настаивал, машинист паровоза его поколотил.

Он проснулся позже. Поезд уже был в движении. Мы шли на небольшой скорости, и нашим направлением был северо-восток. Как это часто бывало, мы неудержимо направлялись к месту нашего исхода. Командир высунулся в сторону моря, которое теперь было слева. Ветер играл его волосами, на лице у него показалась торжественная улыбка. Локомотив подавал сигнал каждые семь секунд; огромная луна, хотя еще очень бледная, изливала на ландшафт таинственный свет. Справа от нас бежала стая собак и лаяла. Этот Адзмунд Мойшель, мой духовный сын, – кричал командир, – с каким достоинством умел он держаться в несчастии!.. Мужество, которым он обладал!.. Интуиция!.. Изменить направление компаса!.. Пойти впереди!..

В свою очередь я испытал прилив огромного счастья. Приключение начиналось вновь. Юго-запад или северо-восток, какая разница? Я начал горланить инструкции рулевому, чтобы тот продолжал держать свой курс. Бриз, доносившийся с суши, завывал у нас в ушах. Этот Адзмунд Мойшель!.. – восторгались мы хором. Какое мужество!.. Какая интуиция!..

37. ВИТОЛЬД ЯНШОГ

В этот год солнцестояние снова совпало с полнолунием. Ты высказала свои пожелания: самая короткая ночь в году, полная луна, пятница, и, чтобы еще более ограничить возможности, ты добавила: чтобы до этого не было ни магнитной бури, ни дождя в течение целого месяца. В первый раз, сорок восемь лет назад, все условия были соблюдены, но человек не пришел.

Ты ждала перед дверью, сидя на самой вершине узкой дюны из красного песка, которая перегораживала улицу, в то время как Альцина Баяджи ходила взад и вперед посреди своих ненужных инструментов, выложенных в одну линию на проемной трубе: барабан, гирлянды с растительным орнаментом, флакон духов, бутылка смазочного масла, бутылка со спиртом и большая пестрая корона, с которой каскадом свисали полоски ткани.

Луна медленно вращалась над нами. Улица была молчаливой. За стеной здания можно было слышать время от времени, как кудахчут куры и цесарки, потому что Альцина Баяджи занималась выращиванием птицы.

Ты рассматривала ноги, наполовину зарытые в теплый песок, ты ничего не говорила, ты смотрела на свои испорченные ногти, на пергаментную кожу своих пальцев, вены нарисовали на твоих руках деревья, ты вглядывалась в дома без жильцов, которые шли вдоль улицы, в черные окна черных квартир, в звезды, в ослепительную луну. Ты читала и перечитывала объявление, на котором Альцина Баяджи попыталась начертать буквами уйгурского алфавита: АЛЬЦИНА БАЯДЖИ ШАМАНИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ ПРИ РОДАХ, и где на самом деле она написала: АЛЬЦИНА БАЯДЖИ ШАМАНИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ ПРИ СОВОКУПЛЕНИИ. Твой взгляд скользил, тебе даже не приходило в голову заметить ей, что в ее вывеске содержалась ошибка, что она приняла одну вокабулу за другую. Уже наступила та эпоха человеческой истории, когда не только человеческий род угасал, но когда даже значение слов находилось в состоянии исчезновения. Ты чувствовала себя расслабленной, тебе было даже немного любопытно по поводу того, что могло произойти. С Альциной Баяджи в прошлую пятницу вы уже прорепетировали, ты знала в подробностях все те движения, которые она попросит тебя выполнить. Альцина Баяджи останется в любом случае дежурить в комнате. Не было предусмотрено оставить тебя наедине с мужчиной ни на один момент.

Ты сказала: А ты уверена, что он придет? И Альцина Баяджи подтвердила, что да, она была в этом уверена, что человек придет, и что зовут его Витольд Яншог, и что он немного похож на Энзо Мардиросяна, и что сходство, разумеется, очень относительно, но что, тем не менее, что-то есть, и что его фигура напоминает фигуру Энзо Мардиросяна, когда Энзо вышел из лагерей. И ты спросила: Но он, этот человек, он тоже был в лагерях? И Альцина Баяджи поклялась тебе, что да, что он провел девятнадцать лет за колючей проволокой и что, в соответствии с твоей просьбой, он будет воздерживаться от разговоров с тобой, чтобы ты легче могла вообразить присутствие в себе Энзо Мардиросяна и никого другого, кроме него.

Луна блуждала над вашими головами. Стены были освещены, как в солнечный день. Ящерицы ползали подле барабана Альцины Баяджи.

Ты знала, что есть только один шанс из пятидесяти восьми миллиардов, что акт деторождения совершится, даже если сексуальные отношения дошли до необходимой для этого точки. О том свидетельствовали цифры, они в особенности говорили, что человечество вымирает. При мысли, что ты должна будешь в какой-то момент снять свое нижнее белье и позволить мужчине шарить в себе своей полоской, тебя охватывал стыд, но ты утешалась, думая, что Энзо Мардиросян поощрил бы тебя принять условия намеченного сеанса во имя дела выживания человеческого рода. Во имя этой самой ничтожной возможности патетического выживания рода.

И ты уверена, – продолжила ты, – что речь не идет об адепте капитализма? – Послушай, Белла, я клянусь тебе, что это не нувориш, – ответила Альцина Баяджи. – Он работает на мусорном заводе. Он мусорщик.

Повсюду на песке стояли лунные лужицы. Дыхание ветра ласкало вершину дюны возле меня. Воздух был еще обжигающим. Ты вытерла немного пота на шее, вокруг рта, у глаз. Три собаки появились из серой мглы и пересекли западную окраину улицы, не зарычав и не залаяв. Ты понимаешь, мне бы не хотелось, чтобы в меня вошел поклонник капитализма, – сказала ты. Альцина Баяджи тебя успокоила, сначала словами, потом глотком спирта, затем ритм вашего разговора сбился. Вскоре вас стал посещать маленькими приступами сон, в две или три секунды. Становилось очевидным, что человек не придет.

Теперь Альцина Баяджи в задумчивости обрабатывала свои магические инструменты, она стирала с них пыль, подымала их, возвращала их на место. Тыльной стороной ладони она смахнула муравьев, которые приблизились к склянке со смазочным маслом. Она была неправа, полагая, что сеанс начнется в первом часу пополуночи, и она соответствующим образом приготовилась: она сбросила с себя одежды, чтобы Витольд Ян-шог смог смотреть, как она танцует, и мечтать о ней и ее обнаженном теле, в то время, как он возлег бы на тебя.

Я говорю ты, я употребляю местоимение второго лица единственного числа, чтобы не все время произносить имя Беллы Мардиросян и чтобы не думали, что я говорю только о том, что случилось со мной, и о самой себе.

Вот таким образом и прошла эта ночь солнцестояния.