Текст книги "Люди, боги, звери"
Автор книги: Антоний Фердинанд Оссендовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)
Красная застава
В долине между двумя крутыми горными склонами нам повстречались десять сойотов верхом, поспешно отгонявших на север стадо яков и прочий скот. Поначалу они держались настороже, но затем открылись нам, что получили приказ от нойона (князя) Тоджи, опасавшегося мародерства красных, гнать скот вдоль Бурет-Хея в Монголию. Сойоты направились было по этому маршруту, но охотники, их соплеменники, предупредили пастухов, что в этой части Танну-Ола засели красные партизаны из деревни Владимировка. И вот теперь они возвращались назад. Мы подробно расспросили сойотов о расположении красных, поинтересовавшись, сколько бойцов контролируют горный перевал. Татарин и калмык отправились в разведку, остальные занялись обматыванием тряпьем лошадиных копыт и изготовлением для животных намордников из обрывков веревок, чтобы избежать ржания. Уже стемнело, когда вернулись наконец разведчики, сообщив, что в десяти километрах от нас, захватив юрты сойотов, расположилось около тридцати солдат. Еще было два поста у самого перевала: один из двух человек, другой из трех. От лагеря их отделяла приблизительно миля. Наш путь пролегал как раз между постами. С вершины горы наверняка было хорошо видно караульных обоих постов: стреляй – не хочу. При подходе к вершине я, взяв с собой татарина, калмыка и еще двух молодых офицеров, пошел вперед и там, наверху, осмотревшись, увидел примерно в пятистах ярдах два пылающих костра. У каждого сидел часовой с ружьем, остальные, видимо, спали. Мне не хотелось вступать в бой с партизанами, но без этого перевал был для нас недоступен; нужно убрать караул – и по возможности бесшумно, избегая перестрелки. Основной части красных вряд ли удастся нас потом выследить – слишком уж вытоптана лошадьми и скотом дорога.
– Я возьму на себя вот этих двоих, – шепнул мой друг, указывая на пост слева.
Остальным предстояло заняться вторым постом. Сам я, крадучись, последовал за своим другом, чтобы в случае необходимости помочь. Не то чтобы я боялся за него – вовсе нет. Друг был семи футов росту и так силен, что, если, к примеру, конь мотал головой, не давая взнуздать себя, он, обхватив животное за шею, пригибал к земле и, заставив опуститься на колени, спокойно надевал удила. Когда до часовых оставалась сотня шагов, я замер, укрывшись за кустами, и наблюдал дальнейшее развитие событий. Отсюда был хорошо виден костер и сидящий у огня часовой, мирно дремавший с ружьем на коленях. Его товарищ спал тут же рядом. Я хорошо видел их белые валенки. Мой друг долго не давал о себе знать. Все было тихо. Вдруг со стороны второго поста послышался неясный шум, сдавленный крик, но все сразу же стихло. Наш часовой медленно поднял голову, но тут из кустов на него бросился всем своим крупным телом мой друг, загородив от меня костер. Схватив часового за горло, он опрокинул его наземь, так что ноги солдата взметнулись в воздух, а затем поволок в кусты. Спустя мгновение он появился снова с занесенным над головой ружьем задушенного им солдата, и на этот раз я услышал раздавшийся в тишине глухой стук приклада. Потом он с виноватой улыбкой приблизился Kto мне и смущенно сказал:
– Вот и все. Черт подери! В детстве мать мечтала сделать из меня священника. Потом я вырос, учился на агронома, и, как оказалось, только для того… чтобы душить людей и разбивать им головы. Какой же идиотизм – эта революция!
Он гневно и с видимым отвращением сплюнул, а потом затянулся трубкой.
Часовых второго поста нашим товарищам удалось снять так же бесшумно. Этой же ночью мы, миновав вершину Танну-Ола, спустились в долину, заросшую густым кустарником и испещренную сетью мелких речушек и ручейков. Здесь начиналась река Бурет-Хей. Около часу мы остановились, чтобы дать лошадям попастись – трава была отменная. Тут, среди мирно пасущихся яков и оленей, мы впервые почувствовали себя в безопасности. Подошедшие пастухи-сойоты совсем успокоили нас: здесь, по другую сторону Танну-Ола, красных не видели. Мы подарили новым знакомым пачку чая, и сойоты ушли счастливые, повторяя, что «цаган» – хорошие люди. Пока наши лошади паслись на лугу, пощипывая сочную траву, мы, усевшись перед костром, размышляли, что делать дальше. Наши мнения разделились. Четыре офицера во главе с полковником, воодушевленные отсутствием красных к югу от Танну-Ола, решили двинуться на запад и попытать счастья, пробираясь сначала на Кобдо[13]13
Кобдо – город в Монголии, расположенный на берегу одноименной реки.
[Закрыть], а затем к лагерю на реке Амыл, где китайские власти держали интернированными шеститысячную армию генерала Бакича, отступавшую через Монголию. Мы же с другом и еще шестнадцать офицеров по-лрежнему держались старого плана, считая, что надо идти к озеру Косогол и оттуда на Дальний Восток. Ни одна из сторон не могла убедить другую в своей правоте, и потому в полдень следующего дня мы распрощались и двинулись в разные стороны. Вышло так, что наш отряд из восемнадцати человек встретился на своем пути с множеством опасностей, уча ствовал в нескольких схватках, стоивших жизни шестерым нашим товарищам; оставшиеся же в живых достигли конечной цели крепко сдружившимися и на всю жизнь сохранили теплое чувство настоящего товарищества. Что касается отряда, который возглавил полковник Жуков, то он вскоре перестал существовать. Наши друзья наткнулись на кавалерийскую часть, которая разбила их в двух боях. Только двум офицерам удалось выбраться из этой переделки живыми.
Они-то и рассказали мне эту печальную историю четыре месяца спустя, когда мы повстречались в Урге.
Итак, наш отряд из восемнадцати всадников и пяти нагруженных поклажей лошадей выступил в путь вдоль долины Бурет-Хея. Мы вязли в болотах, утопали в бесконечных мелких речушках, коченели от холода на пронизывающем ледяном ветру, мерзли под снегом и изморозью, но все же не сдавались и дошли наконец до южного берега Косогола. Нашим проводником был татарин, который уверенно вел нас по пути, с которого трудно было сбиться благодаря следам, протоптанным скотом, что перегоняли из Урянхая в Монголию.
В стране вечного покоя
Жители Урянхая, сойоты, гордятся тем, что являются истинными буддистами, исповедуя совершенное учение святого Рамы и приобщаясь одновременно к глубочайшей мудрости Шакья-Муни[14]14
Шакья (Сакья) – Муни – одно из имен Будды.
[Закрыть]. Они последовательные враги всяческих войн и вообще любого пролития крови. В тринадцатом веке они предпочли покинуть свои исконные земли и уйти на север, нежели сражаться за Чингисхана и стать подданными его империи, хотя грозный завоеватель мечтал видеть в рядах своего воинства этих великолепных наездников и метких лучников. Трижды приходилось сойотам отходить на север, чтобы уклониться от службы в войсках захватчиков, зато до сих пор никто не может сказать, что они запятнали себя кровью. Возлюбив мир, они неколебимо отстаивали его. Далее жестокосердые китайские правители не смогли в полной мере насадить в этой мирной стране свои бесчеловечные порядки. Подобным же образом проявили себя сойоты и теперь, когда обезумевшие от крови и злодеяний русские принесли с собой заразу на их землю. Они упорно уклонялись от встреч с красногвардейцами и красными партизанами, отступая с семьями и скотом на юг, в отдаленные провинции Кемчик и Солджак. Восточная часть этого потока эмигрантов тащилась по долине Бурет-Хея, где мы частенько обгоняли отдельные сойотские семейства, погонявшие свои стада.
Мы быстро продвигались вперед вдоль извивающихся берегов Бурет Хея и спустя три дня начали восхождение на хребет, разделявший долины Бурет-Хея и Каргы. Подъем был крут, горную тропу то и дело преграждали стволы рухнувших лиственниц, попадались, как ни странно, и болотистые места, где наши лошади мгновенно увязали. Выбравшись из топи, мы вновь вступали на опасную тропу; лошади постоянно спотыкались, и из-под их копыт летели в пропасть крупные и мелкие камни. Происхождение тропы было явно ледниковым, и путь по ней чрезвычайно утомил наших животных. Иногда тропа приближалась к самому обрыву, и тогда потревоженные нами камни и песок сползали вниз целыми пластами. Помнится, одну гору целиком покрывал слой сыпучего песка. Нам пришлось покинуть седла и, взяв лошадей под уздцы, осторожно идти пешком милю или две, подчас проваливаясь по колено в подвижную массу. Неосторожное движение – и мы покатились бы дальше, в пропасть. Одной лошади не повезло. Утопая по грудь в песке, она не смогла вовремя найти опору и продолжала съезжать вниз, пока не рухнула в бездну. С ней было все кончено. Только треск деревьев отмечал ее путь к гибели. Немного выждав, мы осторожно спустились по крутому склону, чтобы снять с несчастного животного седло и столь нужный нам груз. Немного дальше мы вынуждены были оставить еще одну лошадь, которая проделала с нами весь путь от северной границы Урянхайского края. Видя тяжелое ее состояние, мы освободили ее от груза, но это не помогло, не действовали также наши окрики и брань. Лошадь стояла, понурив голову, и выглядела такой измученной, что было ясно: ее земной путь, полный каторжного труда, завершен. Присутствующие при осмотре сойоты потрогали ножные мышцы лошади, затем, взяв в руки морду, поводили ею из стороны в сторону и, внимательно приглядевшись к реакциям животного, вынесли приговор:
– Лошадь дальше не пойдет, у нее высохли мозги.
Тем же вечером, поднявшись на вершину хребта, мы с радостью обнаружили там обширное плато с прекрасными лиственницами. Среди них тут и там были разбросаны юрты сойотов-охотников, покрытые корой вместо обычных шкур. Из этих временных жилищ тут же повыскакивало около десятка мужчин с ружьями. Они кричали, что хан Солджака запретил здесь проезд, не желая видеть в своих владениях убийц и грабителей.
– Возвращайтесь откуда пришли, – посоветовали они, глядя на нас со страхом.
Ничего не ответив, я поспешил притушить разгоревшуюся ссору сойота с одним из моих офицеров.
Указав на бегущую внизу, в долине, речушку, я поинтересовался, как ее величают.
– Ойна, – ответил сойот. – Там проходит граница ханских владений, дальше путь для вас закрыт.
– Ну что же, – отозвался я. – Но вы нам позволите немного передохнуть и согреться?
– Конечно, конечно, – загалдели гостеприимные сойоты и повели нас в свои юрты.
По пути я, улучив момент, угостил старого сойота сигаретой, а другому, помоложе, вручил коробку спичек. Один сойот все время плелся позади нас, прикрывая рукой нос.
– Он что, болен? – поинтересовался я.
– Да, – печально отозвался старик. – Это мой сын. У него два дня шла носом кровь, и он очень ослаб.
Я остановился и подозвал молодого человека.
– Расстегни верхнюю одежду, – потребовал я. – Приоткрой шею и грудь и запрокинь повыше голову.
Я сжал ему яремную вену, подержал так несколько минут, а затем, отпустив руки, сказал:
– Кровь больше не пойдет. Иди к себе в юрту, отдохни.
Мои «таинственные» манипуляции произвели на сойотов сильнейшее впечатление. Старик прошептал со страхом и восхищением:
– Та-лама! Та-лама! (Великий врач.)
В юрте, пока мы пили горячий чай, старик сидел, глубоко задумавшись. Затем, переговорив на своем языке с товарищами, торжественно объявил:
– У жены хана болят глаза. Хан будет доволен, если мы приведем к нему Та-ламу. Он не накажет меня: ведь путь закрыт только для плохих людей, а хорошим мы всегда рады.
– Поступай как знаешь, – сказал я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно равнодушнее. – Хотя я и умею лечить глазные болезни, но, если надо, поверну назад.
– Нет, нет! – испуганно вскричал старик. – Я сам отведу тебя к хану.
Сидя у костра, он высек огонь кремнем и закурил трубку. Простодушно обтерев мундштук рукавом, предложил затянуться и мне. Я был на высоте – проявив ответную любезность, поднес трубку ко рту. Старик предложил трубку поочередно каждому из нас, а в ответ получил сигареты, немного табаку и спички. Этот ритуальный обмен подарками окончательно подтвердил дружеские намерения обеих сторон. Постепенно в юрту набилось много народу – мужчины, женщины, дети, за ними потянулись и собаки. Негде было повернуться. Вперед выступил лама с гладко выбритыми щеками и головой, одетый, как подобает его касте, в ниспадающий тяжелыми складками красный балахон. Не только одеждой, но и самим выражением лица он разительно отличался от грязных собратьев с их сальными косами, торчащими из-под войлочных шапок, украшенных беличьими хвостами. Лама отнесся к нам чрезвычайно дружелюбно, только все время алчно посматривал на наши золотые кольца и часы. Жадность этого слуги Будды я тут же решил употребить себе во благо. Вручая ламе пачку чая и сухари, я дал ему понять, что нуждаюсь в лошадях.
– У меня есть лишний конь. Хочешь – купи. Но русских денег мне не надо. Лучше давай меняться.
Мы долго торговались, и в результате за обручальное кольцо, плащ и кожаную суму я получил отличного коня, который нам был так необходим после гибели вьючной лошади, и козленка в придачу. Сойоты накормили нас вдоволь жирным бараньим мясом и оставили на ночь. Утром старый сойот повел нас по тропе, лавирующей между болотами и скалами. Моя лошадь была крайне измучена, так же как и лошади моего друга и еще трех офицеров, – нечего было и мечтать добраться на них до Косогола, и мы надеялись купить в Солджаке новых. Но вот на нашем пути начали попадаться скопления юрт, вокруг пасся скот и лошади. Наконец мы достигли временной ханской резиденции. Наш проводник поехал вперед на переговоры, на прощание еще раз пылко заверив нас, что хан будет в восторге от знакомства с Та-ламой, но в его глазах читались сомнение и страх за свою инициативу. Поспешив следом за ним, мы вскоре выехали на просторную поляну, поросшую мелким кустарником, отсюда была хорошо видна стоящая на берегу реки большая юрта, украшенная развевающимися на ветру желтыми и синими флажками. Сомнений не было – здесь жил сам хан. Старый сойот вскоре вернулся, сияя от радости, и, протянув к нам руки, прокричал:
– Нойон ждет вас! Он счастлив познакомиться с вами!
Теперь мне предстояло превратиться из воина в дипломата. У ханской юрты нас встретили двое придворных в остроконечных монгольских шапках с щегольскими павлиньими перьями. С низким поклоном они пригласили «чужеземного нойона» пожаловать к хану. Вместе со мной в юрту вошли также мой друг и татарин. Внутри, в пестром великолепии дорогих шелков, мы еле различили тщедушного морщинистого старичка с гладко выбритым лицом. Его лысый череп венчала остроконечная бобровая шапка, с верха которой спускалась к спине темно-красная шелковая лента, обвивающая павлиньи перья. На носу торчали огромные китайские очки. Он восседал на низких подушках, нервно перебирая четки. Это и был хан Солджака и настоятель буддийского монастыря. Он сердечно приветствовал нас и пригласил садиться поближе к пылавшему в медной жаровне огню. Молодая, на диво красивая ханша подала нам чай с китайскими сладостями. После чая мы закурили, и, хотя хан как лама не курил табак, он все же из вежливости подносил к губам предлагаемые ему трубки, угощая нас в ответ табаком из табакерки зеленого нефрита. Соблюдая этикет, мы ждали, что скажет нам хан. Тот поинтересовался, удачно ли проходит наше путешествие и каковы наши дальнейшие планы. Я был с ним откровенен и в конце рассказа просил его, если возможно, позаботиться об остальных моих спутниках и о лошадях. Хан охотно согласился приютить всех нас и тут же приказал слугам приготовить для нас четыре юрты.
– Я слышал, что чужеземный нойон – великий врач, – сказал наконец хан.
– Да, я умею лечить некоторые болезни, и у меня есть с собой нужные лекарства, – ответил я. – Но сам я не врач и занимаюсь другой наукой.
Этого хан уразуметь не мог. Он простодушно полагал, что человек, умеющий лечить какую-то болезнь, – обязательно врач.
– У моей жены вот уже два месяца болят глаза, – пожаловался он. – Помоги ей.
Я внимательно осмотрел глаза ханши. У нее был примитивный конъюнктивит от вечного дыма и грязи. Татарин принес мою аптечку. Я промыл ханше глаза борной кислотой и закапал слабый раствор сульфата цинка и немного кокаина.
– Вылечи меня, – взмолилась ханша. – Не уезжай, пока не вылечишь. Мы дадим вам все – овец, молока, муки. Я лью слезы целыми днями, и мои красивые глаза, которые муж сравнивал со звездочками, стали совсем красными. Я этого просто не вынесу. Не вынесу! – Капризно топнув ножкой, она кокетливо улыбнулась мне и спросила: – Ты меня вылечишь? Да?
Хорошенькие женщины всюду одинаковы, живут ли они на залитом огнями Бродвее, на величественных берегах Темзы, на оживленных бульварах шумного Парижа или в убранной шелками юрте на лиственничном склоне Танну-Ола.
Мы провели у хана десять дней, окруженные вниманием и заботой его семейства. За это время мне удалось полностью вылечить ханшу, очаровавшую восемь лет назад старого хана. Она радовалась как дитя и не выпускала из рук зеркальце.
Хан подарил мне пять великолепных лошадей, десять овец и мешок муки, который мы тут же сменяли на сухари. Мой друг, в свою очередь, вручил хану в качестве сувенира царскую банкноту достоинством в пятьсот рублей с изображением Петра Великого, а я присовокупил к этому небольшой золотой самородок, найденный мной на дне ручья. По приказу хана один из сойотов должен был сопровождать нас до Косогола. Ханское семейство в полном составе проводило нас до монастыря, находящегося в десяти километрах от «резиденции».
В монастырь мы не зашли, а остановились в «дугане», китайском торговом поселке. Китайские купцы глядели на нас враждебно, но тем не менее предлагали на выбор разные товары, особо обращая наше внимание на круглые бутыли (ланхон) со сладкой наливкой (мейголо). Но у нас не было ни серебряных монет, ни китайских долларов, и потому нам оставалось только с вожделением взирать на соблазнительные напитки. Заметив это, хан повелел отпустить нам пять бутылей за его счет.
Тайны, чудеса и новая схватка
Вечером того же дня мы подъехали к мутно-желтому озеру Тери-Нур. Его низкие, лишенные всякой привлекательности берега испещрены множеством крупных нор. Ширина этого священного водоема около восьми километров. Посередине озера смутно виднелось то, что было когда-то большим островом, а теперь на этом пятачке среди древних развалин росло только несколько деревьев. По словам проводника, еще двести лет назад никакого озера не существовало – на его месте возвышалась хорошо защищенная китайская крепость. Однажды ее комендант оскорбил старого ламу, и тот проклял место, на котором стояла крепость, и предсказал скорую гибель самого укрепления. Уже на следующий день из-под земли забил мощный источник, он затопил крепость и поглотил в пучине ее обитателей. По сей день во время бури воды озера выбрасывают на берег кости погибших воинов и их коней. С каждым годом вода в Тери-Нур прибывает, подходя все ближе к горам. Обогнув озеро с восточной стороны, мы начали подъем на заснеженный горный хребет. Поначалу дорога показалась нам легкой, но проводник предупредил нас, что это временно и дальше будет труднее. Действительно, спустя два дня подъем стал намного круче, сам склон лесистее, да и снегу изрядно прибавилось. Мы были у границы вечных снегов – вершины гор утопали в белой пене, переливающейся на солнце яркими блестками. Именно здесь, в восточной части хребта Танну-Ола, находятся его высочайшие точки. Проведя ночь в лесу, мы двинулись утром дальше. В полдень прямая тропа оборвалась, и проводник начал водить нас по склону зигзагами, однако всюду ему преграждали путь то глубокие расщелины, то преграды из поверженных деревьев и обрушившихся при обвале скал. Несколько часов мы остервенело пытались пробиться вперед, вконец измучили лошадей и в довершение всего неожиданно вышли к месту нашего последнего привала. Сойот, несомненно, сбился с пути, на его лице застыл неподдельный страх.
– Демоны заколдованного леса не пускают нас дальше, – прошептал он трясущимися губами. – Это плохой знак. Нужно вернуться в Каргу к нойону.
Только после моих угроз он неохотно двинулся в путь, явно не веря в успех. К счастью, охотник-урянхаец, прибившийся к нашему отряду, заметил зарубки на деревьях – приметы потерянной нашим проводником дороги. Идя по ним, мы выбрались из чащи, пересекли место былого пожарища – выгоревший участок лиственничного леса – и вступили в небольшую рощицу у подножия устремленного ввысь заснеженного горного пика. Смеркалось. Было ясно, что нам придется здесь заночевать. Поднялся сильный ветер, принеся с собой настоящую снежную бурю. Ничего не было видно – снег падал плотной стеной, слепил глаза и вскоре совсем завалил наш маленький лагерь. Обсыпанные белой крупой, похожие на привидений лошади плотно обступили костер, отказавшись от еды. Ветер развевал их хвосты и гривы и несся дальше в горы; он то грозно рычал, то протяжно и жалобно завывал. Где-то вдалеке раздавался унылый вой волков, иногда прерываемый истошным собачьим лаем; мы отчетливо слышали его, когда ветер дул с той стороны.
Я уже прилег возле огня, когда подошедший сойот позвал меня:
– Нойон, пойдем со мной к обо. Покажу тебе кое-что.
Поднявшись, я полез за ним вверх по склону. Там, на небольшом плоском выступе, возвышалось обо – трехметровая конусообразная конструкция из крупных камней и стволов деревьев. Эти священные ламаистские сооружения ставятся в наиболее опасных для путников местах, дабы умилостивить злых духов местности. Ни сойот, ни монгол не пройдут мимо, не принеся в жертву духам хадак – длинные пестрые ленты, лоскуты ткани или прядь конских волос, срезанных с гривы или хвоста. Хадак подвешивают к веткам деревьев или, если подноше ниями являются мясо, соль или чай, ставят прямо на камень.
– Только взгляни, – сказал сойот. – Ветер сорвал хадак. Духи недовольны, они не пропустят нас, нойон…
Он схватил мою руку и умоляюще зашептал:
– Давай вернемся, нойон! Прошу тебя! Злые духи не пускают нас в горы. Уже двадцать лет никому не удается пройти через этот перевал, а кто пытался, все до одного погибли. Духи насылали на них снежную бурю, и они замерзали от холода. Вернемся к нашему нойону, дождемся теплых деньков и тогда…
Я не стал больше его слушать, а, отвернувшись, побрел к тускло мерцающему за завесой снега костру. Опасаясь, что проводник может дать деру, я приказал часовому не спускать с него глаз. Глубокой ночью часовой разбудил меня со словами: «Мне показалось, что я слышал выстрел».
Ну что я мог ему сказать? Может, это бедолаги вроде нас посылали сигнал заблудившемуся товарищу, а может, часовой ошибся и принял за выстрел другой звук: мог рухнуть крупный камень, обвалиться кусок льда или упасть снежный ком. Поворочавшись, я уснул снова, и на этот раз мне приснился удивительный сон. В нем я отчетливо видел, как по белой равнине тянется вереница всадников. Я различил наших вьючных лошадей, нашего калмыка и забавного крапчатого коня с римским профилем. Словом, это были мы, и мы спускались с заснежен ного плато в долину, где горделиво высились лиственницы, а между ними струился ручей. Еще я заметил пылающий поодаль костер и тут проснулся.
Светало. Я разбудил остальных, попросив поторопиться: нужно было тотчас же пускаться в путь.
Буря разгулялась вовсю. Снег застилал глаза, тропы не было видно. Мороз крепчал. Наконец мы были в седлах. Сойот поехал впереди, прокладывая дорогу. Чем выше мы поднимались, тем чаще он сбивался с пути. Мы то и дело проваливались в глубокие расщелины и с трудом выбирались из них, карабкаясь по скользким камням. Но вот сойот, повернув лошадь, подъехал ко мне и решительно объявил:
– Дальше не поеду. Неохота с вами погибать.
Моим первым порывом было отхлестать его хорошенько кнутом. «Обетованная земля» находилась так близко, что трусливый сойот казался мне в эту минуту злейшим врагом. Но я подавил в себе это желание. Неожиданно мне в голову пришла шальная мысль.
– Так вот, – сказал я. – Если попробуешь удрать, получишь пулю в спину и сгинешь не на вершине горы, а еще у подножия. А теперь послушай… Я расскажу, что случится с нами дальше. Когда мы достигнем перевала, ветер утихнет и буря прекратится. Выглянет солнце и будет освещать нам путь. А потом мы спустимся в укромную долину, где растут лиственницы и бежит веселый ручей. Там мы разведем костры и проведем спокойную ночь.
Сойота затрясло от страха.
– Нойон уже проходил через хребет Дар-хат-Ола? – изумленно спросил он.
– Нет, – ответил я. – Но вчера мне было видение. Знай, мы благополучно выберемся отсюда.
– Я пойду с вами! – воскликнул сойот и, хлестнув своего коня, продолжил путь к снежному великану.
Когда мы осторожно продвигались по узкому перешейку, сойот остановился и начал внимательно изучать тропу.
– Сегодня здесь прошло много лошадей! – заорал он, стараясь перекричать рев ветра. – А вон там на снегу след от удара кнута. Здесь были не сойоты.
Загадка быстро разрешилась. Прогремели выстрелы. Один из моих спутников, вскрикнув, схватился за правое плечо, рядом рухнул с простреленной головой навьюченный конь. Мы соскочили с седел и залегли за камнями. Теперь можно было оценить обстановку. Впереди, за скалами, на довольно просторной площадке шириной в тысячу шагов мы разглядели не менее тридцати уже спешившихся всадников; они-то и стреляли в нас. Моим девизом было – никогда не начинать первым военных действий. Но тут моя совесть оставалась чиста: враги напали на нас без всякого предупреждения, – и я скомандовал открыть огонь.
– Цельтесь в лошадей! – прокричал полковник Островский. Он же приказал татарину и сойоту бросить на волю судьбы наших животных. Мы быстро уложили шесть вражеских лошадей и еще нескольких ранили. В рядах противника началась паника. Если какой-нибудь смельчак высовывался из укрытия, он тут же получал пулю в лоб. Красногвардейцы отчаянно ругались и слали нам проклятия. Стрельба с их стороны оживилась.
Вдруг я увидел, как сойот, дав пинка поочередно трем лошадям, вскочил в седло одной из них, держа остальных на привязи. На этих лошадей вспрыгнули татарин и камлык. Я было прицелился в сойота, посчитав его дезертиром, но, увидев рядом с ним татарина и калмыка, успокоился и опустил ружье. Они явно что-то задумали. Красные открыли по ним бешеный огонь, но троица мгновенно скрылась за скалами. Яростная стрельба по нам, однако, не прекращалась, и я ломал голову, думая, что бы предпринять. Сами мы берегли патроны и потому стреляли меньше противника. Вдруг я заметил вдали на белоснежном склоне, прямо за спиной у красных, две темные точки, которые медленно приближались к нашим врагам. На какое-то время я потерял их из вида – видимо, они скрылись в ложбине. Они появились вновь уже на скале, нависшей прямо над сидящими в засаде красногвардейцами. К этому времени я уже догадывался, кому принадлежат две торчащие над снежной кромкой головы. Внезапно фигурки поднялись во весь рост и с силой швырнули что-то вниз. Последовали два оглушительных взрыва, сотрясших горы. Третий взрыв вызвал дикие вопли и беспорядочную стрельбу в лагере красных. На наших глазах несколько лошадей скатились по обледенелому склону и потонули в снегах, а солдаты под градом наших пуль бежали в том направлении, откуда пришли мы.
Позже татарин рассказал мне, как сойот предложил провести их с калмыком в тыл красных, чтобы разбомбить тех сверху. Перевязав офицеру раненую руку и сняв с убитых лошадей поклажу, мы продолжили наше путешествие. Наше положение представлялось теперь более сложным. Красногвардейцы пришли со стороны Монголии. Что бы это значило? Неужели и там были части красных? И сколько? Где размещались? Значит, Монголия тоже не «земля обетованная»? Вот таким тревожным мыслям предавались мы. Зато природа порадовала нас. Ветер стих. Буря улеглась. Солнце все чаще пробивалось сквозь стремительно несущиеся по небу тучи. Мы продвигались по высокому заснеженному плоскогорью. Кое-где ветер сдул почти весь снег, обнажив породу, в других же местах, напротив, нанес целые холмы, сквозь которые с трудом, беспомощно увязая в снегу, прокладывали путь наши лошади. Временами мы слезали и вели их под уздцы, сами проваливаясь по пояс, а иногда и вовсе уходя с головой, и тогда все остальные вызволяли несчастного. Наконец начался спуск, и на закате мы достигли небольшой уютной долины с растущими на ней лиственницами. Под их кронами мы и провели ночь, предварительно напившись горячего чаю из воды, начерпанной из горной речушки, весело бегущей неподалеку. Надо сказать, что на всем пути нам постоянно попадались следы недавнего пребывания в тех же местах наших врагов.
Казалось, все – и сама природа, и злые духи Дархат-Ола – было на нашей стороне, и все же ничто не радовало нас. Наше будущее по-прежнему оставалось неопределенным, впереди все так же подстерегали опасности, которые могли однажды оказаться и роковыми.
