Текст книги "Владимир Мономах"

Автор книги: Антонин Ладинский

Соавторы: Андрей Сахаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 57 страниц)

18

Невозможно вырвать из сердца стрелы горестных событий. Воспоминания прилепляются к душе, как колючки цветов, которые дьявол в образе ляха бросал в сонных монахов. Ничего нельзя изменить в прошлом, и время не смывает горечи клятвопреступления. Грех твой – всегда с тобой, и страх – простит ли его господь…

Вскоре после убийства Итларя и Китана пришли половцы и сожгли Юрьев. Годы шли. Изяслав, третий сын Мономаха, занял с согласия горожан лесной Муром. Молодой князь схватил посадника, присланного в этот город Олегом, и приступил к собиранию дани. Всё произошло в то самое лето, когда неведомо откуда на Русь налетела саранча и покрыла землю, так что страшно было смотреть, как она шла на полночь, поедая жито. Наступили трудные времена. Половцы делались с каждым днём более дерзкими и подступали под самые валы русских городов. Надлежало решиться на крайние меры, чтобы не дать окончательно погибнуть христианам.

Видя, что дары уже не оказывают должного действия на половцев, Владимир Мономах обнажил меч, сражался с кочевниками и ещё при жизни отца одержал над ними двенадцать побед. Олег, напротив, водил с половцами дружбу и подолгу гостил у ханов в степи. В прежнее время он держал у себя в Чернигове заложником сына Итларя. Святополк потребовал его выдачи. Святославич отказался, не желая нарушить клятву. Но теперь положение сделалось угрожающим, и Святополк и Владимир решили обратиться к черниговскому князю с призывом явиться в Киев и заключить перед епископами и городскими старцами договор о совместной защите Русской земли. Олег с пренебрежением ответил:

– Не пристало судить меня епископу, или игумену, или смерду!

Владимир был вне себя от гнева, что редко случалось с ним. На совещании он выступил против гордеца:

– Видно, Олег не хочет воевать с половцами. Должно быть, он злоумышляет против князей. Тогда пусть бог рассудит нас.

Вскоре разыгрались памятные события под Стародубом. На княжеском совете вынесли решение – наказать непокорного. Святополк и Владимир Мономах подступили к Чернигову, но Олег бежал на север и запёрся в Стародубе. Князья осаждали его в этом городе тридцать три дня, однако горожане храбро оборонялись, хотя изнемогали от голода. В конце концов Олег признал себя побеждённым, отворил ворота и вышел из города. Он просил мира, и с ним помирились. Владимир сказал:

– Иди к брату своему Давиду и явись с ним в Киев. Это старейший город в нашей земле, и достойно сойтись в нём всем нам, чтобы заключить мир.

Олег обещал явиться в указанное время и целовал крест. Но, придя к брату в Смоленск, взял у него дружину и вместо того, чтобы направиться в Киев, пошёл в Муром, имея намерение отнять этот город у молодого Изяслава. Услышав, что Олег идёт против него, княжич послал за воинами в Суздаль, в Ростов и на Белоозеро. Вскоре от Святославича прибыл посол с такими словами:

– Изяслав, иди в Ростов, в свою волость, а Муром – волость моего отца. Только здесь я соглашусь заключить договор с тобою и твоим отцом. Ведь это он изгнал меня из Чернигова, а теперь и ты хочешь лишить меня моего хлеба?

Князья смотрели на русские города как на своё достояние, считали, что смердам назначено провидением работать на княжеских нивах, платить оброки и проявлять во всём покорность и смирение. Так учило священное писание. Многие думали, что, борясь за Муром, Олег борется за правду, добывая принадлежащее своему роду, хотя от княжеской правоты не легче делалось смердам, чьё жито топтала конница.

Изяслав не послушал Олега, понадеявшись на многочисленность своих воинов. В жестокой битве молодой князь был убит на глазах Олега. Это произошло в сентябре месяце, когда уже поспели красные ягоды на рябинах. Изяслав упал с коня, и его воины побежали – кто в лес, кто в город. Вслед за ними ворвался в Муром Святославич, горожане приняли его, надеясь, что на этом прекратится кровопролитие. Тело же молодого Изяслава нашли на поле сражения и временно положили в монастыре св. Спаса, а потом перевезли в Новгород, к брату Мстиславу, и тот похоронил его в св. Софии.

Возгордившись своей победой, Олег стал хватать ростовцев и заковывать в цепи. Затем устремился в Суздаль. Горожане сдались ему. Здесь он тоже схватил своих противников, одних изгнал, у других отнял имущество. Так же он вёл себя и в Ростове. Посадив в этих городах верных людей, князь стал собирать в тамошних диких землях богатую дань.

В Новгороде сидел посадником старший сын Мономаха Мстислав. Он написал Олегу:

«Уходи из Суздали в Муром, не сиди в чужом городе. Я пошлю боярина к отцу и буду просить его, чтобы он помирился с тобой, хотя ты убил в сражении моего брата».

Олег получил послание в глухом погосте, куда лесные жители свозили ему дань. На дворе тиуна лежали кучи мехов, кадушки с мёдом и бочки со смолою. Погост был расположен на опушке чёрного леса. С полсотни курных изб раскинулись в беспорядке на отлогом холме; к ним вела песчаная ухабистая дорога. Одна из хижин отличалась от прочих величиной и затейливой резьбой коньков на крыше. В ней жил тиун, а в дни, когда на погост приезжали княжеские мечники, они ночевали здесь, спали на лавках, и каждому из них полагалось по две курицы на день, не считая печёных хлебов, проса, солода и остального довольствия.

На этот раз в избе остановился князь Олег. Когда глаза привыкли к полумраку, можно было разглядеть при мутном свете единственного окошка, затянутого бычьим пузырём, очаг в углу, скамьи вдоль закопчённых стен, прочно сбитый стол. На деревянных крюках висели, поблескивая медными бляхами, конские уздечки, а на одном князь повесил свой меч в ножнах из чёрного скарлата. В низкой избе пахло дымом, кожей, овчинами, железом оружия.

Олег, в голубой рубахе с золотым оплечьем, сидел за столом. Он хлебал деревянной ложкой горох со свининой. Время наступило уже не обеденное, и солнце высоко стояло на небе, но князь только что вернулся из далёкой поездки и проголодался. Пища после большого перехода верхом на коне казалась ему слаще царьградских яств, и всё-таки он хмурился. На дворе стояла осенняя погода, шёл мелкий дождь, из леса тянуло запахом хвои и грибной прели.

Муром, Ростов, Суздаль… Все богатые города с каменными церквами, укрывшиеся за бревенчатые стены. Полные всякого пушного зверья леса. Правда, далеко от великих торговых путей. Но князь знал, что по Волге и Оке лежит прямая дорога в Хвалынское море, в заманчивую Перейду. И вот можно снова выронить из рук все эти богатства по проискам врагов.

На лавке в числе других дружинников сидели Иванко Чудинович, бывший вышгородский посадник, и Борей, старший конюх, княжеский любимец. Все молча наблюдали за тем, как князь ест.

– Что слышали? – спросил Олег, повернув голову в сторону сидящих на лавке, но не отрываясь от еды и глядя угрюмо на земляной пол.

– Слух есть, что к князю Мстиславу новгородцы пришли, – ответил невесёлым голосом Иванко. – Только кто знает, правда ли это?

– И ростовцы, – добавил Борей.

Олег, держа кусок мяса в ложке, а в другой руке кусок хлеба, сердито посмотрел на дружинников:

– Устрашились?

Иванко Чудинович, старый боярин с седеющей бородой, вздохнул и ответил за всех:

– Разве мы оставляли тебя одного на поле битвы? Не боимся смерти. Но много воинов у князя Мстислава. О тебе помышляем.

– Что обо мне помышлять?

– Голову свою потерять можешь.

– Горько голове без плеч. У других волости, полные лари серебра. А у меня что? Плохо вы трудитесь на своего князя.

Бояре закашлялись. Олег перестал есть и в сердцах бросил ложку на стол.

– Не укоряй нас, князь, – продолжал Иванко, – мы всё делим с тобой, труды и раны. А неудача преследует нас, как злой пёс.

В это время на дворе раздался топот конских копыт, послышались голоса. Князь нахмурился и стал прислушиваться, повернув лицо к двери, скосив глаза в противоположную сторону. Борей проворно встал с лавки.

– Пойду посмотрю.

– Иди, – сказал Олег.

Он жил в вечной тревоге. Всего можно было ожидать. Вскоре низенькая дверь снова со скрипом отворилась, и старший конюх вернулся в избу, видимо чем-то взволнованный.

– Князь, вестник к тебе от князя Владимира Всеволодовича.

Олег встрепенулся:

– Какой вестник?

– Поп. Верхом на коне прискакал.

– Что ему надо?

– Грамоту привёз. С ним княжеский отрок. Молоко на губах не обсохло.

Борей ждал, что скажет князь. Олег невольно пригладил непокорные кудри, подбоченился и приказал:

– Позови их.

Нагибая голову в двери, в избу вошёл рослый человек, пресвитер, судя по его чёрной одежде под серяком, наброшенным на плечи от дождя. Вперёд лезла широкая рыжая борода, и в глаза бросался румянец деревенского лица. За священником перешагнул порог совсем ещё юный отрок, тонкий, как девушка, с большими синими глазами. Он был в нарядном синем плаще на красной подкладке, с серебряной запонкой на плече и в розовой шапке, опушённой белым мехом, при мече, слишком тяжёлом для его чресел, в серебристых парчовых ножнах. Вероятно, сын какого-нибудь знатного дружинника. Видя, что князь стоит, опираясь обеими руками о стол, Олеговы люди неуклюже встали один за другим, гремя оружием.

Олег мрачно смотрел на послов. Иерей снял лиловую скуфью, и тогда открылся чистый пробор посреди рыжей головы. Отрок остался в шапке. В глазах его светилось мальчишеское любопытство, играла щенячья радость жизни.

Князь, неоднократно наблюдавший преклонение младших перед сильными мира сего, пристально посмотрел на отрока и спросил:

– Как звать тебя?

– Семён.

– Ты чей?

– Сын боярина Славяты.

Олег усмехнулся:

– Боярина Славяты? Или уже не учат вас в Новгороде перед князьями шапку снимать?

– Сниму, – покраснев, по-детски улыбаясь, ответил Семён.

По той неторопливости, с какой отрок стянул с головы розовую шапку, Олег понял, что у Мстислава собрана против него большая сила.

Молодой отрок хотел ещё что-то сказать, но священник бросил ему через плечо:

– Умолкни, чадо!

Снова обратившись к князю, он торжественно произнёс:

– Прими послов, княже. От князя Владимира Всеволодовича и сына его Мстислава.

Князь рванул правый ус тонкими пальцами. На одном из них сверкал драгоценный перстень. Память о Феофании.

– Послов всегда принимал с честью. Но скоро брат Владимир будет ко мне младенцев слать.

Отрок опять покраснел, стыдясь своей молодости.

– Семена отправили со мной в путь, чтобы боярскому делу научился, – объяснил иерей.

– С чем приехал? – спросил, нахмурившись, Олег священника.

– Эпистолия к тебе от светлого князя Владимира.

Поп подошёл поближе и, видя, что Олег не хочет протянуть руку, чтобы принять сложенное в трубку письмо, положил его на стол.

Князь морщился, глядя на послание.

– Все ныне пишут. Будто не князья, а монахи, – зло сказал он, беря пергамен. – Иванко! Накормить надо пресвитера. И этого отрока тоже. Издалека приехали люди.

Боярин пошел-искать жену тиуна.

– А остальные пусть пойдут на коней посмотреть, – приказал князь.

Дружинники полезли один за другим в низенькую дверь.

– Отдохните с дороги, – обратился Олег к послам, и пресвитер уселся на лавку. Отрок продолжал стоять около него, видимо, накопив в своём сердце княжеские обиды. Но тоже смотрел на Олега, в ожидании, как он будет обращаться с грамотой.

Олег сорвал печать красного воска и с шорохом развернул длинный свиток. Насупив брови и едва сдерживая гнев и желчь, он стал читать, беззвучно шевеля губами:

«Послание князю Олегу Святославичу. Будь здоров! О я многострадальный и печальный! Много борется душа моя с сердцем, но оно одолевает, ибо все мы тленны, и потому со страхом помышляю о том, как бы не предстать предо страшным судией без покаяния и не примирившись о тобою…»

Дальше были выписаны из священных книг изречения о прощении прегрешений и всякие слова о миролюбии старшего сына Мстислава. Олег не любил псалмов. От них князя охватывала скука. Точно вдруг переставало светить солнце и женские глаза потухали. Но Мономах пространно писал о грехах и смертном часе.

«Сегодня мы живы, а завтра – мертвецы, сегодня в славе и почестях, а наутро во гробе и преданы забвенью. И другие разделяют собранное нами…»

Олег всегда с недоверием относился к человеческому смирению. Ему в благостных словах чудились западни и обман. Удачливые люди другим проповедуют покорность воле божьей, сами же присваивают себе лучшие области и богатые города; они обладают серебряными сосудами, табунами коней, каменными палатами. А что разделят после его смерти? Два десятка коней да отцовский меч? Да долги киевским жидовинам?

Олег рассуждал так в сердцах. В действительности у него оставалось ещё достаточно серебра и мехов, чтобы заплатить жадным половцам. Он снова уткнулся в послание.

«Посмотри, брат, на отцов наших. Взяли они с собою накопленное, покидая землю? На что им теперь пышные одежды? Теперь то осталось при них, что они сотворили для души своей. С подобными словами надлежало бы, брат, и тебе обратиться ко мне. Ведь когда перед тобою убило моё, да и твоё дитя, разве не следовало бы тебе, увидев кровь и тело его, увядшее подобно только что распустившемуся цветку, когда он упал, как агнец закланный, сказать, стоя над ним и вдумываясь в помыслы своей души: „Увы, что сделал!“…»

Олег опустил в руках послание… Моё и твоё дитя… Думал ли он, когда держал при крещении на своих руках розовое тельце плакавшего младенца Изяслава, что ему будто суждено узреть и его смерть? Бог свидетель, что не он поразил княжича! Хотя близко находился от того места, где неразумный юноша сражался один против многих врагов, Олег видел, как один из половцев наотмашь ударил молодого князя саблей. У Изяслава, ради щегольства и красования, даже не было в тот день железного шлема на голове, а только парчовая шапка. Княжич склонился на шею коня, уронил меч. Несмотря на суматоху битвы, Олег даже заметил, как он цеплялся за гриву коня, падая на землю вверх ногами и обагряя её кровью. Подскакав к поляне, где происходила схватка, Олег склонился над поверженным. Княжич лежал с закрытыми глазами, но ещё дышал, и вдруг закрыл рукою лицо. Из-под пальцев по щеке потекла струйка крови. За шумом сражения никто не расслышал предсмертного вздоха княжича.

Изяславовы воины беспорядочно убегали в сторону леса, и битва превратилась в безжалостное избиение беглецов. Потом победители стали раздевать трупы, чтобы поживиться оружием и одеждой убитых. Но Олег запретил обнажать юное тело Изяслава. Непристойно лежать княжескому птенцу нагим среди смердов. Они с ним из одного гнезда. Павшего на поле битвы положили под соседним дубом. Княжич покоился в окровавленной белой рубахе, со сложенными на груди руками. Олег сам закрыл ему глаза. Кровь уже перестала течь из раны и казалась теперь чёрной, как смола. Наступал вечер. Впрочем, красный плащ княжича всё-таки исчез в суме какого-то проворного половца. Когда же смятение битвы несколько успокоилось, княжича повезли в монастырь св. Спаса. Прочих закопали в общей могиле, там, где они пролили кровь. Олег велел сделать так, чтобы не кормить человеческим мясом диких зверей. Половцы похоронили своих и насыпали над могилой высокий курган. Так погиб Изяслав и многие воины вместе с ним. Но ведь Муром не был его волостью!

Князь снова погрузился в чтение письма. Занятие это было для него не из привычных. Легче верхом на коне через ямы перелетать, чем над буквами корпеть. Опять о покаянии? Нет, Мономах обращался к нему с просьбой, убеждал прислать сноху свою, жену убитого.

«Чтобы, обняв её, я оплакал сына и свадьбу его вместо песен: ибо за грехи свои мне не пришлось видеть ни первых радостей их, ни венчания. Ради бога, отпусти её ко мне поскорее, с первым же послом, чтобы, поплакав с нею, я поселил печальную в своём доме. И села бы она, горюя, как горлица на сухом дереве, а я утешился бы в боге…»

Олег вспомнил обезумевшие от горя серые женские глаза. Его распаляла похоть, когда он смотрел на молодую вдовицу. Но он знал, что ему не будет пощады от Мономаха, если прикоснётся к вдове его сына…

«Ведь таким путём шли наши отцы и деды. Значит, настал и для моего сына час суда от бога, а не от тебя. Но если бы ты тогда сделал то, что хотел, то есть занял бы Муром, а Ростова не занимал и послал ко мне кого-нибудь, то мы уладились бы с тобою. Подумай сам: кому было пристойно отправить посла, тебе или мне?..»

Олег даже скрипнул зубами. Всё отняли, всего лишили. А теперь Мономах пишет, что отдал бы Муром. Но судьбу правителей решают не послания, а меч. Ныне он господин и в Муроме, и в Ростове, и в Суздале. Что враги могут поделать с ним? Видно, Мономах понял, что не осилит его, и написал это жалобное письмо…

«Что странного в том, что воин пал на поле битвы! Так умирали лучшие из наших предков. Я знаю, что моему сыну не следовало искать чужого достояния и вводить меня в печаль. Но его уговорили на это дело слуги, чтобы самим имение добыть, а получили для него злую участь. И если ты покаешься перед богом и ко мне будешь добр сердцем, послав епископа или посла, то напиши правдивую грамоту, тогда и волость получишь и наше сердце обратишь к себе, и мы будем жить лучше, чем прежде. Ведь я не враг тебе и не мститель, и не хотел же я видеть твою кровь под Стародубом…»

Князь Олег не послушал Мономаха, ни его сына и даже возмечтал захватить богатый Новгород. Мстислав с благословения отца начал военные действия. Посоветовавшись с новгородскими мужами, он послал впереди себя опытного воеводу Добрыню Рагуиловича. Навстречу этому боярину Олег направил своего брата Ярослава. Добрыня стал хватать Олеговых сборщиков дани, и когда обо всём узнал Ярослав, стоявший на Медведице, он в ту же ночь поскакал к старшему брату и дал ему знать, что приближается новгородское войско. Мстислав действительно вскоре пришёл на Волгу и, услыхав, что враги повернули к Ростову, погнался за ними. Уходя от преследования, Олег велел зажечь Суздаль, и весь город превратился в пепел, все дома сгорели, кроме Печерского монастыря и каменной церкви св. Дмитрия, построенной епископом Ефремом, великим строителем. Олег побежал в Муром, и Мстислав послал вдогонку письмо, в котором убеждал беспокойного князя прекратить сопротивление.

Он писал в нём:

«Я моложе тебя, но вот что посоветую тебе. Отправь послов к моему отцу и верни захваченных тобою дружинников, и я буду во всём послушен тебе…»

Видя, что Мстислав не жаждет его крови, Олег стал притворно просить о мире, и молодой князь поверил, распустил свою дружину по сёлам. Но едва настала Фёдорова неделя великого поста, как пришла весть, что беспокойный князь уже в Клязьме. Доверчивый сын Мономаха сидел за обедом и веселился, когда к нему пришли люди и сообщили о внезапном появлении врагов в окрестностях, а он даже не позаботился об обычной охране. Олег надеялся, что Мстислав устрашится его неожиданного прибытия и убежит. Но на помощь к своему князю явились новгородцы, а несколько позже пришли ростовцы и белоозерцы, и оба князя стали один против другого, построив полки в боевом порядке. На пятый день стало известно, что на поддержку спешит к Мстиславу его брат Вячеслав с нанятыми половцами. Он прибыл в четверг, а в пятницу Олег решил начать сражение. В этой битве Мстислав дал стяг своего отца половчанину Куную, и когда вдруг широко развернулось на ветру знакомое всем голубое знамя с изображением крылатого архангела, на воинов Олега напал такой страх, что они побежали. Олег снова помчался в Муром, оставил там брата Ярослава защищать город, а сам ушёл в Рязань. Однако и в Рязани Мстислав настиг его и велел сказать незадачливому князю:

– Не беги никуда! Лучше проси своих братьев не лишать тебя доли в Русской земле.

Олег обещал сделать так, как советовал Мстислав, и тогда сын Мономаха прекратил войну по просьбе епископа Никиты и возвратился в Новгород.

19

На другом берегу реки дорога снова поднималась в гору, но сани легко скользили по сухому снегу. Мономах подумал, что на днях Изяславу исполнилось бы ровно сорок лет. Он снял меховую рукавицу с левой руки и вытер стариковские слёзы на глазах…

Ещё одно страшное преступление совершилось тогда на Руси, которое невозможно забыть до смертного часа. Коварно и жестоко поступили с любезным Васильком. Этот князь был сыном Ростислава, тоже предательски умерщвлённого в Тмутаракани царским катепаном, и, должно быть, от отца унаследовал он пламенное сердце и мужество. В царствование Алексея Комнина молодой князь неожиданно для самого себя очутился в Греческой земле. Мономах узнал о том, как он воевал там, со слов самого Василька, любившего за чашей вина вспоминать прошлое.

Где происходила та вечерняя беседа? Да, в Смоленске… Однажды они долго сидели вдвоём в тёплой горнице. Поднимая к жестоким небесам свои навеки загубленные очи, слепец брал на ощупь чашу на столе и осторожно подносил к устам, чтобы не расплескать вино. Владимир, с жалостью глядя на Василька, вкладывал ему в руку кусок пирога. Поев и успокоившись немного, ослеплённый князь стал рассказывать о том, что произошло в те волнующие дни, ещё залитые солнечным светом.

Речь шла о событиях в окрестностях Константинополя. Когда прекратилась грозная борьба стихий и смягчился гнев бурного моря, как изысканно выражалась в своей книге об отце Анна Комнина, дочь императора Алексея, описывая конец зимы и наступление весны 1091 года, под самыми стенами столицы появились неведомо откуда пришедшие дикие печенежские орды. Империя оказалась на краю гибели. В довершение всех несчастий, выпавших на долю ромейского государства, Корсунь, которую греки называли Херсоном, перестала признавать власть царя, и константинопольская торговля терпела от этого немалый ущерб. Кроме того, василевс лишился великолепного наблюдательного поста, чтобы следить за тем, что происходит в далёкой Скифии и в соседних с нею странах. Враги угрожали со всех сторон. Успокоившееся с окончанием зимы море благоприятствовало планам турецкого предводителя Чахи, который готовил корабли, чтобы высадиться в Солуни и соединиться с печенегами. Он был настолько уверен в успехе своего предприятия, что уже стал называть себя царём и велел изготовить пурпуровые башмаки. Разорив окрестности Константинополя, печенеги повернули назад и пошли на запад, в долину реки Марицы, чтобы там соединиться с турками. Так, по крайней мере, думал император Алексей, сменивший на престоле Никифора, и со всей энергией предпринимал решительные меры для спасения ромеев.

По повелению василевса кесарь Никифор Мелиссин объявил набор ратников, вооружив их копьями и всем, что нашлось под руками. Для предотвращения опасности, нависшей, как чёрная туча, над Константинополем, были подняты болгары Вардара и Струмы. Эти пахари, дровосеки и пастухи считались отличными воинами. Немедленно вызвали из Никомидии отряд фландрских рыцарей, состоявших на императорской службе. Сам Алексей поплыл на корабле на запад и высадился в Эносе. Здесь на него обрушились орды печенегов.

Лагерь был устроен по всем требованиям военного искусства, как это предписывает в своём стратегическом трактате император Никифор Фока. Но сердца ромейских воинов не пылали доблестью, и они с тревогой взирали на неприятеля. Печенежский стан находился в немногих стадиях от греческих укреплений, и с часу на час ожидали внезапного нападения. Каков был ужас греков, когда на четвёртый день вдали показались новые полчища. Судя по поднятой на дороге пыли, они пришли в большом количестве. К счастью для василевса, эти всадники оказались союзниками, хотя и не очень надёжными. То явились на помощь Алексею половцы, вызванные логофетом в последнюю минуту. Их привели два прославленных хана – Тугоркан и Боняк, два хищника с волчьими сердцами. С ханами пришёл и пятитысячный отряд карпатских горцев, вооружённых секирами. В своём сочинении Анна называет их подобными Аресу. Эти мужественные воины жили на далёкой окраине Руси, но никогда не забывали, что они русские по крови и вере. Ими предводительствовал князь Василько.

Непроглядная чёрная ночь со всех сторон окружала несчастного князя, ослеплённого по проискам злых людей, и всё-таки, когда он рассказывал о прошлом, в его представлении вновь светило солнце, вставали голубые горы, текли серебряные реки и плескалось синее море, возникал из мрака царский шатёр, украшенный позолоченными щитами воинов. Слепец говорил и говорил, потому что редко можно было встретить такого внимательного слушателя, как Владимир Мономах.

– Царь позвал нас всех на пир, якобы для дружеской беседы. Ему долго пришлось ждать половцев. Долее всех заставил беспокоиться о себе дерзкий хан Боняк.

– Шелудивый?

– Так прозвали его на Руси за его болячки на лице. Но надо сказать, что редко я видел более храбрых воинов, чем этот хан. И гордыни необычайной. На первое приглашение царя он отвечал отказом. Потом всё-таки согласился приехать. Ты ведь знаешь, половец двух шагов не сделает пешком. Боняк подъехал к царскому шатру на великолепном скакуне в богатой греческой сбруе. Алексей кусал губы. Я видел, как лик царя побледнел.

– А ты?

– Я тоже находился среди позванных, увидел всю роскошь греков. Стол ломился от яств, каких я нигде раньше не видел.

Алексей красив, вроде нашего Романа. Он сидел рядом с пожирателями сырого мяса и был весьма любезен с ними. Но все заметили, что он ни одного часа не оставался спокоен. За приветливыми царскими словами скрывались душевная тревога и коварство. За столом нам обильно наливали в стеклянные чаши золотистое вино. Такого питья я больше не попробую. Говорили, что этот сок выжимают из виноградных лоз, произрастающих на каком-то далёком острове…

– На острове Хиосе. Мне говорил митрополит.

– Не знаю. Но это вино пахнет немного фимиамом, и от него приятно кружится голова. После обеда царь лобызал нас и раздавал всем подарки.

– Что же ты получил из рук царя?

– Меч.

– Тот, что носишь на бедре?

Слепой пошарил руками по стене, нащупал меч, повешенный на крюк, с удовольствием погладил его.

– Видишь, как искусно украшены ножны серебром? Царь сказал мне с улыбкой: «Всем известно, что больше всего русские любят красивое оружие!» И протянул мне подарок.

– Разве ты знаешь греческий язык? – удивился Мономах.

Василько не без гордости ответил:

– Знаю.

Владимир спросил, желая испытать Василька:

– Как по-гречески хлеб?

– Псоми, – без запинки ответил слепой князь.

– А небо?

– Небо? Это будет… – замялся он.

– Битва как будет по-гречески?

– Махи. Но там при царе находился человек, который переводил все его слова на наш язык.

– А ханы что получили?

– Золотые и серебряные сосуды. Даже Боняк, что сопел за столом, как вепрь, и тот смягчил свою гордость.

– Ханы упивались вином?

– Все много пили.

– Боняка тоже ласкал царь?

– Лобызал.

Хан уверял, что всё сделает для нового друга. Тогда царь взял со всех нас клятву, что мы не покинем его до конца своих дней.

– И ты клялся?

– И я.

Владимир знал раньше эти глаза, полные жизни и мужества, а теперь вместо них на обезображенном лице зияли два гнойных рубца. Василько продолжал рассказ:

– Боняк едва держался на ногах. В опьянении хлопал царя по спине и обещал отдать ему половину своей добычи. Я ведь знаю также некоторые половецкие слова. Боняк, помню, кричал, что за три дня изрубит всех печенегов.

– Велика ли оказалась добыча?

– Что можно взять у печенега? Нам достались кони, челядь, рабыни.

– Что же потом было?

– Ещё три дня прошло. Половцы проспались, и царь стал снова опасаться худшего. На лице его опять появилось беспокойство. Я всё тебе расскажу, брат. Греческий воевода Никифор послал на помощь Алексею ратников, кое-как вооружённых поселян. Они двигались пешком, а припасы везли на повозках, запряжённых волами. Греки увидели это издали и пришли в смятение. Им показалось, что идёт ещё одна орда. Однако, узнав, в чём дело, успокоились и укрепились духом. Даже вступили в бой с печенегами и одержали над ними победу. Но мне хорошо было известно, что печенеги шлют послов к половцам, чтобы переманить их на свою сторону. Так же они и к царю посылали людей с предложением мира. Он же оттягивал переговоры, чтобы выиграть время.

– Почему медлил? Страшился сразиться?

– Так и я полагаю. А другие говорили, что ждал войско из Италии.

– Из Италии… – протянул Мономах.

– Оттуда, где Рим.

Владимир доходил до Чехии, видел Корсунь и Каффу, а другие князья скитались по всей Европе. Изяслав, сын Ярослава Мудрого, побывал в Польше и в Майнце, а убитый Нерадцем Ярополк ездил в Рим. Сам Васильке стоял под стенами Царьграда.

– Где некогда Август правил, – продолжал он определять местоположение Итальянской земли.

– Знаю. Там ныне папа служит обедни на латинском языке.

Васильке не очень разбирался в церковных делах, но был наделён любопытством к жизни, хотел повидать многие страны и вот лишился самого ценного для человека – способности обозревать мироздание.

– Когда же произошла битва? – спросил Мономах.

– Половецких ханов не прельщали предложения печенегов. У них были свои планы. Но медлительность царя им тоже не нравилась. Боняк грозил Алексею: «До каких пор будешь откладывать битву? Знай, что мы не хотим ждать более. Завтра с восходом солнца будем или волчье мясо есть, или баранье».

– Волчье мясо – это печенеги.

– Печенеги. А баранье – царские воины. Алексей боялся половцев не менее, чем печенегов, и обещал, что наутро начнёт битву. Но это мы тогда спасли его.

– Как вы могли спасти царя?

– А вот так. Накануне сражения мы покинули половцев и перешли в лагерь греков, чтобы стоять рядом с христианами.

Владимир внимательно смотрел на собеседника, принимавшего участие в таких знаменательных событиях.

– Греки обнимали нас, говорили, что мы их избавители от гибели. Помню, половина той ночи прошла в молитве. При свете зажжённых смоляных факелов войско распевало псалмы. Кто мог, украсил своё копьё лампадой или свечой, и весь греческий стан сиял огнями, как звёздное небо в полночь. Воинам дали самый краткий отдых, и с рассветом началась битва. Половцы устремились на печенегов, как волки, и те не выдержали, поспешили укрыться за повозками. Они привезли в них жён и детей.

Владимиру Мономаху всё это было хорошо знакомо. В случае неудачного нападения кочевники поворачивают коней и мчатся в узкие проходы, оставленные между возами, чтобы перестроиться под их защитой и снова влететь в бой.

– Печенежские ханы-соглашались прекратить сопротивление, просили половцев помирить их с царём, обещали уйти. Но опытные военачальники не упускают случая уничтожить врагов до последнего человека, если это в их власти. Алексей опасался, что переговоры охладят пыл Тугоркана и Боняка, и велел своему знаменосцу идти впереди половцев. Тогда ханы снова ринулись на печенегов. Началось невиданное избиение.