Текст книги "Нет жизни никакой"
Автор книги: Антон Твердов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
– Не слушай его! – взвизгнула Алена Ивановна. – Сынок, он шизанулся совсем со своей идеей! Знаешь, сколько он беззащитных старушек уже погубил? Знаешь, что он организовал на ограбленные деньги благотворительное общество «Нарубим бабок»?
– Организовал! – отозвался Раскольников, пятясь к выходу. – У меня и «крыша» есть! Все как полагается! И сейчас…
Внезапно он отпрыгнул в сторону и, не спуская глаз с направленного ему в грудь ружья, оглушительно свистнул – и тотчас старухина дверь слетела с петель, а на пороге тесной прихожей показался верзила – полуголый и длинноволосый, ужасающе мускулистый, с громадным, словно бутафорским, мечом в руках.
– Конан пришел, – угрожающе прорычал верзила. – Конан будет убивать…
– Батюшки… – пролепетала Алена Ивановна, переводя взгляд с Конана на Арнольда и обратно.
Ее приемный сынок и ворвавшийся верзила тоже смотрели друг на друга – и было невооруженным глазом видно, что они совершенно одинаковы – и различаются только прической и предметами одежды, то есть деталями незначительными, тогда как черты лица, особенности фигуры и даже угрюмо-настороженное выражение темных глаз похожи до чрезвычайности.
Впрочем, Раскольников этой странности не заметил. Закричав:
– Вперед! – он рванул пальто у себя на груди, выхватил топор, и, оскалясь, пошел на Алену Ивановну – и черт его знает, что бы случилось через секунду, если бы помещение прихожей не залил мгновенный и яркий свет и не раздался спокойный голос:
– Ну-ка, спокойно всем!
Появившийся в дверном проходе позади длинноволосого верзилы ифрит, несуразный и двухголовый, как все ифриты, взмахнул мощным фонарем.
– Выкатывайтесь все отсюдова! – прорычала одна голова ифрита, а вторая проговорила вкрадчиво:
– Да, милые друзья, пошли, как говорится, вон.
– Я живу тут, гражданин участковый, – вякнула было старуха, но ифрит затопал ногами, и рычащая голова провала:
– Пошли к чертовой матери, сволочи! Покойнички хреновы, валите отсюда!
– Мы, милые друзья, два раза повторять не будем, – поддакнула вторая голова, и ифрит положил руку на эфес висящей на боку кривой сабли.
Видимо, было отлично известно, что участковые, подобные этому ифриту, действительно два раза приказ повторять не привыкли, а привыкли в случае неповиновения без лишних разговоров пускать в ход силу, потому что четверо – старуха, Раскольников, Конан и Арнольд, – понурившись, вышли вон.
– И не вздумайте, падлы, в общественном месте свару какую затеять! – крикнул им вслед ифрит.
Когда в тесной прихожей наступила тишина и погас свет фонаря, одна голова ифрита посмотрела на другую и горько вздохнула.
– Да, брат Гаврилыч, – сказала голова. – Вот такая наша горькая судьбинушка.
– Да, брат Эдька, – отозвалась вторая голова. – Горькая, горькая…
Эдуард Гаврилыч был, как и весь состав загробной милиции, чистокровным ифритом. Ифриты в общем-то считались неплохими мужиками, хотя, конечно, были грубыми и неотесанными уродами. Испокон веков так повелось, что на две свои головы они имели одну-единственную мысль, выражавшуюся, если говорить просто, в следующем – не мудрствуя, выполнять приказы начальства. Попав в загробный мир, ифрит обычно не видел причин, чтобы это свое мироощущение менять.
И не мейял.
Беда Эдуарда Гаврилыча состояла в том, что одна из его голов имела свое собственное мнение относительно окружающего Эдуарда Гаврилыча мира. Как-то так – никто уже не помнит, как именно – получилось, что одна голова ифрита мыслила как и положено мыслить голове ифрита, а вторая… прямо скажем, валяла дурака. То есть прилюдно произносила речи, которые всякий нормальный ифрит даже и в дурном сне не мог себе позволить произнести, и не единожды пугала Эдуарда Гаврилыча словами «гуманизм» и «интеллигенция». А Эдуард Гаврилыч… Впрочем, тогда Эдуарда Гаврилыча звали просто Гаврилычем, а имя Эдуард потребовала себе дурная голова, тем самым отделив себя от второй головы – нормальной. Получалось как бы два совершенно разных ифрита в одном – Эдуард и Гаврилыч.
Тем не менее поначалу в загробной милиции Эдуарда Гаврилыча очень ценили и почетную должность участкового дали сразу, потому что на всех допросах он сам собой представлял комбинацию «хороший следователь– плохой следователь». К тому же голова Эдуард, помимо привычного для себя и дикого для головы Гаврилыч обращения «милый друг», употребляла такие мудреные слова, которые зачастую сбивали с толку допрашиваемого, что шло, конечно, на пользу следствию.
Так вот они служили, и неплохо служили, до поры до времени, хоть голова Гаврилыч частенько ссорилась с головой Эдуард, обзывая последнюю пидарасом, потому что никакой нормальный ифрит не может выговорить словосочетание «интеллигенция вшивая», хоть и голова Эдуард открыто презирала голову Гаврилыч, нередко именуя ее «черноземом», «маргинальным урлабаном» или «гидроцефалом». Голова Гаврилыч не имела никакого понятия о значении этих слов, но тем не менее обижалась, и в большинстве случаев после взаимных оскорблений дело доходило до драки, что очень нравилось сослуживцам Эдуарда Гаврилыча, потому что двухголовый ифрит, дерущийся сам с собой, – зрелище потешное. Тогда ифриты-милиционеры образовывали вокруг взбешенного самим собой Эдуарда Гаврилыча новую изгородь, превращая милицейский участок в боксерский ринг, – и делали ставки. Побеждала чаще голова Гаврилыч. Победителя поили «бухлом», предвкушая дальнейшую потеху; победитель пил «бухло» и осмеивал безвольно болтающуюся на мощной шее голову Эдуард. Но хоть у ифритов и две головы, кровеносная система у них одна. Так что спустя какое-то время пары «бухла», затуманив Гаврилыча, туманили и Эдуарда. И тогда, очухавшись, опьяневший Эдуард начинал ругать Гаврилыча гидроцефалом и подобными словами – и для ифритов-милиционеров, которые о таких словах и слыхом не слыхивали, это тоже было смешно.
Но эти времена остались далеко позади.
Эдуард Гаврилыч служил в Первом Загробном Мире участковым и не знал особенных проблем, пока его жизнь-после-смерти не пересеклась с жизнью-после-смерти Никиты Вознесенского, только что попавшего из мира живых в тот же Первый Загробный. Никита появился на участке, вверенном Эдуарду Гаврилычу, и все пошло кувырком. В погоне за нарушителем общественного порядка Вознесенским участковый-ифрит в порядке строгой последовательности лишался должностей, заслуженных ранее регалий и служебных положений – пока не докатился до того, что его просто сослали на пенсию. Это случилось после того, как, дважды задержав Вознесенского, Эдуард Гаврилыч дважды упустил его.
Но ифриты – существа упрямые. И даже оказавшись на пенсии, участковый не оставил надежд схватить Никиту и тем самым доказать собственную компетентность в сыскном деле. И надо же – это у Эдуарда Гаврилыча получилось. Однако грянул переворот, возглавленный загробным другом Вознесенского Нестором Иванычем Махно, и Никиту освободили повстанцы. Правда, тогдашний правитель Первого Загробного успел вызвать Патруль Цепочки – и всех бунтовщиков повязали через несколько минут после захвата власти. Подпольная Организация Противников Уравниловки (ПОПУ) в полном составе отправилась в ссылку – в разные миры, далекие и не очень; но и представителей власти, допустивших возможность переворота, Суд Цепочки в покое не оставил – в Загробных Мирах с этим строго, не то что в мире живых. И Эдуард Гаврилыч, только что выбившийся из пенсионеров в ответственные сотрудники, снова полетел с должности.
На этот раз время опалы длилось долго. Повышения бывший участковый не получал, и когда наконец пришел для него перевод из Первого Загробного в Пятый Загробный, Эдуард Гаврилыч спервоначалу обрадовался, подумав, что на новом месте у него больше шансов проявить свои исключительные профессиональные способности. Он прибыл в Пятый Загробный, нисколько не осматриваясь, немедленно приступил к исполнению обязанностей (его назначили старшим участковым секретной колонии X) и… понял, что и на этом месте ему долго не продержаться – настолько сложной оказалась работа.
Но сначала не лишним было бы объяснить, что представляет собой располагающаяся в Пятом Загробном секретная колония X.
Как известно, в душе почти каждого из живущих на Земле людей есть маленький такой герой. Ну кто из нас хотя бы раз в жизни не представлял себя Наполеоном, Александром Македонским, Михаэлем Шумахером, Робин Гудом или, на худой конец, Астериксом и Абеликсом? В обыденной жизни этот герой довольно редко поднимает голову, но стоит человеку попасть в ситуацию, хоть сколько-нибудь отличающуюся от обычной, как сразу в душе человека начинаются малопонятные брожения и малоощутимые метаморфозы.
К примеру, горит дом. На высоте второго этажа в объятом пламене окне маячит силуэт забытой впопыхах кошки.
Несчастное животное отчаянными воплями взывает к состраданию собравшихся полюбоваться на пожар обывателей. Сто человек стоят вокруг, прижимают ладони к щекам и с замиранием в сердце следят за безуспешными попытками зверя разбить и так лопающееся от жара стекло. И только один представитель рода людского, в сердце которого зашевелился вдруг, рождаясь из оболочки повседневной суеты, Супермен или Человек-Летучая Мышь, срывается с места и, оглашая окрестности диким боевым кличем, бросается в полный дыма и пламени подъезд – и, что самое удивительное, нередко совершенно невредимым добирается до второго этажа, хватает в охапку кошку, ударом ноги вышибает стекло и сигает вниз, потому что за его спиной уже рушатся обглоданные огнем стены. И зачастую ломает шею себе и кошке.
Или – другой пример.
Обыкновенный проводник, все время следования поезда, пока не разносит бумажное белье и не продает пассажирам втридорога теплую водку, дремлющий в своем служебном купе, этот обыкновенный проводник в тот момент, когда состав отходит от станции, вдруг видит старушку, которая размахивает билетом и мечется на перроне вокруг своих корзин и бидонов. В груди проводника внезапно просыпается никогда не ощущаемое им чувство человеколюбия, и, воображая себя Тимуром, а то и всей его командой сразу( он открывает ключом вагонную дверь, на полном ходу выпрыгивает с поезда, забрасывает в вагон корзины и бидоны, а следом и саму старушку, но сам на подножку вскочить не успевает, поскольку поезд уже набрал скорость, а предварительно рвануть стоп-кран проводник в горячке обуреваемого им доброго чувства не догадался.
Таким вот образом в человеке просыпается Герой. Впрочем, приведенные выше случаи не совсем типичны. Чаше всего – из-за каких-то подлых законов человеческой природы – Герой проявляет себя как Герой тогда, когда это меньше всего нужно ему и окружающим. Вот как научный сотрудник института, после удачной защиты докторской диссертации выпивший две кружки пива, схватывается в драке с двумя жлобами-мясорубами, неосторожно попытавшимися продать ему пятисотграммовую куриную тушку по цене пятикилограммовой бараньей ноги. Научный сотрудник видит себя главным персонажем фильма «Универсальный солдат» и напрочь забывает о том, что в отличие от этого персонажа обладает слабым зрением, маленьким ростом и гиперастеническим телосложением – вследствие чего после схватки оказывается на больничной койке или еще где похуже. И совсем дикие бывали случаи. Председатель Самарского общества охотников-любителей, по странной случайности обожавший классическую литературу, всю жизнь себя считал Печориным, который тоже был героем какого-то там времени. И стрелялся председатель на дуэли из двустволок со своим сослуживцем Максимычем. Дуэль происходила на охоте, поэтому председатель был нетрезв и в Максимыча не попал, наверное, потому что Максимыч – тоже пьяный до невменяемости, – не обращая никакого внимания на дуэлянта, показывал охотникам, как петляет, убегая от преследователей, заяц-русак. Ну и… наверное, каждый из читателей может вспомнить массу подобных историй, которые – и это не секрет – заканчиваются чаще всего трагически.
А как известно, по положению Закона Загробных Миров, покинувший мир живых мертвец воплощается на новом месте жительства в виде своей духовной сущности – проще говоря, в том виде, в котором он себя на Земле и представлял. Если принимать во внимание этот не требующий опровержений и доказательств факт, то ничего удивительного не видится в том, что в Загробных Мирах оказывается тьма-тьмущая различного вида героев – тех самых людей, которые в бытность свою живыми по каким-то причинам не смогли до конца реализовать свою бурную героическую натуру.
Сонмы Универсальных Солдат, Конанов-варваров, майоров Прониных, Джеймсов Бондов, Шерлоков Холмсов, рыцарей Круглого Стола и рыцарей Джедаев до недавнего времени бродили по пространству Первого Загробного Мира, ввязываясь в самые немыслимые истории и доставляя тем самым тучу проблем администрации. Когда эти самые проблемы из назойливых превратились в глобальные, цутики-администраторы разрешили ситуацию просто – создали в Пятом Загробном секретную колонию X, куда и выслали всех героев, предоставив им возможность вращаться в кругу себе подобных и не портить жизнь-после-смерти другим, более или менее законопослушным жителям Загробных Миров.
Вот в эту секретную колонию X и был назначен Эдуард Гаврилыч на должность старшего участкового – и должность эта была для него хуже длительного воздержания от «бухла», а прекрасно известно всем, что для всякого ифрита хуже длительного воздержания от «бухла» ничего не может быть. Хотя имела место и обратная сторона медали. Как это часто бывает, заклятые враги Эдуард и Гаврилыч вдруг – под тяжестью свалившейся на них напасти – сдружились. Не до конца, конечно, – слишком уж разными они были, Эдуард и Гаврилыч, но все-таки…
И все чаще Эдуард и Гаврилыч сидели по-семейному за столом с кувшинчиком «бухла» и разговаривали на одну и ту же тему.
– Эх, жисть, – обычно говорил, начиная разговор, Гаврилыч. – Совсем мы здесь, Эдька, братан, пропадем с этими героями хреновыми.
– Точно, – вздыхал Эдуард. – Предположение твое не лишено оснований и посему вдвойне печально.
– От них ведь и не знаешь, чего ждать, – продолжал Гаврилыч. – Помнишь, надысь нам надо было Терминатора скрутить?
– На которого Робот-Полицейский заявление написал? – вспоминал Эдуард. – Мол, Терминатор грозится у него ноги вырвать из того места, откуда растут. Помню, помню…
– И ведь вырвал, собака, – говорил, пристукивая кулаком по столу, Гаврилыч. – Одну вырвал, а вторую не успел. Соседи нас вызвали – пес Артемон и Ланселот Озерный. Н-да… Вот было дело… Хорошо хоть последнее время тихо стало… не считая той драки… когда Зорро с черепашками-ниндзя схватился, а они ему вчетвером так накостыляли…
– Совсем плохо, – подтверждал Эдуард.
– Выбраться бы нам отсюда…
– Опять на пенсию? – пугался Эдуард. – Там мы совсем от бездействия увянем.
– Да не на пенсию… Нам бы совершить дело какое-нибудь. Ну, тоже типа подвиг. Преступление века раскрыть или еще кое-что… Тогда бы нам повышение дали и выслали куда подальше отсюда.
– Хорошо бы, – говорил Эдуард.
– Хорошо бы, – соглашался Гаврилыч и вспоминал вдруг: – А ведь не за горами фестиваль самодеятельности. Приедет сам этот… инспектор по делам Загробной милиции. Этот… как его?
– Велихан Сагибханович Истунбергерман, – без запинки выговорил Эдуард. – Нам наше отделение надо показать в выгодном свете.
– А как мы покажем, – мрачно спросил Гаврилыч, – Слимы на все отделение и есть – одни. Надо наших подобных припрягать – сценку ставить, а они нам такое поставят… Эх, и кто придумал эти дурацкие конкурсы самодеятельности…
– По-моему, – задумчиво проговорил Эдуард, – поставить сценку будет совсем несложно. Тут же у нас – сплошь одни герои. Уж чего-чего, а театральничать они умеют. Надо только труппу набрать соответствующую, чтобы актеры между собой не передрались, а, так сказать, органично сочетались образами.
Гаврилыч не понял, что значит «гармонично сочетаться образами», но на всякий случай глубокомысленно нахмурился.
– А кого мы пригласим-то? – спросил он. Эдуард задумался.
– Рембо можно позвать, – сказал он, помедлив минутку. – Он устроит показательную стрельбу из лука.
– Показательная стрельба из лука – это хорошо, – тут же вступил Гаврилыч. – А если на смотр припрется вьетнамский народный герой Чхи Уам? Или афганские моджахеды? Рембо моментально забудет про показательную стрельбу и устроит показательное истребление своих исторических противников. Которые тоже столбами стоять не будут и дадут ему реальный отпор. Шухер получится.
– Шухер, – согласился Эдуард. – Но я тебе и говорю поэтому – надо так выступающих подобрать, чтобы они друг с другом не передрались. Если будет Рембо, то никаких вьетнамцев и афганцев. Понял?
– Да чего тут понимать, – скривился Гаврилыч. – Вот уж подопечные у нас… Герои хреновы. Их хлебом не корми – дай сцепиться друг с другом. Каждый себя круче всех считает. Тогда и Робин Гуда звать не нужно, если Рембо будет из лука стрелять. Робин Гуд обидится и начнет доказывать, что он с луком лучше умеет обращаться. А мне не улыбается весь праздник стрелы из жопы выковыривать.
– Н-да… – потирая подбородок, протянул Эдуард, – тут надо подумать.
– Покумекать, так сказать, – отозвался Гаврилыч. – Значит, так – Рембо. Показательная стрельба из лука. Есть?
– Есть.
– Д'Артаньян и три мушкетера – танец с саблями. Есть?
– Только Д'Артаньян, – заспорил Эдуард. – Его дружбанов не надо. Они как соберутся компанией, так сразу – по бутыли «бухла» и полный вперед. В прошлом квартале они городской склад «бухла» разграбили, а потом уверяли, что искали подвески королевы. Не надо трех мушкетеров. А то мы с ними еще пора-пора-порадуемся. Лучше пусть один Д'Артаньян танец с саблями исполняет. Есть?
– Есть, – кивнул Гаврилыч. – Кто еще?
– Ну, кто еще будет выступать перед Велиханом Сагиб-хановичем Истунбергерманом, мы еще подумаем, – сказал Эдуард. – Но я точно знаю, кого на празднике не должно быть. Это кретинов с топорами и неприязненным отношением к старушкам.
– Ага, ага! – с жаром подхватил Гаврилыч. – И откуда только этот идиот взялся на наши головы?!
– Типун тебе на язык, – проворчал Эдуард и погладил себя по шее. – Он на головы старушек взялся, а не на наши… Представляешь, эта сволочь у нас все поголовье старушек истребила. Хирурги не успевают головы пришивать. Старуха Изергиль получала топором по шее? Получала. Старуха Шапокляк получала? Получала. А три бабы-яги вообще в куски изрублены.
– Да он вроде… этот… Ра… скольников – затих в последнее время. Ничего больше про него не слышно. Может, его того… Кто-нибудь сам в куски изрубил?
– Хорошо бы, – сказал Эдуард.
– Хорошо бы, – согласился Гаврилыч.
Глава 5
Я не мог не удивиться: эта траурная птица
Так была невозмутима, так напыщенно горда.
Я сказал: «Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;
Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?
Как ты звался там, откуда занесло тебя сюда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»
Э. По
Так вот, – проговорил Никита, – случилась раз на Земле одна история. Это когда я еще только начинал с братвой связи налаживать. Был у нас такой пахан – Женя Петросян. Не тот, который по телевизору, а другой. Но тоже из Армении. И тоже реально крутой хачик…
Степан Михайлович хихикнул. От глотка «бухла» он окосел мгновенно – причем в самом прямом смысле. Впрочем, как выяснилось позднее, в этом явлении присутствовала и хорошая сторона. Так, сидя на кабинке генератора между Никитой и полуцутиком, Степан Михайлович мог, не поворачивая головы, видеть обоих своих собутыльников – это обстоятельство очень Турусова смешило.
– Короче, дело было так, – рассказывал Никита. – Как-то среди братвы прошел слух, что покойный прокурор области, который мировой мужик был и взятки брал, как добрый, после себя в своем кабинете оставил клад – в долларах. Жестяная банка, набитая долларами, – спрятал где-то… То ли под полом, то ли в тайнике стола… Очень покойный прокурор не доверял сейфам, поскольку – опять же по слухам – в свое время классным медвежатником был и только потом, когда завязал, пошел по стезе милицейской службы.
– А что такое доллары? – поинтересовался полуцутик.
– А это валюта такая, – пояснил Никита. – Во всем нашем мире живых хождение имела.
– Подумаешь, – фыркнул полуцутик. – У нас тоже единая денежная система. И к тому же не только в одном мире, а во всех Загробных Мирах Цепочки. Наша валюта фишники называется.
– Да знаю я, – отмахнулся Никита и продолжал: – Братва долгое время менжевалась, не зная, как кабинет прокурора области прошерстить: там же новый прокурор заседал, который был сука и поэтому никаких взяток не брал… за что его и грохнули за два года до того, как грохнули меня… Но речь не об этом.
– А о чем? – спросил нетерпеливый Г-гы-ы.
– А о том, что братва порешила наконец устроить спиритический сеанс, вызвать дух покойного прокурора и спросить у него – где именно он свои доллары и заховал.
– Что? – изумился полуцутик. – Как это так? Уж кто-кто, а я точно знаю, что подобное невозможно – как можно вызвать дух покойника, если никакого духа нет… А есть сам покойник – в одном целом и дух… и все остальное… И не могут живые с мертвыми общаться… чушь какая.
– Ну, не знаю я ничего про эти тонкости, – пожал плечами Никита. – А знаю только то, что дух покойного прокурора братки все-таки вызвали и что надо у него спросили, но им все равно не повезло.
– Почему? – спросил Г-гы-ы.
– Потому что, пока братки покойного прокурора вызывали, кто-то из шибко умных соседей живого прокурора вызвал… По телефону. Пацаны же пьяные были, вот и орали громко – на весь дом – «мертвый прокурор! Мертвый прокурор!..». Соседи ментов и вызвали. А был ли на самом деле клад или нет – я не знаю…
– Чушь, – снова фыркнул полуцутик. – Брехня. Не могут живые общаться с мертвыми. Глупый твой рассказ. Вот мертвые с живыми – могут. Бывало такое…
– Мертвые с живыми… – задумчиво проговорил Никита, отхлебнув еще глоток «бухла», – мертвые с живыми! – воскликнул он. – Так что же ты, падла, молчал?!
– Что?
– Что мертвые с живыми общаться могут? Ты же знал это! Почему ты мне никогда не говорил? Я бы давно уже с невестой со своей… С Анной пообщался бы! Ах ты…
Никита замахнулся было на полуцутика, но тот, взвившись в воздух, угрожающе прищелкнул пальцами, и Никита опомнился.
– Во-первых, – трепеща крылышками в метре от поверхности кабинки, начал Г-гы-ы, – ты меня никогда ни о чем подобном не спрашивал. А во-вторых, с живыми могут общаться только свежие покойники. А ты давно несвежий.
– Я-то несвежий… А… – И Никита посмотрел на попугая Турусова.
Степан Михайлович перебранки не слышал, поскольку получил от полуцутика еще пару глотков «бухла» и окосел до такой степени, что правым глазом мог видеть Никиту, сидящего слева от него, а левым глазом Г-гы-ы, который сидел, соответственно, справа от Степана Михайловича. Наслаждаясь неожиданными способностями альтернативного зрения, Турусов глупо хихикал, потешаясь над самим собой.
– А если его это… попросить пообщаться с живыми? – предложил Никита, кивая на Степана Михайловича. – Так можно и выйти на этого Шороха. А когда выйдем на Шороха… То есть установим с ним контакт – можно и попробовать перебросить его в загробный мир, где он и должен находиться, а взамен Шороха в мир живых – меня…
Никита оглянулся на балдеющего Турусова и добавил:
– Или вот эту птичку.
– Можно, – согласился Г-гы-ы и, сложив крылья, снова опустился на поверхность кабинки. – Степа хороший
будет общаться с живыми – он еще свеженький покойник. Получится так – я проецирую его образ в своем сознании, затем идентифицирую образ респондента из сознания…
– Погоди! – Никита отхлебнул из бутыли и поднял вверх руки, будто собирался сдаваться в плен. – Ты не грузи. Ты нормально скажи – что получится?
– А получится вот что, – проговорил полуцутик. – Я переношу в мир живых не самого этого вот попугая, а его образ бесплотный.
– Типа призрака?
– А что такое призрак?
– Ну… бесплотный… образ.
– Ага, – кивнул полуцутик. – Значит, призрак попугая Степы является какому-нибудь человеку… Стоп! Ничего не получится.
– Почему? – растерялся Никита.
– Потому что общающийся с живыми должен иметь в своей башке… в сознании своем то есть… точный образ того, с кем он будет общаться на Земле. А в башке этого попугая образ бандита Шороха – размытый. Неясный. Степа хороший этого Шороха видел только один раз в жизни! Ничего не получится. Нужно найти такого человека, которого наш Степа и знал бы хорошо, и чтобы этот человек, которого Степа хорошо знает, хорошо знал, где можно искать Шороха.
– Тьфу ты! – с досадой сплюнул Никита. – А как хорошо все складывалось. Мы входим в контакт с Шорохом и перебрасываем его сюда, а на его место в мире живых…
– Погоди, – прервал его полуцутик. – Надо Степу поспрашивать. Может, у него есть на примете такой человек. У, может, Степа хороший знаком с кем-то, кто может быть в курсе, где искать Шороха. Надо Степу допросить.
– Давай! – согласился Никита и немедленно приступил к допросу, но Степан Михайлович сказать ничего толком не мог, поскольку вследствие действия «бухла» не понимал, что именно должен говорить.
– Ладно, – после нескольких безуспешных попыток Никиты разговорить Турусова вступил полуцутик Г-гы-ы, – придется мне снова у него в мозгах покопаться. Делаю – р-раз!
И мгновенно уменьшившись до микроскопических размеров, Г-гы-ы влетел в одно ухо Турусова и спустя секунду вылетел из другого.
– Готово, – отдуваясь, сообщил полуцутик, приняв обычный свой вид. – Есть такой человек, с которым Степа хороший знаком и который может знать, где находится Шорох.
– Да? – обрадовался Никита. – И что это за человек? Постой, а каким образом этот попугай будет живого человека спрашивать? Если он и нам ничего путного сказать не может. Что он спросит – дай сахар-рок? Да и вообще… Если нормальный человек, который никакого понятия не имеет о Загробных Мирах, увидит вдруг рядом с собой призрак попугая, к тому же говорящего… да к тому же еще и расспрашивающего о делах земных?
– Не боись, – усмехнулся полуцутик. – Нам попугай Степа нужен только для роли связного… Он свежий покойник – его образ… то есть его призрак я могу переместить в мир живых, а потом – по налаженному каналу – я могу переместить и наши с тобой образы… то есть призраки. А уж мы найдем, что спросить.
– Здорово! – воскликнул Никита. – А у кого мы спрашивать-то будем?
Виталий Дрыгайло, известный под творческим псевдонимом Роман Багдадский, сидел за рабочим столом в кабинете бывшего главного редактора журнала «Саратовский Арарат» Степана Михайловича Турусова и тупо смотрел на монитор редакционного компьютера.
Очень нехорошо было на душе у Виталия Дрыгайло.
Очень муторно.
После таинственного исчезновения Турусова в городском отделении Министерства культуры начался переполох – журнал есть, выпускать его надо, а главного редактора нет как нет. И замены достойной Турусову вроде бы тоже нет. Был заместитель главного редактора «Саратовского Арарата», но того уволили за пьянку и кражу двух кресел для посетителей – месяц назад уволили, а нового назначить Турусов так и не успел. Чиновники, не зная, где искать редактора, растерялись до такой степени, что вняли голосу секретаря отдела политинформации Исхакова и назначили на вакантную должность главного редактора журнала Виталия Дрыгайло – известного свободного журналиста.
Так Роман Багдадский занял место Степана Михайловича Турусова. И первое время Роман… то есть Виталий… думал, что ему редкостно повезло – отчасти из-за неразберихи в министерстве, отчасти из-за того, что секретарь отдела политинформации Исхаков приходился Дрыгайло двоюродным дядей: неожиданно подвалила Виталию такая престижная должность. На радостях Дрыгайло поувольнял половину сотрудников «Саратовского Арарата» – в первую очередь тех корректоров, которые раньше открыто потешались над корреспонденциями, подписанными «Роман Багдадский», набрал на освободившиеся места новых специалистов, велел установить в осиротевшем без Турусова кабинете настоящий камин с дымоотводом, узорной решеткой и Прочими причиндалами, два раза выгулял Ниночку в ресторан и напросился к ней в гости – завтра.
Но, несмотря на все эти, несомненно, волнующие и радостные события, тоскливо что-то попискивало в груди у Дрыгайло – сейчас, когда он поздним предновогодним вечером сидел перед неярко горевшим пламенем камина. Сотрудники редакции уже разошлись, а Ниночка, пообещав свидание завтра, сегодня ушла раньше других – Виталий из окна кабинета видел, как она, подбирая полы коротенькой каракулевой шубейки, садилась на заднее сиденье черного «ситроена», заехавшего в редакционный двор.
«Ну и черт с ней, с мокрохвосткой, – уныло подумал Дрыгайло. – Завтра разберемся. А сейчас… Сейчас надо работать. Новая должность обязывает…»
Впрочем, работы было не так много. Надо было завершить первую статью из рубрики «Черный список», нововведенной лично Дрыгайло и долженствующей представлять собой текущий понедельный отчет о смертях домашних животных города Саратова.
Вопрос о целесообразности введения новой рубрики вызвал среди сотрудников журнала реакцию крайнего недоумения и потому не вызвал никаких споров, Дрыгайло под шумок поставил свою резолюцию, и новаторская рубрика начала свое существование.
Дрыгайло вздохнул, почесал затылок и задумался. Надо было еще сообщить о недавней гибели известной саратовской писательницы Фимы Концовой, но так как номер уже сдавался в набор, места под отдельную статью о трагическом событии не было, а урезать объем рубрики «Черный список» Дрыгайло не согласился бы ни за что – из соображений принципиальных. Но – с другой стороны – о кончине Концовой сообщить надо… А как?
Виталий раздумывал недолго. По его задумке, концепция рубрики «Черный список» состояла из сплава широко распространенных гуманистических идей, главной из которых являлась, конечно, идея мирового братства всех природных созданий.
«А в самом деле, – подумал вдруг Дрыгайло, – почему это о гибели Концовой будут сообщать все местные периодические издания, а о том, что, например, кот Тишка упал с девятого этажа, никто не узнает? Несправедливо это в свете современных идей».
Вдохновленный этой неожиданной мыслью Дрыгайло склонился над клавиатурой и через секунду уже строчил:
«…надо же было такому случиться, что торопящаяся на съемки сериала о милицейских патологоанатомах машина скорой медицинской помощи сбила Фиму Концову, вышедшую на улицу раздавать автографы. Вокруг переломанного трупа мгновенно собралась толпа. Тысячекратно усиленный невидимыми динамиками голос диктора радио Ру-Ра Филиппа Солодкова, заглушая вой обездоленных, призвал к спокойствию…»
