Текст книги "Вызывной канал"

Автор книги: Антон Санченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Все вроде. Хотя нет, Куклу забыл. Водолазку дворянских кровей нашу. Единственную барышню на борту. Не собака, а звоночек. Попробуй только чужой на трап сунься. Своих же определяла Кукла за обеденным столом. И надолго. Я года через полтора, на другом пароходе, у Горбатова, встретил её. Узнала, сучка. Тявкнула спросонья, а потом хвостом завиляла и лизаться полезла. Мы ж с ней после того налёта вроде как родственники получились. И ей досталось, когда меня защищать бросилась.

Щенки от Куклы в порту нашем пользовались постоянным спросом. Правда, и предложение не заставляло себя особо ждать: гулящая была псина.

Олег Палыч говорил, что в Бургасе ему пришлось возвращаться за Куклой от самого приёмного буя. Загуляла барышня. Агент по радио уже вызывал. И знала ж, сучка, к кому кинуться со своими женскими бедами. Посмеялся болгарин, но даже по "воки-токи" на тридцать третьем канале полаять дал ей возможность. Как тут не вернуться? Горбатов, как старпом, ворчал, правда, что Кукла вообще – предмет контрабанды, завезена в братскую Болгарию без санитарных документов, и пахнет всё это международным скандалом и штрафом. И в следующий же приход в Ильичёвск Палыч Кукле оформил санпаспорт и прививки… Но это уже из преданий "девяносто третьего". Где тот Горбатов? И кто хранит эти преданья старины глубокой сейчас, когда я пишу эти строки?

Получается, кроме меня некому. Поэтому и уродуюсь, борюсь со скудоумием и косноязычием. А что делать?

***

Чёртов Батуми! И ведь и скучать вроде бы не по чему, видали мы в гробу все эти колониальные прелести.

И пальмы в Мапуту – ещё более пыльные.

И коровы в Бомбее – ещё более неприкосновенный скот. Так же бредут по проезжей части вразрез движению.

И женщины в Дубае – вообще в намордниках, а не только во всём чёрном, в непременных косынках после замужества.

И контрабандный рынок в Джибути – столь же бойкое и гиблое место, где тебя обжулят и обворуют, смеясь, не считая должным даже убегать: шаг отступил и потерялся в толпе.

И французская морская пехота сверкает бритыми затылками ничуть не хуже костромских дембелей в камуфляже и тельниках, отоваривающихся колониальным товаром по случаю отправки на родину. (Эвакуация, дядя. Завтра на транспорт грузимся).

И цитрусы в Пирее растут просто вдоль дорог, а не за заборами…

А пиво "Эфес Пилзен" дешевле и вкуснее пить в Турции, а не под пальмами у морвокзала. Хотя, шашлыки и хинкали, пожалуй…

Впрочем, что это я? В том году в Батуми не до шашлыков было. Хлеб брать приходилось через корешей Скользкого, через дыру в заборе.

Единственное, чем ещё торговали свободно, было спиртное и автопокрышки. Впрочем, спиртное батумской возгонки отдавало той же резиной.

Недаром и из Феодосии мы привезли груз автомобильных скатов.

Война войной, но скакунов своих подковывай регулярно. Кавказ.

Даже беженцы кавказские бегут от войны на жигулях и волгах.

Каждое утро причалы рыбкомбината оживлялись криками "майна-вира", дельными советами, многозначительным цоканьем языков и спорами зевак.

Порт давно забыл, как пахнет хамса и шпрот. Хотя дороги по привычке вместо гравия посыпались раковинами рапанов. В Ялте на таких зарабатывают, как на сувенирах.

Рыбу в Батуми продолжали ловить только двое: "Бешуми" и "Цискара". К их приходу собиралась на причале толпа с вёдрами, счастливцы-ялики норовили взять их на абордаж ещё на подходе, раньше голопузых боевых пловцов из местной пацанвы, атакующих палубу с воды. Остальные рыбачки давно уже продали свои невода туркам, и занялись более прибыльным.

СЧС, средний сейнер только по названию, брал на палубу до девяти легковушек. Это моряком нужно быть, но вы всё ж, на веру, поразитесь: "И куда они (легковушки) там вмещались. Сейнера того – двадцать семь метров по палубе." Две последних машины уже за корму колёсами свисали. И, опять же на веру, "И как они (сейнера) не опрокидывались от перегруза?"

Опрокидывались. Но больше зимой. От обледенения.

Машинами по всей палубе сейнера и дальневосточника не удивишь. Они там натаскались возить из Японии. Но тут с каждой машиной ехали жёны, дети, двоюродные дядья и троюродные сёстры водителя. Со скарбом, пожитками и едой на переход. Всю дорогу – в машине или на палубе. Позеленевшие, как Гринпис. Голодные. На узлах и тюках. Ни дать, ни взять – последний пароход на Стамбул.

Всё вернулось на круг. Эмигранты, бои на околицах, мишки японцы.

"С лошадью нельзя на корабль?" Ерунда. Сто пятьдесят гринов – и конь твой уже припнут к кнехту. Так что зря Высоцкий стрелялся. Не только с лошадью, с орудием прямо взяли бы.

Вру, Владимир Семёнович проходил бы по другому ведомству. По его душу пришёл бы в Батум транспорт "Баскунчак". И не только по душу. Я на этот "Баскунчак" насмотрелся ещё в Персидском заливе. В голову тогда не приходило, что на вертолётной площадке и в ангарах прекрасно становятся камазы с мандаринами. Эвакуация.

Цены они нам сбивали… Пока транспорт стоял у морвокзала, нам надеяться оставалось разве что на чокнутого грузина: вдруг нули на купюрах считать не умеет. Встречались конечно и среди их грузинского племени чудики. Один вон, целый день просидел с сачком под сваями причала, развлекая нас пением песен Пахмутовского репертуара.

– Как рачки? Ловятся? – не выдержал к обеду Скользкий.

– Нет, вон там, за молом, – лучше, – отвечал чудик, продолжая черпать воду своим решетом. И по третьему разу затянул: "Мнэ прыснылся шюм даждя…"

Встречали мы и таких. Но такого, чтоб сотню с тысячей путал…

Наш клиент в кепке со своим вечным вопросом: "Гдэ капытан?" – и после отхода штрейхбрехеров от ВМФ продолжал обминать наш ПТС-93 по дуге большого круга. Весь Батуми знал уже, что именно этот пароход никуда не идёт, и его пора ставить на пляже рядом с близнецом-братом, переоборудованным в кабачок. На Мелком море.

Дед Витька расшифровывал ПТС как Пусть Так Стоит.

Вот мы и оправдывали.

***

Может где при отходе играют «Прощание славянки», а на «девяносто третьем» оркестр заменялся капитанским магнитофоном с единственной кассетой. Леонтьев. «Куда уехал цирк».

По швартовому расписанию стоял я на руле. Скользкий с Келой сами, без погоняев, сразу же после отхода крепили всё по штормовому. "Первый раз замужем, что ли? Или у нас тут кукольная комедия?"

Машина сама, без команд с мостика, накручивала обороты до полного хода. "Выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостев. Взрослые вроде мужчины, а такой ерундой занимаетесь. Вот… "

Даже пароходишко наш, как старый конь, сам ложился на нужный курс. Без всяких "извини-будь добр".

Пока аккуратист Палыч считал склонение и поправку компаса в столбик, "Пусть Так Стоит" наш, по памяти, ложился на Геленджик. Я к штурвалу не прикасался даже, честное скаутское.

Горбатов никогда над прокладкой не корпел. Генеральный курс прикинет, глаз прищурит, и:

– Ложись на триста пять, – скажет. На морской выпуклый глаз.

В столбик получалось триста четырнадцать и две десятых. Смешила меня эта вера Палыча в то, что нежелезный рулевой по магнитному компасу сможет эти две десятки выдержать. Но виду я не подавал:

– На румбе 314,2!

– Я когда из пароходства на рыбачки попал, никак привыкнуть не мог. Как в школе учили: определения, точечку на карте каждые полчаса… Капитан с похмелья на мостик поднимется, и: "Ты что это онанизьмой занимаешься? Ехай прямо, мимо Дырки не промажем."– "Что за дырка?" – спрашиваю."Тю. Керченский пролив. Чему вас в Седовке учат?" – отозвался от локатора Палыч. Телепепат он, что-ли?

– Ложись пока на триста пять. Вправо несёт. Поти радар ещё берёт. То-то. На Горбатовский выпуклый оно, выходит, точнее. Море, оно тоже – горбатое.

Меня в Поти этом диплома лишили на год на первой же путине. Столько рыбы на палубу принял, что сейнер уже как подводная лодка шёл…

А Скользкий менять меня всё не шёл. Ни как подводная лодка, ни как иначе. Решил воспользоваться авральным расписанием и дождаться обеда, прохиндей.

– Так что Седовку я два раза оканчивал. Быстрее оказалось вместе с заочниками, второй раз, экзамены сдать и новый диплом сделать, чем год ждать. А ты говоришь: "Восстановить, дубликат выпишут… "

…Точно, уже в зубах ковыряется Скользкий! Отобедал. И на мостик всё равно не спешит. Ходит вокруг волги армяниновой, ногой по колёсам стучит. Раскреплять собрался? А там, глядишь, и Келина вахта. Плезиозавр кубанский!

Кукла выбежала к борту и стала в антидельфинью стойку. Грузины – за ней. Ну, Куклу хлебом не корми, дай дельфина облаять, а эти-то? Взрослые, лохматые мужики, а как дети. Пальцами тычут, смеются. Тараторят на "сакартвеле" своей что-то. Даже завидно. Я дельфинов тоже всегда жду, но не до индейских плясок у борта же.

Большое стадо, голов сто. С десяток уже пристроились прыгать наперегонки с пароходом. Бестии! Перед самым носом вертятся! А штевнем по заднице?

Скользкий вступил в рулевую без вступлений:

– Палыч, так как же так? Машин что – не было больше?

Ну наконец-то! Даже на дельфинов смотреть не стал, так спешил.

– Ко мне ж подходили люди, спрашивали…

– Коленька.... – вежливо начал Палыч.

– Курс? – спросил у меня Скользкий, принимая штурвал. Арифмометр под его черепком щёлкал безостановочно. (Сто пятьдесят, да пятьдесят за прицеп, да…)

– 980 рублей за доллар, – пытался подколоть я.

– 980 принял, – согласно установленного ещё Ноем ритуала доложил рулевой Скользкий бессменному вахтенному штурману Палычу. Арифмометр зашкаливало. Не до подвохов ему было.

– Палыч, так как же? – попросил о починке счётного устройства Скользкий.

– Не было больше машин? (Сто пятьдесят, да пятьдесят за прицеп, да на восемь…)

– Коленька! Да мы и так с перегрузом! – вежливо взмолился Палыч.

– Я от кренометра дальше двух шагов отойти боюсь.

– 305 сдал, – не спешил я покидать арену цирка.

– А как же грузины возят? У них что, арифметика другая? (Сто пятьдесят, да на девять (умножить, а не делить!), да…) А тут одну волгу несчастную на палубу кинули, и уже перегруз.

Я думал, что Палыч потянулся за увесистым томом "Информации об остойчивости" только для того, чтобы в Скользкого им запустить. Но нет, листать принялся. А чего там листать, если закладок из баксов не сделал. Углы заката и метацентры всякие Скользкому и задаром не нужны. К тому ж, посчитано судостроителем для загрузки рыбой, а не чаем с волгами.

– Как бочками с тюлькой на промысле, так не нарушается остойчивость. А жигули всего шестьсот килограмм весят. (Шестьсот, да на сорок – пятнадцать бочек всего-то).

– Ничего, это пройдёт, – пообещал я Скользкому вместо "спокойной вахты".

– Палыч, но мне непонятно… – продолжал Скользкий. Просто так с боевого курса его было не сбить.

Такие же несгибаемые люди, только итальянцы, – боевые пловцы, – волокли вручную свои отказавшие торпеды, перетаскивали их через сетевые заграждения, мучились, глотали солёную воду и мазут, преодолевали отливное течение, но взрывали-таки стоявший на рейде Бриндизи английский крейсер. Правда, потом оказывалось, что Италия капитулировала за день до их подвига, и именно поэтому крейсер был неприлично для военного времени иллюминирован огнями расцвечивания…

Мы же капитулировали в день ловца рачков, когда на пароход явился-не запылился наш любимый вождь ирокезов и сказал Палычу:

– Послушай, капитан. Ты сегодня на рейд не ходи. У меня такое предчувствие, что ночью тебе принесут документы.

Не стоит ехать в Индокитай, как в последний очаг пиратства. Мадам Вонг живёт в Батуми. И зовут её Гоги.

– Палыч, так как же с машинами? – никак не унимался Скользкий. Плевать ему было сейчас на капитуляцию Италии, на остойчивость, на то, что после отхода Леонтьев поёт об уехавшем цирке уже по третьему разу.

Если бы за бортом проплывали не отроги Кавказа, а Жигули, капитан Палыч уже бросился бы дробить утёсы без динамита и грузить на нашу палубу.

– Коленька, – простонал он, хотя требовалось всего лишь послать Скользкого в верном направлении, либо, чёрт возьми, посчитать остойчивость.

Не знаю, куда уехал этот чёртов цирк, но клоунов от труппы отстало изрядно.

***

Грузины делились на «сливачей» и «чайников». Армянин из волги не делился ничем. Он вообще обозвал грузинов дикарями с гор, едва мы отдали швартовы, которыми к пароходу была привязана Грузия. Армянин бежал от войны в Краснодар на своей забитой коврами, шубами и сервизами волге с прицепом. На третьей волге бежал. Там продавал, покупал в Батуми новую, и опять бежал.

– Ну сам подумай! Всю жизнь он в Батуми прожил, дом трёхэтажный на мандаринах построил, добро нажил! А теперь мы для него – дикари!

До выбрасывания шуб за борт дело не дошло, но всю дорогу армянину пришлось провести в своей волге. А ходу до Геленджика было – две ночи и день.

– Сливы не сгорят? – переживали сливачи.

– Выпивайте и закусывайте, – успокоил Дед, вылезая из трюма в фуфайке и ватных штанах.

– Я наоборот – боюсь, как бы не поморозить.

– Говорил же этому, не надо было сниматься! До нуля хотя бы на рейде постоять, – выругался Дед, как только удовлетворённые сливачи последовали его совету пить чачу и закусывать сулугуни.

Успешно сданые истмат с диаматом почему-то лишь укрепили Деда в мыслях о том, что в пятницу, да ещё тринадцатого числа, в море выходят только салаги, ищущие приключений на свой не обросший ракушкой зад. За упоминание же зайца на борту Дед вообще мог зашибить ключом на сорок пять. В случае крайней необходимости говорить полагалось "длинноухий". Но лучше даже не вспоминать. Рыбаки-с! Тёмный, суеверный народ-с!

– Что-что! Ушёл фреон из системы! Компот из слив мы до Геленджика довезём! Вот тебе и суеверия!

Нет, не зря славянка не прощалась с нами! Это ж надо так сыграть, чтобы грузин поверил, что это не пот из-под положенной по роли ушанки катит, а слёзы умиления! Цирк!

Под Сухуми по-прежнему полыхало и шарил в море какой-то прожектор. Но ничего, проскочили.

***

С моря Геленджикская бухта прикрыта мысами Толстый и Тонкий. На одном из мысов бдил российский страж границ. И в бухту нас без портнадзоровского «добра» не пущал. Портнадзор добра дать не мог, так как позорно храпел на вызывном канале. На тангету придавил. Глубины там у самого берега – под семьдесят, на якорь не станешь, и болтались мы до самого утра, как определённое вещество в полынье.

В Геленджике заканчивался этот великий мандариновый путь из грузин в кубанцы. Новороссийск с его лютым иммиграционным контролем грузины не очень жаловали. Предпочитали проникать в него с чёрного хода.

Да и сама бухта, в плане повторяющая страусиное яйцо в профиль, была поспокойнее Цемесской с её вечными сквозняками под двадцать пять метров в секунду.

Северный берег бухты горбат ещё по-кубански. Южный – по-кавказски горист.

Санатории, кафешки на набережной, куриные окорочка лендлизовские на каждом шагу.

Кандей наш (коком повара только береговая публика да наш Мастер дразнит, а получается не совсем прилично, если по-английски) умудрялся, правда и ножки буша довести до кондиции протухшего ещё в том яйце страуса. С кулинарией он был знаком плотно, но не с той стороны: через "Востоковскую" шахиню, шеф-повара по-вашему. На критику же со стороны собравшихся за столом товарищей отвечал из своей камбузной амбразуры, как проклятый фашист Александру Матросову. И крыть, кроме как пузом собственным, было нам нечем.

Самое обидное, числился за нашим пароходом природный поварёнок Андрюха. Но судовладелец наш, Борис, списал его. Какие-то счёты с таможней, как объяснил Палыч.

Вообще-то это старпомово дело, поваров гонять. И я в своё время, не подумав, ляпнул, что турки вообще без помощников капитана как-то работают. А он Палыч, гляди как за эту идею ухватился. Даже Родиона, которого на подмену Горбатову с буксира портофлотовского дёрнули, в машину зачем-то загнал. Тому то – какая разница? Хочешь Родионом зови, хочешь – Радиком. Совмещёнка у него, оба диплома в наличии. А Палычу – не до камбузных баталий естественно. Да и не сидел он на своём законном стуле во главе стола никогда, подсиживай кому не лень. Святым духом и кофе, наверное, жил…

Короче, когда Палыч поинтересовался, как я отношусь к м-а-а-ленькому цыплёнку табака вон в той кафешке, неподалёку от портнадзора, я сказал:

– Ну почему же к такому маленькому?

Нет, не только святым духом жил Палыч. Над цыплёнком расчувствовался:

– Менять надо повара. Как бы его так снять… Погранцов попросить что-ли?

– Да как ты не понимаешь. Толик – человек Бориса. Так просто я его не могу списать.

Вот так вот. Андрюха – человек таможни. Толик – человек Бориса. А я ж тогда – чей? Палыча, наверное. Не зря цыплятами меня кормят, пока народ там с Толиком перестреливается. Но промолчал. Есть у меня такое вредное свойство. Молчу. А люди решают, что либо дурак, либо согласен.

По заливу бодро бегали яхты. По набережной томно вышагивали женщины. От мангала шёл жизнеутверждающий дух шашлыков. Шелестела листва над головой. Галдели птицы на деревьях. И жизнь была прекрасна, как после полугодового рейса куда-нибудь под Кергелен.

– Посмотри, ах какая! Да не за столиком, официантка. Вон, ревёт в уголке. Кто ж такие ноги обидел? Негодяй, негодяй…

– Вот за что мне жизнь моряка нравится. Пришёл с моря – словно всё заново. И от продолжительности рейса, должен сказать тебе, это отнюдь не зависит, – снова решил продемонстрировать свои возможности телепата Палыч. Он даже решил развязать свой антиалкогольный узел.

– Я в Жданове на агловозе, матросом ещё, работал. Рейсы, как у трамвая. Расписание по минутам. Жданов-Керчь. Жданов-Керчь. И всё равно, чуть ли не каждый рейс Дядя команду из "Горняка" силой вытаскивал. Люди на агловозах, конечно, отборные собираются. Штрафная линия Азовского пароходства. За визу никто уже не дрожит…

А я и не знал раньше, что "махновцы" своих Пап Дядями дразнят.

– И попался мне Дядей пердун старый, герой соцтруда. На подмену на наш пароход пришёл. Поймал меня с бабой на трапе."Жаров, Вы на флоте – случайный человек,"– говорит.

– Да ты что, Дядя! У меня и братан, и прочая вся родня, кто в портофлоте, кто в пароходстве. С третьего класса все каникулы – на братовом буксире…

– Представь себе, тесть мне попался – тоже капитан. Даже свадьбу дочки в Японии прогулял. Встретит ПТС наш в море, без дрожи в коленках, наверное, переедет лесовозом своим. Да. Я тебя не очень нагружаю, нет?

– Ну вот, возвращается тесть из рейса, мы месяцев восемь уже живём. И угадай, кто. Да, тот самый пердун соцтруда. Да нет, вру. Но капитаны не матросы, незнакомцев между ними нет. Мне после этого в пароходстве делать нечего стало. Уехали на Чукотку…

– А в Одессе, когда на самолёт её сажал, знал уже, что не вернусь. А ей – да, зайчик, как договорились. Через неделю на Чукотку возвращаемся. Билеты не сдавай. А сам знаю уже, что у Горбатова остаюсь. Думаю про себя: "Ну и подлец…" Ха. И ручкой, нежненько так к выходу её подталкиваю. Потом, когда уже улетела, тёще позвонил, скандал ей закатил. Как же так, мы же с ней договаривались. Её же сделал кругом виноватой…

– Слушай, не сделаешь мне по дружбе дело одно? Позвони, наври ей чего-нибудь. Ну, меня зачем-то ищешь. Чем она там дышит. Она с месяц назад вернуться должна была. Вон будка через дорогу. Я пока закажу ещё чего нибудь. Не возражаешь?

Очередь у будки была длиной мили полторы. Когда я, отпотев, вышел из кабинки, уже было заказано по шашлыку, шампанское и…"ах какая" официантка уже не ревела в уголке: сидела бочком за нашим столиком.

– Так что давайте. Ждём в гости. Да и сыну, наверное, интересно по пароходу полазить будет. Ну, значит не в этот раз. Мы в Геленджик теперь часто заходить будем, чует моё сердце. И не надо плакать. Красивым женщинам нельзя плакать.

Официантка упорхнула при моём приближении и принялась курсировать от стойки к нашему столику, заставляя его до состояния перегруженного автомобилями грузинского сейнера: последние тарелки уже свисали за края стола.

– Хороший у вас друг, – шепнула мне в один из рейсов, с грузом бутербродов с красной икрой.

– По какому случаю кутим? – спросил я, глядя на негабаритные тарелки. Всё казалось, что сейчас качнёт, и…

– Есть случай. Сегодня ровно год.

И всё. Результатами моего потения в будке Палыч за весь вечер так и не поинтересовался.

– Знаешь, почему плакала? Не хотела говорить, всё равно, мол, никто помочь горю её не сможет. А горя то… Сын разбил лобовое стекло на иномарке хозяина. Двести баксов горя всего-то. Посмотри, как сияет! Так что кутим – за счёт заведения. Ты не надкусывай лишнего. Как бы её хозяин после такого стола не рассчитал совсем. Лучше завтра зайдём ещё раз.

И тут я не выдержал и стал переставлять излишек тарелок на палубу.

– Вы не волнуйтесь. Это моряцкое, – объяснил Палыч ошарашенным ах-каким ногам.

На пароход возвращались пешком.

– Деньги? Ну, спишем на накладные расходы. Таможенников зажравшихся поить можно, а бескорыстно помочь женщине – нет?

– Чёрт, платок носовой на столе оставил. Ну ничего, если не дура, постирает и погладит.

Выгружались вечером. Дошли сливы.

– Да зачем лебёдка? Вручную выкидаем всё. Быстрее будет, – решил собственным примером подкрепить свою правоту Палыч. Он успел кинуть на борт машины ящиков пять, прежде чем вспомнил, что ему ещё надо к таможеннику. К тому самому. Чтобы оправдать "накладные расходы"?

Вручную получалось действительно быстрее.

***

– Эй, бородатый! Прими конец, чёрт побери! – оклинули меня с воды. Грубо окликнули, но драться я не полез. Наоборот. Обниматься.

Эх, жизнь кораблядская! Столько лет не виделись, чтобы встретиться… в Геленджике каком-то! Полный пароход родных рож, и на мостике – Юрьевич собственной персоной. Вот уж Папа так Папа был у меня на "Железяке", среднем рыболовецком траулере "Железняков" то-бишь. Это я ещё в Керчи, в Индийском океане вернее, ловлей лангустов на банке Сайде-Майя баловался под его началом.

Вот это – Мастер! С двух реверсов первым бортом к причалу влез.

– Давно загораете? – спрашивает.

Они тарелками грузиться на Батуми должны были, а нам попутного груза на Херсон ещё ждать нужно было.

Вот уж кого не ожидал… И каким ветром его на лушпайку, вроде нашей, с его-то дипломом КДП занесло?

– Перестроечным, мать его, ветром Пашка. Ты в каком году из Керчи сбежал? Очень даже вовремя. Пошло псу под хвост всё наше рыболовство. Есть в верхах мнение, что рыба Украине ни к чему. Сало давай. Пол-флота по Пальмасам да Конакри гниёт. Мы из Нигерии едва вырвались. Пароходы на разграбление бросили. Двое наших от малярии дошли…Вобщем, больше я в такие игры не играю. Хорошо, подумали тут с хлопцами, сбросились и ПТС купили. Ты ж помнишь, я бюрократом в рыбакколхозсоюзе один год сидел? Бюрократы – они не то что моряки, пропасть друг другу не дают.

Это он уже потом, в каюткомпании своей поплакался.

– Эй, Витька! Сообрази чего-нибудь, хватит колбасу мороженную трескать, – сказал он в камбузное окошко.

– Опять на обеде меня подсиживал? – шутя, распекал он поварёнка, пока тот нарезал колбасу и сыр со скоростью тасующего колоду карт шулера. Профессионал.

– Юрьевич, ты извини, что интересуюсь, – начал капитан Олег.

– Женат? И как? Двое? А у меня всё кувырком из-за бабы пошло…

– А насчёт перегруза, Олег Палыч, зря волнуешься. Я у себя всё рефоборудование и изоляцию в ремонте выкинул – тонны три балласта долой. И водяной танк на две тонны на самом спардеке сварил. И считал остойчивость – до критической ещё далеко… – сказал напоследок Юрьевич.

– Завидую Славке, – сказал Палыч, когда Юрьевич прервал потчевание гостей до лучших времён: погрузка начиналась.

– Диплом капитана дальнего плавания. Свой пароход…

Когда в Формио, в Италии, рыбмастер пытался зажать презент от фирмы, для которой мы шейку лангуста сдавали, Юрьевич в приказном порядке разделил всё вино и сигареты между командой, а рыбмастера оставил вообще с носом. В педагогических целях. Сам не знаю, почему вдруг вспомнилось.

Наверное, у всякой болезни, даже у помполитской, есть инкубационный период. И период этот рано или поздно оканчивается.

***

По большому счёту, виноваты во всём бабы. Нет, не жена, и не та ильичёвская дамочка, которая пригрела нашего бездомного Мастера в промежутке от Мариуполя до Херсона, и которую мне пришлось выпроваживать с парохода в Херсоне, когда она приехала из Одессы, и не… Нет, их тоже, конечно, жалко. (Такая вот несуразица. Тех девок, которых Скользкий с Паниным притащили на пароход в Феодосии, представившись звукооператорами Игоря Николаева, почему-то не жалко. Скользкий заранее отдал билеты бабушке на контроле и договорился, что скажет просто: "Это со мной… "Поверить же, что Игорь Николаев с Наташей Королёвой, или хотя бы их аппаратура, путешествуют по Чёрному морю на номерном ПТСе, можно было только при большом желании. И сколько нужно было рассказов о потоплении пароходов прямым попаданием метеоритов, чтобы не поколебать эту веру самим зрелищем нашего три месяца некрашенного борта.) Но виновата во всём Кукла, которая по своему обыкновению загуляла отход.

Я все шхеры в порту обследовал, пока Скользкий ваньку перед погранцами ломал, прежде чем нашёл её. Она, правда, уже и сама возвращалась. Посмотрела ещё так на меня: идёшь, мол, или как. Вроде это её за мной посылали. Я от такого сам залаял. Иду, облаиваю её, Бургас припоминаю, и что нет на её бесстыжую морду Горбатова. А тут и Скользкий со своим ванькой поломанным подвернулся.

– Кто это тебе про Бургас рассказывал? – я ж на "девяносто третий" позже пришёл.

– Палыч? Ну, этот расскажет. Горбатов за Куклой и возвращался. И санпаспорт ей – тоже он оформлял. Он же её двухмесячной на пароход притащил. Никакими Палычами и не пахло ещё. Взял, на свою голову, старпомом. Мало того, что подсидел, так ещё и байки теперь рассказывает.

– Да какие кореша? Олег со своим церковно-приходским дипломом в морское агентство какое-то сунулся, под греческий флаг уйти. Там над ним посмеялись, конечно, а Горбатов уже год без старпома работал, надоело ему, а в агентстве у него однокурсник какой-то штаны протирает и взятки с плавсостава берёт. За Куклой он возвращался! Как же! Если б я прапорщику баки не забил, и сейчас бы на берегу её куковать оставил без выходного пособия. Кто там за ним гонится? Прибежал: "Поехали". Витька ему: "Подожди, заведусь."-" Поехали, потом заведёшься".

– И про Андрюху пусть не трындит, – добавил Кела.

– Борису до поваров дела нет. А кум Андрюхин – действительно на таможне, инспектором. И в прошлом году раскопал у Палыча контрабас какой-то. Год, получается, случая ждал.

– Главное, слышишь, Андрюха ж его тогда и отмазал, – подтвердил Скользкий.

Я посмотрел на Куклу. Подтверждения от неё ждал, что ли?

***

Собственно, зачинщиком бунта я не был. Витька говорил, что Скользкий подымал эту бузу ещё раньше. На арифметической почве. Всего-ничего, на девятьсот зелёных зубчики его «феликса» заклинило. В Херсоне дело было, я на берегу как раз был. К тому ж считали они меня… Да, за всю жизнь такого о себе не слышал. Так что какой-там зачинщик из меня был бы? На Сильвера я ногой не вышел.

И как он тогда отмазался? На Бориса сослался да накладные расходы всякие. Оскорбился ещё на толпу. Очень даже натурально. А и нужно то было просто не вопросы, а ответы сразу ставить. И на театральные штучки не вестись, как ни тянет. Говорит "нет", читай – "да". Самый верный рецепт против него.

Потом уж налёт всё списал.

Никакого заговора и не было. Ни бочек пустых, ни Джима с яблоком. Просто сидели в салоне после ужина, все, кроме Палыча и Скользкого. Я всё бургасскую кукольную комедию переваривал, а потом возьми да и выложи всё, что переварил.

– Мужики, – говорю. – Он ведь со всеми людьми, только как с бабами-дурами обращаться может. Подарком дорогим огорошить, лапши о трудной судьбе на уши навешать, платочек сопливый оставить, и – выебать. А мы все – велись на это?

Ну и рассказал им про цыплят этих да про двести долларов. Подлецом себя чувствую, а всё равно рассказываю.

А Кела на меня не уже не глазами, а воздушными шарами братьев Монгольфье просто вылупился.

– Подожди, – говорит.

– Поножовщины с мужем-алкоголиком у Палыча твоего не было?

– Каким мужем? – не понимаю я.

Тут и Витька всё понял.

– Можешь успокоиться, – говорит. – Не подлец ты, даже если б хотел. Дюма-внук наш просто пересказал тебе, как Кела с женой своей познакомился.

А Людка Келина действительно в баре в Черноморке работает, это и я знаю. Кела ей иногда на разливе пива помогал. Разорение, а не помощь. Пол-" Востока" корешей, и третья часть – в долг.

– Небольшая разничка, – Витька продолжает.

– Кела половину личнозаработанного за рейс выложил. И – просто так. Без всяких платочков. Маловат наш ПТС, чтобы всех баб Д'Артаньяна нашего одарить. У самих семьи по его милости на бую третий месяц сидят. Сходи-ка на мост, вызови его, как Сильвер Флинта. А мы тут пока чёрную метку из Библии вырежем.

Салон на ПТСе – курам на смех. Если в дверях стать, весь экипаж запросто удержать можно. Стол да диваны всем сразу вылезть мешают. Строго по одному только. Но сидим спокойно. В море мы. И шлюпки даже на тазике нашем нет, чтобы всех нас в трюме запереть, и на остров Сокровищ сбежать. Даже гранату перепрятывать не стали, хотя Панин о ней, как отставной военный, и вспомнил. Зачем?

Как миленький выложил Флинт наш все свои сокровища, так не ожидал ничего подобного. Сдали мы кассу Родиону. Как по уставу положено: младшему помощнику. Мы уж его, согласно судовых ролей, в старшие помощники произвели, взяли такой грех на душу. А старший на нашей лушпайке – младший и есть. И второй, и третий – в одном лице. И нечего в геройство играть сутками на мостике. А если уж играть, так по Конраду – верёвками к поручням мостика привязываться, а не в шезлонге дрыхнуть на крыле.

– Действительно, Палыч, нехорошо получается. В машине – трое, на мосту – один. Я понимаю, что за три месяца курсов сделать из механика капитана дальнего плавания невозможно, но нам дальнего и не надо. Вполне могу я вторую вахту стоять, оно и надёжнее. Море всё-таки. Море – оно разное.

– А цены на топливо такие – только в Югославии. Так их ООН в блокаде держит. А в Геленджике шестьдесят долларов за тонну – красная цена, со всеми бумагами, – сказал Дед Витька.

– И тонну недобрали, однако – сказал мичман Панин.

– И денег на жратву дал – с гулькин нос. На колбасу представительскую, которую ты под подушкой трескаешь, – и то больше. Меня за эти макароны самого съедят скоро, – ввернул То лик.

И за Скользкого добавил:

– Колюня звонил тут кой-кому из Геленджика. Так Борис говорит, что аренды он с нас в прошлом месяце не получал, и не собирался. Пусть, мол, раскрутятся сначала хлопцы.

А Кела меня просто второй раз за вечер огорошил: заговорил вежливо.