Текст книги "Вызывной канал"

Автор книги: Антон Санченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Третий кивнул, понимая, и пошёл по коридору в комнату научников, удовлетворённо прислушиваясь к буре оваций из сорок шестой. Послышался орущий что-то бравурное магнитофон. Третий снова спутал дверь, и ещё с худшими последствиями, чем в первый «пардон мадам»: на этот раз лошадь стояла к нему задом и, ничтоже сумняшеся, лягнула копытом с новой блестящей подковой прямо в лоб.

Наступила темнота. Загудели маневровые тепловозы, раздались прочие звуки порта.

Было утро, порт и всё та же палуба. Два Корефули, охая, тёрли пальцами глаза. Ехидно хохотал баклан. Оба Корефули, в свою очередь, приняли по кружке и стали лить на его сложенные ковшиком ладони.

– Ой, – сказал Третий.

Корефули наконец-то сфокусировались в одного и жадно пили остаток воды из кружки. Не сговариваясь, Корефуля и Третий устремились к борту, но на пол-пути были остановлены недовольным ржанием. В дверях надстройки, дожа от холода, стояла Любаша в огромном для её детской фигурки ватнике. Из-за её спины выглядывала лошадь.

– Не поняла? А лошадку напоить? – потребовала Любаша.

Продольный коридор надстройки оканчивался дверью в рулевую рубку. Через открытую дверь был виден штурвал аварийной рулёвки и серое небо за лобовыми иллюминаторами. Налево была распахнутая дверь в радиорубку. Слышались голоса и писк морзянки. Два радиста, бывалый и помоложе, ОМ1 и ОМ2 (омик, олд мэн, маркони – как вам будет угодно), курочили аппаратуру.

– Всё, Шура. Отмучился наш «тропикано». Продают с молотка. На иголки. Вот, в отделе связи ЦУ выдали – снимать всю аппаратуру к матерям, – «порадовал» его свежей новостью ОМ1.

– За ноздрю, значит, потащат? – спросил Третий.

– Да, Трояк. И тут у нас не выгорело. Какой регистр нашу развалюху своим ходом выпустит? Не горюй. Сколько до той Греции? Суток пять от силы, часто меняя коней…

– И скоро?

– А чёрт его знает. Сказали в срочном порядке. Но я думаю, не в этом уже году. Спи пока.

Характер морзянки из приёмника изменился. Короткие, дискретные «тыр-пыр» на большой скорости сменились более медленным непрерывным текстом. ОМ2 прибавил громкости.

– Киев циркулит, – объяснил он Третьему.

Оба ОМика замолчали, вслушиваясь.

– Ну, пошла писать губерния! Какой-то ТР мурманский на судовом собрании решил сместить министра, – объяснил непосвящённому штурману ОМ1.

– В противном случае все потребуют политического убежища в магазине «Альбатрос» в порту захода… – прокомментировал ОМ2.

– Ну времена пошли! Раньше всякие «усилить, принять меры, ясность подтвердить» задолбывали, а сейчас последний сейнер ржавый, стоит ему в море выйти, циркуляры на весь флот слать начинает…

– Командую флотом. Шмидт, – процитировал ОМ2.

– Что ни срок, то что-нибудь новенькое. Хоть приемник домой уноси и вместо съезда на сон грядущий… Промрайоны дали министерству срок до первого числа. Потом обещают бастовать.

– Маленькая справочка. По английским законам всё, что в море, – бунт. Вернулся на берег – бастуй на здоровье.

– А я-то думал! Чего это я третий год никак в рейс не уйду! А оказывается, это я бастую! – понял наконец Третий.

Морзянка оборвалась. После «та-ти, та-ти, та-ти» (продолжение следует) запищало по новой.

– О, землячок какой-то проклюнулся, – оживился ОМ2, косо зыркнув на пожелтевший листок с позывными пароходов управы на панели приемника.

– «Сэмэн», – сразу перевел название парохода на человеческий язык ОМ1.

– Это кто ж там сейчас на нем папой?

– Марченко, – сказал Третий без бумажки.

– А ему бы не стоило. Жаль мужика. Ему и так по приходу в Союз ничего не светит после того, как коллега наш в политическое убежище убежал.

Третий посмотрел через иллюминатор на причал возле холодильника.

Краны прекратили выгрузку. Сиротливо болтается на гаке прямо в воздухе брошенный строп.

Морзянка, низкий нарастающий гул голосов. Грохочет якорь-цепь «супера» на рейде.

К морзянке и нарастающему ропоту присоединяются гудки пароходов на рейде. К ним подключается сводный духовой оркестр курсантов на палубе плавбазы «Советская Украина». Оркестр играет марш, столь любимый Холмсом, Ватсоном и одесскими джентельменами. Под звуки марша по Москве-реке, вдоль стен Кремля, идет китобоец «Венера». За зубцами стены пытается спрятаться человек в черном кителе с нашивками министра на обшлагах. Напрасно пытается. Плакатный гарпунер в сапогах-полубахилах и шляпе-зюйдвестке, с трубкой во рту, уже наводит орудие. С колокольни Ивана Великого в бинокль наблюдает за охотой группа лиц. С мостика китобойца, в бинокль же, видно как первое лицо, рискуя свалиться, запрещающе машет рукой.

Ропот, гудки, оркестр умолкают. В напряженной тишине, под морзянку, гарпунер, сплюнув, оставляет родного министра в покое и наводит по колокольне. Гарпунер жмет ногой на гашетку…

– Да, жаль Марченко, – совсем некстати подвел итог ОМ1: морзянка смолкла.

ОМ2 тут же нашел по приемнику ненавязчивый джаз, и оба омика снова принялись курочить аппаратуру.

– Ничего, на промыслах пошумят – дома тише будут, – резюмировал ОМ2 и карикатурно нахмурился, копируя известного всем троим чиновника по плавсоставу:

– Бунтовщик? Что, не ты? Ладно, ступай пока. Но смотри у меня! Сам знаешь, бича – немерено. Визу тебе когда подтверждать? Вот и я говорю: могут не подтвердить.

Завывала метель за каютным иллюминатором. Тускло тлел надкоечник. Третий, лежа, читал все тот же «Вокруг света».

Перевернутая страница.

На палубе «Св. Анны» идут приготовления. Лают собаки. Промысловики, Пожилой и Молодой и другие, готовят нарты и байдары, укладывают провизию, проверяют карабины. В каюткомпаниии лихорадочно пишутся письма. Дверь в капитанскую каюту приоткрыта. Капитан вслух зачитывает Третьему свой рапорт гидрографическому управлению:

– …Старшим пешей партии мною назначен штурман Альбанов, с коим намерен передать сей рапорт Вашему превосходительству. Борт шхуны «Св. Анна», 1914…

Снова каюткомпания. Среди пишущих письма и единственная женщина в экипаже. Старомодная прическа начала века, похожая на луковицу, меховая безрукавка поверх блузы с широкими, стянутыми в манжетах рукавами. Женщина отрывается от письма. Никакая она не Ерминия Жданко – Ритуля. Ритуля без своего пышущего здоровьем румянца. Черты лица заострились. Отрешенно трет замаранный чернилами палец. Третий случайно прочитывает начало ее письма: «Милый папа"! Я верю, все еще образуется…» Папа Ерминии был полный адмирал, начальник гидрографического управления.

Перевернутая страница.

Партия Альбанова уже на льду. Идти вызвалось 13 человек. Идут медленно, волочат за собой груженые байдарами и провизией нарты. Оглядываются на силуэт скованной льдами шхуны. Оглянувшись в последний раз, Третий видит на месте шхуны свой затертый льдами отстойный «тропик». По накатанной лыжне кто-то быстро нагоняет партию.

Юрасик. За спиной у него большой термос. Принес уходящим последний горячий обед.

Перевернутая страница.

Партия идет дальше. Юрасик, оставаясь на месте, снимает шапку и смотрит им вслед и ни с того, ни с сего кричит вдогонку:

– И огородами, огородами!

Все так же завывал ветер в снастях. Третий курил, прячась за надстройкой. Штормовое предупреждение. Ковш порта под завязку был забит сейнерами местного флота. Сейнера стояли борт к борту, обоймами по восемь-десять бортов. Воды под ними уже не было видно. Из камбузных печек летели гарь и копоть. Прели и слегка дымились сваленные на кормах зеленые невода. Трепетали на ветру грязные вымпела с желтой рыбацкой каймой по краю красных треугольных полотнищ. С высоты борта «тропика» было видно, что на ближайшем сейнеришке уже начали провожать старый год. Прямо на палубе, перед рубкой, наяривала (представьте себе) настоящая гармонь и хмельные рыбачки отплясывали матросский танец яблочко с криками «эх, мать!» под подначивания соседей. Из открытой двери в надстройке, светящейся голубым, слышались новогодние телеостроты Ширвиндта и Державина.

Об ногу Третьего потерлась рыжая сука по кличке Машка. Стала поскуливать и тянуть его за штанину. Просилась внутрь. Третий почесал суку за ухом. С причала раздавался лай какой-то Машкиной врагини. Машка освободилась от штанины и пару раз подала голос.

– Брось ее, Маня, – посоветовал Третий.

– Скоро и у нас конуру отнимут. Где жить и на кого лаять станем? Пошли в каюту.

Машка воспитанно села за порогом.

– Без китайских церемоний. Заходи, – разрешил Третий.

Он выдвинул из-под койки встроенный ящик и, раздумывая, смотрел на последнюю банку консервов.

– Ладно, в новом году соображать будем, – решил Третий и вспорол банку китайской стены шкерочным ножом.

Вместо ветчины в банке оказалась плотная, аккуратно уложенная пачка бумаг. Сверху – «Рапортъ». Третий моргнул, снимая наваждение. Ветчина снова стала ветчиной. Третий стал есть с куска хлеба, отдав Машке половину китайской стены вместе с банкой. Оба немилосердно чавкали. Третий бросил кипятильник в банку с водой и укутался в одеяло.

Перевернутая страница.

Палатка среди льдов. Третий просыпается от холода под тем же клетчатым казенным одеялом. Люди спят вповалку, сбившись поближе друг к другу. Третий ощупывает пустоту за спиной. Соседа нет. Выбирается из платки. Никого. Следом за ним просыпается Пожилой. Третий идет вокруг палатки и натыкается на свежую, но уже заносимую поземкой лыжню. Возвращается к палатке.

– Нарты, две пары лыж, коробка патронов, два карабина, жратва. Да, проверь еще консерву свою с почтой… – доложил Пожилой.

– Кто?

– Конрад и еще один.

Свет в каюте неожиданно погас. Машка обеспокоенно зарычала.

– Ша, Маша. Посмотрим, – успокоил ее Третий. – Опять береговое питание вырубили.

В гулком коридоре пустого парохода послышались человеческие голоса, блеснул огонек, кидая на переборки причудливые тени. Потом опять была темнота и чертыхания. Кто-то блудил по лабиринту темного судна, присвечивая себе спичками.

– Да если б не толпа, на биче и сдохнуть можно. Ты долги бичевские часто отдавал? Правильно. Сегодня ты при деньгах, завтра я. Какие тут долги. Вернешься из рейса – устроишь праздник желудка корешам отощавшим. Вот и весь твой долг… – расфилософствовался один из блуждающих голосов.

– Стой, стрелять буду, – честно предупредил Третий.

– Стою, – пообещал голос.

– Стреляю, – ответил Третий.

И тут кто-то прыгнул на него со спины, пытаясь повалить. Спичка снова вспыхнула, высветив две фигуры налетчиков.

– Машины на товсь! Вира якорь! Курс на Стамбул! – орали налетчики.

Машка, лая, бросилась на защиту Третьего.

И тут зажегся свет. Юрасик, сидя верхом на рухнувшем Корефуле, выкручивал ему руку, отбиваясь от наседавшей Машки. Философствующий же голос принадлежал ОМ1.

– А мы думали, ты дрыхнешь, как порядочный вахтенный, – сказал ОМ1.

– Понимаешь, Шура, насмотрелись новостей и решили твой «Южный Крест» на Стамбул угнать. Чем он хуже авиалайнера? – объяснил Корефуля, пока Юрасик продолжал отбиваться от Машки.

– Фу, дура. Пусть вместе с нами угоняют.

В каюте Юрасик высыпал на стол мандарины.

– Видел, да? «Задор», маленький такой карабэл знаешь, да? Поти, Батуми, Цихисдзири знаешь, да? Они не хамса ловят, они ловят, вот, – мандарин.

– Юрико, маленький такой знаешь, да? Он не макарон теперь кормит, он кормит, вот, – шашлык, – передразнил акцент общепитовского джигита ОМ1 и выставил на стол банку с мясом и электрошашлычницу.

– Да, «Задор», – мечтательно закатил глаза Корефуля.

– Где мои семнадцать лет? Белуга, камбала и канистра с домашним коньяком от генацвале Резо?

– Кстати, где? – поинтересовались Юрасик и ОМ1.

– О чем это вы, мужчины? – «не понял» Корефуля.

Жарились шашлыки. ОМ1 и Третий курили, поглядывая на часы.

– Десять минут осталось.

– Ромка, собачий выродок, совесть имей.

Бессовестный собачий выродок Ромка был скручен и принайтовлен к креслу. Юрасик насильно кормил его необесшкуренными мандаринами.

– Гавари, шени чериме, куда канистра прятал?

– Палачи! Фашисты! Все равно всех мандаринами не закормите! – стойко держался Корефуля, прожевывая очередной мандарин.

Машка робко смотрела на этот дурдом из коридора.

– Спокойно, уважаемые! – объявил о рождении идеи Третий.

Он порылся в рундуке и достал из него пустую коньячную бутылку.

– Маша, искать! След!

Машка обнюхала бутылку и резво убежала, но тут же вернулась, неся в зубах… лошадиную подкову.

– Отдай сюда, шантажистка! – не выдержал наконец Корефуля.

– Все, сдаюсь! Забери у нее, Шурик! Отдай, говорю тебе!

Четыре эмалированные кружки глухо цокнули, проиграли свою идиотскую мелодию Корефулины электронные часы.

– Будем! – пожелал ОМ1.

– С Новым годом, бичи! – поздравил Юрасик.

Через иллюминатор донеслись аналогичные возгласы с палубы загульного сейнера.

– Пошли брататься, – предложил Третий.

На палубе ОМ1 извлек из кармана ракету.

– Начальник, как насчет салюта?

– Плевать! Пали! – разрешил Третий.

Ракета ушла в ночное небо, озаряя палубы сейнеров.

– Неделю назад тралец один под Змеиным за борт сыграл. С мариупольского какого-то СЧСа. Мы под эту лавочку восемь ракет списали, – объяснил ОМ1.

– Нашли?

– Куда там. Ночь, шторм. Он так в жилете спасательном и окочурился. Через сутки жмурика выловили.

Тем временем Корефуля, перегнувшись через высокий борт, уже требовал от сейнеристов тару, спускал на шкертике наполненную из канистры бутыль.

Юрасик принимал с сейнера красное пожарное ведро камбалы.

Ракета, догорая, падала к горизонту.

Дурной пример – заразителен.

В портовой тошниловке завтракала ночная смена докеров. Корефуля и Третий толкались в очереди к раздаче с подносами в руках. Корефуля усердно искал по карманам мелочь. Механически достал и тут же запихнул обратно в карман подкову.

– Шурик, как вспомню, что этой прохиндейке нет 18, так голова еще сильнее раскалывается. Говорила мне мама, зачем? Полно почтенных замужних женщин вокруг. Теперь меня Ритуля или съест, или жениться на ребенке заставит. Но что этот ребенок вытворял, вспомнить страшно… Слушай, а деньги у нас есть?

– Талоны. Много не набирай, всего два, – успокоил Третий.

Двух талонов хватало на два кефира и два салатика. Корефуля жадно припал к бутылке.

– А кто это распинался, что после конины отходняк без вредных последствий? – напомнил Третий.

– Слушай!.. А какое сегодня число? – ужаснулся каким-то своим мыслям Корефуля.

– Третье уже. Очухался?

Корефуля допил бутылку и тут же принялся за кефир Третьего.

– Хочешь анекдот? Садится мужик в самолет. Стюардессе:» Девушка, дайте минералочки. Я с большого бодуна, пить очень хочется. Ну, приносит. Минут десять проходит, он опять стюардессу вызывает: «Еще стаканчик, если можно» На третий раз та не выдерживает и возмущается: «Что у вас, в Большом Бодуне, вообще воды нет?»

– Третье, значит?..

– А куда ты тогда пропал?

– Лег на грунт. Надо было еще в одном месте отметиться. Может, пойдем к «Лоботрясу», толкнем бонов десять? Ну и купить надо кой-чего на вечер…

– Опять?

– Не-не-не! С пьянством покончено! Есть тут одно дельце… Ты мне будешь нужен как мужчина.

– Ром, я уже заступил. Второй на праздники домой уехал, не вернулся еще.

– Ну и черт с ним. У тебя матрос есть. Что тут страшного? Ты ж его 31 – го домой отпустил? Да не сунется никто на твой сундук с мерзлыми тараканами. Посмотри на меня. Хорош? Скрягин такой же, если не хуже. Да точно тебе говорю, в одних гостях вчера были. Знаешь, бабник старый, мол, здесь зови меня просто Гена..

До открытия магазина «Альбатрос» оставалось несколько минут. Двери осаждала плотная толпа плотных женщин. Ядреных, полутораобхватных, с безразмерными сумками на колесиках. Неподалеку отирались двое в кожаных курточках, чем-то напоминающие давешних «спортсменов».

Женки, за чем стоим с утра пораньше? – весело поинтересовался у очереди Корефуля. Ближайшая морячка презрительно измерила взглядом Корефулин росток.

– Ну уж и полюбопытствовать нельзя! – обиделся Корефуля.

Одна из курточек отклеилась от стены и с равнодушным видом продефилировала к Корефуле, угадав в нем клиента.

– Мужики, валюту сдаете? – лениво осведомилась курточка.

Корефуля выразительно посмотрел в глаза курточке, потом на ее глядящего куда-то в сторону Турции напарника.

– Да нет, мужики. Мы – посмотреть.

Тем временем магазин открылся, женщины, как матросы при штурме Зимнего, ломились в открытые створки дверей.

– Это еще ничего. В Одессе на моих глазах вообще двери снесли, – сказал Корефуля.

– Дают что-то. Все к одному отделу ринулись, – констатировал Третий.

В зал они вошли последними.

– Извините, я вот за этой строгой тетенькой занимал, – вежливо обратился к какой-то из жен Корефуля.

– Это кто занимал-то, кто-занимал?.. – завозмущалась Какая-то.

– Что значит, не занимал? Товарищ женщина, подтвердите! – патетически воскликнул Корефуля.

Очередь начала роптать и гундосить, не желая признавать Корефулю.

– Значит так? – обиделся на женок Корефуля и жестом декламатора о серпастом-молоткастом достал из широких штанин паспорт моряка.

– Плавсоставу – вне очереди! – заявил он, потрясая паспортом над головой.

– Да тут все плавсостав! – соврала Какая-то.

– Документик, – потребовал Корефуля.

Строгая тетенька, стоявшая впереди, только что не сплюнув под ноги, ткнула Корефуле в лицо удостоверение.

– Моторист первого класса, – обескураженно прочел Корефуля.

– Сорри, мэм. Вы, извиняюсь, какой грудью на борьбе за живучесть пробоину закрывали?

– Ты как со старшими разговариваешь? – никак не желала выйти из боя Какая-то. Как ты женщину обозвал?

– А не плавсостав попрошу вообще… – сподличал Корефуля.

– Это что же, я должна мужа в магазин с собой волочь по каждой мелочи?

Мимо них с грохотом колес проволокла сумку первая осчастливленная женка. По габаритам на мелочь было не похоже.

– Вот именно-с. Притащите-с. Что это за муж, которого вообще невозможно никуда послать, кроме как в рейс? Да такую женщину вообще на руках носить полагается до самого магазина, – издевался Корефуля. Даже девица на кассе прыснула: в Какой-то было пудов девять весу.

Между тем, очередь, мало обеспокоенная арьергардным боем с Корефулей, двигалась. Товар закончился как раз на Корефуле.

– Слушай, кориф, ты как, успел хотя бы заметить, что давали? – спросил Корефуля у Третьего.

Кассирша, улыбаясь, что-то прошептала Корефуле на ухо. Лицо Корефули вытянулось.

– Хух. Хорошо, что не купил, – и Корефуля в свою очередь зашептал что-то девице на ухо.

– Ром, я на улице, – предупредил Третий, уходя.

На улице стоял обескураженный плавсоставовский Серега и пересчитывал пачку червонцев. Результат его явно не удовлетворял. К моменту появления Корефули он начинал пересчет по третьему разу.

– Двое в кожанках? – сразу уловил суть арифметической проблемы Корефуля.

– Да лично ж два раза пересчитывал. Чертовщина какая-то, – пожаловался Серега.

Корефуля сделал акопяновское движение рукой и подкурил от возникшей в руке зажигалки.

– Хорошую цену давали? – поинтересовался Третий.

– А чего мелочиться-то? Все равно один к одному получается, – Корефуля опять взмахнул рукой и зажигалка исчезла.

– Один к десяти, – поправил Корефулю Серега.

– Джентельмены! Не ломщик, а просто джентельмен какой-то пошел! Индекс инфляции раньше кабинета министров ввели! – восхитился Корефуля.

Серега сплюнул:

– Тьфу! Увижу – урою.

– Одному не советую. Можем подождать, если хочешь. Они сегодня еще заявятся.

– Да я по пути на тренажер забежал. Так мне, лоху, и надо.

– А вообще, Серый, лучше всего сдавать бабуле-божьему одуванчику. Знаешь, вертится тут такая в чунях и платочке? Фырма гарантирует. В любое время дня и ночи, в любом количестве. Я один раз сослепу отсчитал на червонец больше, сама на следующий день подошла и отдала. У меня даже адрес ее где-то записан. Или девицам прямо в «Лоботрясе». Пусть дешевле, но без фокусов.

Из магазина вывалилась Какая-то с сумкой.

– Гражданочка, может помочь? Хоть до остановки. Разве можно такие тяжести хрупкой женщине таскать? – и тут не отстал от нее Корефуля.

Но хрупкая женщина, хмыкнув, направилась не к остановке, а к припаркованному «доджу», напоминающему огромный чемодан на колесах.

Корефуля, как токсикоман, втянул ноздрями выхлоп тронувшегося чемодана и резюмировал:

– Нет, мужики. Есть все-таки в женах моряка какая-то изюминка. Жена моряка, это вам не что либо как, а – как либо где. Это, братишки, – профессия.

На хрустале в чешской стенке искрились блестки света. Рюмки и бокалы перемежались раковинами причудливой формы, веточками кораллов, высушенными морскими звездами и ежами.

Был интим. Был сервировочный столик на колесиках. Корефуля, замужняя женщина по имени Фаина, Третий и хозяйка оной кооперативной квартиры потягивали коктейль из высоких фужеров, устроившись на диване и в двух креслах перед видаком.

Фаина была жгучей брюнеткой с явной примесью татарской крови. По крайней мере, ее огромные глаза были раскосыми, как у Шемаханской царицы. Хозяйка была чуть постарше. Лет тридцати пяти. Холеная блондинка в профиль чем-то напоминавшая Линду Маккартни с конверта «Пресс ту плэй».

Смотрели какую-то легкую эротику с ритуальными танцами и раздеваниями перед костром при луне. Зрительницы уже немного «поплыли». Блестки света искрились в уголках увлажнившихся глаз и на сережках.

– Живут же люди. Яхты, острова, пикники. Ромка, чудовище, когда у тебя яхта будет? Хочу яхту, – расхотелась Фаина.

– А у меня уже есть. Осталось только рыбцех в пивбар переоборудовать, – неоригинально отшучивался Корефуля.

– Мальчики, объясните старухе, чем отличается порно от эротики. Мы тут с Фаиной поспорили. У нее главный критерий – если дублировать никто не взялся, значит порно. А у меня понавезено оттуда кассет, и все не дублированы. Фаина, помнишь мы эту смотрели, с Кэтлин Тернер. Разве она в порно снимается?

– В Поти, в видеозале, хозяин заведения обьяснял мне после сеанса так: если до завтра не посадят, значит сегодня была эротика, – отшучивался Корефуля.

Жена миллионера раздевалась перед гостями, пляшущими у костра очень грациозно, под ритмичную музыку, и «смутившись», убегала в ночь.

– Шура, вот вы тоже бывали, наверное, на подобных островах. Неужели там действительно такие краски. Я не верю, что вода может быть такой синей. А пальмы…

– На тех островах, на которых я высаживался, все пальмы были огорожены панцирными сетками от армейских коек. Один раз всего и было. Рыбакам, знаете ли, не до этого.

– Да уж знаю. По крайней мере – догадываюсь… – странным тоном сказала хозяйка.

За миллионершей в ночь убежал кто-то из гостей. Миллионер увел в каюту какую-то креолку. Уже было заметно, что это – не эротика. Фаина незаметно пожала лежащую на бархате дивана руку Хозяйки, но Третий в этот момент почему-то смотрел не на экран.

– Мальчики, мы покинем вас на минутку. Посплетничаем. Кофе заваривать? – засуетилась Фаина.

Хозяйка, уже встав, наклонилась над креслом Третьего из-за спинки. Руки ее вполне оправданно легли на плечи «мальчика».

– Шестой причал видно из другой комнаты. Не случится ничего с вашим пароходом. Можете проверить.

– Гляну. Штормового с вечера не было, но… – сказал Третий, подымаясь, когда за женщинами закрылась дверь.

– Я тебя за эти панцирные сетки убью сейчас, – пообещал Корефуля.

– Ты еще про урожайность фиников лекцию прочитал бы.

– А откуда она знает, где шестой причал?

Комната с видом на шестой причал оказалась спальней. Косо падал на стены лунный свет и огромную кровать. В угол, у окна, был затиснут письменный стол. Третий оперся рукой о столешницу, отдернул тюль, распахнул форточку и рванул ворот рубашки.

Порт был на ладони. У холодильника светился люстрами очередной ТР. В правом углу темнела глыбочка его «тропика».

Скрипнула дверь. Шорох шагов был тих. Руки женщины опять легли на плечи. Женщина прижалась к нему со спины.

– Хватит. Можешь ты сделать мне подарок? Представь, что за этими окнами пустыня Кара-Кум.

Хозяйка была уже только в легком пеньюаре. Тонкие дрожащие пальцы расстегивали пуговицы на его рубашке. Губы находили губы. Дико хохотала со стены африканская маска.

– Мальчишечка ты мой. Думаешь, бесится старуха. Сколько ж я тебя ждала.

В пятно света на полу падал пеньюар. Звучали поцелуи. Свет луны полз по обоям. Над письменным столом висела фотография в рамке: улыбающийся мужчина с аккуратной бородкой на фоне берегов Босфора с его крепостными стенами и мостами. Капитан.

Книжные полки – трельяж – хохочущая маска – окно – фотография. Все слилось в раскручивающийся волчок.

Третий сидел на кухне. Под распахнутой форточкой. На полу, облокотясь о батарею. Спички ломались. Запахивая пеньюар и поеживаясь от холода, появилась Хозяйка. Села на табуретку у стола.

– Тебе плохо? Господи, ну и мужик пошел: с двух коктейлей уже ни на что не способен.

Хозяйка достала из холодильника минералку. Обхватив себя руками за плечи, молча ждала, пока «мужик» попьет и покурит.

– Ну, прошло? Идем?

– Прости. Я – на пароход.

И вот только тут Хозяйка начала истерически хохотать:

– Господи, откуда вы все такие на мою голову беретесь? – хохотала над собой Хозяйка.

– Он – тоже такой?

Хозяйка вытерла слезы оставшиеся от смеха, села на табуретку. Закурила.

– Ты его знаешь?

– Так, в лицо.

– За что? Боже ты мой! За что? Провалитесь вы все с вашим Марченко! – уже не с Третьим, а с пространством заговорила Хозяйка, срываясь на рев.

– Ну почему ему больше всех надо? Герой! Гвоздь для вымпела переходящего! Марченко годами в отпуск не ходит, пароход ему бросить не на кого! Коробка железная одни руки любит! А меня? Есть на кого? А я? Железная?..

– И буфетчица с ним – сучка такая – четвертый рейс подряд одна и та же пошла, – сказала уже просто, без надрыва, успокаиваясь.

– Вообще-то, за него все люди держатся, – впервые за вечер улыбнулся Третий.

Была кухня. Были всхлипы. Капала вода из крана. Третий, сидя на табуретке, убаюкивал затихающую женщину. Женщина, пожалуй, была покрасивее той миллионерши из видика. За окном косо летел снег.

Партия Альбанова по разводьям переправляется на байдарах со льдины на льдину. Снова впрягается в нарты, погрузив на них лодки. Третий тащит нарты с больным. Больной бредит.

– Штурманец, письмо… Письмо в ящик опустил? Улица Сухарная, дом два. Женке моей.

– Отправил. Теперь жди ответа, – выдыхал Третий.

– Жаль. Не дойдет. Адресок неправильный, – неожиданно внятно говорит больной.

– Женку на вдову выправить надобно.

Третий некоторое время молча и с ожесточением тянет нарты, спотыкаясь и падая. Партия уже заметно ушла вперед. У людей уже нет сил на то, чтобы оглядываться.

– Брось меня, штурманец, – совершенно ясно и рассудочно говорит больной.

– Я – конченый. Пропадешь со мной ни за грош.

Крики «го-го-го» со стороны ушедших вперед. Ищут, вспомнили. Но как-то слишком радостно что-то кричат.

Над белизной покореженной торосами выткнулось темное пятно свободных от снега скал.

Третий растирает лицо снегом:

– Земля Франца-Иосифа. А ты говоришь. Будем жить, бродяга.

Третий шел вдоль причала местного флота. Сейнера выметали невода прямо на причал. Люди в оранжевых шторм-робах ползали по капроновой зелени, латая сети. Судовые щенки, сбившись в свору, ошалев от солнца, носились по этим эрзац-лужайкам из капрона, азартно облаивая чужаков. Вода ковша обретала прозрачность и цвет: Третий жмурился от пускаемых рябью волны зайчиков.

Кричали чайки. Третий шел по причалу холодильника, между ног кранов, в направлении, обратном первому своему появлению.

Третий шел уже по набережной. Ручьи талой воды. Важно прогуливающиеся по лужам бакланы. По заливу бежал рейдовый катерок. На парковой лавочке, закрыв глаза, нежился на солнышке Адмирал, впитывая в себя каждый квант солнечной энергии. Он по-прежнему был в калошах на босу ногу.

Третий шел по конторскому коридору к отделу мореплавания. Но дверь распахнулась раньше, и Третий нос к носу столкнулся с Фаиной. Молча кивнул ей. Фаина не заметила его. Она была в делах: в очках и с папкой для приказов в руке.

– А, Альбанов! Заходи-заходи! – пригласил бодрый голос.

Берег. Чистая вода с отдельными льдинами до самого горизонта.

Накатывается волна. Люди Альбанова стоят у холмика из камней.

Глухо щелкают два карабина. Патроны надо беречь.

Вдруг – выстрел. Эхо далекого выстрела и рев раненого зверя. Люди срываются и бегут вдоль берега.

Еще выстрелы, совсем близко. За изгибом берега бегущие натыкаются на тлеющий костер из плавника, развороченные нарты с припасами. Кровавый след ведет в скалы. Еще выстрел. В расселине люди натыкаются на тушу медведя, изуродованный зверем труп и Конрада, исступленно посылающего в тушу патрон за патроном.

Расстреляв весь магазин, Конрад оборачивается и видит выстроившихся полукругом людей, от которых он бежал несколькими неделями раньше. Третий от неожиданности вскрикивает. Перед ним стоит Корефуля.

Корефуля молча бросает к ногам преследователей карабин, бляшанку с почтой и отходит лицом к скале, сложив руки за спиной. Люди Альбанова молча уходят, оставляя Третьего один на один с беглецом. Люди хмурятся, они ждут еще одного выстрела. Третий поднимает бляшанку с почтой, сует ее за пазуху. Вешает на плечо Корефулин карабин и молча уходит вслед за своими людьми.

Третий идет, впрягшись в лямку. Качаются перед глазами следы. Качается горизонт. Кто-то молча впрягается рядом. Корефуля. Так же молча продолжают тащить нарты вдвоем. Падают, наткнувшись на тело шедшего впереди.

Еще один холмик на берегу.

Пролив, море дыбится волнами с пенными барашками. Люди, их осталось всего пятеро, спускают на воду две байдарки. Виден невысокий берег соседнего острова.

Волна с силой накатывается на берег, вынося на камни полуживых Третьего и Корефулю. Они на четвереньках ползут в потоках уходящей воды, цепляясь за камни. Изнеможденно лежат, выбравшись на сухое место. Море бьет о камни опрокинутую байдару. Второй байдары не видно, но со следующей волной приносит белоснежно-чистый подшлемник.

Корефуля приподымается на руках, что-то мычит, показывая Третьему на избу в невысоких скалах. Продуктовый склад австрийцев. Оба, не сговариваясь, бегут к избе на четвереньках. За с трудом открытой дверью оказывается хорошо знакомая Третьему каюта отстойного «тропика».

Кипела вода в банке. Кипятильник уже почти осох. Капли конденсата стекали по стеклу иллюминатора. Рядом с банкой валялся на столе разорванный суповый пакет, горбушка хлеба и две луковицы. Пепельница из пивной банки ощетинилась окурками. Тут же валялась пустая пачка с картой Беломорканала и несколько медных монет.

Третий неподвижно лежал лицом к переборке. Он не реагировал на то, что уже не один в каюте. У дверей молча стоял Корефуля. Ничего не выстояв, прошел к столу, вырубил кипятильник, выставил бутылку водки, и со вздохом сел в кресло.

– Знаешь, кто на этот раз?