Текст книги "Сказки Долгой Земли (авторский сборник)"

Автор книги: Антон Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 77 страниц)

Глава 9

Танара – не та территория, где можно в два счета продать недвижимость. Будешь даром отдавать, и то не возьмут. Тем не менее госпожа Ханелина Сороши, соседка Залмана, рассчитывала сбыть свой ветхий домик с палисадником на вершине Рыдающей горы одной туристической фирме: уж больно удобное место для смотровой площадки.

По склонам Рыдающей лепилось много таких покосившихся домишек, отделенных друг от друга окаменевшими огородами и замусоренными пустырями, да еще вилась серпантином разбитая дорога, способная доконать любую машину. Все это серое, заброшенное, наводящее тоску. Задворки вечности.

Наверху было ветрено. И неказистый домик Ханелины, и старый-престарый забор, и крошечные сараи с дырявыми стенами скрипели и пошатывались, вцепившись друг в дружку, чтобы удержаться на месте. Зато вид открывался такой, что ради него стоило тащиться в гору по отвратительной дороге.

На севере купалась в шафранном свете Танхала, издали похожая на обитаемый город, благоустроенный и озелененный, и золотилась лента реки. На западе виднелась гора Пирог, широкая, приплюснутая, с пологими склонами – там находилась база Клуба Авиаторов, над Пирогом парил на привязи аэростат, напоминающий расписное яйцо, и кружило несколько дельтапланов. Вокруг раскинулись заросшие бурьяном пустоши, в прошлом плодородные сельскохозяйственные угодья.

А на юго-востоке и на юге, за двойной береговой стеной с часовыми, пулеметами и огнеметами, пузырилось грязное болото, непрерывно клокочущее, словно бормочущее угрозы. И торчала щетиной белесовато-серая осока, и корячились черные деревья, и стлался туман, и что-то шныряло – не поймешь, то ли оно есть, то ли нет, но посмотришь на это минут пять, и избавиться от привкуса страха уже невозможно. Гиблая зона.

Для иноземных туристов это будет аттракцион на «ура». И конечно, фирма построит удобную дорогу и гостиницу, а Ханелинину развалюху снесет, но Ханелина все равно хотела перед тем, как приглашать покупателей, «привести дом в порядок, чтобы все выглядело по-людски». Для этого она и зазвала сюда Залмана. Известно ведь, что в заброшенных постройках, особенно если до Гиблой зоны рукой подать, селятся всякие твари, и хорошо еще, если сотворены они Господом Богом или природой, а не всеобщим врагом Мерсмоном.

Залман выгнал из домика с полтора десятка перекидников, пару хрещаток, пятнистого серо-желтого ящера (величиной с небольшую собаку, с надменным и разочарованным взглядом опального короля), выводок мохнатых многоножек, одного медузника и колонию нетопырей. Все это убежало, уползло, уковыляло, улетело искать приюта в соседних домишках. Потом Залман собрал в мешок ядовитых слизней и похожих на упругие кожистые подушечки снаксов, плюющихся жгучими каплями. Теперь здесь можно по крайней мере переночевать.

Домик состоял из трех комнат и веранды с разбитыми стеклянными сотами вместо наружной стены, сбоку пристройка с кухней. Вещей немного – безнадежно испорченное старье. Ханелина и ее сестра Руфина (такая же сухопарая и чуть более нервная) занялись приготовлением ужина. Ругве, муж Руфины, с нелюдимым видом бродил по дому и дергал плоскогубцами ржавые гвозди: тоже добро, можно в утиль за деньги сдать. Их сын, длинный нескладный юноша (один из тех, кого Залману предлагали в переписчики для Сандры), маялся в окрестностях – бесцельно ломился сквозь засохший хрупкий кустарник, сшибал прутиком головки чертополоха, пинал какой-то хлам, игнорируя окрики Ханелины и Руфины.

Засунув руки в карманы истрепанной джинсовой куртки, Залман смотрел то на летательные аппараты, резвящиеся над Пирогом, то на далекую панораму Танхалы, то на запретное болото за бетонными стенами. Его снедало беспокойство, и хотелось поскорей отсюда уехать, но он не знал, как объяснить это Ханелине и ее родственникам. С юга вместе с ветром наползало серое облачное стадо, это ускорило наступление сумерек.

Из пристройки доносились громкие голоса Ханелины и Руфины. Они рассуждали о том, что надо жить, как люди, и чтобы все было, как у людей, чтобы никто не мог сказать, что у тебя что-то не по-людски. Слушая их, Залман ощутил тревожный холодок: «Кто же они такие на самом деле, если хотят быть похожими на людей?..» Впрочем, эта мысль забылась, когда позвали ужинать.

Устроились за шатким кухонным столом, застланным газетами. Консервы, холодные пироги, чай (воду привезли с собой), блюдо из мелко нарезанных овощей и кубиков колбасы, залитых острым соусом – это его готовили так долго. За едой Ругве воспитывал сына, указывая вилкой на Залмана: человек сделал полезное для всех дело – человек имеет право на хороший аппетит, и его присутствие за столом можно только приветствовать, а ты ешь в долг, потому что весь день лодырничал, ты пока еще ничего не заслужил.

Когда он замолчал, чтобы откусить пирога, сын, тоже покосившись на Залмана, пробубнил: «Если б со мной спали такие же бабы, как у некоторых…» – и заработал тяжелую оплеуху. Руфина опасливо пробормотала что-то насчет статьи за оскорбление верховной государственной власти, а Ханелина суетливо, с удвоенным радушием, начала потчевать Залмана чаем и своей стряпней.

После ужина он немного посмотрел на окутанную сумерками панораму (на береговой стене включили мощные прожектора, на Пироге мерцали огоньки, все остальное растворялось в серо-синей мгле) и устроился в гамаке на веранде. Здесь вовсю гуляли сквозняки, а с кухни, где зажгли старую масляную лампу, доносилось звяканье посуды и голос Ханелины.

Та говорила, что завтра надо будет подмести в доме, еще раз посмотреть, не осталось ли какого добра – и в путь, чтобы к вечеру вернуться домой. Потом стала рассказывать Руфине о ком-то из своих знакомых: он, конечно, псих, но тихий, добрый, люди о нем дурного не говорят, и безотказный – о чем ни попросишь, все сделает и денег не возьмет, если бы вызывать сюда Санитарную службу, ой-ой-ой сколько пришлось бы выложить, а он то же самое сделал даром, вот и посчитай, как хорошо сэкономили! Руфина что-то отвечала, их голоса убаюкивающее журчали.

Залману снилась комната: четыре стены, пол, потолок, все это условное, из сгустившегося тумана. Он понимал, что видит сон, и не удивлялся. Возле окна появился человек со скрещенными на груди руками. Волосы его казались то темными, то более светлыми, и это еще можно было списать на игру лунного сияния, но лицо тоже непрерывно менялось. То оно было завораживающе красивым, то, через секунду, его черты теряли твердость, становились неправильными и невыразительными. Залман некоторое время наблюдал за этими метаморфозами и наконец не выдержал:

– Выбери что-нибудь одно – или то, или другое.

Жидкие тусклые волосы рассыпались по плечам. Мелкие остренькие черты Лидии Никес.

– Наверное, это суетность, но мне жаль той внешности, которая была у меня в прошлый раз.

– Брось. Это не главное.

– Да, но все равно жаль. Кстати, Сандра стала взрослой.

– И давненько уже! – подтвердил Залман.

– Мне показалось, что при нашей встрече она меня подсознательно узнала. Как ты думаешь, это возможно?

– Не знаю. Я-то узнал тебя сразу, когда увидел около вокзала в Танхале. После того… как это случилось, прошло двести с лишним лет, где тебя столько времени носило?

– Нигде не носило. Все там же. Он меня не отпускал. Мои останки сожгли на погребальном костре, символическую горстку пепла похоронили, но его тоска, его мысли обо мне – все это меня держало, неволя еще хуже, чем при жизни. Восемнадцать лет назад мне удалось вырваться, в один из тех моментов, когда ему было не до меня. Берта Никес как раз рожала, прямо в супермаркете, в подсобке, и я туда влетела, как в отходящий от остановки автобус. Выбирать было некогда. Наверное, это правда, что он никого кроме меня не любил. На первый взгляд, романтично, а на второй – неправильно, получается что-то вроде помешательства на одном человеке.

– Ага, это верно. У нас мало времени, давай оставим в покое представителей мирового зла. Ты сможешь найти то, что спрятал… спрятала?

– Вряд ли… – на призрачном лице Лидии проступило выражение досады. – Их там целые россыпи. Если бы можно было найти, давно бы уже нашли без нас.

– Эта штука не светится, хотя бы чуть-чуть? – спросил Залман со слабой надеждой.

– Нет. Светиться начинает, только если пошла реакция.

– Должен же быть какой-то способ его отличить!

– Это будет третья проблема, – голос Лидии звучал задумчиво, как в те времена, когда она была другим человеком и выглядела по-другому. – Во-первых, сначала нужно туда попасть, во-вторых – сам знаешь…

– Знаю, – Залман помрачнел. – Как только я открою глаза, я сразу перестану что-либо соображать. Это тянется уже много лет, и, похоже, нет никакого лекарства, кроме смерти, но умирать пока не хочется. Главное, я до сих пор не понял, что это такое и когда оно меня накрыло. Если бы я мог освободиться…

Он не успел договорить, ткань сновидения с треском разорвалась.

Лежа в покачивающемся гамаке на темной веранде, Залман ошеломленно сознавал, что во сне опять о чем-то беседовал с Лидией Никес. Эхо собственных фраз еще звучало у него в голове – лишенный смысла набор слов (хотя во сне сказанное имело какой-то вполне определенный смысл, исчезнувший в момент пробуждения), и слова эти распадались на звуки, рассеивались в холодном ночном пространстве. Несколько секунд – и ничего не осталось.

Он не сам проснулся, что-то его разбудило. Наверное, облачное стадо уползло дальше на север, потому что разбитая стена, застекленная толстыми рифлеными шестигранниками, слабо поблескивала, облитая лунным светом. В дырах и трещинах свистел ветер, расшатанный домишко скрипел, под полом кто-то возился, за перегородкой храпели. Это все близкие звуки, неопасные.

Долгий далекий визг, замирающий на нестерпимо высокой ноте. Так визжат не от страха. Так визжат те, кто вселяет страх.

Залман выбрался из гамака. Хотя было холодно, его тело покрылось липким потом. Он подумал об оружии. У него нет оружия. Зато во дворе стоит машина. «Если не можешь дать им отпор – убегай. Только не теряй головы и не позволяй страху пригвоздить тебя к месту». Кто это говорил? Какой-то старый человек, очень большой, с охотничьим ножом на поясе, Залман смотрел на него снизу вверх. Картинка мелькнула и пропала.

Торопливо зашнуровав ботинки, он отворил висевшую на одной петле дверь в соседнее помещение. Спертый воздух, громкое дыхание спящих, храп. В темноте кажется, что стоишь на пороге необъятной залы.

– Вставайте! Надо уезжать отсюда, надо ехать сейчас!

Спящие застонали, завозились, потом кто-то включил фонарик, и зала мгновенно съежилась до размеров комнатушки, где еле-еле помещались четыре подвешенных в ряд гамака и бесформенный шкаф, источенный древоедами до такой степени, что он больше походил на чудовищно разросшийся древесный гриб, чем на предмет мебели.

– Вставайте! – повторил Залман.

– Чего? – сипло спросил Ругве. – Чего посреди ночи? Охренел?

Вдали взвыла сирена.

– Это у береговой охраны, – обеими руками держа у подбородка одеяло, нервно заметила Руфина.

– Там визжали, – объяснил Залман. – Плохо, когда так визжат. Вот, слышите?

На этот раз – целый хор, переплетающийся с низким воем сирены.

– Это боевой визг кесу! – авторитетно заявил отпрыск Ругве и Руфины, гордый тем, что оказался сообразительнее взрослых. – Нам в школе включали запись прослушать.

Почему они, все четверо, до сих пор сидят в гамаках, вместо того чтобы бежать к машине?

– Идемте!

– Ночью тут все равно не проедешь, – буркнул Ругве. – Береговая стычка. Там две бетонных стены с орудиями. Зря мы налоги платим, чтобы нас охраняли?

– Визжали не за стенами. Ближе.

– Почем ты взял? У тебя, что ли, измерительный прибор под черепушкой?

Залман растерялся, не зная, как передать свои ощущения, и тут загрохотал армейский набат, перекрывая все остальные звуки. Это означало: «Спасайся, кто может!», а почему – Залман, как назло, не мог припомнить.

– Прорыв! – побелев, ахнула Руфира. – Спаси нас, Господи!

Наконец-то они засуетились и полезли из гамаков.

– Две стены понастроили, а получается сплошная срань! – цедил Ругве, нашаривая что-то в потемках на полу. – Где мои штаны?!

– Па, главное – пистолет! – крикнул его сын, приплясывая от нетерпения. – Ты же ополченец запаса, где твой пистолет?

Выражение лица у него было испуганное, возбужденное и восторженное.

Ханелина с Руфиной охали и натыкались друг на друга, пытаясь собрать какие-то пожитки.

Залман выскочил во двор и завел машину. Фары включать не стал, чтобы снизу не заметили раньше времени, что на горе кто-то есть.

На стенах по-прежнему сияли прожектора, в их свете метались маленькие фигурки. Болото напоминало кипящую кашу, охваченную мертвенно-голубым мерцанием. Временами оно вскипало особенно яростно, и тогда из него что-то выплескивалось – на одном и том же участке, там как будто плети гигантского ползучего растения перехлестнулись через стену, а потом через вторую стену, и эти побеги шевелились, тянулись, хватали людей, которые, подбегая, что-то бросали и тут же отскакивали назад. Зрение у Залмана было достаточно острым, а полная луна и разгулявшееся люминесцирующее болото позволяли рассмотреть, что происходит. О прорывах из Гиблой зоны регулярно писали в газетах и говорили. Вот, значит, как это выглядит…

Из домика вывалилось остальное общество, и Залман сел за руль.

– Пусти меня! – Ругве взмахнул пистолетом. – Ты псих, твою мать, а я водитель трамвая!

Будто бы подчинившись, Залман вылез наружу, внезапным движением перехватил правую руку Ругве, отобрал пистолет и сунул в карман. Хорошо, теперь он вооружен и сможет защитить себя и этих людей.

– Садитесь скорее, – попросил он, снова занимая водительское место. – Поедем.

Ругве не сдался, попытался вытащить его из машины. Он был грузный и сильный, но неуклюжий. Оттолкнув его, Залман захлопнул дверцу, тогда он обежал автомобиль и забрался с другой стороны. Остальные уже устроились на заднем сиденье, так что Залман сразу же включил фары и рванул с места.

– Псих! – больно пихнув его локтем в бок, прорычал Ругве. – Пусти меня за руль!

Машину чуть не занесло, это было плохо. Залман, не глядя, нанес короткий удар, и Ругве обмяк.

В свете фар мелькали застывшие складки и трещины дороги – все это пыльное, лунно-серое, почти нереальное. Автомобиль трясло.

– Разобьемся же, разобьемся… – вскрикивала позади Руфина.

– Он раньше работал в Трансматериковой! – истово, словно молитву, произнесла Ханелина. – Он нас вывезет…

После этого Руфина замолчала, а ее сын, наоборот, ожил и начал время от времени подавать реплики:

– Ух ты, круто! Классная езда!

Машина мчалась по темной дороге, и это было не страшно: все вокруг неподвижное, каким оно и должно быть. Страшное промелькнуло на последнем отрезке серпантина, около полуразвалившегося кирпичного домика с круглой башенкой вместо второго этажа. Вчера, когда проезжали мимо, возле домика стоял ярко раскрашенный микроавтобус, в каких катаются иноземные туристы, и рядом большая палатка. Все это и сейчас там было. Фары автобуса озаряли копошившуюся группу людей… Нет, не людей, иных существ.

Несколько женщин – грациозно-гибкие, узкобедрые, длинноногие. Казалось, они одеты в облегающие бархатные трико, и на лица натянуты маски из той же ткани. На самом деле это была не одежда, а шерсть, покрывающая их тела. На запястьях сверкали браслеты, серебрились в лунном свете кольчужные безрукавки, к поясам были прицеплены изогнутые мечи, кожаные штаны заправлены в шнурованные сапоги-мокасины.

Они обступили что-то, распростертое на земле, все еще шевелящееся, и, время от времени наклоняясь, отрывали куски когтистыми серыми руками. Глаза горят, рты измазаны кровью. Когда появился автомобиль, они встрепенулись, оскалили клыки. В капот ударил то ли дротик, то ли камень.

Залман не стал тормозить. Вмешиваться бесполезно, здесь уже никому не поможешь, а тех, кто сидит в машине, еще можно спасти.

– Ух ты, кесу кого-то жрут! – с глуповатым восторгом выпалил мальчишка.

– Господи, я и не поняла сначала, что они делают… – пролепетала Руфина. – Господи…

Шоссе, связывающее береговые укрепления с внутренними областями Танхалы, находилось в хорошем состоянии, военные за ним следили. Мчаться по нему в глубь полуострова, пока не кончится бензин, и поменьше смотреть по сторонам – на эти насмешливо подмигивающие бледные огоньки, догоняющие машину, и на студенистые лужицы голубоватого трупного свечения, растекшиеся по земле за обочинами, и на скользящие там, в темноте, мощные ползучие побеги, и на роящихся в воздухе медузников – целые стаи полупрозрачных куполов с пучками мохнатых черно-белых щупалец…

Ругве начал подавать признаки жизни.

– Следующая – Парковая, – пробубнил он, вяло толкнув Залмана влажной толстой рукой. – Пока двери не закроются, не поеду. Трамвай не задница, все не поместятся.

Слева от дороги начала сгущаться и набухать, двигаясь вровень с машиной, какая-то тень. Не разобрать, что это такое. Оно словно играло в догонялки – то забежит вперед, то отстанет, чтобы потом снова обогнать объект преследования.

А впереди на шоссе что-то лежит… Опрокинутый автомобиль, оплетенный протянувшимися из темноты побегами. Когда проносились мимо, Залман расслышал скрежет сминаемого металла.

Тень, которая гналась за машиной, оформилось в нечто более-менее определенное, но трудноописуемое. То ли восемь, то ли десять конечностей. Странно перекрученное продолговатое тело настолько невероятной топологии, что при попытке его рассмотреть возникает резь в глазах, а мозг работает с бешеной перегрузкой и в то же время вхолостую, как колеса на льду. Залман и не смотрел на это, разве что краем глаза. Ловушка.

Впереди словно змеи переползают через дорогу… Это болотные побеги сплетаются в преграду, чтобы поймать машину. Игра окончена.

Он понял, что не успеет проскочить, и все равно не стал гасить скорость. Лучше умереть сразу. На конце взметнувшегося вровень с лобовым стеклом стебля раскрылся темный бутон: огромный студенистый глаз, в зыбком омуте зрачка отражается лунный свет.

– А-а-у-у-а!.. – дурным голосом взвыл Ругве, как раз в этот момент очнувшийся.

Замлан успел заметить, как метнулись в стороны кошмарные побеги – и машина полетела дальше по шоссе, болотная жуть осталась позади.

– Па, ты напугал их! – дрожащим фальцетом выкрикнул мальчишка. – Ты круто заорал, они нас пропустили!

Ругве не ответил: он опять потерял сознание.

Нечисти становилось все меньше, потом она и вовсе исчезла.

Сколько еще ехали, Залман не помнил. Дальнейшее раздробилось на куски. Огни какого-то поселка, и машина уже не мчится, а стоит на месте, кто-то открывает дверцу, помогает ему выбраться. «Давайте сюда носилки!» В отдалении стреляют. Он сидит на полу в каком-то помещении вместе с другими гражданами, ожидающими эвакуации, стульев на всех не хватило. К нему подходит медсестра, чтобы обработать царапину на шее. Спрашивает, откуда взялась царапина, однако этого он не помнит. Медсестра расстегивает ему ворот и наклоняется, чтобы рассмотреть медальон на золотой цепочке. Подарок Сандры. «Если попадешь в полицию, или в больницу, или куда угодно – всем показывай этот медальон, понял?» – Сандра столько раз это повторяла, что он запомнил ее слова. Медсестра кого-то зовет. «Что же вы сразу не сказали?!» Залмана переводят в другое помещение, где народа поменьше и есть свободные кресла. Его усаживают, дают выпить кисловато-сладкого вина. Потом приходит человек с бумажкой и зачитывает список: первая партия эвакуируемых – на посадку в автобус. Услышав свое имя, Залман встает и послушно идет к двери. В кармане что-то мешает. Пистолет?.. Залман отдает его полицейскому:

– Извините, это не мое. Мне запрещено носить оружие из-за умственного расстройства. Я не помню, как он у меня оказался. Возьмите, пожалуйста.

Глава 10

– Двадцать шесть человек погибло и тридцать семь пропало без вести. Туристы думают, что Гиблая зона – это аттракцион специально для них, но у нас-то каждый школьник знает, что пятидесятикилометровая полоса вдоль границы Гиблой зоны – территория повышенного риска. Ночевать там останется только больной на голову турист или набитый дурак. Залман, какого черта ты вообще там делал? Да еще в такой омерзительной компании!

Сандра стояла возле стрельчатого окна апартаментов-люкс в танхалийской гостинице. На ней был длинный приталенный мундир из переливчато-зеленого бархата, с золотыми эполетами и позументами, лосины и высокие сапоги из золоченой кожи. Летняя форма Верховного Главнокомандующего, каковым является Властитель либо Властительница, в зависимости от времени года. Круглое загорелое лицо горело сердитым румянцем.

– А что насчет компании? – спросил Залман, честно пытаясь вспомнить, каким образом его занесло в окрестности Гиблой зоны.

– Ничего особенного, просто личности этого пошиба никогда мне не нравились. Так чем ты вместе с ними занимался на Рыдающей горе?

– Не помню.

– Как оттуда выехал, помнишь?

Он вздохнул и развел руками.

– Уму непостижимо, как ты сумел оттуда вырваться, да еще эту семейку придурков вывез! Наверное, ты на время очнулся и снова стал самим собой. Жаль, что меня не было рядом.

Сандра взяла с подоконника большой чеканный кубок, залпом осушила (апельсиновый сок, она соблюдала здоровую диету – положение обязывает) и направилась к двери, бросив на ходу:

– Пошли.

– Куда? – уточнил Залман уже в коридоре, когда их окружили военные и фрейлины, и стало ясно, что из этой процессии просто так не выберешься.

– Съездишь со мной в танхалийский бункер. Его давно стоило осмотреть, и раз уж мне пришлось незапланировано сюда приехать, сделаем это сегодня.

– Осмелюсь доложить, моя Летняя госпожа, в силу своего местоположения этот древний объект не имеет стратегического значения, – раскатисто произнес огромный важный генерал, который молчком оттер Залмана и пристроился справа от Властительницы.

– Я все еще не получила удовлетворительных объяснений относительно того, почему ваши люди так перепились, что прозевали начало прорыва и не подняли тревогу сразу же, – процедила Сандра.

Генерал стушевался и счел за лучшее затеряться в хвосте свиты.

Кавалькада пятнистых, как здешние ящеры, армейских автомобилей. Резкий запах бензина. Разноцветный лак на ногтях у фрейлины, которая сидит справа от Залмана, а у той, что слева, розовые шелковые перчатки с вышитыми золотистыми звездочками.

Собор, похожий на засохший пряник. Сплошные заросли изжелта-белого шиповника и сорняков в человеческий рост. Приземистое бетонное сооружение – вход в древний бункер.

Внутри было промозгло и темно, всем раздали фонари. Блуждание по лестницам и пустым холодным помещениям. Потом Сандра, после короткого препирательства, отослала свиту, и они остались вдвоем.

– Задвинь засов. Чтобы никто сюда не влез без спросу.

Когда Залман выполнил ее распоряжение, она положила фонарик в нишу, обхватила руками плечи – наверное, мерзла – и негромко сказала:

– Знаешь, где мы находимся? Это самое безопасное место на Долгой Земле.

– Здесь как в погребе. Можно простудиться.

– Когда я была маленькая, я просидела тут больше суток и не простудилась. Правда, нас сюда набилось много, так что было тепло и душно. Ты ведь знаешь о том, что в последней битве с Мерсмоном одна из сторон применила такую жуткую хрень, что все население Долгой Земли на некоторое время лишилось рассудка и памяти?

Это был факт общеизвестный, Залман о нем помнил.

– Были исключения, однако об этом упоминать не принято. Я, например, рассудок и память не теряла. Меня спас волшебный амулет – хочешь, покажу?

Расстегнув мундир, Сандра достала из внутреннего кармана маленький замшевый футлярчик и вытряхнула на ладонь что-то, завлекательно сверкнувшее в луче фонаря. В первый момент Залман подумал о легендарном Камне Власти. Честное слово, он бы не удивился, если б оказалось, что этот чудесный предмет прибрала к рукам Сандра – при условии, что пресловутый магический артефакт существует на самом деле.

У нее на ладони лежало ювелирное изделие редкой красоты: овальный медальон сплошь усеян мелкими бриллиантами, и на этом переливающемся фоне – зелено-голубой стилизованный подснежник из крошечных аквамаринов и изумрудов.

– Похож на тот, который ты мне подарила. Только на моем рубиновый цветок, и он золотой, а этот не золотой.

– Платиновый. Это весенний, а у тебя летний. Такой медальон означает, что его обладатель находится под личной защитой Властительницы или Властителя. Все волшебство заключалось в том, что благодаря его наличию меня пропустили в бункер. Ходили слухи, что Танхала будет обстреляна из дальнобойных орудий, которые Мерсмон выращивал в Лесу, используя магию и биотехнологии. Мама повела меня в подземное укрытие, то есть сюда, а здесь – толпы народа, оцепление, неразбериха. Нас оттерли друг от друга, и мама успела крикнуть, чтобы я пробиралась к убежищу. Мол, я ребенок, меня пропустят. А туда пускали только самых-самых и членов их семей, но у меня на шее висело вот это. Одна из тех безделушек, что я выклянчила у Дэниса. Неизвестно было, кто одержит верх, так что медальон Мерсмона сыграл роль пропуска. Эта блондинистая сучка, эта бледная поганка Эфра из кожи лезла, чтобы Дэниса подставить. Если бы у него обнаружили медальон Властителя, его бы казнили, точнее, отдали бы кесу в качестве провианта. Незаконно присвоить знак высшей милости – тяжкое преступление, сейчас за это можно попасть в тюрьму, а тогда расправа была короткой. Но я была для Эфры неучтенным фактором! Когда я увидела на шее у Дэниса эту красивую штучку, я решила, что должна ее получить во что бы то ни стало. Я начала, как обычно, вздыхать и спрашивать, очень ли ему эта блестяшка нужна, а он без лишних слов снял ее, отдал мне и сказал: «Носи». Так что ты думаешь? Мерсмонова сучка подсуетилась, и дня через два Дэнис опять ходил с таким же медальоном. Второй я не стала выпрашивать, решила не жадничать. Но до чего это было подло – подставлять Дэниса, который ни разу в жизни мухи не обидел! Сучка – она и есть сучка.

Противоречие лежало на поверхности, настолько очевидное, что даже Залман не мог его не заметить.

– Если этот Дэнис был такой хороший, как ты говоришь, почему он дал тебе вещь, из-за которой могли казнить?

– Мне-то ничего не грозило. Я была маленькая. Бывает, что кто-нибудь из тех, кто находится в особой милости у Властителя, отдает свой медальон жене или ребенку, а то даже просит еще один для кого-то из своих близких. Меня бы не съели, только постарались бы выяснить, где я эту вещь взяла. Он мне так понравился, что я не стала прятать его вместе с другими блестяшками, я все время его носила. И он дважды меня спас. Первый раз, когда я вечером на окраинной улице нарвалась на кесу. Они были не из темной гвардии – пришлые, дикие, схватили меня и хотели сожрать, но когда увидели медальон Наргиатага, как кесу называли Мерсмона, это их остановило, они бросили меня и убежали. А второй раз, когда меня пустили в бункер. Так что я и жизнью, и своей здравой памятью обязана подарку Дэниса, – Сандра покачивала на цепочке волшебно сверкающую вещицу, и в ее голосе звучала грусть, от которой у Залмана тоже защемило сердце. – Это несправедливо, что он умер. Он никому не мешал и ни в чем не был виноват. Ладно, вернемся к моей истории. У входа в бункер была кутерьма, и все-таки я пролезла – я была толстенькая, но верткая. В давке мое пальтишко расстегнулось, шарфик съехал, и медальон Весеннего Властителя был на виду, так что офицер, который стоял у входа, сразу схватил меня и запихнул внутрь, а там кто-то другой меня сцапал – и в лифт, вместе с семьями государственных деятелей. Все были нервные, ошалевшие, никто не пытался выяснить, чей я ребенок. Медальон говорил сам за себя, а одета я была, как любимая дочка премьер-министра, опять же благодаря Дэнису. Эфра еще и денег ему давала, он их брать не хотел, но не брать не мог. Как я поняла из ваших подслушанных разговоров, если он по какому-нибудь поводу говорил ей «нет», она распускала руки. Зато я помогала Дэнису от этих денег избавляться, мы с ним шатались по магазинам и покупали для меня все самое дорогое, а потом шли в какую-нибудь кофейню, там я объедалась пирожными и пила самый лучший горячий шоколад. Ты однажды сказал ему, что это зря, что он меня так совсем избалует, а он ответил: «Пусть хоть кому-то будет хорошо, хотя бы ей». Себе он на эти деньги ничего не покупал и в кондитерских брал только кофе, весь десерт был мой. Как сейчас вижу: сидит он напротив за столиком со своей чашкой, бледный, задумчивый, такой красивый, словно это наваждение, а не человек, и в зеленых глазах – такая тоска… Я не знала, как ему помочь. Разве что залезть на крышу и скинуть оттуда кирпич на голову Эфре? Если бы представился случай, я бы так и сделала. Я его предупреждала, что за ним следят кесу, а он сказал: «Не обращай на них внимания». Тогда я поняла, что он про них знает, но ему все равно. А ты мне говорил, что все эти наряды, которые мы с Дэнисом покупаем – не главное в жизни, пусть они у меня будут, но я не должна придавать им слишком большое значение. Я пропускала это мимо ушей, но после поняла, что ты был прав – когда узнала, что Дэнис погиб, а ты попал в больницу и ничего не помнишь. Наряды и украшения у меня были, а вас больше не было. Наверное, тогда и закончилось мое детство.

Глубоко вздохнув, Сандра продолжила:

– Помнишь, я обещала рассказать, как у меня появилась сестра Элесандрина? Сейчас узнаешь. Мы провели в бункере около полутора суток. Никто не понял, что я ребенок из социальных низов, у меня хватило ума не раскрывать свое инкогнито. Потом кто-то объявил, что все закончилось, мы поднялись наверх, и я сразу припустила домой. Никаких разрушений я по дороге не видела, но заметила, что в городе что-то не в порядке. Транспорт не ходил, люди потеряно бродили по улицам, какой-то взрослый мужчина плакал и вслух жаловался, что не может найти свой дом. Когда я прибежала домой, начинало смеркаться. Мама и папа ужинали на кухне, и с ними сидела за столом девочка лет десяти-двенадцати, пухленькая, темноволосая и темноглазая, на ней было красное фланелевое платье в белый горошек. Я видела ее в первый раз, а моя мама угощала ее оладьями и называла Сандрой. «А ты чья дочка? – спросила мама, когда увидела меня на пороге. – Соседская? Садись, покушаешь вместе с нами. Как тебя зовут?» Господи, Залман, как я испугалась… Когда мы Эфру в Марсенойском парке встретили, когда Ушлеп за нами погнался, когда те кесу меня поймали и хотели съесть, я и то не испытывала такого страха!