Текст книги "Сказки Долгой Земли (авторский сборник)"

Автор книги: Антон Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 77 страниц)

По вечерам, когда караван останавливался, я ходил к Олимпии в гости. Ей предоставили свободные апартаменты в одном из фургонов первого класса: две смежные комнатки с персональным туалетом, королевская кровать, расписанный ирисами эмалированный умывальник, круглое настенное зеркало с золоченым ободком, привинченные к полу плюшевые кресла, на окнах лакированные жалюзи, на полу ковры с геометрическим узором в коричневых тонах.

Вначале мы сразу лезли в кровать – и все побоку. Днем думалось: убьет меня Валеас, это для него что муху прихлопнуть, из-под земли достанет и убьет. Но тут же возникала другая мысль, вперебивку: ну и ладно, пусть убивает, зато сейчас у меня есть Ола.

Вскоре после того, как феерические белые фестоны Пьяного хребта остались позади, у нее начались особенные женские дни, и тогда на смену постели пришли разговоры.

– Мы жили на двадцать четвертом этаже, можешь себе представить?

Я кивал: «ага, представляю», хотя видел небоскребы только на картинках и в кино – и то не мог отделаться от впечатления, что это сплошные фантазии, а в жизни такие дома невозможны.

– Мама, папа и я. Папа работал участковым контролером муниципальных мусороуборочных роботов, мама была «карамельной девочкой». «Карамельные девочки» – это те, кто подходит на улице и зазывает во всякие магазины, салоны и так далее. Сколько за это платят, сам догадайся. Они с папой так познакомились, и она бросила этот отстой, но когда мне было пять лет, папе раскроил голову глюкнувший робот. Говорили, что это подстроил наладчик с их участка, сводивший счеты из-за придирок, но доказать ничего не доказали. Мы с мамой остались вдвоем. Она убегала на работу, а меня запирала в нашей маленькой квартирке, потом я стала ходить в школу. За папу платили не ахти какую пенсию, но мама старалась накопить денег на мою дальнейшую учебу. Ей хотелось, чтобы я получила приличную профессию, а не перебивалась, как она, всякой дешевкой последнего разбора. В «карамельные девочки» ее больше не брали, и она подрабатывала нянькой у богатых. Такая мерзопакость… Ей везло на «подкладочников» – так у них в агентстве «Добрая бонна» называли хитрожопых клиентов, которые суют денежку под половик, или в кухонный шкаф, или еще куда, а потом заставляют тебя там прибраться. Проверка: возьмешь – не возьмешь. Моя мама ни в жизнь не тронула бы чужого, и эти подкладочные фокусы сильно портили ей настроение. Вдобавок детки были под стать родителям и всяко изгалялись, твердо зная, что им ничего за это не будет, а если она хотя бы голос повысит, ее уволят. Однажды ей облили голову акриловой краской. Типа шутка. Хозяева тогда заявили: твоя проблема, мы тебе платим за то, чтобы дети нам не мешали. Маме пришлось срезать волосы почти под ноль, и, что характерно, ни фига за ущерб она не получила, а в суд подавать не захотела. Ох, как оно им отлилось потом… Года через три эта семейка полетела на Луну, купила часовую экскурсию по Морю Спокойствия, и прогулочный модуль разгерметизировался, а помощь опоздала. Я только здесь уяснила, что это была скорее всего моя работа. Когда мама плакала дома после инцидента с краской, я очень-очень сильно пожелала им зла. Кстати, ничуточки не раскаиваюсь, потому что не фиг было с ней так поступать.

Смотрит с затаенным вызовом. Ясные глаза, слегка вздернутый прямой нос, упрямый точеный подбородок. Красивая и чуждая рефлексии, а у меня все наоборот. Нет, никаких подсказок для дальнейшей жизни я у нее не найду, и все-таки мне с ней хорошо. Хоть и убьют меня за это нечаянное дорожное счастье, как пить дать убьют.

– Мне было шестнадцать, когда маму сбила насмерть машина. Меня, как несовершеннолетнюю, упекли в госприют для детей-сирот. Гадючник редкой паршивости. Эти сиротки были намного паскудней твоих одноклассников, которых съела последка. Иерархия хуже, чем у взрослых бандитов, девчонок насилуют, аутсайдеров бьют, макают головой в унитаз и все в этом роде. Учителя и воспитательницы ни хрена поделать не могут – здесь самим бы уцелеть, и благоразумно притворяются, будто в упор ничего не видят. Причем меня запихнули в этот ад не в наказание, а из гуманных соображений, типа для моей же пользы. Я оттуда сделала ноги, потому что понимала свою пользу иначе. Я ведь была новенькая, да еще из домашних, и занять там мало-мальски привилегированное положение мне никак не светило. Естественно, объявили в розыск, но криминала за мной не числилось, так что специально не ловили. Другое дело, если б я попалась – сдали бы обратно, поэтому целых два года мне надо было перекантоваться в подполье. Я тогда объездила автостопом почти всю Европу, иногда воровала, иногда трахалась за кредитки или за еду. Чего у тебя сразу такие глаза? Ну да, я не хотела быть подстилкой для прыщавых вожаков госприюта, а ради заработка – почему нет? Из двух зол я выбрала то, за которое хотя бы деньги платят.

Этого я тоже понять не могу и ни за что бы насчет Олы такого не подумал, пока сама не сказала. И еще я, наверное, не рискнул бы сбежать из приюта, пусть даже совсем гнусного, в полную неизвестность.

– Под конец этого чокнутого квеста я прибилась к банде лесби и болталась везде вместе с ними, а когда мне стукнуло восемнадцать, отправилась выцарапывать свою квартиру. Какой разговорец у нас состоялся с муниципальной дамой из Департамента Опеки, какое охренительное взаимное лицемерие… Она ведь отлично знала, что творится в госприютах, и однако же, глазом накрашенным не моргнув, сплавляла туда таких, как я, – потому что по закону положено. И начни кто кричать направо и налево о тамошнем беспределе, ей станет стремно, поэтому она постарается такого человека упрятать куда-нибудь, типа в психушку. Я это мигом схватила и разговаривала с ней милым доверительным тоном, ссылаясь на свою стеснительность, впечатлительность и все такое: мне, пай-девочке, там было непривычно, поэтому я ушла, и я уже забыла все, что там видела-слышала, а теперь хочу стать полезным членом нашего прогрессивного общества, бла-бла-бла. Она оценила и не стала меня гробить. Вроде как я успешно сдала экзамен на социальную зрелость. Получила документы, снова поселилась дома, потом и работенка по способностям подвернулась. Меня взяли в «Бюро ДСП», расшифровывается как «Движущая Сила Политики». Мы на заказ дурили головы электорату: всякие-разные пикеты, митинги, провокации. Естественно, это неплохо оплачивалось, а в будущем я собиралась стать дипломированным политтехнологом – и на все забила, когда меня позвал Лес.

– Не жалеешь?

– Представь себе, нет.

– И не скучаешь?

– Всяко бывает. Там у нас, конечно, потоки информации, масса интересного, больше наворотов… Зато здесь мне лучше живется.

И после коротенькой паузы Ола серьезно добавила:

– Живется – от слова «жить».

– Кажется, понимаю, – произнес я не вполне уверенно.

– Здесь я отмякла, вытряхнула из себя все лишнее, а там я такой, как была тогда, осталась бы насовсем. Во фразочку выдала, а? – Она сама над собой засмеялась и потянулась за чашкой с жидким, но сладким кофе, в который мы еще и коньяк от капитанских щедрот доливали. – У меня там была куча приятелей, подружек, знакомых, я же общительная, но друзей не было ни одного. А тут у меня есть друг. Эвка. Привезу ей подарков из города, она любит шоколад и картинки с кошками.

– Еще одна лесная ведьма?

– Ага. – Глаза у Олы блеснули так, словно с этой Эвкой связана какая-то тайна, о которой я нипочем не догадаюсь.

– Сколько же вас там, на этой заимке?

– Конкретно двое, мы с Валом. Эвка гостит у нас время от времени. Там настоящие бревенчатые хоромы – восемь комнат, кухня, баня, кладовки, теплый санузел. Жалко, наставница Текуса не с нами. Чудесная женщина, хоть и любит иногда поиграть в Бабу-ягу. В начале зимы она отослала нас в Лес и на прощанье сказала: когда почую свою смерть – позову, чтобы вы пришли меня проводить. После того как убили Изабеллу, она расхворалась и еще больше постарела. – И, словно без всякой связи, Олимпия с ожесточением прошептала: – Мразь эта Инга…

Не Ингу ей хотелось обругать, но недаром же она, как сама выразилась, «успешно сдала экзамен на социальную зрелость».

– Вы там не мерзнете? А то Эберт ведь только-только после пневмонии…

У меня с «социальной зрелостью» тоже все в порядке, лучше увести разговор подальше от чреватой темы.

– Там тепло. Однажды, когда ударили морозы, мы так раскочегарили, что ходили по дому в одних трусах, Эвка над нами смеялась. Снаружи минус двадцать шесть, на окнах сверкают ледяные загогулины, а у нас отдельно взятые тропики. Эберту по-любому лучше было остаться там, чем ехать с караваном дальше. Вал не даст ему заболеть, а в дороге он бы запросто снова простудился.

– Если бы вы пришли раньше…

Подумалось о Джазмин, которая, возможно, не обессилела бы до такой степени и смогла бы дать отпор убийце, появись лесные раньше на несколько дней.

– Нас тут не было, мы на тризну ходили.

– На какую? – растерянно моргаю.

– Ты же слышал о Девятицветной Изморози… Вот по этому поводу и была тризна. К тому же Вал принимал участие в охоте на убийц.

– Вместе с серыми?..

– И скажите ему за это большое человеческое спасибо, потому что иначе они вырезали бы в отместку весь ваш караван.

Я вспомнил госпожу Старый Сапог с ее рюкзачком из бархатной шкурки кесу. Такая деталь взбесила бы автохтонов… А Высших, по слухам, убить невозможно, так что рисковала она отнюдь не собственной жизнью. И Инга променяла Джазмин на это! Выбрала себе новую наставницу в самый раз.

Догадываюсь:

– Эвка твоя – кесу?

– Княжна. Родоплеменная аристократка до кончиков когтей. Владеть холодным оружием научилась раньше, чем ходить. Красивая, лицом на кошку похожа.

– Ола, они же убивают людей! Нападают на окраинные деревни, и после них там одни растерзанные трупы.

– А люди убивают их. Нападают на стойбища, и там после тоже одни трупы, в том числе раскатанные в лепешку. Война. Не бывает, чтобы в такой войне одна сторона была плохой, а другая хорошей. Я лесная колдунья и должна быть мостиком между людьми, которых пустили сюда жить – не помню сколько лет назад, – и тем, что здесь было всегда. Джазмин, наверное, объясняла вам такие вещи, правда? Ты прикинь, сколько смертей с обеих сторон не случилось благодаря тому, что есть мы с Валом, и еще Текуса, и еще была Изабелла… Кроме того, когда я тут поначалу влипла, меня подобрала и пригрела именно та сторона. О людях, которые воюют с кесу, на основе личного опыта ничего положительного сказать не могу, вот так-то.

– А Валеас тебе кто?

Спросил и малость испугался, хотя его сейчас нет рядом.

– Это он притащил меня летом к Текусе. Бабка оказалась классная, особенно когда я перебралась сюда насовсем и узнала ее получше. Валу я тоже по уши обязана, он меня очень крупно и круто выручил. Вообще-то не специально, он хотел укрыться от дождика в какой-никакой халупе и в своем типичном стиле смел с пути все препятствия, тогда мы и познакомились. Иначе мне бы кирдык. Потом Изабелла взяла меня в дочки, и я у него заместо младшей сестренки, хотя по возрасту мы ровесники. Знаешь, тот вариант, когда сестренке всегда готовы надавать тумаков, но в беде не бросят.

– Если вы как брат и сестра… То есть…

– То есть мы не спим, если ты об этом. Вернее, спим, но не друг с другом.

Я чуть не ляпнул «почему?», однако решил, что лучше не докапываться. Вдруг это связано с их лесной магией, из тех вещей, которые нельзя обсуждать с посторонними, тогда Ола может рассердиться.

Так как уже открыл рот, спросил другое:

– Он не собирается стать целителем?

– Ага, дожидайся. Изабелла с Текусой пытались его на это направить, а ему неинтересно. Так-то он запросто может срастить перелом, закрыть рану, убить заразу, даже серые шаманки фигеют, когда на это смотрят, но он не хочет быть лекарем. Подлечить кого-то из своих – всегда пожалуйста, упрашивать не надо. И еще он за интим этим расплачивается. Не знаю, с кем он был той ночью в облезлом фургоне второго класса, но внакладе там не остались. Вал не паразит вроде тех, о ком тогда говорили. Что-то берет, что-то дает взамен.

Как бы она ни выгораживала своего «старшего братца», мне он глубоко неприятен. Не будь он лесным колдуном, мотать бы ему срок на каторге. Есть за что, не сомневаюсь. Да хотя бы за тот ночной визит в пассажирский фургон, нашел себе бордель… Не говоря о сотрудничестве с серыми хищницами и убийстве солдат из карательного отряда. Для того чтобы быть связующим звеном между людьми и Лесом, убивать людей совсем не обязательно.

Вслух я об этом не стал. Ола ведь и сама дружит с княжной Эвкой, которая на самом деле вовсе не Эвка, а носит какое-нибудь длинное изящное имя, как у них принято.

А Валеас мерзавец еще и потому, что не хочет становиться лекарем. Кто его спрашивает, если у него дар? Да если б я позволил себе такие выкрутасы, мне бы живо поставили мозги на место.

На периферии скребется невнятная ускользающая мысль: и не ухватишь, и не уходит. Важная мысль, так что лучше бы она оформилась… Надо ее вытянуть, Джазмин нас этому учила, как и многому другому.

…Закрытое книгохранилище библиотеки Танхалийского университета, куда нас с Ингой пустили по просьбе наставницы, чтобы мы посмотрели там кое-какие раритетные издания по истории магии. Случайно подвернувшийся под руку сборник в неброской обложке: «Кесейские мифы и легенды», переводчик и составитель Изабелла Мерсмон. Мать Валеаса, как теперь понимаю. Меня тогда поразил сам факт существования такой книжки – невероятно, как молочный дождь или растущие на деревьях ботинки, – и я принялся ее листать, пока Инга, охваченная командирским зудом, не шикнула, чтобы я положил «эту ерунду» на место и смотрел, что велели.

Сказание о княгине Оссэвиэдме. Когда враги ее отравили, кланы, прежде объединенные под ее властью, начали между собой воевать, но год спустя старая шаманка по имени Шэкэди-кьян-Танса вернула из Страны Мертвых предательски убитую правительницу, и та, вновь воцарившись, положила конец кровавым сварам. Гляди-ка, даже имена сказочных серых бестий запомнил… Мотив возвращениямелькал и в других текстах этого сборника.

– Ты чего? – интересуется Ола.

Запинаясь и путаясь, словно только вчера научился разговаривать, выкладываю свои соображения. Если кесу умеют воскрешать умерших, вдруг и Джазмин можно вернуть? Холодный зимний ветер развеял ее прах, но ведь отравленную княгиню Оссэвиэдме тоже, как сообщает легенда, сожгли на погребальном костре – и это не помешало ее воскресить.

– Ты не знаешь, о чем говоришь. – Она становится серьезной, как никогда, и я впервые вспоминаю о том, что она старше меня лет на десять, до сих пор это совершенно не чувствовалось.

– А ты знаешь?

В ее глазах мелькает что-то, заставляющее меня сделать вывод: да, знает. Хотя бы приблизительно. Во всяком случае, побольше, чем я.

Уловив, что я это понял, Олимпия с досадой вздыхает:

– Матиас, это совсем не то, что ты думаешь. Никакое не воскрешение и не вызов духа из Страны Мертвых. Я ведь тоже совала сюда нос, из чистого любопытства… – Она слегка покусывает припухлые губы и как будто колеблется, говорить ли дальше. – Специально мне никто ничего не объяснял, я эти знания нахватала по кусочкам, где сумела, потом слепила вместе и спросила у Изабеллы: правильная картинка или нет? Она подтвердила: правильная, молодец. Ну, ладно, поделюсь, но тебе от этой информации не будет ни жарко, ни холодно.

Киваю. Заранее захватывает дух.

– Клянусь, я никому не скажу.

– Не имеет значения, все равно это специфическая волшба кесу, недоступная людям, но ты и в самом деле лучше не болтай. Это называется длиннющим кесейским словом, которое переводится как «выбор одного из двух». Не догадываешься, кто и что выбирает?

Беспомощно мотаю головой.

– А вот я в свое время догадалась… Чтобы выгорело, необходимо соблюсти несколько условий. Во-первых, после смерти того, кого хочешь вернуть, должно пройти как минимум полгода. То есть половина долгого года, шестнадцать человеческих лет. Во-вторых, нужна кесу-шаманка, готовая на крайняк пожертвовать собой, лишь бы все получилось. Для шаманки это смертельно опасный трюк, она должна провести дух того, кого предстоит вернуть, через Страну Мертвых, другого пути нет, и при этом сама рискует. А в-третьих, самое главное… Не понял еще, что в-третьих?

Снова мотаю головой, хотя что-то брезжит… И похоже это «что-то» на бесконечные шахматные поля, уходящие к горизонту, на броуновское движение молекул, на библиотеку из рассказа древнего староземного писателя Борхеса, которого Джазмин очень любила.

– Нужна такая мелочь, как согласие и желание в данном случае самой Джазмин, – продолжает Ола. – Вернее, того человека, которым она станет в следующем рождении. Надо, чтобы она вспомнила, кем была раньше, и захотела бы снова превратиться в прежнюю Джазмин. Потому и называется «выбор одного из двух». Княгиня Оссэвиэдме вернулась не с того света, а с этого, как бы из новой жизни в предыдущую, чтобы разобраться с актуальными княжескими косяками. Сам подумай, понадобится ли оно Джазмин?

Я подумал – и почти зажмурился от подступившего ужаса. Нет. Скорее всего нет… С учениками она потерпела под конец полный крах, тут Валеас прав, хоть он мне и не нравится. Припомнилось постоянное в последнее время выражение безмерной усталости в ее лихорадочно блестящих агатовых глазах. Лучше пусть она будет свободна, как ветер, и пусть у нее в следующий раз все сложится удачней… Эту мысль перебила другая, о нескончаемом круговороте молекул и духов, и я, невольно ежась, как от внезапного холода, потянулся плеснуть коньяка в чашку с остывшей бурдой.

А потом мы сидели в «Кофейне-на-Бугре», пили «Зимний капучино» с пышной кремовой пеной и смотрели на громоздящиеся за окном черепичные крыши.

Этот дорожный кошмар все-таки закончился, и если б еще можно было сказать, что все остались живы… Не все. И я по-прежнему не знаю, что мне теперь делать. Ола не подскажет, она не из тех, от кого дождешься таких подсказок.

– Ничего себе эта ваша Танхала! – Ее глаза светятся из-под челки весело и мечтательно, с предвкушением. – И отель у Трансматериковой вполне ничего себе, мне понравилось. Наперво пойду в косметический салон, потом на разведку по магазинам… Марленский пассаж – это ведь отсюда недалеко?

Капучино с сахаром, а все равно не может перебить привкус горечи. Пшенично-пепельная челка, лукавые и сочувственные улыбочки, не всегда понятные иноземные словечки, скульптурно точеное тело, сильное и распутное, – все это ускользает, уплывает, не удержать мне Олу. Да я знал это с самого начала.

– До пассажа отсюда минут пятнадцать по улице Желтых Мимоз, – отвечаю как ни в чем не бывало. – Ты ведь любишь городскую жизнь, сразу видно.

– Люблю, – и не думает отпираться. – Собираюсь получить все городские удовольствия по полной программе, а потом затоскую по Лесу – и двину обратно с попутным караваном.

– Тогда тебя обменяют на Эберта?

– Наверное. Если он не захочет остаться. – Тут она почему-то ухмыляется, как будто ей рассказали неприличный анекдот, а потом, уже серьезно, добавляет: – Мне и в Лесу, и в городе хорошо, измерение у вас потрясающее, высший класс! То есть не у вас, а у нас, я же теперь тоже здешняя.

– Ты из-за этого так и не стала политтехнологом, как тебе когда-то хотелось.

Сам не знаю, зачем ворошу ее прошлое, напоминаю о несбывшихся мечтах. Возможно, всего-навсего для того, чтобы лишний раз ощутить нашу близость, которая, чувствую, в скором времени рассеется, словно слабенькие ученические чары.

– Еще все впереди. – Выражение лица у нее становится хитрющее. – Кто сказал, что я забила на профессиональный рост? Мне есть на ком тренироваться. Вот увидишь, я еще сделаю из Вала такого политика, что все закачаются и обрыдаются!

– Колдуны в политику не играют, – сообщил я с проблеском превосходства (не все-то она знает лучше меня). – Мы в стороне от этой суеты, так было всегда, с самого начала.

– Бывают же исключения из правил, – она хмыкнула с самоуверенным прищуром из-под челки, – которые вроде как подтверждают эти самые правила, чтобы правилам было не обидно. У Вала ого-го какие задатки, но с ним в этом направлении еще работать и работать. Успеется, мы же подвид С, времени у нас уймища.

– И что у вас за политическая платформа? – Меня и впрямь разобрало любопытство.

– Да без разницы, об этих заморочках Вал пусть сам думает. А я имиджмейкер и консультант по пиару, у меня, если улавливаешь, другая специализация. Если честно, все эти идеологии-болтологии никогда меня не интересовали. Я же не электорат, чтобы грузиться этой мурой.

Немного боязно мне стало от ее радужных планов. Может, лучше не надо бы делать из Валеаса такого политика, чтобы все обрыдались? Сказать об этом вслух не успел, официантка в белом крахмальном переднике положила передо мной счет.

Мы с Олой вместе дошли до Марленского пассажа.

– Ну, пока, Матиас. – Она озорно и тепло улыбнулась. – Главное, не скисай из-за своих проблем. Когда-нибудь еще встретимся!

Я смотрел ей вслед сквозь снежную пыль, искрящуюся в лучах проглянувшего из облачных хлябей солнца. Олимпия направилась к трем стрельчатым аркам, под которыми то и дело открывались и закрывались замызганные стеклянные двери. Над средней, самой высокой, самодовольно белели часы с модерновыми фигурными стрелками. Моя лесная ведьма лавировала в суетящейся толпе, словно танцуя. Поношенные рыжевато-коричневые ботинки (она не пошла гулять по городу в кесейских мокасинах, и правильно сделала) уверенно месили рыхлую снежную кашу, сдобренную солью.

И не моя она вовсе. Если Валеас напоминает смертельно опасного крупного хищника, то она вроде серебристой луницы, верткой, нахальной, любопытной и независимой. Ее не удержишь – выскользнет из рук, оставив память о легком шелковистом прикосновении.

Не думайте, я ведь прекрасно понимаю, что Ола беспринципная, циничная, бессовестная, сообщница Валеаса, подружка серой княжны Эвки, а от ее «гражданской позиции» у кого угодно волосы встанут дыбом. И все-таки есть в ней толика той человеческой доброты, которая, по словам Джазмин, прорастает сама собой, как трава, несмотря ни на что.

А образцово правильная Инга этого лишена – качественный бетон, никакая трава не пробьется. На Земле Изначальной Инга стала бы ярой революционеркой, или террористкой, или несгибаемым функционером какой-нибудь тоталитарной организации, для которой «цель оправдывает средства». А у нас кем станет – Высшей? Господи, спаси и сохрани нас, если это так.

Ола скрылась в дверях Марленского пассажа. Подняв воротник, чтобы снежинки не лезли за шиворот, я подумал о том, что она, если разобраться, честная. Никакого противоречия, она всеми своими штришками невербально предупреждает: «Вот такое я хитрое-прехитрое существо, имейте в виду». А Инга до последнего времени (до тех пор, пока не свела знакомство со Старым Сапогом) смотрела на Джазмин восторженно и преданно, как примерная ученица. Что называется, ела глазами. Вот и съела в конце концов.

И что мне все-таки делать дальше? То есть так-то я знаю, что должен пойти к старейшим колдунам Танхалы, рассказать о своем проступке, о суде, о приговоре, о том, как погибла Джазмин, и после этого меня определят на какой-нибудь продуктовый склад, вдобавок назначат (скорее всего по жребию) временного наставника для обучения способам блокировки, чтобы на будущее никаких резонансов. Вряд ли обучение выйдет за рамки необходимого и достаточного. Я теперь не смею претендовать на что-то большее.

Но что мне делать с самим собой, кто бы объяснил!

Пришедшая вслед за этим мысль так меня поразила, что я чуть не поскользнулся на темной наледи, притаившейся под месивом киснущего на тротуаре соленого снега.

Слова о подлости, которые стоили Джазмин жизни. Убив ее, Инга подтвердила то, что хотела опровергнуть, доказала поступком то, от чего вслух отпиралась. С такими, как она, это случается сплошь и рядом.

Тут я снова вздрогнул: в бледном искрении снежинок, сыплющихся с облачного неба в солнечных прорехах, мне почудилась на миг улыбка Джазмин.