Текст книги "Бес шума и пыли"
Автор книги: Антон Мякшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА 6
Одним из первых моих клиентов был американский писатель с фамилией настолько заковыристой, что я никак не мог ее выговорить раньше, а уж сейчас и подавно. Писателем он был хреновым, сочинял страшные рассказики для третьесортных бульварных журналов. (Я между делом почитал немного и просто обалдел – таких он пародий на нас, бесов, напридумывал, что и примеры приводить неловко!..)
В нашу контору обратился сей творец со сложным и запутанным дельцем. С юности страдал он загадочным заболеванием: ложился, понимаете, вечером после ужина спать в собственную постель, а просыпался поутру… Где только не просыпался: и в ботаническом саду под розовым кустом, и в парке на лавочке, и в местном полицейском участке, на ветке дерева пару раз, на факеле статуи Свободы, в зоопарке – рядом с дикими псами динго, в трейлере – на брикетах мороженой скумбрии…
Понятно, что такое заболевание нормально жить и работать ему мешало. Какая уважающая себя муза придет к человеку, от которого псиной разит или скумбрией?.. Да и вообще, каждый день – ужин, кровать, бай-бай; а очнулся, глянул вокруг – мама дорогая, где я?! Неприятно, что и говорить…
Ох и помучился я, избавляя писателя от его болячки! Чего только не пробовал!.. А разрешилось всё просто. После того как я этого бумагомараку отправил на лечение в наркологическую клинику, перестал он где попало просыпаться! Сама собой исчезла и привычка ужинать пивом с виски!..
Ну это еще что! Вот один мой приятель (человек) африканский еврей Мбауман (посол Нигерии в Германии, кстати) – взял за обыкновение ночевать в берлинском обезьяннике среди горилл, макак и гамадрилов. Просто потому что скучал по родине и глушил шнапс от тоски…
Я к чему это вспомнил? По роду деятельности мне доводилось пробуждаться в разных неприятных местах, но в таком – никогда!
Смутно помню: засыпаю, засыпаю, стремительно проваливаюсь в сон… Гаврила втаскивает меня на мельницу… Скрипит дверца… Крохотная жилая комнатка… Я падаю на топчан, утепленный звериными шкурами… Всё, дальше – провал.
Проснулся – никакого топчана со звериными шкурами и в помине!.. Лежу на полу, окруженный своеобразным таким заборчиком из святых икон, прислоненных одна к другой и повернутых ко мне ликами. Ужас!.. Меня мороз продрал от кончика хвоста до костей! Шевельнуться нельзя: чужеродная энергетика сковывает движения, опутывает бесовской мой мозг плотной пеленой… Кажется, что строгие взгляды святых материализуются в тонкие, но удивительно прочные нити, удерживающие меня на полу… И это еще не всё, как говорят коммивояжеры, перечисляя достоинства предлагаемого товара! Над иконами торчали человеческие физиономии одна другой отвратительней – обросшие лохматыми бородами, изъязвленные шрамами…
Семь физиономий принадлежали людям, обряженным в лохмотья, из-под которых поблескивало оружие. Сабли, ножи и топоры – вот что я смог разглядеть в свете горящих повсюду церковных свечей, как только открыл глаза.
– Гаврила! – застонал я, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.
Обладатель самой мерзкой физиономии (у него правого глаза не было, а над пустой глазницей нависала произраставшая под бровью громадная бородавка) усмехнулся и проговорил:
– Очухался, голубчик… Нету твоего Гаврилы!
– Как это – нету? – удивился я.
На свой вопрос ответа не получил. Ничего не услышал и тогда, когда нашел в себе силы немного приподнять голову и поинтересоваться:
– А что, собственно, случилось?
Одноглазый урод пошевелился, поднялся на ноги (его приятели так и сидели на корточках вокруг, нехорошо глядя на меня).
– Ну, нечистый, – осведомился урод, – брыкаться будешь? Сразу говори!
– Брыкнется, – захрипел кто-то за спиной, – сразу башку напрочь – чик! Топором! Нечего бесам среди добрых православных шарахаться!
– Не будет он брыкаться. Правда не будешь?
Какое там брыкаться! Руку поднять – и то не мог!.. Кто эти люди, в конце концов? Охотники на колдунов? Инквизиторы местного разлива?.. Профессионально, однако, меня скрутили!
– Не буду, – на всякий случай ответил я и тут же спохватился: – А с чего вы взяли, что я – нечистый?
Одноглазый высморкался в кулак и вытер ладонь о голову сидевшего рядом.
– У меня хоть и одно око осталось, – сказал он, – но видит оно хорошо. Рога твои трудно не заметить. Бес ты! А раз бес – остается одно: чик!
– Что значит – чик? – сглотнув, уточнил я.
– Чик – это чик, – пояснил одноглазый. – Хоть ножом, хоть сабелькой, хоть топором… Всё равно – чик!
Недра преисподней! Я вдруг заметил, что на мне нет одежды. Совсем голый! Все шмотки с меня стянули, хорошо хоть плавки оставили… Бесовские признаки, получается, налицо!
– Мало ли у кого рога? – тем не менее попытался я выкрутиться. – У коровы тоже рога, но вы же ее в бесы не записываете? Никакой я не бес! Чего вы ко мне привязались?
– Не бес? – удивился одноглазый.
– Клянусь адскими… Тьфу ты… Честное благородное слово то есть!
Одноглазый задумался. Это меня немного воодушевило. Как видно, выдающимися интеллектуальными способностями он не отличается… Может, удастся его запутать?.. Глупо, конечно, в ситуации, в которую я попал, надеяться на спасение таким простым способом, а что еще оставалось-то? Гаврилы нет. Я обездвижен… Хочешь не хочешь – трепи языком и не показывай предательскую дрожь в коленях.
– Копыта! – шепотом подсказали одноглазому.
– Копыта! – воскликнул он. – Рога и копыта! У кого, кроме беса, рога и копыта?
– У козы, барана, антилопы, сайгака, лося, оленя! – парировал я. – Не считая той же коровы!.. Между прочим, – предупредил следующий его козырь, – хвосты у вышеперечисленных существ тоже имеются!
Одноглазый на минуту растерялся, но довольно скоро опомнился.
– Так то – твари неразумные! – проговорил он. – А у людей ни рогов, ни копыт, ни хвостов не бывает!
Додумался…
– Почему это не бывает? – сказал я. – Очень даже бывает! Генная мутация – знаешь такое понятие? Рудиментарные образования!
– Колдовские слова… – зашептались бородачи.
– Научные термины, а не колдовские! Люди разными рождаются. У кого-то родимое пятно во всю лысину… У кого-то пальцев недостает, а у кого-то наоборот – с перебором… У одного рога, а у другого бородавка с кулак величиной над глазом!.. Что же, всех в бесы записывать?
Ага! Одноглазый изумленно клацнул челюстью. Его приятели все как один посмотрели на него подозрительно и зашептались.
– Чего ты путаешь нас?! – заорал, придя в себя, одноглазый. – Не слушайте его, братцы! Морочит он нас, чтобы жизнь свою поганую спасти!
– Всего лишь факты довожу до вашего сведения, – довольный произведенным эффектом проговорил я. – Так что позвольте осведомиться: где я и что с Гаврилой?
– Гаврилу твоего здоровенного мы убили, – сообщил одноглазый. – Чтобы не буйствовал. И тебя убьем!
Ничего себе новости! Ну никак расслабиться нельзя! На часок задремал, а тут… Стоп, что значит – убили?
– Как это убили?! – заорал я. – Совсем?!!
– Совсем, – ответил одноглазый. – Чик – и нет Гаврилы!
– Чик… – пробормотал я.
Одноглазый тут же принялся опять объяснять мне, что чик – хоть топором, хоть сабелькой, хоть ножом – всё равно чик, но я не слушал.
Что же это? Был человек – и нет человека… Клянусь копытами, едва не расплакался. Привязался всё-таки к этому охламону, привязался… Чем он помешал этим монстрам?.. А может, врут они? Стращают?
Я перевел взгляд на одноглазого. Тот скалился, демонстрируя редкие гнилые зубы, обеими руками поглаживал рукояти топоров, прилаженных к его поясу на левом и правом бедре.
Власть тьмы! На рукояти того топора, что слева, синела ленточка, кокетливо завязанная бантиком!
Та самая, которую обронила с кокошника Оксана, а Гаврила подобрал и носил на руке как талисман… Не врут, значит…
– А вообще, – заявил одноглазый, – будь ты хоть бес, хоть басурманин, хоть православный – всё одно: конец тебе, если ты в мои руки попал. Знаешь ли ты, кто я? Слышал ли ты имя мое? Сейчас вот я тебя топором…
– Знаю, знаю, – вяло огрызнулся я. – Чик… – Одноглазый вдруг подбоченился, упер руки в бока и вскинул удлиненный бородой подбородок.
– Да! – объявил он. – Лихой разбойник, душегуб, церковный вор, гроза округи – Пахом!
– Прозывается Чик! – заученным хоровым речитативом продолжила вся компания.
– А?
– Чик! – повторил одноглазый Пахом.
Это у него прозвище такое? У разбойника, грозы округи?
– Что значит – Чик? – на свою беду пробормотал я.
– Чик – хоть топором, хоть… – с готовностью принялся объяснять Пахом.
– Понял! – выкрикнул я. – Слышал уже! Так что тебе от меня нужно, Пахом-Чик?
Имя и прозвище, произнесенные друг за другом, слились в довольно комичное слово. Неожиданно для самого себя я хихикнул.
– Что?! – взревел Пахом-Чик, хватаясь за топоры. – Мое имя не приводит тебя в ужас?!!
– Приводит, – подавив смешок, ответил я. – Приводит, успокойся…
Не хватало еще всерьез его разозлить. В моем положении это уже лишнее… Впрочем, он и так собирается меня убить… Почему же сразу не зарубил, как Гаврилу? Обложил иконами, свечки церковные зажег вокруг… Пленил ведь… Поглумиться хочет, или что-то еще у него на уме?.. Да, смешного вообще-то мало.
– А ежели страшишься меня, – ревел Пахом-Чик, – то отвечай как на духу: кто ты есть – человек или демон?
Что сказать? Участь мою разбойник уже решил: будь я тот или другой – топора не избежать…
– Ну демон, – признался я. – То есть бес. – Разбойники загомонили. Пахом-Чик взмахом руки заставил их умолкнуть.
– Зачем ты здесь? – продолжил он допрос. – Кто прислал тебя в убежище наше?
– Какое убежище? – удивился я. – Мы с товарищем к мельнику Феде зашли. А его опричники поластали…
С трудом приподняв голову, я огляделся. Да ведь это и есть та самая каморка, где Гаврила меня уложил. Вон и топчан, покрытый звериными шкурами. Только теперь его к стене отодвинули. Вместо лучины под потолком – церковные свечи, забор из икон… Каморка изменилась – вот я ее сразу и не признал…
– Федя от опричников нас прячет! – проговорил, хмурясь, Пахом-Чик. – Добычу нашу хоронит… – Он широким жестом указал на иконы. – Не стал бы Федя невесть кого к себе приглашать, зная, что ночью я с ребятами своими лихими пожалую.
– Он и не приглашал, – сознался я. – Мы так… Неожиданно хотели нагрянуть – сюрприз ему преподнести.
Разбойники снова загомонили: их взволновало таинственное слово «сюрприз».
– Ну, в смысле, приятное ему хотели сделать, – поспешил пояснить я. – А тут – опричники! Человек двадцать, наверное. Мы ввязались было в драку, но их было слишком много. Федю утащили, а мы остались. Я так утомился, что уснул. А Гаврила… Что мельник скажет, когда узнает, что вы приятеля его грохнули?
– Этот приятель, – пробурчал Пахом-Чик, – Васе Косому руку сломал, Абрашке голову проломил, а в Стеньку Лютого плюнул так, что тот, бедняга, и сказать нам ничего не успел – дара речи лишился напрочь!
Новость меня немного, но порадовала: Гаврила не сдался без боя, изрядно потрепал этих уголовников, прежде чем они его… Жалко парня всё-таки. Недра преисподней, как парня жалко!
– Ну ничего… – добавил Пахом. – Игнат Кишкоглот ему за всё отплатил!
– Сволочи… – только и смог пробормотать я.
Пахом-Чик угрюмо меня рассматривал. Интересовал я его чем-то. Надо думать, не из чисто эстетического удовольствия он на меня пялился.
«Почему они не убили меня сразу? – снова подумал я. – Ведь могли же… Получается, что-то им от меня нужно… Правильно – наслышаны про бесов. Знают – мол, нечистый любое желание исполнить может… Только бы вытащили меня из этой каморки, пропитанной от пола до потолка запахом церкви! Обрел бы я силы и… Ох, отомщу за Гаврилу!»
– Ну, – заговорил снова Пахом-Чик, угрожающе сдвигая брови к переносице и снимая с пояса топоры, – готовься, нечистый, к смерти!
«Не верю! – хотел было крикнуть я на манер Станиславского, но, конечно, не крикнул… Актер, кстати, из этого Чика никудышный. Вот – замахивается топором, пыхтит, рычит – неумело, но старательно демонстрирует готовность к кровавому делу. Ждет, чтобы я завопил на всю округу: „Помилуй, родненький! Что угодно для тебя сделаю!..“ Не дождешься! Хрен тебе! Видно же, что убивать не собираешься. По крайней мере пока…»
Разбойник несколько раз поднял и опустил топор. Я безмятежно смотрел в потолок, не замечая Пахом-Чика. А тот растерянно оглядел своих товарищей, принял протянутую кем-то секиру, поднял ее над головой, издав протяжное «У-у-ух!».
Спустя примерно минуту я взглянул на него. Уродливое лицо разбойника налилось кровью, тяжеленная секира подрагивала в неподвижном замахе.
«Чего доброго не удержит инструмент, – подумал я. – Сорвется секира и звезданет меня по рогам. Ладно уж…»
– Я – лихой разгульный молодец! Душегуб и убивец! – натужно просипел Пахом-Чик. – Ужас всех церковных сторожей! Судьбина горькая для одиноких лесных путников!
– Гроза округи! – заученно проорали разбойники.
– Сейчас жизни тебя решу! – закончил одноглазый, картинно притопывая ногой.
– Моли о пощаде! – распевно закончили разбойники.
– Помилуй, родненький, что угодно для тебя сделаю, – проговорил я. – Только не пугайте секирой и хоровым пением… Чего тебе надо?
С облегченным вздохом разбойник отбросил секиру.
– Давно бы так, – радостно отозвался он, потирая затекшие руки. – Понял теперь, с каким лихим парнем дело имеешь? Будешь мне служить, нечистый?
– С какой стати я тебе, дураку, служить должен? – возмутился я, не сдержавшись.
– А с такой, что ты в моих руках накрепко! – сформулировал одноглазый. – Будешь ругаться – святой водой спрысну! Или лампадку к носу привяжу! Будешь служить или нет?
– Иконы убери и свечи погаси – отвечу.
– Тогда ты колдовство бесовское свое применишь!
– Не применю, обещаю.
– Не верю я тебе!
– А я тебе почему должен верить?
– Потому что я тебе ничего и не обещал.
– Так пообещай! – возразил я резонно, на мой взгляд.
Действительно, чего этот урод мне грозит, к службе принуждает? Бесплатно бесы не работают! Сотрудничество – пожалуйста. А бесплатно пускай медведь вкалывает, у него четыре лапы.
– При таких условиях, – сказал я, – даже разговаривать не буду.
– А при каких будешь? – вскинулся Пахом-Чик.
– Иконы хотя бы убери! – попросил я. – Свечи можешь оставить… Чего ты меня так боишься? Сам здоровенный, да и братва с тобой до зубов вооруженная… Убери иконы!
– Пахом-Чик, гроза округи, ничего не боится! – надулся одноглазый. – Ладно… Уберите, братцы, иконы.
Когда иконы исчезли с моих глаз, разбойники расселись у стен каморки – подальше от меня, обнажили сабли и ножи, настороженно следили за каждым моим движением, готовясь если не броситься на меня в случае чего, то защищать свою жизнь до последней капли крови, а то и просто удрать. Дверь, между прочим, они открытой оставили.
Я поднялся и сел, вытянув ноги. В голове еще шумело, но силы явно возвращались в мое тело. Еще бы свечи эти противные потушить: запах от них неприятный, и трещат они как-то… угрожающе!.. Что поделать, орудия производства конкурирующей организации. Созданы специально для того, чтобы негативно воздействовать на таких, как я. Вроде «Раптора» для комаров. Кошмарная вещь, надо сказать (я про свечи, а не про «Раптор»). У меня от них насморк и понос!
Одноглазый Пахом-Чик величественным кивком послал куда-то двух своих приятелей. Через минуту лихие молодцы вернулись, волоча за собой колченогий стул и две метлы. На стул тотчас уселся Пахом – с таким видом, будто это и не стул был вовсе, а, скажем, императорский трон; двое с метлами встали по бокам и принялись мерно обмахивать атамана метлами, которые, очевидно, символизировали опахала из павлиньих перьев.
Смешно мне не было. Повеселишься тут, когда в такую заваруху влип! Клиента убили… Людьми называются! Самые настоящие бесы!.. Откуда, интересно, у Пахом-Чика замашки Дона Корлеоне?.. «Гроза округи!» «Горькая судьбина одиноких лесных путников!» «Ужас церковных сторожей!»
Вернись ко мне сила, раскидал бы весь этот сброд от нечего делать! Пахома бы посредством метлы, что поувесистей, разом бы излечил от тяжелой формы мании величия!.. Да святые иконы всю энергию вытянули, а треск горящих церковных свечей сосредоточиться не дает…
– Милую тебя, нечистый! – торжественно проговорил восседавший на стуле разбойник. – Но исполнить ты должен работу, которую задам тебе в обмен на поганую твою жизнь.
– Чего и следовало ожидать, – пробормотал я, пропустив мимо ушей «поганую жизнь». – И что тебе нужно, ужас, летящий на крыльях ночи?
Пахом-Чик приосанился. Видимо, фраза из диснеевского мультика ему очень понравилась. Наверное, обяжет своих подопечных выучить ее наизусть и исполнять вместо поднадоевшей «грозы округи».
– Работа непростая, – признался одноглазый. – Потому только для нечистого и предназначена. Видишь ли, бес, в здешних местах нет страшнее и свирепее разбойника, чем я. Но слух пошел, что объявился недавно в округе Ахмет Медный Лоб – душегуб из басурманских стран. О, то великий разбойник! Я еще малым ребенком был, когда Медный Лоб гремел славой по всем басурманским землям. И до наших краев слава его доходила! О, превзошел он всех разбойников по части душегубства!
– А, – припомнил я, – слышал! Некий Георгий его пленил и на потеху царю привез, так?.. Но ведь этот Ахмет в заточении находится и конкуренцию тебе составить никак не может!
– Вот именно, что в заточении! – заволновавшись, вскинулся Пахом-Чик. – Освободил бы ты его… С младых ногтей Ахмет Медный Лоб для меня пример! Клятву я дал во всём подражать ему и стать в конце концов таким же великим!.. Когда узнал, что пленили его и смерти хотят предать, разум мой помутился от горя!.. Сможешь освободить?
Опять с Георгием вынуждают связаться! И это после того, как Филимон доходчиво объяснил мне, что к чему… Сговорились они, что ли? Будто свет клином на этом богатыре сошелся!
– Послушай, как тебя… Чик…
– Гроза окру-уги! – пропел хор.
– Ну да, гроза округи… Дело в том, что… Ну не могу я супротив Георгия работать. Никак не могу. Ты-то сам почему не освободишь Ахмета? Своими силами? Ага, потому что богатырь всея Руси вельми крут! Вот и для меня он крут… Не моего уровня мужик, понятно?
– Понятно, – с деланым сожалением вздохнул разбойник. – Давайте-ка, братцы, сюда иконы и чан со святой водой.
– Это зачем? – забеспокоился я.
– На куски тебя порубим и в чане со святой водой утопим, чтобы никаким колдовством оживить нельзя было, – доходчиво объяснил одноглазый.
– Стоп! – крикнул я. – Георгий, конечно, крут, но… Попробовать можно!
– Ты согласен?
– Нет… То есть да! Согласен… Значит, договорились: ты меня отпускаешь с миром на все четыре стороны, а я привожу тебе Ахмета Медного Лба, так?
– Истинно! – подтвердил гроза округи.
– Вот и отлично… – Не без труда я поднялся на ноги. – Тогда я пошел. Встретимся на днях. Не раньше чем через неделю Ахмета твоего тебе закину, да?
– Да, – кивнул Пахом.
– Одежду, между прочим, верните…
– Ждан! – крикнул разбойник. – Разыщи нечистому его тряпки. Пока ищешь, мы договорчик составим.
Я опустился обратно на пол. Вот ведь грамотеи какие нашлись! Этому душегубу в юрист-консульты бы податься. С договором-то совсем другая петрушка получается.
– Зачем договор? – попробовал я посопротивляться. – Свои же люди! Я – бес, ты – убийца, душегуб…
– Гроза окру-уги!..
– Вот именно – гроза округи… К чему нам бюрократия?
– Обмануть хотел, нечистый?! – расхохотался Пахом. – Недаром меня бабка моя учила – никому верить нельзя, а уж бесовскому отродью – и подавно! Договор давай составляй! Договор будет – тебе не отвертеться! Выполнишь задание, никуда не денешься…
– Опомнись, несчастный! Душу ведь продаешь! – Разбойники переглянулись и дружно заржали. Да, нашел кому морали читать – церковным ворам! Эти головорезы мать родную за понюшку продадут, не то что душу…
– Чтоб твоей бабушке пусто было! – проворчал я, вынимая из воздуха кусок лосиной кожи, на которой угольком начертан был текст договора. – Чтоб она… жабами объелась!
– Ничего бабке моей не сделается, даже если она жабами, как ты грозишь, объестся, – заметил разбойник. – Заманихой мою бабку кличут. Слышал небось?
Я аж крякнул! Понятно, откуда у этого недоделанного мафиози такой паскудный характер. Дурная наследственность сказывается. Бабка – сволочь редкостная, но хоть не убила никого на моей памяти. А этот… Ни за что ни про что Гаврилу смертью покарал. Вот гадина! Не буду ему никакую работу делать! Что я, в самом деле?! Клиента моего – нормального парня! – завалили, как корову какую-нибудь, а я теперь с душегубом переговоры веду…
Поднял руку, чтобы щелчком пальцев отправить договор туда, откуда он появился, но вспомнил вдруг про чан со святой водой… И топоры у этих отморозков острые, наверное… И много их, душегубов… И про «разрубить на куски» они явно не шутили… А потом… Если бедняги Гаврилы, сына Ивана, в живых нет, каким образом я обратно в контору перенесусь? В том-то и дело, что никаким!.. А выполню задание Пахом-Чика, тогда автоматически отправлюсь. Р-раз – и я дома!.. Только как в глаза Гавриле буду смотреть, когда встречу его там?.. Но, может, и не встречу? Душу-то он не успел свою продать – условия договора я не выполнил…
– Ну? – вопросил разбойник, сверля меня единственным глазом.
– Гну! – огрызнулся я. – Читать условия?
– Читай! – разрешил Пахом-Чик и, жестом приказав опахальщикам обмахивать его метлами поэнергичней, удобно развалился на стуле.
Я прочитал текст стандартного договора, набранного на шкуре меленькими буквами, – иначе не умещалось перечисление всех титулов честолюбивого бандита.
– «…Похитить из узилища басурманского разбойника Ахмета Медного Лба и доставить на место встречи (мельницу Федора, Васильева сына)», – закончил я чтение. – Теперь доволен?
– Теперь доволен, – широко улыбнулся Пахом-Чик. – Ждан! Готова одежда?.. Степка! Тащи договор, я его подписывать буду.
К моим ногам кинули сверток. Пока я облачался, хор разбойников тянул на мотив «Многая лета»:
– Гроза окру-уги…
Одевшись, пошарил по карманам. Так и есть – зажигалка пропала, фонарик… Часов наручных как не бывало… Еще кое-какой мелочи тоже нет… Претензии предъявлять, конечно, не стоит…
Пахом-Чик вдруг чего-то нахмурился, выпятил нижнюю губу, накрепко задумался, не обращая внимания на то, что опахальщики взяли тайм-аут и откровенно филонят. Зажав метлы между ног, они разминали затекшие руки.
– Ага! – внезапно воскликнул одноглазый. – Опять обман!
– Что-то не так?
– Договор-то хоть и подписан, но не отправлен! – заявил Пахом-Чик. – Нет, всё-таки без чана со святой водой не обойтись…
– Отправлю! – пролаял я. – Ну привередливый клиент, клянусь недрами преисподней!.. Дай хоть одеться!
Приняв договор, я щелкнул пальцами. Свернутая в трубочку лосиная шкурка вспыхнула, вырвалась из моих рук и исчезла. Из лесной чащи провыл волк.
«Здорово! – оценил я. – С первого раза сообщение прошло – зона покрытия, знать, хорошая. Операторов-консультантов в округе полно, а вот вчера с ними напряг был… Так быстро поголовье ведьм увеличилось? Постой-ка! – вдруг догадался я. – Заманиха!!»
Она ведь знала, что моя отправка в контору сорвется – видела, как покойный Гаврила святой водой травы окропил… Вот и следила, наверное, за нами… Старая карга и навела на нас с Гаврилой этих головорезов! А теперь сидит где-нибудь неподалеку и хихикает… Мстительная особа, что и говорить!.. Так она с Гаврилой, воеводиным сыном, за предательский плевок и рассчиталась! А меня в услужение к своему внучку определила!..
– Заманиха где-то рядом! – вслух определил я.
Пахом-Чик помрачнел. Отвесил по подзатыльнику каждому из своих опахальщиков – те замахали метлами с такой силой, что в каморке от пыли стало трудно дышать.
– Зело хитер ты, бес, – проворчал одноглазый. – Нелегко тебя провести… Да, бабка моя на мельнице сидит, подсказывает мне… А иначе как? С вами, с нечистыми, надо ухо востро держать, а то обманете…
– Как это – подсказывает? – удивился я. – Почему же я ничего не слышу?
– А никто не слышит, – важно ответил разбойник. – Это у меня с детства особый дар тайного шепота, по наследству доставшийся. Каждое слово, бабкой моей произнесенное, я слышу отчетливо. Даже когда она в своей избушке, а я за тыщу верст от нее.
– Телепатия, – кивнул я.
– Чего?! Сказано – тайный шепот! Только у кого ведьмы в родне есть, таким даром обладают. Вон и Ермила… – Пахом-Чик кивнул на душегуба, со странно отсутствующим видом сидевшего на корточках у открытой двери. – Ермила, говорю! Ермила!!!
Ермилу толкнули в бок. Он встрепенулся и, вытянувшись, преданно посмотрел на своего атамана.
– Внук Поганихи, – отрекомендовал мне его Пахом-Чик. – Отменный душегуб! Только глухой как пробка… Когда опричники Поганиху на огне палили, она так орала, что Ермила оглох… Ее аккурат неподалеку сожгли, пока мы с ребятами на Волге баловались.
Мысленно я от души пожелал одноглазому такой же участи.
– Да и мне не всегда сладко приходится, – признался Пахом. – Бабка моя поорать любит. И каждый ее крик в моей башке отдается!
Он вдруг замер, схватившись за виски. Разбойники забеспокоились. Опахальщики брызнули в разные стороны, побросав метлы.
– Ой! – застонал Пахом, валясь боком со стула.
Откуда-то сверху прилетел отчаянный старушечий визг. С потолка посыпалась на меня какая-то труха, потом – я едва успел отскочить – рухнули два переломленных пополам бревна. На бревна с грохотом обрушилось перепачканное, замотанное в грязные тряпки, орущее благим матом существо, в котором я с трудом признал бабку Заманиху.
– Ирод! – оглушительно визжала бабка. – Погибели на тебя нету!!!
– Да потише ты, старая! – стонал одноглазый. Извиваясь на полу, он зажимал обеими ладонями уши и сучил ногами. – Умолкни!
Я не знал что и думать. Нашел время для размышлений! Сматываться надо было от греха подальше!.. Однако план свой привести в исполнение я не успел.
В тесной каморке творилось что-то невообразимое… Разбойники, толпой ломанувшиеся к выходу, застряли в узком дверном проходе. Секундой позже выяснилось, что как раз застрявшим и повезло.
Земляной пол каморки пришел в движение. Одна за другой возникали под ногами разбойников бездонные черные дыры – как будто разверзались чудовищные чьи-то челюсти! – и душегубы с воплями исчезали в них. Ждан с ножом в зубах, по стеночке пробиравшийся ко мне, вдруг взлетел под потолок, на мгновение завис в воздухе и упал вниз, но не глухо шмякнулся, а подпрыгнул, беспорядочно размахивая всеми данными ему от рождения конечностями, снова взлетел и снова упал – прямо как резиновый мячик!
Заманиха, одурев от страха, визжала не переставая. Пахом-Чик, катаясь по полу, клял ее на чем свет стоит. Глухой Ермила, наконец сообразив, что происходит всё не так, как хотелось бы его атаману, воскликнул:
– Бесовское колдовство!
Он отцепил от пояса здоровенную палицу и кинулся на меня.
Надо было мне в сторону отскочить, да ноги и руки почему-то категорически отказались повиноваться. Колени мои согнулись, руки вытянулись вперед и молниеносно впились ногтями оторопевшему Ермиле в лицо. Разбойник взвыл, взмахнул палицей… Я даже не успел попрощаться с этим светом, не говоря уж о том, чтобы подготовить достойное приветствие для другого! Колени без всякого моего участия разогнулись сами собой, да с такой силой, что меня подбросило в воздух и еще два раза перевернуло! Я вскрикнул, наверное, погромче Заманихи, когда палица Ермилы свистнула в сантиметре от моей головы, пошел на снижение и приземлился глухому разбойнику на спину. Ермила, пытаясь сбросить меня, запрыгал по каморке…
Что удивительно: единственное, чего я желал, – просто удержаться на разбойничьей спине! И удавалось мне это без особого труда: ноги, скрюченные непонятными судорогами, прочно обвили Ермилин торс, а руки драли всё, до чего могли дотянуться… Вот не предполагал, что у меня такие прочные ногти! – Клочья разбойничьей одежды летели во все стороны, обнажившаяся кожа вмиг покрылась кровавыми полосами – прямо какие-то крючья у меня, оказывается, а не ногти!
Зрелище, наверное, было не из самых эстетичных. Я вел себя не как достойный и заслуженный бес-мужчина, а как какая-то истеричная взбесившаяся бесовка – царапался, кусался… Разве только не визжал! И ничего не мог с собой поделать. – как ни силился остановиться…
Бах!.. Двое душегубов, барахтавшихся у дверного прохода, отлетели к противоположной стене, словно пробки. В каморку ввалился здоровенный детина, с ног до головы покрытый копотью, черный и злобный, как адский сторожевой пес.
– Адик! – заорал детина голосом самого настоящего Гаврилы, сына воеводы. – Смотри, как у меня получается!
Я вдруг обессилел. С облегченным вздохом свалился со спины Ермилы, а глухой разбойник, исцарапанный, будто после драки с тысячью бешеных кошек, издав мучительный стон, подпрыгнул и… исчез в мгновенно образовавшейся под его ногами черной дыре. Двое душегубов, при виде прокопченного детины потеряв всякую волю к сопротивлению, подвывая от страха, спрыгнули в дыру самостоятельно.
И сразу сделалось тихо. Земляной пол, поглотивший банду разбойников, дополнительно укомплектованную ведьмой Заманихой, поколебавшись еще немного, застыл. Дыры в нем затянулись, как следы от брошенных в болотную тину камней.
– Видал?! – торжествующе вопросил Гаврила. (Теперь я видел, что это именно он.) – Еще и не так могу!
Я поднялся на ноги, потом прислонился к стеночке, потом, удостоверившись, что мои ноги категорически отказываются поддерживать тело в вертикальном положении, присел на пол.
– Эх, жалко, что батюшка мой ругателем был слабым! – сокрушенно мотнул всклокоченной головой Гаврила. – А то бы я еще и не то показал!
Я прокашлялся, промямлил: «Мама…» – просто чтобы выяснить, могу говорить или уже нет, и спросил:
– Сколько мы с тобой знакомы?
– Второго дня ты прилетел! – бодро сообщил Гаврила, прохаживаясь по каморке с видом победителя. – Два дня, значит. Третий пошел.
– Самое время взять небольшой тайм-аут, – сказал я.
– Бери! – щедро откликнулся Гаврила. – Тут только пошарить получше – что угодно найдешь! Эти душегубы, церковные воры, сюда столько добра награбленного натащили – о-о!.. Чего там тебе нужно-то?
– Тайм-аут, – повторил я. – Небольшой.
– А пошто небольшой? Бери большой! Бери два или три сразу!.. И я, наверное, возьму парочку, если понравится.
– Не придуривайся, – попросил я, хотя знал, конечно, что Гаврила говорит серьезно. – Лучше скажи, что, собственно, произошло? Почему ты жив?
– А ты уж и не рад? – обиделся детина.
– Рад, рад! – заверил я.
– То-то… Такое случилось, Адик! – Гаврила восхищенно поцокал языком. – Я, как тебя почивать уложил, вышел в лесок погулять – дохнуть свежего воздуха. И на меня вдруг душегубы накинулись! Во главе с Пахом-Чиком! Вот уж душегуб знатный!..
