Текст книги "Эра цепей (СИ)"

Автор книги: Антон Гудой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Пилот, постоянно оглядываясь на воинов, что в беспамятстве о чем-то тихо переговаривались, закрыл дверь отсека, скрытого под черной тканью, а затем и вернул саму ткань на место. Он провел рукой по мутному красному глазу существа, и тот стал светлеть, растворяясь и исчезая, позволяя пилоту забраться внутрь темной, влажно поблескивающей хитином кабины. Юноша протянул руку к длинному отростку, на конце которого нервные окончания сливались в единый пучок, и привычным движением спрятал его под одеждой, вонзая в искусственный вход на животе. Глубокий вздох, приятная слабость в теле. Он медленно сел, скрестив ноги в позе лотоса и сложив пальцы на руках в причудливые сигилы. Его дыхание стало замедляться, а цепеход оживать, разминая длинные конечности. Красный глаз стал мутнеть, закрывая кабину пилота, и существо стало медленно подниматься, отправляясь вслед за сородичами к краю бездонной пропасти. Белая цепь, ведущая к Эрциллю, медленно приближалась, один за другим существа хватались за нее, натужно подтягивались вверх и начинали свое восхождение.

Командир, сжимая бумаги в руках, опустил взгляд, тяжело дыша. Его глаза мельком пробежались по иероглифам один раз, второй. На третий раз его тело затрясло, он стал вчитываться в текст.

Цепеход схватился за звено цепи, подтянулся. Раздался крик командира, шурры побежали, приготовив оружие, приготовившись атаковать, но было слишком поздно. Существо набирало высоту, цепляясь длинными руками за цепь, все дальше и дальше отдаляясь от поверхности Шурраха, залитой холодным светом Эрцилля.

Командир в ярости рвал бумаги в клочья, кричал на подчиненных, выдирал волосы у себя с головы. Он топтался на несчастных, истерзанных бумагах, на которых виднелась незатейливая надпись:

“Южношуррские костогривые цапли, 2 4 штуки.”

Глава 19: Исцеление

– Ты будешь сопровождать госпожу в составе ее свиты, – Келеф едва поспевал за быстро вышагивающим по узкому коридору лакеем Цацатом, который спешно рассказывал тому о его обязанностях. – Запрет на ношение оружия от господина Карамаха все еще действует, поэтому меч тебе не вернут.

– И как я должен ее защищать? – горько усмехнулся юноша.

– От кого же? – Цацат, казалось, искренне удивился. – Ты, кажется, не понимаешь. Госпоже не требуется защита, все это лишь формальности. Скорее она защитит тебя в случае нападения, а не наоборот.

– Она не выглядит настолько сильной.

– Макияж и хорошие манеры, – вздохнул дворецкий, заводя юношу в одно из помещений на нижнем этаже шпиля. – И капелька магии.

За дверью узкий коридор превратился в большую, широкую площадку под дворцом, усеянную толстыми каменными колоннами. На каждой из них виднелись в полумраке символы, значения которых Келеф не знал, а между ними гнездились многочисленные паланкины самых разных форм и видов. Здесь были и простые, прогулочные паланкины без стен, и закрытые, и даже те, что напоминали собой транспорт, на котором в самом начале своего пути юноша сбежал от Гидона и его приспешников – в самом низу конструкции таких паланкинов были толстые крепления для цепи, которой он приковывался к тайнагу для погружения под воду.

Сейчас готовили не самый роскошный, а скорее практичный закрытый паланкин из темного дерева. Возле него уже выстроились воины такурата в длинных синих халатах, с простым, походным оружием и в огромных конусовидных шляпах из краки, напоминающих сверху раскрытые зонты.

– Будешь идти рядом с паланкином, вот тут, – Цацат, резко взмахивая руками, возбужденно указывал юноше на его место. – Просто идти, и если госпоже что-нибудь будет нужно… Госпожа Рина, лазурюшка наша!

Когда девушка стала, в сопровождении нескольких человек, спускаться по винтовой лестнице к ангару паланкинов, Цацат, бросив Келефа, тут же побежал к ней, перебирая короткими ногами. У собакоголового в очередной раз промелькнула в голове глупая мысль о том, что, возможно, этого мужчину держат здесь не только из-за его хватки и способности предугадывать нужды живущих в доме, но и просто из-за смешной, напоминавшей пингвина походки.

– Все готово, дядя Цацат? – мило улыбнувшись, спросила девушка.

– Конечно-конечно, прошу, прошу! – поклонившись, он галантно пригласил ее пройти к снаряженному паланкину, возле которого воины склонились в приветствии перед госпожой.

Келеф повторил их жест, поклонившись, но, как и прежде, не смог заставить себя опустить голову, разглядывая свою хозяйку. Все же нечто странное ощущалось в том, как она выглядела и как себя вела. Как и прочие потребители миама, она была человеком лишь на словах, а на деле разительно отличалась от того же Келефа. Но, что самое удивительно, уловить точную причину такого ощущения было крайне сложно: то ли слишком уж детское для ее возраста лицо, то ли слишком гладкая кожа… А может, и то, то. Впрочем, наверняка были и другие детали, которые Келеф пока не смог разглядеть.

– Открой дверь! – шикнул на юношу, выводя его из транса, лакей.

Встрепенувшись, он поспешил отворить дверцу паланкина. Небольшая ступенька выпала наружу, подчиняясь действию незатейливого механизма, и девушка, приподняв полы длинного голубого платья, поднялась внутрь. Келеф закрыл дверь, ступенька вернулась на место, и носильщики медленно, аккуратно подняли паланкин.

Оглянувшись в последний раз перед выходом, Келеф увидел, как Цацат, наигранно нахмурившись, показывает ему кулак, будто бы говоря, чтобы тот чего не удумал. Невольно он улыбнулся такому жесту и, закрепив нитью под подбородком конусовидную шляпу на голове, поспешил вслед за паланкином, держась рядом с дверью, как и приказал Цацат.

На выходе из верхнего шпиля двое стражей поспешили открыть массивные ворота, пропуская процессию. Они вышли наружу, на улицы города, пока еще верхнего, где тесно жались друг к другу богато украшенные дома особо зажиточных горожан, редкие ремесленные мастерские и все мыслимые заведения, которые могли бы понадобиться хозяевам такурата здесь, в шаговой доступности. Воины, защищавшие паланкин спереди и сзади, шли четким, поставленным шагом в ритме, который Келеф повторить не мог из-за банальных различий в физиологии. Впрочем, это и не было нужно – его задачей было сопровождать госпожу как ее слуга, и очень скоро он ей понадобился.

– Мне ску-у-учно… – открыв окошко, по-детски протянула Рина, чуть надув губки. – А какие команды ты знаешь?

– Госпожа, меня только зовут собакой. На самом деле под маской – человеческое лицо.

– Ну-у-у, я ж не это спросила, – задорно улыбнулась она, выглядывая из паланкина. – Ну какие, какие?

– Я… Агрх… – тяжело вздохнул, качнув головой, Келеф. – Какие угодно, полагаю.

– И лапу умеешь давать?

– Да хоть две сразу, – постепенно сдаваясь под напором ее детской, игривой непосредственности, юноша начинал сдаваться и подыгрывать. – Но ваш отец, думаю, такому не обрадуется.

– Ой, пф-ф-ф, – махнула маленькой ладошкой она. – Он ничему не радуется. Представляешь, я однажды волосы сделала голубыми! Как цвет дома. А он и не заметил! Представляешь?

Келеф коротко кивнул, угукнул.

– А хочешь я и тебе сделаю? Хочешь? – задорно улыбнулась Рина. – Или лицо твое поправлю. Что у тебя там за уродство, покажи-ка.

Девушка потянула было руку к маске Келефа, но тот предусмотрительно сделал шаг в сторону, не позволяя ей коснуться его второго лица. Деревянная маска скалилась в ответ на ее попытки ее снять, и, казалось, вот-вот зарычит.

– Госпожа, прошу прощения, но в этом случае Фрида меня убьет. Да и я, честно говоря, слишком стесняюсь своего уродства, чтобы смущать им ваш взор.

В этот момент юноша и сам не понимал, как ему удавалось подбирать настолько высокопарные выражения при общении с госпожой. Возможно, сказывалось долгое общение с Фридой во время путешествия, а может помогли, наконец, десятки книг про рыцарей и магию, прочитанных в прошлой жизни. Так или иначе, сейчас он казался серьезным, как никогда – форма обязывала и подталкивала к определенному поведению, ровно как и наказ Цацата вести себя подобающе.

– Такой ты зануда, – Рина на мгновение высунула розовый язык и тут же спрятала его обратно. – Теперь ты меня чего-нибудь спроси! Только не пошлое!

– Ну, в таком случае, у меня нет идей для вопроса.

– Да бро-о-ось ты! – захихикала девушка. – Ну давай, спрашивай!

– Ну… Куда мы направляемся, например?

– О, это просто! Мы идем вниз, к беднякам! Они там болеют, и меня попросили помочь. Вот так вот.

Келеф, повернув голову вполоборота, взглянул в приоткрытое окошечко. Внутри паланкина девушка могла вести себя как ей того хотелось, не опасаясь лишних взглядов и помыслов, и поэтому она расположилась внутри в позе, меньше всего напоминавшей то, как должна вести себя знатная девушка. Округлая мордочка выглядывала из крошечного окошечка, пристально следя за слугой.

– Вы, выходит, и лечить умеете?

– А ты думал что я дура, которая только волосы красить способна? – звонко засмеялась в ответ девчушка. – Ну думал же, думал?

– Я стараюсь поменьше думать.

– Да ну? А на ужине вчера ты что сказал? Взял и папе перечить начал, хе-хе.

– Я… Послушайте, я не хотел. Я мало что знаю о том, как вести себя в приличном обществе, и поэтому приходится придумывать все на ходу.

– Хм-м-м? – протянула Рина, широко и хитро улыбаясь. – Какой ты невоспитанный… Ух! Ой, это ж я, вопрос задала. Твоя очередь, получается.

– Два. Вы спросили меня о чем я думал и что сказал за столом.

– Ну нет, так нечестно!

Не выдержав, Келеф сдавленно прыснул. Как-то совсем образ этой девушки не вяжется с тем, что ему рассказывала Фрида на корабле. Слишком… Веселой и беззаботной она была, эта Рина Сеотос. Слишком отстраненной от тех ужасов, которые происходили в ее мире. Впрочем, возможно, в этом и заключалась главная привилегия знати любого мира – сидеть в высокой башне, откуда не видно грязи.

– Ну ла-а-адно… – вздохнула она. – Давай уже.

– Зачем вы помогаете простым людям?

– Ну как… Ну, им же плохо. Да ведь?

Сказав это, Рина уставилась на Келефа, словно спрашивая, правильно ли она ответила. Кому-то на месте юноши могло бы показаться, что дело тут в простой глупости, непосредственности и той самой отстраненности от проблем простых людей, но собакоголовый быстро смекнул, что тут все не так-то просто. Быстро отложив эти мысли на полку подальше, он перешел ко второму вопросу:

– Фрида упомянула некую Кайру когда мы прибыли в шпиль. Кто это?

– А, это моя сестра, – бросила Рина, улыбнувшись. – Странная она. Люблю ее – ужас, аж придушила бы. Моя, моя очередь!

Келеф, оглядевшись, понял, что они почти добрались до нижнего города. Архитектура здесь была проще, материалы дешевле, а усеянные ступеньками улицы – уже и круче. Здесь не было украшенных резными балюстрадами переходов, а место их занимали простые, наспех сделанные переходы между шпилями города, на некоторых из которых расположились мелкие лавки с самыми разными товарами.

– Госпожа Рина, мы прибываем. – отрапортовал один из воинов, шедших впереди.

– Спасибо, – мягко ответила она из паланкина. – Вопрос…

Вдруг, взгляд ее резко переменился. Он стал настолько жестким и холодным, что Келеф невольно на мгновение затаил дыхание. Лицо ее покрылось густой тенью, и лишь эти два больших алмаза сверкали из темноты:

– Что ты знаешь об оружии?

Голос был совершенно не похож на нее. Тихий, шипящий, он будто бы принадлежал не Рине Сеотос, радужной и яркой девочке из высокого шпиля, а женщине холодной и расчетливой, способной управлять другими как марионетками. От этих звуков у Келефа по спине пробежался неприятный холодок, в груди сердце пронзила крошечная ледяная игла.

Паланкин плавно опустился на землю, и Келеф, не успев ответить, открыл дверь. К остановившейся процессии у большого здания, снаружи отделанного разноцветной плиткой тут же выбежали пара человек, укутанных с ног до головы в черные, сложно переплетающиеся одежды. Ткань на них была поношенной, а то и прямо-таки вычурно “бедной”, что так и кричало не столько об их социальном статусе, сколько о том, что это, очевидно, были представители местного духовенства. Лица людей были покрыты белым пеплом, а на головах их – высокие головные уборы со свисающими с них черными вуалями, которые, должно быть, полностью закрывали голову, если их опустить.

– Госпожа Сеотос, – низко поклонился самый старый из них, темилец, покрытое пеплом лицо которого было испещрено десятками морщин. – Видно предки разгневались на нас. Столько больных не было уже давно.

– Здравствуй, друг мой, – голос ее вдруг стал тихим, мягким и даже успокаивающим. Она подала старику руку, и тот ее поцеловал. – Ты будешь мне ассистировать? Мне поведали об одной формуле, которая может помочь.

– Конечно, госпожа моя, – низко поклонился темилец. – Пройдемте, пожалуйста.

Оглядевшись через плечо, Рина улыбнулась Келефу, взглядом поманив его за собой. Пара воинов остались снаружи, встав на страже входа в лечебницу, а остальные последовали за хозяйкой внутрь.

В нос сразу же ударил стойкий, резкий запах благовоний. Внутри было темно, и редкие лучи света, пробивающиеся из крошечных прорезей под потолком, закручивались в голубые спирали дыма, густо витавшего внутри. Само здание было прямоугольным, вытянутым вдаль, и недалеко от входа начиналась сама лечебница – вдоль стен, за тонкими деревянными подпорками, лежали многочисленные больные, вдоль которых медленно шли монахи с небольшими дымящимися чашами в руках. Все они скрывали лица, черная ткань ниспадала с высоких шляп и касалась плечей. Они шептали, зачитывая заклинания на языке, какого Келеф еще никогда не слышал.

Больные были совсем плохи. Многие из них были в бреду, обильно потели, стонали. Их кожа была белой, как снег, и вены яркими синими ветвями проступали на ней. У тех, кто не закрывал глаза виднелись проглядывались кровавые подтеки у век, у многих они засыхали, нарастая густой коркой на ресницах.

Рина прошла в середину зала, под самый яркий столб света. Там, под потолком, виднелся выход небольшой башенки с окнами, через которые пробивались тусклые солнечные лучи. Солдаты встали поодаль, окружая госпожу, и Келеф притаился во мраке рядом с одним из них. Девушка протянула своему спутнику-темильцу свиток, достав его из глубокого рукава, и тот стал быстро пробегаться глазами по начертанным на нем иероглифам.

– Все ясно. Думаю, я смогу взять такой тембр.

– Тогда не будем тянуть.

Опустив вуаль, старик опустился на пол, скрестив под собой ноги и сложив ладони на животе, под диафрагмой. Сопровождавший его монах сел напротив, в руках у него была поющая чаша и специальная резная палочка. Он коротко, звонко ударил по ней, и стал медленно водить палочкой по кругу, создавая пронизывающий до нутра длинный звон. Еще несколько секунд, и старик, подхватив загадочную мелодию, запел. Низкое горловое пение гюке, от которого словно задрожали сами стены храма, заполнило воздух, сотрясая голубоватый дым. Спирали его закружились в сложном танце, распадаясь и сливаясь, и в конце, когда не осталось никаких звуков, кроме заклинания, в ритуал вступила Рина.

Сперва казалось, будто бы она спит стоя. Ее тело стало совершенно неподвижным, глаза закрыты, руки сложены ниже пояса. Под одеждой два катетера, вонзенные в худые, бледные руки впрыскивали в кровоток золотое зелье миама.

Вдруг, она начала подниматься. Все выше и выше над полом, оставляя длинный подол платья колыхаться в воздухе. Она медленно развела руки в стороны, те стали удлиняться, подчиняясь золотому яду. Пальцы, хрупкие и никогда не касавшиеся рабочего инструмента, стали расти, мало напоминая человеческие руки. Взглянув вниз, Келеф увидел: она не левитировала над полом, это удлинялись ее ноги, все ее тело увеличивалось, искажалось, превращалось в ужасающую пародию на человека, пока творилось колдовство. В такие минуты, сотворяя столь сложное заклинание, она не могла сдерживать текущий в ее венах миам, не могла сопротивляться тому, как он менял ее тело, но это было неважно.

Приоткрыв искаженные болью губы, она выдохнула золотистый дым, что стал быстро смешиваться с дымом благовоний, наполняя зал. Запах мгновенно сменился с резкого, характерного аромата благовоний на нечто… Другое. Никто из присутствующих не мог бы описать его, но для всех он был приятным, на грани зависимости.

Под платьем девушки разбухала грудная клетка. Органы, что не должны быть в человеческом теле, росли внутри нее, и тело подстраивалось, меняло форму, чтобы вместить в себя магию. Сердце увеличилось вдвое, легкие быстро сжимались и разжимались, выкачивая из тела лекарство. На удлиненной шее появились и стали быстро расти два вытянутых отверстия, шумно фыркающих и дублирующих дыхание.

Горловое пение становилось все громче. С каждым громким выдохом колдуньи, монах бил по поющей чаше и казалось, что он вот-вот высечет из нее искры. Под потолком конденсировался пар, оседая на деревянных перекрытиях – Келеф провел пальцем по маске, собирая с нее голубоватую жидкость.

Один за другим больные поднимались, вытирали с лица скопившуюся кровь, отдирали толстые корки с глаз. Те, на кого колдовство подействовало быстрее всех, тут же бросались на пол в нижайшем поклоне перед той, что спустилась к ним с вершины этого мира. Пение становилось громче, лечебница сотрясалась от звуков и силы, витавшей в воздухе. Все сильне и сильнее, чаще, больше. Чаша уже не пела – монах ритмично бил по ней резной палочкой, поднимая инструмент над головой.

И вдруг – тишина. Все закончилось так же быстро, как началось. Не удержавшись на длинных ногах, девушка, искаженная и вызывающая у Келефа ужас и отвращение, упала на пол. Солдаты тут же окружили ее, не давая подойти к бездыханному телу никому из простолюдинов, что, возможно, впервые за свою серую, несчастную жизнь лицезрели нечто подобное. Не подпускали и Келефа, который в ужасе смотрел, как конечности девушки медленно приходят в норму, кожа становится нормального цвета, а дыхательные отверстия на шее затягиваются. Рина сдавленно, тихо застонала:

– Келеф… Подай руку…

Глава 20: Желтая тень

Работа принцессы Сеотосов не закончилась на лечении больных. Этот город, Остацин, страдал. За фасадом сверкающих сквозь стену огня дождей, за чистыми улочками верхних улиц скрывался город настоящий, такой, как Келеф еще не видел. Там улицы, утопленные в спирали домов и надстроек, никогда не видели солнца. Бесконечные подпорки и колонны в и без того узких, похожих на коридоры улицах делали проход по некоторым из них почти невозможным. И все же там теплилась жизнь, единственно возможная на Темиле. Тысячи и тысячи жабьих глаз, перепончатых рук, голодных животов и пьяных умов. Голоса, шепот, стоны, плач, смех.

Рина Сеотос, первая и единственная титулованная дочь своего отца, трудилась слишком сильно для девушки ее статуса. Не успело ее тело восстановиться после тяжелейшего ритуала, как она, вместе со своей свитой, отправилась вглубь нижнего города, туда, где просили ее присутствия простые люди.

– Келеф, помоги, – обратилась она к слуге, приоткрыв окошечко. Через него она протянула худую, истерзанную инъекциями руку, из которой торчал металлический катетер с длинной краковой трубкой. – Я сама… Боюсь.

Второй конец трубки не был ни к чему подсоединен. Девушка протянула ему небольшой флакон с золотой жидкостью, отвернула взгляд. Чего она боялась? Катетер уже в руке, вводить иглу в нее не нужно. Лишь подсоединить флакон с миамом.

Осторожно взяв его из рук госпожи, Келеф продел конец трубки во флакон, повернул, по ее указанию, крышку. Жидкость, наполняя полупрозрачную трубку, побежала к руке, девушка болезненно застонала, стиснув зубы.

– Это больно? – тихо спросил ее Келеф.

– Нет, это… Обидно… Ну ничего. Ничего. – она быстро взяла себя в руки, утерла слезы и широко улыбнулась.

Кожа щек начала розоветь, в глазах заблестела жизнь. Скрывая боль внутри себя, она заставляла себя улыбаться. Но даже через маску понимала, что ее спутник не разделяет ее радости.

– Улыбнись. Ты хороший мальчик. – тихо усмехнулась она, ладонью мягко прикоснувшись к шее юноши.

И оттого было больнее. Она не была той, кем пыталась казаться. Не была вечно веселой, глупой и избалованной дочерью правителя, нет. Это была взрослая, принявшая на себя огромную ответственность женщина, и ответственность эту она стойко несла на своих хрупких плечах.

Люди взывали к ней по самым разным причинам. В паланкине девушка развернула длинный свиток с местами, которые ей нужно было посетить. Второй, после лечебницы, остановкой был дом сапожника – когда-то Рина помогла его жене, которую жестокий человек с Эрцилля изуродовал до неузнаваемости. Теперь же у них родился второй ребенок, маленькая девочка с совсем прозрачными, розовыми перепонками между пальчиков. Колдунья склонилась над маленькой ротанговой люлькой, улыбнулась малышке, а та, беззубо улыбнувшись в ответ, протянула к ней маленькие ручки.

– Ты ж моя красавица..! – ахнула Рина, и, казалось, едва сдерживала себя, чтобы не расцеловать ребенка. – Ушки па-а-апины, торчат, как два плавника. Дя-я-я?

– Хех-хе… Есть такое, – неловко усмехнулся отец семейства. – Ах, точно, у меня для вас кое-что есть! Минуту…

Он исчез в глубинах мастерской, и спустя минуту вернулся с алым свертком, внутри которого была пара изящных туфелек на высокой костяной подошве.

– Я за всю жизнь не сумею вернуть вам долг, но прошу, примите их.

Склонив голову, мужчина обеими руками протянул ей сверток. Рина улыбнулась:

– Решили как назвать?

– В честь вас, госпожа, – поклонилась ей дежурившая у люльки мать, приземистая, худая темилька. – Благослови тагац, у нее будет такое же доброе сердце.

Дальше – дела чуть более важные, но все еще не из таких, какими должна заниматься принцесса такурата. Этот просит рассудить его спор с соседом, глупцы не могут решить кому принадлежит их общая между домами стена. Другая встречает Рину, рыдая – ее единственного сына выгнал с работы, не заплатив, один проходимец, на корабле которого парень ловил рыбу. И вновь она берет на себя ответственность, и вновь обещает, что поможет. И ведь поможет.

В круговороте чужих проблем, разговоров и историй из жизни день проходит незаметно. Люди, наводнившие улицы утром, к вечеру, словно прилив, исчезли. Смеркалось, и вечерняя прохлада воющим ветром гуляла по извилистым тесным улочкам Остацина. Неизменным оставался лишь дождь и жизнерадостная, убийственно позитивная улыбка принцессы. Под конец дня она даже оживилась, пришла в себя, и по дороге домой уже так же, как и утром, непринужденно болтала со своим подарком от Фриды:

– …а вот мама наоборот, знаешь… Ну как сказать…

– Теплая?

– Ну, не то чтобы теплая. Скорее, не холодная. Антихолодная. Контрхолодная!

– То есть, теплая.

– Ну да… А я как сказала?

Паланкин поднимался все выше и выше. Здесь скорость носильщиков сильно падала, подниматься вверх, да еще и с таким грузом, было значительно тяжелее, чем спускать его вниз. Но плавно, постепенно они возвращались домой. Распахнулись ворота, процессию обдало потоком теплого воздуха. Высокий шпиль ждал, делая последние вздохи перед наступлением ночи.

Наверху, у парадного входа, двое застали Цару, мать семейства, с подносом в руках, выходящую из кухни. Она тут же остановилась, внимательно и долго взглянула на дочь, словно пытаясь оценить какой ущерб та нанесла себе сегодняшним колдовством.

– Получилось? – наконец, спросила она.

– Отчасти… – вздохнула Рина, надув губки. – Это не совсем то. Помогло тем, кто был на ранних стадиях болезни, но другие…

– Гух с’ге… – выругалась Цара, отчего Рина, покраснев, ахнула. – Ты этого не слышала. Хм…

– А мы не можем обратиться к дяде Сафону? Наверняка у него найдется какое-нибудь гюке антибиотика.

– Я уже отправляла им летучую мышь. Они отказываются помочь.

– Но почему? – возмущенно протянула девушка. – Это же бред! Мор и до них дойдет, рано или поздно!

– Политика… – процедила сквозь зубы ее мать, болезненно зажмуриваясь. – Ты, собака. Отнеси это Кайре. Самая правая башня, на самом верху.

Не дожидаясь ответа, Цара вручила поднос с едой юноше, который хотел было возразить, но не успел. Приобняв дочь, женщина вместе с ней удалилась в глубины имения, оставив Келефа одного посреди коридора. Отказать было бы невежливо и глупо, да и Цара, второй человек в этом доме, сама приказала ему сделать это, поэтому он стал подниматься вверх по винтовой лестнице, натужно вздыхая от усталости.

На самом верхнем этаже шпиля было лишь две двери. Одна из них вела еще выше, на вершину этого города, а вот вторая, по правую руку, была выкрашена в черный и принадлежала внебрачной дочери главы семейства. Место это было всеми покинутое, почти заброшенное, даже уборку здесь проводили редко, об этом Келеф уже слышал, но не знал точных причин. Не могут же Кайру настолько ненавидеть ее родственники, пусть многие из них были названными?

Удерживая поднос одной рукой, юноша постучал. Нет ответа. Еще раз, и снова тишина. Раздался громкий, протяжный скрип – дверь была не заперта и медленно приоткрылась.

– Кхм… Я вхожу!

Покрепче взявшись за поднос, Келеф толкнул дверь плечом, заходя внутрь. И то, что он увидел, нельзя было назвать ничем иным, кроме как полным хаосом. Холсты за холстами, коробочки, шкатулки, цветные узоры на стенах – здесь было столько всего, что глаз просто не мог зацепиться за что-то конкретное. Свежие, еще не успевшие высохнуть рисунки, совершенно хаотичные и яркие, были разложены на полу так, что пройти мимо них было практически невозможно, при этом все они лежали ровно, четкими рядами.

Осторожно, стараясь ничего не уронить и не задеть, Келеф прошел дальше. Здесь не было ни стульев, ни столов. Здесь вообще не было никакой мебели, лишь бесконечные башни из самых разных предметов, держащихся друг на друге лишь благодаря милости тагаца.

И вдруг, среди этого безумства красок, она. Черное пятно, абсолютная тьма в водовороте красного, желтого, синего и зеленого. Девушка с большими, впалыми глазами, темными кругами под глазами и острыми чертами лица, прямо как у ее отца. Она сидела на полу, подогнув под себя ноги, одетая во все черное, с цветными пятнами на руках и лице, молча и безэмоционально уставившись на Келефа.

– Эм… – поняв, что пауза выходит слишком уж длинной, он первым заговорил. – Привет…

Нет ответа. Девушка даже не пошевелилась, будто бы пытаясь слиться с окружением.

– Ты Кайра, верно?

– Стой.

Все так же, не моргая коротко сказала она. Медленно, плавно поднявшись, она взяла поднос из рук юноши, опустила его на пол, где только что сидела, и принялась его обходить.

– Не шевелись… Оно на тебе.

– Что? – шумно сглотнув, спросил Келеф.

– Желтое. Подожди. Не шевелись. Я сниму его.

Парень застыл, как вкопанный, не зная что и как ему делать. Сцена получалась странной до безобразия, он не понимал что происходит, но внезапное заявление девушки, так странно и пристально на него смотревшей, заставило его застыть на месте практически неподвижно. Заходящее солнце, ослепляя, светило прямо на него из единственного окна в круглой комнате.

Кайра зашла за его спину, начала что-то быстро делать, отстукивая при этом несложный ритм по полу. Будто бы в трансе, девушка летала над рисунками, разложенными по полу, ничего не говоря и лишь продолжая свой танец под лишь для нее звучащую музыку.

Ритм ускорялся. Это начинало напоминать заклинание, что Рина сотворила в лечебнице, но вместо больных были холсты и листы бумаги, а вместо миама – краски. К постукиваниям добавились щелчки. Музыка становилась странной, сложной, ритм было уже не уловить. Наконец, Кайра медленно, не поворачиваясь спиной к тому, что было позади Келефа, прошла к окну. Девушка медленно перевела взгляд на юношу, тихо спросила:

– Сколько горошин в тарелке?

Келеф окончательно впал в ступор. Не зная что ответить, он мог лишь пробубнить нечто невнятное, и этот ответ, по видимому, девушку не удовлетворил.

– А твоя любимая буква?

– Я… Честно говоря, читать не умею.

Девушка нервно прикусила губу, развернулась на сто восемьдесят градусов, подскользнулась и рухнула на пол. Как ни в чем не бывало она поднялась, подошла к высокой башне из книг, высящейся возле окна, и застыла.

– Э..? – тихо произнес Келеф.

– Я жду.

– Чего?

– Когда ты поднимешь.

Он сделал пару шагов в ее сторону, взялся за старые книги, приподнимая высокую стопку. Кайра тут же вытащила из середины нужную ей и протянула ее гостю:

– Держи. Больше не приходи, если не умеешь читать, это неправильно.

– Неправильно?

– Так не бывает. Если ты не умеешь читать, значит, тебя не существует. А если я тебя выдумала, то ты должен знать, сколько горошин у меня в тарелке. Если ты не знаешь, значит, я тебя не выдумала, но тогда ты должен уметь читать. Уходи.

Чувствуя, как серое вещество внутри черепной коробки начинает закипать, Келеф развернулся и собрался было уходить, но застыл посреди комнаты, как вкопанный.

Там, где он стоял, высилась огромная, падающая на всю комнату желтая тень. От ног его она поднималась выше, меняла форму, становилась не фигурой человека, а чем-то иным. Моргнув, он сумел разглядеть существо.

Огромная, ощерившаяся собака росла из его тени.

***

Ночь окончательно окутала Темиль в черный звездный саван, и высокий шпиль сперва сиял все ярче и ярче, загораясь множеством огоньков, а затем стал гаснуть, становясь все тусклее и тусклее с каждым жителем, отправляющимся спать.

Возможно, это было бы глупым решением, но Келеф не мог просто так оставить свою госпожу после такого долгого дня. Он уже знал где находятся ее покои, и тихо, стараясь не потревожить никого в доме, направился к ней чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Та Рина, которую он увидел сегодня, уставшая от своего долга, слишком сильно въелась в память юноши.

Он постучал, сперва негромко, а затем сильнее. Как и ее сестра, Рина не отвечала. Возможно, конечно, она уже спала, после настолько-то огромного труда, но юноша, не сумев с собой совладать, приоткрыл дверь.

Огромная постель под шелковым балдахином была пуста. В темной комнате, казалось, не было никого, и лишь длинные, прозрачные шторы слегка колыхал ночной ветер под вечный шум дождя. Келеф вошел внутрь, и сразу же в нос ударил запах цветочной воды, духов, отголосков миама. Но было еще кое-что.

– Гух с’ге… Хер губастый… – доносился до ушей Келефа голос, полный злобы и усталости.

Еще несколько тихих шагов по комнате, к балкону. Там, скрестив под собой ноги, сидела Рина, тихо про себя ругаясь. За несколько метров до нее она все-таки услышала незваного гостя, резко обернулась:

– Кто э… А… – она хотела было повысить голос, но, увидев, что это он, успокоилась. – Тебя папа прибьет.