Текст книги "Голод львят"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Даниэль сказал «да» твердым голосом. Соломенная шляпка наклонилась с шепотом согласия. Заместитель мэра объявила от имени закона, что они соединены брачными узами. Все было закончено. Отсутствие Бога оставляло ужасное ощущение. Ни молитвы, ни пения, ни слова, обещающего вечную жизнь. Одна вспышка, две вспышки – работал фотограф.

– Пожалуйста, подойдите и распишитесь, – сказал служащий. – Сначала месье, потом мадам, потом свидетели.

Даниэла и Даниэль наклонились как школьники над большой книгой записей актов гражданского состояния.

– Вторая пара, вставайте и проходите, – пригласил распорядитель.

«Помощник мясника» и его невеста в очках переступили через бархатные скамейки и со всей своей свитой заняли места, еще теплые от предшествовавших молодоженов. Чета «почтовых служащих» тоже продвинулась на два ряда. Снова зазвучал голос помощника мэра, задавая традиционные вопросы. Это серийное производство супружеских пар не удручало Франсуазу, когда то же самое происходило с ней самой и Александром. Почему же теперь для нее это было так мучительно? У Даниэля и Дани был такой счастливый вид! Они шли к выходу, в то время как у них за спиной уже началась следующая церемония. В холле их сразу же окружили обе семьи. Как и предполагала Франсуаза, ее мать пустила слезу. Лоран и Даниэль смеялись:

– Были друзьями, а теперь родственники! – сказал Лоран. – Забавно, да?

Неожиданно в объятиях у Франсуазы оказалась ее невестка, мягкая, розовая и сияющая. Они поцеловались в обе щеки. Соломка от шляпы Дани поцарапала Франсуазе лоб. «Дани беременна», – подумала она, и в груди у нее что-то екнуло, оборвалось.

Во дворе Жан-Марк взял сестру за руку.

– Она милая, эта малышка Дани, – сказала Франсуаза.

Жан-Марк только пробормотал: «Да, да…» Он явно считал эту свадьбу вызовом здравому смыслу. Или, скорее, ему все это было не интересно. Он жил вдали от других, над ними, в каком-то облаке дыма. Даже то, что он успешно сдал свой экзамен по праву, его не радовало! Хоть он и не рассчитывал на этот успех. Странный парень, все время мрачный, держится в стороне, нерешительный, беспокойный…

Последние снимки фотографов на крыльце. Молодожены одни, затем с родителями, с друзьями:

– Ты идешь, Франсуаза?..

Она не смогла отказаться. Солнце светило ей прямо в глаза, она стояла рядом с братом. Искусственная улыбка. Свадьба «помощника мясника» подходила следом. Им уступили ступеньки для снимков на память. Мужчины суетились вокруг машин.

– Кто садится со мной? У меня два места!

– Лоран! Где Лоран?

Жан-Марк ехал в машине господина Совло. Мадлен утащила Франсуазу на улицу и остановила такси.

– Вот и хорошо! – вздохнула она, усаживаясь на заднем сиденье рядом с племянницей. – И этого тоже женили! Вот уж история! Но скажи-ка, почему ты мне редко писала?

– У меня было очень много дел, – оправдалась Франсуаза.

– Но, по крайней мере, ты счастлива?

Франсуаза подняла голову, словно ее призвали к порядку:

– Безумно счастлива, Маду! Александр – человек необыкновенной деликатности, предупредительности, ума. Мы прекрасно понимаем друг друга…

Франсуаза говорила быстро, следя за своим лицом. Но под проницательным взглядом Мадлен у нее пропало желание приукрашивать. Если уж она хочет быть прямой, то не должна привирать. В конце концов она пробормотала:

– А бывает, и ссоримся!..

– Это потому, что вы поссорились, он не пришел в мэрию?

– Ничего подобного! – воскликнула Франсуаза. – Он действительно занят. Необычайно занят!

– И для обеда тоже?

– Ну да.

В ней поднялось раздражение против тетки, слишком уж прозорливой и слишком хорошо к ней расположенной. Что за страсть у Маду вмешиваться в жизнь других! Стекла такси были опущены. Город задувал свой горячий и тяжелый воздух в машину. Франсуаза сжалась в комок и со злостью повернула голову, глядя на мелькавшие мимо здания.

В столовой у Совло в тесноте собралось шестнадцать человек. Прибор Александра убрали. Миниатюрная домработница, постоянно наталкиваясь на двух профессиональных официанток, нанятых дополнительно, носилась туда-сюда, ошибалась, меняя тарелки. Четыре или пять диалогов шли за столом одновременно и накладывались один на другой. Чтобы лучше услышать друг друга, женщины старались говорить громче. Оглушенная этой болтовней, Франсуаза напрасно пыталась казаться оживленной. Напротив нее поглощал еду Даниэль, радостный, простой, круглолицый и счастливый рядом со своей совершенно бледной молодой женой. Неожиданно Дани вышла из-за стола. Мать проводила ее грустным взглядом. Через некоторое время она вернулась, смущенная, но с чувством облегчения. Даниэль прошептал ей на ухо несколько слов. Они быстро поцеловались. Ив Мерсье и господин Совло критиковали государственную финансовую политику. Жан-Марк курил, устремив глаза вдаль. Франсуаза спросила его, что он рассчитывает делать на каникулах.

– Разумеется, поеду к Шарнере в Солонь, – сказал он. – А ты?

– Я еще не говорила об этом с Александром. Возможно, мы останемся в Париже…

Все замерли в торжественном молчании, когда появился десерт: гигантский меренговый торт. Даже не успев еще его попробовать, Франсуаза ощутила на языке отвратительный привкус. Куски падали в тарелки – треугольные, мягкие и неровные. Чья-то рука с бутылкой протянулась через весь стол. Непременное шампанское. Ив Мерсье постучал ножом по краю бокала и встал. «О, нет! Не надо!..» – подумала Франсуаза. Но он уже взял слово. К счастью, он был не в ударе. Сказав три банальные фразы, снова сел под аплодисменты на свое место. Люси, пристроившись на краешке его стула, не сводила с мужа влюбленного взгляда. Франсуаза даже слегка позавидовала: как смешно обожает мать этого человека. У всех замужних женщин, которые здесь присутствовали, мужья были под рукой – необходимые, удобные, легкие на подъем, как их сумочки. Каждая в душе собственница, все они выставляли напоказ свою мещанскую гордость. Лишь Франсуаза выглядела брошенной. Да, но ведь и Александр выпадал из общего правила. Шампанское пенилось в фужерах. Выпили за здоровье молодых. Потом Дани захотелось показать Франсуазе, как она переделала свою девичью комнату в супружескую спальню. Она увлекла ее в дальний конец квартиры. Франсуаза увидела большой диван-кровать в этакой пещере с розовыми обоями, книжные стеллажи, выдерживающие целое семейство кукол, металлическую пепельницу на длинной ножке, туалетный столик, задрапированный белой вышивкой.

– Неплохо, правда? – спросил Даниэль Франсуазу. – Дани все сама устроила!

Они вернулись в гостиную, окна которой выходили на рю де Бурдоннэ. Пока пили кофе под гравюрами со сценами псовой охоты, служанка принесла телеграмму для господина и госпожи Эглетьер. Они с нетерпением распечатали ее и прочитали, склоняя головы друг подле друга: «Думаю о вас. Желаю счастья. С нежностью, Филипп». Телеграмма была из Нью-Йорка.

– Я страшно рад! – сказал Даниэль.

Его восклицание осталось без отклика. Люси подошла к Мадлен и прошептала:

– Все же он мог бы отложить свою поездку, вы не находите?

– Да, – сказала Мадлен, – это нелепо!

Она давно не виделась со своей бывшей невесткой. Новая встреча с человеком, принадлежавшим далекому прошлому, неожиданно привела Мадлен в замешательство. Стоя перед этой женщиной и глядя на нее вблизи, она нашла ее увядшей, заурядной и чрезмерно беспокойной.

– Вы не изменились! – сказала Люси с любезной улыбкой.

Мелкие морщинки перемещались у нее на лице под слоем жидкой пудры. На веках были положены серебристо-голубые тени. Лично против нее Мадлен ничего не имела, однако все больше упреков всплывало из глубин ее памяти: брошенные дети, распад семьи брата…

– О, нет! – сказала она. – Я изменилась! Возраст, килограммы…

– Вам очень идет быть немного поплотнее! – ответила Люси. И, на минуту задумавшись, добавила: – Я так жалею, что мы больше не видимся!

Что тут скажешь? Мадлен, смущенная, хранила молчание.

– Жизнь глупа! – заключила Люси.

И с гримасой расстроенной девочки отошла в сторону. Мадлен увидела, как она общалась со своими детьми. Переходила от одного к другому, брала под руку Жан-Марка, подбегала что-то пошептать на ухо Франсуазе, цеплялась за Даниэля и приглаживала ему волосы. Можно было подумать, что она устраивает представление у Совло. Отсутствие Филиппа позволяло ей без затруднений играть роль матери. Так почему же она жаловалась, что его нет? Обойдя весь свой выводок, не забыв Даниэлу («Теперь у меня вторая дочь! Вы действительно хотите, чтобы я вас тоже звала Дани?»), она присела на канапе рядом с госпожой Совло. Расположившись по соседству, обе женщины, вероятно, обменивались приятными и горькими рассуждениями о детях, которые вырастают, открывают для себя мир и оставляют семейный круг, чтобы создать свой собственный очаг. Даниэль сделал знак Даниэле, и они исчезли. Конечно, пошли собирать чемоданы. Они договорились провести первую брачную ночь в гостинице в окрестностях Парижа – это небольшое путешествие предложили им родители Даниэлы.

– В самом деле, они очаровательны! – высоким голосом частила Люси.

Эти всклики резанули слух Мадлен как слишком явный диссонанс. Определенно, она предпочитала Кароль со всеми ее недостатками. Миниатюрная служанка снова принесла кофе. Неожиданно все зашевелились. Чашка Ива Мерсье соскользнула с блюдца, но он поймал ее на лету. К счастью, она была пустой. Кто-то заметил:

– Браво! Ну и ловкость у вас!..

Он просиял – скромный человек! «Вот что значит заниматься спортом, не правда ли?» Люси нежно облокотилась на плечо мужа. Мадлен почувствовала, что она все больше и больше принимает сторону Филиппа. Она была сестрой своего брата до мозга костей и отошла от Люси тогда же, когда брат с ней развелся. Это было смешно!

Даниэль и Даниэла появились снова. Розовые и блаженные, они пришли попрощаться. У Люси глаза наполнились материнской любовью, а верхняя губа задрожала – сиюминутная искренность, свойственная некоторым женщинам, для которых огорчаться, вздыхать, плакать – все равно что сходить в «одно место» и потом об этом больше не вспоминать.

– Помните, что обещали? После возвращения придете к нам! – сказал Ив Мерсье.

В этот момент дверь гостиной открылась и Мадлен с удивлением увидела Александра. На нем был пиджак из толстой серой фланели, рубашка в мелкую клеточку и пыльные ботинки.

– Мне очень жаль, что не смог раньше освободиться, – сказал он, склонившись в поцелуе над рукой госпожи Совло.

«Все-таки пришел, – подумала Франсуаза. – Из-за меня!» И сразу же исчезли все мысленно адресованные ему упреки. Она даже рассердилась на себя за то, что так быстро его приговорила. Но что за удовольствие он испытывал от того, что делал не так, как говорил, появлялся тогда, когда его уже не ждали, всегда и во всем занимал противоположную общепринятой точку зрения? Она просияла в своем обретенном супружеском счастье.

Александр поздравил молодоженов, согласился выпить чашку кофе, рюмку водки. У Мадлен возникло вдруг ощущение пустоты: Даниэль и Дани уже не было. Она и не видела, как они ушли. Ее окружили Александр и Франсуаза.

– Как ваша нога? – спросил он.

– Я даже не думаю о ней больше!

– Ты приехала на машине? – поинтересовалась Франсуаза.

– Нет, на этот раз на поезде, была немного уставшей. Так же быстро и более комфортабельно.

Они сидели у окна. Беседа шла вяло, и Мадлен наблюдала за ними таким взглядом, каким обычно изучала какую-нибудь ценную вещь, чтобы разглядеть изъян, осколок, неумелую реставрацию. Но нет, все выглядело прочным, спаянным, объединенным любовью, привычкой и уступкой более слабого более сильному. Александр подчинил и покорил Франсуазу. Он переделал ее, превратил в свою вещь. Она уже жила не как самостоятельное существо, а как приложение к своему мужчине. Если она могла этим довольствоваться…

– Ты приехала на несколько дней? – спросила Франсуаза.

– Нет. Мне бы хотелось уехать сегодня вечером, – ответила Мадлен. – Я не могу дольше оставлять магазин в разгар сезона. По воскресеньям у меня самые удачные продажи!

На самом деле ничто не заставляло ее возвращаться так скоро. Но чем ей было заниматься в Париже? Останься она, и Франсуаза сочла бы необходимым пригласить ее на ужин, как в прошлый раз, а это ни для кого не было бы приятным.

– Жаль! – сказала Франсуаза. – Могли бы поужинать вместе… Не сегодня, мы должны пойти к друзьям Александра… Но завтра…

– Я скоро вернусь…

– На свадьбу Жан-Марка? – спросил Александр.

Он улыбался со слегка искривленным ртом, с блестящими, словно бусины черного янтаря, глазами между сощуренными веками. Насмешка не понравилась Мадлен. Она опасалась, как бы Жан-Марк их не услышал. Он стоял в двух шагах и разговаривал с Лораном.

– Зачем ты так говоришь, Александр? – пробормотала Франсуаза с упреком.

– А почему бы мне этого не сказать? Это же возможно. Я уверен, что если бы сказал ему об этом… – Он позвал: – Жан-Марк!

Франсуаза схватила его за руку:

– Александр, молчи, прошу тебя! Ты знаешь, какой он ранимый…

Жан-Марк подошел к ним с вопросом во взгляде. Воцарилось молчание. Мадлен посмотрела на Александра и мстительно и умоляюще одновременно. А у него было лицо мальчишки, затевающего комедию.

– Ваша тетя сообщила нам, что она сегодня вечером уезжает, – сказал он. – Не смогли бы вы повлиять на нее, чтобы она осталась еще на один день?

Мадлен, вздохнув с облегчением, включилась в игру:

– Нет, это невозможно. Кстати, мне уже нужно бежать. Иначе я опоздаю на поезд. Надо еще собрать чемодан…

– Я провожу тебя, – сказал Жан-Марк.

Растаяв от признательности, она запротестовала:

– Это смешно!

– Но мне это доставит удовольствие!

Внезапно Мадлен почувствовала себя удовлетворенной, избалованной и словно тоже вышедшей замуж. Жан-Марк подошел вместе с ней к Совло. «До свидания!..» – «Вы уже уходите?..» – «Все было прелестно!..» – «Спасибо!..» Он уводил ее, он ее похищал!

На улице Жан-Марк взял Мадлен под руку. Она шла рядом с ним, приноровляясь к широкому мужскому шагу, гордая и счастливая.

– Ты очень спешишь? – спросил он.

Она засмеялась:

– Подумай! Мой поезд только в восемь с чем-то!

– Тогда у нас есть время пройтись пешком! Погода такая хорошая!

Мадлен не решилась сказать ему, что после травмы стала быстро уставать, и кивнула головой.

До эспланады Дворца инвалидов все было хорошо, затем она начала приволакивать ногу. Но Жан-Марк не замечал этого: он описывал перипетии своего экзамена с обилием подробностей, которые со стороны парня, обычно такого замкнутого, были для нее удивительны. Ей казалось, что она слышит Даниэля, пустившегося в один из своих рассказов, в которых он неизменно бывал героем. Внезапно Мадлен поняла: Жан-Марк рассказывал об экзаменах по различным правовым дисциплинам, чтобы избежать с ее стороны вопросов о чем-либо другом. То, что она приняла за юношескую готовность с удовольствием рассказывать о себе, на самом деле было оборонительным маневром. Она не решалась его прервать, в то время как он разоблачался за этой дымовой завесой. Впрочем, она слишком устала, чтобы задавать вопросы. Каждый шаг больно отзывался у нее в колене, в бедре. Она начала прихрамывать. Солнце, стоявшее высоко в небе, пекло лицо и руки. Бульвар Сен-Жермен, толпа на тротуарах, машины бампер к бамперу, шумные бистро, книжные лавки, полные новых книг; витрина натуралиста и в ней застывшие животные с остекленелым взглядом и мертвой шерстью; старинная мебель по соседству с галереей скульптуры из железной проволоки; церковь, массивная и древняя, и напротив нее магазин, мрачный, торжественный, торгующий серебряными кубками и крестами ордена Почетного легиона…

На рю Бонапарт Жан-Марк остановился перед отелем «Моне» и посторонился, чтобы пропустить Мадлен вперед. Она покачала головой:

– Жан-Марк, я остановилась не здесь.

– А где?

– У твоего отца.

Он открыл рот, а глаза его округлились.

– А? – пробормотал он. – Тогда я тебя оставлю…

– Ты со мной не поднимешься?

– Нет.

– Почему?

– Я предпочитаю…

– И Филипп, и Кароль уехали: я одна в квартире.

Он еще колебался.

– Ну пойдем! – повторила Мадлен. – Не валяй дурака!

Он смотрел на нее долго, испытующе, потом произнес низким голосом:

– Ты знаешь, да?

– Да.

– Кто тебе сказал?

– Не имеет значения.

– Папа?

– Да. Пойдем, Жан-Марк.

– Если он узнает, что ты привела меня в дом…

– Ну и что? Нужно же, чтобы ты когда-то туда вернулся! Пойдем, прошу тебя!

Мадлен пошла. Он – следом за ней. Ей казалось, что она на веревке тащит теленка, неповоротливого и вялого. Консьерж прогуливался перед своей комнатой. Он поздоровался с ними. Жан-Марк был мертвенно-бледен. Когда она позвонила в дверь квартиры, он нервно заморгал глазами. Дверь открылась:

– Месье Жан-Марк! – воскликнула Аньес.

Она казалась счастливой и испуганной одновременно. Они быстро прошли перед ней. Гостиная была залита солнцем. Мадлен опустилась в кресло. Жан-Марк остался стоять и смотрел вокруг себя с внимательным, болезненным и беспокойным видом. Хотя ей никто ничего не заказывал, Аньес принесла белого вина для Мадлен и виски с минеральной водой для Жан-Марка. Мадлен выпила глоток вина и пошла искать фенека, которого оставила у себя в комнате. Когда она вернулась, держа Жюли на руках, Жан-Марк не шелохнулся. Стоя с туманным взглядом, он, казалось, целиком отдался нахлынувшему на него потоку воспоминаний. Рука его гладила спинку кресла. Потом он дотронулся до статуэтки из саксонского фарфора, стоящей на круглом столике. На губах у него появилась улыбка.

– Я ненавижу эту вещицу, – сказал он. – Однако мне было бы жалко, если бы кто-то разбил ее!

– Тебе ничего не нужно? – спросила Мадлен.

– В каком смысле?

– Полагаю, что твой отец тебе больше не помогает…

– Нет, но все же я неплохо выкручиваюсь… Ты славная… Спасибо…

– А Валерия?

– Что?

– Ты все еще с ней?

– Да.

– Ты ее любишь?

– Нет.

– Тогда почему ты с ней, если не любишь ее?..

Он удивленно взглянул на нее и ничего не ответил.

Про себя она согласилась, что ее замечание было смешным. Когда же она наконец расстанется с розовыми и голубыми романами своей юности? Жан-Марк опустил голову. На лбу у него пролегла морщина. Вдруг он выпрямился, и она увидела, как у него в глазах засветились растерянность, мольба. Губы скривились, он прошептал:

– Маду, есть одна ужасная вещь: я не могу забыть Кароль. Не хочу ее снова видеть, ненавижу ее, и всякий раз, когда пытаюсь исцелиться от нее с другой, – терплю неудачу!..

– Потому что ты еще не встретил женщину, которая…

Он не дал ей закончить:

– «Женщину, которая», «женщину, которая»! Нет, правда заключается в том, что мне крышка!

– Что ты говоришь?

– Ты в такое не веришь, не веришь в печать, которую один человек накладывает на всю жизнь другого?

– Верила, когда была в твоем возрасте. У меня это прошло. И у тебя пройдет…

Он посмотрел на нее таким же злым взглядом, как в детстве, когда она отнимала у него какой-нибудь приключенческий роман, чтобы заставить делать уроки.

– Я люблю ее, – сказал он глухо. – Никто не сможет ничего сделать с этим. Даже ты!

Жан-Марк налил себе виски, выпил, повернул голову. Его взгляд блуждал по комнате, останавливаясь на каждом предмете. Он словно следил за перемещением какой-то тени. Он видел, он вдыхал Кароль.

– Пойдем ко мне, – сказала Мадлен. – Мне нужно собрать чемодан.

Она увела его, скучного и рассеянного. Он уже был далеко от нее. Даже когда Мадлен говорила с ним, он отвечал ей с задержкой на секунду. И все же он настоял на том, что непременно проводит ее на вокзал.

– Это испортит тебе весь вечер. Ты ничего не намечал?

– Я должен зайти к Валерии в половине девятого. Она подождет!

– Это не очень любезно…

– Почему? Девушки обожают ждать! Чем небрежнее к ним относишься, тем они счастливее!..

Мадлен поняла, что, вот так посмеиваясь над своими сверстницами, он косвенно воздавал должное Кароль.

На вокзале Сен-Лазар мрачная, густая и безмолвная толпа растекалась по вагонам. Мадлен нашла себе сидячее место в первом классе. Жан-Марк поставил ее небольшой чемодан в сетку для багажа и стоял на платформе до отхода поезда.

Когда состав тронулся, он поднял руку. При виде его натянуто улыбающегося лица, мелькнувшего между лицами двух незнакомцев, у Мадлен защемило сердце. Угроза, которую она считала миновавшей, в ее отсутствие возникла снова. В глубине страдающей души Жан-Марка, размышляла она, таилась смутная надежда на то, что его отношения с Кароль возобновятся. Он не мог расстаться с мыслью, что все кончено и Кароль не вернется к нему после какого-нибудь катаклизма. Это двойственное состояние – негодующее сопротивление и стыдливый отказ – не давало ему покоя даже тогда, когда он запрещал себе желать невозможного. Несмотря на свои протесты, он только и жил в скрытом ожидании возобновления их связи. Для него, наверно, никогда не наступила бы развязка. Вероятно, и с возрастом Кароль не потеряла бы над ним своей власти. Да, он даже не замечал бы ее морщин! Он любил бы ее красоту и грацию, которых другие уже не находили бы в ней. Он был из числа тех безумцев, что отказываются признать власть времени.

Мерное покачивание убаюкивало Мадлен. Вокруг сидели незнакомые люди, серьезные и молчаливые, вынашивающие свои заботы, как курицы высиживают яйца. За стеклом вечер ложился на засыпающую равнину. И все это: однообразный стук колес, сиреневые тени неба, сливающиеся с черной землей, далекие огни, уносимые ветром вспять по мере движения поезда, – усиливало тревогу Мадлен. Держа на коленях фенека, она все дальше и дальше удалялась в глубокую ночь. Ей вспомнились слова брата: «Ты не знаешь, что значит для мужчины мысль о том, что он одурачен собственным сыном…» Если бы Кароль захотела, если бы Жан-Марк уступил, если бы Филипп… Мадлен остановилась, удрученная, посмотрела на своих соседей, уж не вслух ли она заговорила?.. Но никто не выражал недоумения. Сидящая напротив пожилая женщина улыбнулась ей, наклонилась вперед и спросила:

– Это маленький фенек, да?

– Да, мадам.

– Его легко воспитывать?

– Очень легко!

– Я бы не смогла его держать. У меня уже две собаки и две кошки…

Мадлен вдруг охватило ощущение покоя: значит, есть все-таки на свете бесхитростные лица, жизнь без сложностей.

Вагон дернулся, проходя стрелку.