Текст книги "Голод львят"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

VII

– Франсуаза!

Голос отца застал ее в тот момент, когда она входила в коридор. Она вернулась и прошла в гостиную. Филипп был один, он сидел в кресле и держал перед собой раскрытую газету.

– А, ты здесь! Добрый вечер, – сказала она, подходя, чтобы его поцеловать.

Он медленно опустил газету на колени. Его взгляд был так суров, что она в недоумении остановилась.

– Ты идешь с занятий? – спросил он.

– Да, папа.

– Сколько у тебя занятий в неделю?

– Я точно не знаю. Хочешь посмотреть мое расписание?

– Да. Мне бы хотелось быть в курсе того, чем ты занимаешься.

– Но почему, папа?

– Потому что я узнал, что ты часто встречалась с одним из твоих преподавателей.

– Тебе Кароль сказала, – прошептала Франсуаза, улыбнувшись с грустной иронией.

– Неважно, откуда я получаю сведения! Ясно одно – это продолжаться не может!

– Что?

– Твои отношения с этим человеком.

Франсуаза почувствовала внезапную слабость в ногах и села.

– Они совершенно нормальные, эти отношения! – сказала она.

– А, ты так считаешь? Однако ты чуть было не покончила с собой из-за него! Да, это я теперь тоже знаю! Ты едва не убила себя, тебя вытащили, и вот ты снова попадаешь в его лапы!

Франсуаза набрала воздуха и сказала:

– Между нами произошло недоразумение, папа. Прежде всего, господин Козлов очень хороший человек…

– Очень хороший человек, который затащил тебя в свою постель! – резко сказал Филипп.

Кровь бросилась Франсуазе в лицо. Стыд ошеломил ее до слез. Она прошептала:

– Папа, с этим покончено!

– Ты меня принимаешь за дурака?

– Уверяю тебя…

– С этим покончено на сегодня, может быть, но завтра начнется снова. И куда тебя это приведет, ты мне не скажешь?

Она не ответила. У нее за спиной тихонько открылась дверь. Кароль вышла из своей комнаты, не говоря ни слова, проскользнула при свете лампы к дивану и присела в отдалении от мужа и падчерицы.

Ей явно не хотелось вмешиваться в разговор. Она явилась как зритель, посмотреть на падение Франсуазы. Ее лицо выражало спокойствие, которое приобретается опытом. Филипп искоса посмотрел на жену, словно для того, чтобы почерпнуть в ее глазах энергии, и продолжал:

– У этого типа нет никаких серьезных намерений, и ты, Франсуаза, прекрасно это знаешь! Он использует тебя, поскольку ты молода и наивна. И когда он достаточно позабавится, он тебя бросит!

Присутствие Кароль придавало каждому его слову ужасающий смысл. То, что Франсуаза могла бы перенести наедине с отцом, она отказывалась слышать перед этой женщиной, под чьей невозмутимой маской скрывалось ликование. На нее нахлынула обида, что отец несправедлив. Требовалось дать отпор, неважно как, но быстро. В состоянии какой-то сверхъестественной отчужденности она услышала, как сама произнесла:

– Александр Козлов настолько не намерен меня бросить, как ты говоришь, папа, что предложил мне выйти за него замуж.

– Что? – буркнул Филипп, подняв голову. – Ты с ума сошла?

– Однако это правда.

– Сколько ему лет?

– Тридцать три года.

– А тебе – девятнадцать! Ты хотя бы отдаешь себе отчет в этом?

– Но у вас с Кароль такая же разница!

– Совершенно верно! – вмешалась Кароль, грациозно выставляя вперед грудь.

– Во всяком случае, – заметил Филипп, – ты еще маленькая. И я имею право сказать свое слово. И это слово – нет! Ты не выйдешь замуж за этого неудачника!

– Он не неудачник… Он пройдет конкурс… Я сама, если пойду переводчицей в министерство…

– Нет, нет, нет!.. Повторяю тебе, что этот брак невозможен…

Его прервал вкрадчивый голос Кароль:

– Почему невозможен, Филипп? Франсуаза права. Раз этот человек хочет жениться, мы должны говорить обо всем гораздо спокойнее…

Франсуаза посмотрела на мачеху с удивлением.

– Это на самом деле серьезно? – переспросила Кароль.

– Ну да, – ответила Франсуаза.

И ее охватила паника. Она никогда не задумывалась о возможности брака с Козловым. Он предложил это ей легко, почти в шутку; она очень благоразумно отказалась даже слушать его в тот момент, и вот теперь перед отцом и Кароль защищает этот абсурдный план так горячо, как если бы речь шла о важнейшем для ее счастья решении. Собственные колебания внушали беспокойство ей самой, она уже не владела своими чувствами, наступала и отступала будто в тумане.

– Полагаю, ты подумала о том будущем, которое ждет тебя с ним, – сказала Кароль.

– Да ни о чем она не подумала! – воскликнул Филипп. – Привыкла жить в достатке и без забот, не представляет, что такое семейная жизнь! Ты не сможешь жить на то, что зарабатывает этот учитель!

– Я сказала тебе, что тоже буду работать, папа. И потом, деньги – это еще не все…

– Франсуаза права, – вмешалась Кароль. – В наше время имеет значение не богатство человека, за которого выходишь замуж, а его способности. Козлов показался мне очень незаурядным. Я его видела, разговаривала с ним. Он умный, образованный, здравомыслящий…

Чем настойчивее становилась аргументация Кароль, тем сильнее росло смятение Франсуазы. «Откуда вдруг такая любезность ко мне? – размышляла она. – Может быть, я плохо о ней думала? Неужели она искренне хочет мне помочь? Наверное, я не права, что не доверяю ей. Если бы Козлов мог догадываться о том, что сейчас происходит!..»

Франсуаза всеми силами держалась позиции, которую сама так опрометчиво заняла. У отца на лице уже появились признаки молчаливого согласия. Он принял в кресле обмякшую позу и притушил огонь своего взгляда, опустив утомленные веки. Как всегда, улаживание семейных проблем Филипп доверял жене.

– Во всяком случае, – сказал он, – я считаю, что не надо торопиться. Когда я познакомлюсь с этим человеком, я тебе честно скажу, что думаю об этом деле…

Он повернулся к жене и в награду получил светящуюся добротой улыбку. Она благодарила за понимание. Ловким движением Кароль пересела на подлокотник его кресла. Их руки соприкоснулись. Кароль вздохнула, и взгляд ее сделался томным.

– Ну вот! – сказала она. – Ты счастлива?

– Очень, – ответила Франсуаза.

В груди у нее встал какой-то комок, настолько тяжелый, настолько твердый, что ей стало трудно дышать. Кароль притянула ее к себе и подставила щеку для поцелуя. Потом Франсуаза обняла и отца. Но ощущение странной комедийности случившегося не покидало ее. Она чувствовала себя и удовлетворенной, и обманутой одновременно. Лицо у нее пылало. Она встала и быстро ушла к себе в комнату.

Громадная негритянская голова смотрела на нее со стола пустым взглядом. Франсуаза рухнула на кровать. Самым простым было бы подождать несколько дней, а затем объявить отцу и Кароль, что, подумав, она решила не выходить замуж. Эта программа успокоила ее. Скоро обед. Она встала, причесалась и пошла в комнату к Даниэлю. Он печатал свой доклад для фонда Зелиджа. Работа была сделана аккуратно, с абзацами, заголовками, фотографиями на каждой странице, с графиками, вычерченными цветными карандашами.

– Как вылизано, да? – сказал он.

Она читала из-за его плеча: «Сторонники ритуала хотят, чтобы смертник, сидя перед хижиной, присутствовал при подготовке к своему погребению… Жена смертника раскрашивает себе тело в белый цвет каолином и держится в стороне…»

– Это правда, то, о чем ты пишешь? – спросила она.

– Конечно!

В доме зазвонил телефон. Франсуаза продолжала читать, увлекшись компетенцией и холодным, корректным стилем брата. Мерседес постучала в дверь.

– Мадемуазель, вас к телефону!

Франсуаза тут же подумала о Козлове. Почему? Она не знала.

Козлов никогда не звонил ей домой. Однако это мог быть лишь он. Она это чувствовала. У него хватило смелости!

Франсуаза побежала в гостиную, где отец и Кароль читали, устроившись друг против друга, и взяла аппарат с низкого столика. Мужской голос в трубке спросил:

– Алло, Франсуаза? Это Ив…

Она замолчала на долю секунды, узнала своего отчима и машинально сказала:

– Ив? Ах, да… Добрый вечер!.. Как мама?

– Неважно. Я звоню тебе прямо из клиники. Ее положили сюда. Она очень мучается. Просит тебя приехать!

– Что говорит врач?

– Ну, ничего… конкретного… Надо ждать… Даю тебе адрес… Клиника Фюзелье на улице де Брюейр в Севре. Сможешь приехать?

– Конечно, – сказала Франсуаза. – Ей что-нибудь нужно?

– Нет, только чтобы ты приехала!

Франсуаза повесила трубку и повернулась к отцу и Кароль, которые делали вид, что ничего не слышали.

– Я не смогу сегодня с вами обедать, – сказала она. – Мама в больнице…

– Ах! – произнесла Кароль равнодушным тоном. – Что с ней случилось?

Франсуаза густо покраснела и прошептала:

– Она ждет ребенка… Ей хотелось бы, чтобы я была рядом…

– Ну хорошо, поезжай, – буркнул Филипп. Кароль улыбнулась:

– Ну да. Собирайся быстрей! Надеюсь, все будет хорошо.

Выходя из гостиной, Франсуаза столкнулась с Даниэлем.

– Ты куда бежишь?

– Мама рожает!

– Ты уверена?

– Да.

– В какой клинике?

– Там же, где Анжелику рожала, – в Севре.

– Я поеду с тобой!..

– Нет, Даниэль! Это совершенно бесполезно!

Она натянула на себя плащ, уже спускаясь по лестнице.

В зале ожидания она нашла Ива Мерсье, который сидел, поставив локти на колени. Увидев ее, он поднял голову. На его лице с бесцветными глазами и коротким, сплюснутым носом отражалось волнение.

– Что-то не очень хорошо, – сказал он. – Ей должны делать кесарево!

– Боже мой! – прошептала Франсуаза.

– Врач не выражает беспокойства. По крайней мере, как только она заснет, ее мучения прекратятся.

– Могу я ее увидеть?

– Нет. Она уже в операционной. Теперь остается только ждать. Садись. – И он указал ей на стул рядом с собой. – Она очень мучилась, – продолжал Ив Мерсье. – Кричала. Звала тебя. Напугала меня. Тогда я тебе и позвонил.

– Ты правильно сделал.

– Мы считали, что это будет в конце декабря. И вот, почти на три недели раньше… Даже не знаю, сколько времени это может продолжаться – кесарево…

– Я тоже, – сказала Франсуаза. – А кто сейчас с Анжеликой?

– Моя мать. Ну, там-то все будет в порядке…

Он откашлялся, вздохнул и замолчал. Франсуаза устремила глаза на стену напротив, выкрашенную в бледно-голубой цвет. В ее тревоге смешались и собственная история и ситуация матери, и она лихорадочно перескакивала с одного на другое. Влажное тепло родильного дома, скольжение медсестер в белом по линолеуму коридоров, резкие крики, доносившиеся через тонкие двери, – весь этот мир кровавой плоти, человеческого начала, рождения пробудили в ней чувство глубокого одобрения. Рано или поздно большинство женщин приходят к этой животной боли, к этой неземной радости. Она сама, если Бог даст… Снова мысли о Козлове волной накатили на нее. Она купалась в них, не открывая глаз. Потом почувствовала, как смутная улыбка возникает у нее на губах. «А мама мучается… Я не имею права!.. Но все будет хорошо!..» К счастью, в зале ожидания они были одни. Ив Мерсье посмотрел на часы:

– Долго!

Внезапно он встал. Дверь открылась. Появился какой-то человек в белой блузе. У него были крупные, мясистые черты лица. Взгляд спокойный и серьезный.

– Я сожалею, месье, – сказал он. – Ребенок родился мертвым. Но операция прошла нормально. Ваша жена вне опасности.

Оглушенная этим известием, Франсуаза посмотрела на Ива. Тот стоял перед врачом безучастно, с подрагивающей верхней губой, и не говорил ни слова. Наконец прошептал:

– Ну да!.. Вот ведь как… Такой удар для нее!.. Это… был мальчик, доктор?

– Нет, девочка.

– Я скажу ей. Она будет меньше переживать. Можно ее увидеть?

– Нет еще. Ее только что привезли в палату.

– А, хорошо!.. Тогда попозже?

– Завтра, месье, завтра…

Ив Мерсье решил провести ночь в клинике, чтобы быть рядом с женой, когда она придет в себя.

– Я тоже останусь, – сказала Франсуаза.

– Нет, – ответил он, – мне бы хотелось сообщить ей об этом наедине. Возвращайся домой. Я скажу ей, что ты приходила. Завтра утром позвоню тебе.

Отзывчивая медсестра согласилась приоткрыть дверь в палату, где лежала роженица. В приглушенном свете лампы, стоявшей у изголовья, Франсуаза увидела свою мать, бледную, лежащую на спине с закрытыми глазами. Она порывисто дышала. Ее руки были тонкими и сухими.

– Она чувствует себя как нельзя лучше, – прошептала сестра. – Идите спокойно, мадемуазель. Что касается вас, месье, как только ваша жена проснется, я за вами приду.

Она бесшумно закрыла дверь и увела Ива Мерсье с Франсуазой в коридор.

Было одиннадцать часов вечера, когда Франсуаза появилась на рю Бонапарт. Машины отца во дворе не было: они с Кароль, вероятно, уехали. Порывшись у себя в сумке, она обнаружила, что забыла взять ключ от квартиры. Но Даниэль должен быть дома – он откроет ей.

Она трижды нажала кнопку звонка. После долгого молчания дверь приоткрылась. Это был не Даниэль, а Аньес.

– Даниэля нет? – спросила ее Франсуаза.

– Нет-нет, мадемуазель, он дома; наверное, в своей комнате. А месье и мадам пошли в кино.

– А вы почему не спите?

– Я пишу письма своей семье, – важным тоном сообщила Аньес.

Регулярно раз в месяц, вымыв посуду, она устраивалась на кухне и, вооружившись ручкой, водрузив на кончик носа очки, закусив губу, писала письма – по четыре страницы – своей многочисленной бретонской родне, которая, впрочем, никогда ей не отвечала.

Франсуаза на цыпочках прошла в коридор, открыла дверь в комнату брата, который спал, свернувшись в своей кровати, лицом к стене. Лампу он оставил включенной. На полу валялся учебник математики. Франсуаза не решилась будить его, погасила свет и осторожно прикрыла дверь. Завтра она все ему расскажет. Голова у нее была тяжелой. Ее преследовала какая-то боль – незаметная, несильная, беспричинная, смутная, тошнотворная. К тому же ее мучила жажда. Очень сильная жажда. Ей захотелось холодного молока, и она направилась в кухню.

Аньес старательно писала. Она подняла голову и посмотрела на Франсуазу, которая открыла холодильник и налила себе стакан молока.

– Вы больше ничего не хотите?

– Нет, спасибо.

– Вы совсем бледная… Наверно, очень устали!

Франсуаза большими глотками выпила молоко. Оно было холодное густое, вязкое, это навевало мысли о траве и ветре. Она поставила стакан. Спать не хотелось.

Чем заняться, она не знала. Аньес продолжала писать. В кухне все блестело. В воздухе чувствовался острый запах лука. Франсуаза заговорила:

– Я пришла из больницы. Моя мама ждала ребенка. Ей делали кесарево. Ребенок умер.

Аньес отложила ручку.

– Это очень грустно, мадемуазель. Но вы знаете, когда женщина не очень молодая… У моей сестры – той, что живет в Руане, – было то же самое. И все же она крепкая. Восемьдесят два килограмма, что вы на это скажете?

– Сейчас, – продолжала Франсуаза, – мама еще ничего не знает, она под наркозом, но когда узнает…

– Это неизбежно!.. Человек рассчитывает, и вдруг – такое!.. И все-таки это легче, чем потерять ребенка, которому уже шесть лет, как случилось с моей второй сестрой, той, что осталась в Морга.

– А как ваш ребенок, Аньес?

– Хорошо. Он у моей старшей сестры в Шартре. Она его воспитывает. Я бы не могла при моей работе!

– А что с вашим мужем?

– У меня нет мужа, я – мать-одиночка, – сказала Аньес многозначительно, как если бы призналась в неизлечимой болезни.

– Но у вашего ребенка был же отец!

– Отец как узнал – так и сбежал. И все еще в бегах!

– Бедная вы!

– Так я гораздо счастливее! Мужчины – чем они дальше, тем лучше!

Она рассмеялась и откинулась на спинку стула. Ее большие красные руки лежали по обе стороны белого листа бумаги.

– Завтра я пойду к маме, – сказала Франсуаза.

– Вы ее очень любите, да? – спросила Аньес.

– Да.

– Я с ней не знакома. Я пришла к вам работать как раз после того. Пять лет уж будет! Как летит время! Вы в самом деле не хотите съесть кусочек чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Они замолчали. Аньес снова склонилась над своим письмом. Франсуаза вышла из кухни.

VIII

Дождь застал их на рю Жакоб. Дождь был косой, яростный, пронизывающий. Зайти в кафе? У Даниэля не было ни гроша.

– Пойдем ко мне! – сказал он.

Это было совсем рядом. Они помчались бегом. Даниэль время от времени замедлял шаг, чтобы Даниэла за ним успевала. Она бежала как все девчонки, вяло отбрасывая в стороны ноги, словно метелки. Ее мокрые волосы подплясывали вокруг лица. Тетради и книги она засунула себе под пальто и поддерживала их руками через карманы. От этого живот у нее казался большим. Вид был смешной. Войдя в подъезд, Даниэла едва перевела дух. В лифте он спросил ее:

– Ну как?

– Хорошо, – сказала она, шумно выдохнув.

Даниэль нервничал. Он впервые приводил в дом девушку. Ну и что! Они ничего плохого не делают! Сейчас ведь не средневековье! Они будут болтать, курить, смотреть фотографии его экспедиции, слушать диски… Приятно, что в это время, между четырьмя и пятью часами, в квартире никого, кроме прислуги, нет.

Он повернул ключ в замке. Исходившее из пустых комнат молчание его успокоило. К тому же Даниэла казалась совершенно невозмутимой, и ему следовало вести себя так же.

– Сюда, – пригласил он, уверенно ступив в коридор.

Они прошли мимо шкафов. За этими одинаковыми дверцами хранилась летняя одежда. В комнате Даниэла просто пришла в восторг: большая афиша, изображающая негритянку с деревянным диском в нижней губе, африканский амулет, рыба-луна, приспособленная под лампу, красные стены и черный потолок – ей нравилось все! Она сняла промокшее пальто, повесила его на спинку стула и встала перед зеркалом, чтобы причесаться. Ее белокурые волосы, намокшие от дождя, приняли медный оттенок. Эта рыжина придавала яркости ее голубым с коричневыми крапинками глазам. Когда она поднимала руки, под свитером из розовой шерсти выступали острые груди. Даниэль с удивлением смотрел на Даниэлу из плоти и крови в той самой обстановке, в которой он так долго о ней мечтал. Неожиданным образом это место, с детства предназначенное для работы, сна, одиноких мыслей, утратило свое предназначение. Он включил проигрыватель. На первом попавшемся диске был блюз.

– Это «Little lady?» – спросила Даниэла.

– Да.

– Мне очень нравится.

– А мне не особенно!

Даниэла наклонила голову и стала танцевать, одна, посреди комнаты. Она кружилась, приподнимала одно плечо, затем другое, переминалась с ноги на ногу, покачивала бедрами, задевала мимоходом Даниэля. Он подумал, что мужчине очень трудно достойно или просто умно вести себя перед девушкой, которая раскачивается под музыку. Опустив руки, нахмурив лоб, он добродушно улыбался и ждал, когда представление закончится. Затем он показал ей свой доклад о санитарном образовании в Кот-д’Ивуар. Вдруг Даниэла бросилась ему на шею и протянула губы. Он обхватил ее, прижал к груди, пугаясь поднимавшейся в нем мужской силы. С ее стороны было безрассудством так провоцировать его. Еще немного, и он бы не удержался! Но он не имел права. Даниэла слишком молода, невинна, она сестра его приятеля Совло… Завладев ее губами, не сводя глаз с рельефных форм ее тела, прижавшегося к нему, Даниэль с отчаянием думал, какое им обуревает желание и какая благородная у него душа. Его жизнь представилась ему стечением трагических обстоятельств: он был двадцать седьмым в классе по физике, предпоследним по математике (отец об этом еще не знал), занятия ему надоели, он провалил бы, конечно, свой экзамен на бакалавра, и он любил девушку, с которой не мог спать.

Она шептала со стоном:

– Даниэль! Даниэль!

Он ничего не говорил, борясь с искушением раздеть ее и овладеть ею. Он подтолкнул ее к кровати. Даниэла упала, он бросился на нее. Но она завертелась, как угорь, вывернулась и резко вспрыгнула.

– Нет, – воскликнула Даниэла. – Только не это!

Он тоже встал, злой на нее и недовольный собой.

– Вы, девчонки, очень смешные! – сказал он.

Во рту у него пересохло. Он закурил сигарету и начал – дикий зверь, великолепный и одинокий, – ходить взад и вперед перед Даниэлой, следившей за ним беспокойным взглядом.

– Ты сердишься?

Он смягчился: она ребенок!

– Да нет, – сказал он. – Только… вот… я тебя люблю… Тогда не надо играть… Иначе ты меня сделаешь чокнутым… Поняла?..

И он вспомнил о своих мужских опытах, о вдове лесничего, у которой были большие груди, о Катрин Ош, подружке Дебюкера, которая давала ему авансы и была готова переспать с кем угодно (но он не хотел, потому что был верен Даниэле!), о родах в больнице посреди джунглей. Негритянка с раздвинутыми ногами просто вопила. Врач обливался потом и вытирал лоб рукавом блузы. Ассистент лениво отгонял мух. Потом он представил свою мать, лежащую с мертвенно-бледным лицом, с большими кругами вокруг глаз. Они с Франсуазой видели ее вчера в клинике. Ив Мерсье в сотый раз повторял: «Что ты хочешь, милая? Этого не должно было случиться!» Цветы в смешной вазе, поставленные медсестрой. Писк новорожденных за перегородкой. Иллюстрированные журналы на стуле. Время шло медленно, они вздыхали, говорить было не о чем.

– Ты о чем думаешь? – спросила его Даниэла.

Она снова смотрелась в зеркало.

– Ни о чем особенно, – ответил он.

– Волосы мои никуда не годятся!

Он подошел к ней, обнял ее за талию и поцеловал в уголок рта.

– Видишь, ты сам начинаешь, – сказала она, отворачиваясь.

Она была теплой, нежной, ему хотелось заплакать, выгнать ее, побить.

– Пошли отсюда! – предложил он.

– Уже?

– Так будет лучше. Дождя уже нет…

Даниэла скорчила гримасу, одновременно забавную и обиженную. Он посмотрел, как она надела пальто, взяла тетради, учебники – те же, что и у него, за прошлый год: «Естествознание» и «Курс алгебры». Минуя прихожую, бросила через приоткрытую дверь взгляд в гостиную:

– Как у тебя красиво!

Во дворе они столкнулись с Кароль, которая парковала машину. Поскольку дело это было непростое, Даниэлю не оставалось ничего другого, как подсказать ей:

– Рули направо… Теперь налево… Давай… езжай, езжай…

Затем он представил ей Даниэлу. Кароль одарила девушку благосклонной улыбкой и удалилась – тонкая, легкая, в леопардовом манто, пятнышки которого подплясывали вокруг нее.

– Она по-тря-сающая! – заключила Даниэла.

– Может быть, – буркнул Даниэль. – Но с тех пор как я ее знаю, я уже этого не замечаю.

– Очень приятно услышать то, что ты сейчас сказал!

– При чем тут это?

– Значит, через какое-то время меня тоже ты так узнаешь, что уже не будешь замечать!

– Ты и вправду свихнулась!

И внезапно она вызвала у него раздражение правами, которые, как она считала, у нее на него были. Они шли по мокрой и узкой улице, время от времени соприкасаясь руками. Даниэла жила на улице Бурдонне, рядом с Военной школой. Они вышли на бульвар Сен-Жермен. Деревья стояли голые. Было холодно, сыро. Машины двигались медленно. Даниэль думал про себя, что теряет с Даниэлой время. Он даже не показал ей свой доклад, фотографии… Это не та девушка, которая ему нужна. Если раньше он мог довольствоваться какой-нибудь недотрогой, годной только для того, чтобы возбудить его, а затем удалиться, то теперь ему необходимо более полноценное удовольствие. Пожалуй, Катрин Ош, подружка Дебюкера, со своим куньим лицом и тонкими руками, подошла бы ему больше, чем Даниэла, хотя бы потому, что, по крайней мере, действовала напрямую. Увидеть бы ее снова и переспать. Или найти проститутку. Но так продолжаться не может. Ничего удивительного, что у него неважные успехи в учебе, при таком наваждении, которое просто раздирает. Ему нужно закончить задание по алгебре, подготовиться к контрольной по географии, а он таскается по улице с этой девчонкой, которая ничего ему не дает. Когда они подошли к пересечению бульвара Сен-Жермен с бульваром Распай, Даниэль вдруг остановился:

– Ладно, я тебя оставляю!

– Что это с тобой? Ты не проводишь меня до дома?

– Нет, у меня много дел.

– Ты скотина!

– Тебе же отсюда недалеко!

Она бросила на него мстительный взгляд:

– Дело не в расстоянии!

– А в чем же?

– Ни в чем! Ты слишком глуп, Даниэль!

Он засмеялся:

– Не злись! Ну иди, до свидания!

Он развернулся и, сунув руки в карманы, зашагал своей дорогой. Придя домой, заперся в комнате, решив заниматься. «Дело Даниэлы» закрыто. Теперь голова у него свободна. Не настолько, однако, чтобы интересоваться вариациями функции y=f(x).Никогда, наверное, у него не хватит упорства проглотить всю эту математику. К тому же Даниэль уже и не знал, к какой профессии себя готовить. В прошлом году он хотел стать инженером или ветеринаром. И то и другое желание у него отпало. Зато он был очень увлечен составлением отчета об экспедиции в Кот-д’Ивуар! Значит, журналист? Почему бы и нет? Если к кабинетным писателям-романистам или тем, что рассказывают, не сдвинувшись с места, вымышленные истории, он испытывал лишь небольшое уважение, то репортерами, неутомимыми искателями авантюр, восхищался и завидовал им. Везде, где что-то приключалось, они тут же оказывались со своей камерой и блокнотом. Зачем тогда заниматься математикой? Значит, ему нужен философский класс. А потом Школа журналистики. Правда, у него плохой стиль изложения, да и орфография весьма приблизительная. Ну что же: он будет приносить информацию, а другие добавлять к ней соуса. Однако! Как всегда, он забыл о препятствии и видел только финиш. Сначала экзамен на бакалавра с его обработкой.

«Мне это противно!.. Мне это осточертело!..» Даниэль скулил вполголоса, глядя на взаимозаменяемые формулы. Переходя к уравнениям, он вспомнил о Даниэле в ее розовом свитере, облегающем грудь, с мокрыми волосами, мягкой улыбкой. Не слишком ли он был с ней резок? Еще немного, и она бы, наверное, расплакалась, когда он бросил ее на тротуаре. Но это было неизбежно. Он обязан был порвать с ней. Ведь и у него самого это вызвало мимолетную грусть. Даниэль закурил. Дым был и в душе у него, и вокруг – легкий, серый, рассеивающийся. «Она думает, что я из мрамора! Бедная крошка! Если бы она знала!.. Знак квадратного трехчлена всегда совпадает со знаком коэффициента при старшей степени трехчлена, если у него отсутствуют корни… Как было бы кстати!.. Если квадратный трехчлен имеет корни, то при значении переменных из интервала между корнями знак трехчлена противоположен знаку коэффициента при старшей его степени… А любовь, жизнь – это не в счет?.. Графики взаимно обратных функций в декартовой системе координат симметричны относительно биссектрисы первой и третьей четверти…»

Мерседес постучала в дверь: ужин подан. Еще один ужин!.. Ну, и что же теперь? К чему все это приведет? Он встал, мрачный, разочарованный, и направился, шаркая ногами, в гостиную. Отец, Кароль, Франсуаза уже были там как обычно. Перед тем как усесться за стол, Кароль заметила:

– Кстати, эта девочка, которую ты мне представил, очаровательна…

– Ты находишь? – буркнул Даниэль с недовольным видом.

И его охватило такое счастье, что он сам изумился: с чего бы это?