Текст книги "Голод львят"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

VIII

– Мадам дома? – спросила Мадлен, снимая плащ и протягивая его Аньес.

– О нет! – сказала Аньес. – Она позавчера уехала.

– Уехала?

– Да, в путешествие. В круиз, как она сказала. Вернется не раньше чем через два месяца.

Мадлен удивилась, что Филипп ничего не сказал ей по телефону об отъезде Кароль. Они говорили только о будущей свадьбе Даниэля. Мадлен узнала об этом событии из письма Франсуазы. Сразу же позвонила брату. Он лишь подтвердил факты и пожаловался, что ничего не может остановить. У Мадлен возникло впечатление, что, против обыкновения, он не был недоволен ее приездом в Париж. Она посмотрела на часы: десять минут восьмого.

– Месье не задержится, – сказала Аньес.

– А месье Даниэль?

– Он сдает сегодня экзамены.

– Да, в самом деле! – сказала Мадлен. – Наверное, он страшно волнуется!

– Подумайте: третий день!.. Самое трудное было вчера, как он сказал!..

Мадлен вошла в гостиную, неся на руках своего фенека, и опустилась на подушки дивана. Какая жара! Она отвратительно поела днем. Во рту у нее все слиплось. Пока она ехала под палящим солнцем, мечтала о стакане прохладного белого сухого вина.

– Аньес, – сказала она, – я умираю от жажды! Сжальтесь надо мной!..

– Виски со льдом, мадам?

– У вас нет белого вина?

– Нет.

– Ну ладно, пусть будет виски, – сказала Мадлен с сожалением.

Аньес удалилась. Мадлен закурила сигарету: через две недели эта свадьба, какая глупость! Разумеется, если малышка беременна…

После Франсуазы – Даниэль! Какой-то ветер безумия подул над семьей. Филипп и Кароль не в силах утвердить в доме свою волю. «Верно, что молодежь в наше время уже никого не слушает. Она идет напролом, бросается в воду…» Закатное солнце наполнило гостиную сиянием медной пыли. Старинные кресла, богатая обивка, дорогие ковры, изношенные дальше некуда… Мадлен подумала про себя, что некоторые люди, типа ее брата и Кароль, накапливают мебель, безделушки, серебро, отношения, будто готовясь в перспективе к приятной жизни, но этой жизнью так никогда и не живут. Можно подумать, что самое главное в жизни не жизнь сама по себе, а ее декорации. Не было ли этого отчасти и в их случае? Она погладила своего фенека. Вернулась Аньес, толкая перед собой столик на колесиках, уставленный бутылками и стаканами. Мадлен налила себе виски, сильно разбавив его газированной водой, выпила половину и спросила:

– Дети ужинают сегодня вместе с нами?

Аньес посмотрела на нее взглядом испуганной птицы:

– О нет, мадам! Только месье Даниэль!

– Ах! Очень жаль! – сказала Мадлен. – Мне бы хотелось их всех увидеть!

– И мне тоже, мадам! – промолвила Аньес со страданием в голосе.

Она поднесла кулак ко рту, и глаза у нее наполнились слезами. Лицо ее исказила гримаса.

– Что случилось, Аньес? – спросила Мадлен. – У вас неприятности?

Плечи Аньес содрогнулись от безудержных всхлипываний.

– О, мадам! – пробормотала она. – Если бы вы знали! Проклятие обрушилось на этот дом! И все это по моей вине! Бог никогда меня не простит!

– Что такого страшного вы сделали?

– Бедный хозяин!.. Мерседес сказала ему, что я знаю… он только спросил меня!.. Он задал мне столько вопросов! Как судья! Я никогда не умела лгать! Я все ему рассказала! Наверно, я не должна была, а я все сказала! Ах, какое несчастье!..

– Так что вы ему сказали?

– Про мадам и месье Жан-Марка!

Холодная тревога охватила Мадлен словно туман.

Все в ней заледенело, застыло.

– И что? – спросила она коротко.

– По-моему, месье проклял месье Жан-Марка! Во всяком случае, месье Жан-Марк здесь не бывает, о нем больше не говорят за столом. Вдобавок месье спит в своем кабинете. Да! А мадам… я спрашиваю себя, вернется ли она из своего путешествия, не уехала ли она всерьез! У месье тяжелые дни. Если бы он не был так огорчен, он бы не позволил, чтобы месье Даниэль женился! Вы не считаете, что это ведь тоже несчастье? Все идет прахом. Недалек день, когда месье отправит меня куда подальше! И я, конечно, получу по заслугам, уверяю вас!

Она до изнеможения высморкалась в большой носовой платок. Мадлен, удивленная было тем, что узнала, вдруг почувствовала, что помимо смятения испытывает какое-то странное облегчение. Не была ли эта понятная и страшная ситуация лучше удобной лжи? Сейчас ее задевало то, что Жан-Марк, когда разразился скандал, не обратился к ней за помощью. Франсуаза, которая, очевидно, была в курсе дела, тоже не сочла нужным ее предупредить. Что касается Даниэля, то как объяснить, что и он не написал ей ни слова о своих намерениях? Неужели племянники перестали с ней считаться? Эта мысль печалила ее, хотя и не вызывала возмущения. Подобное равнодушие было в порядке вещей.

Аньес все еще хныкала. У Мадлен пропало желание расспрашивать ее. Сказав в утешение несколько слов, она отправила ее на кухню. Затем плеснула в стакан еще виски. Разом выпила. Крепкий алкоголь взбодрил ее. Фенек спал у нее на руках. Внезапно он навострил уши. Громко хлопнула входная дверь. Филипп? Даниэль? Оказалось, что Филипп.

Он вошел в гостиную быстрым шагом. Боже, как он сдал!

– Ты давно здесь? – спросил он.

– Только что пришла.

– Как ты?

Он сел, налил в стакан виски и с удовольствием вытянул перед собой ноги.

– Очень хорошо, – сказала Мадлен. – А ты?

– Превосходно! Я хочу сказать, настолько хорошо, насколько может себя чувствовать человек, сын которого вот-вот совершит величайшую глупость. Ты знаешь, я все испробовал, чтобы заставить его изменить решение. Но поскольку у месье хватило ума сделать беременной девчонку и он хочет вести себя до конца по-рыцарски…

– Ты видел ее родителей?

– Пришлось! Люди, пожалуй, даже симпатичные. Отец – инженер. Что касается дочери, то она миленькая, белобрысая, пухленькая, бледненькая и недалекая… Впрочем, если ему нравятся такие!..

Он помешал в стакане кусочки льда и отпил глоток.

– Кароль уехала? – спросила Мадлен.

– Да. В круиз по Антильским островам.

– А что у тебя?

– Я надрываюсь. Никогда не было столько работы. Послезавтра вылетаю в Нью-Йорк. Пробуду там недели три, месяц…

– Значит, тебя не будет на свадьбе?

– Нет! Впрочем, мне бы и не хотелось там быть! Совпадение. Но в нашей ситуации так лучше, ты не находишь?

Он ухмыльнулся. Она посмотрела на него с жалостью:

– Нет, я не нахожу, Филипп. Это печально! Очень печально!

– Почему? Ты будешь там. Дети тебя обожают!

– Я им всего лишь тетя!

– Ну и что? Ты считаешь, что отец нужен им? Разве только чтобы раскошеливаться, вот и все! Нечего разводить сантименты с молодыми, они все равно не с нами! Это львята, жестокие, упрямые, безжалостные, эгоистичные!.. Они голодны, у них жажда, им не терпится жить… Ничто другое для них не имеет значения!..

– Даниэль несовершеннолетний… Ему нужно твое согласие…

– Я его дам ему в письменном виде перед отъездом.

– Когда будет свадьба?

– В начале июля. Все будет очень просто!

– Как у Франсуазы, я полагаю.

– Еще проще: венчания не будет!.. Да уж, можно умереть со смеху!..

С оживленным лицом он наклонился к Мадлен, будто хотел рассказать ей какой-то непристойный анекдот, и сказал вполголоса:

– Представь себе, госпожа Совло настолько не верит в прочность будущей молодой семьи, что она предложила не освящать этот союз в церкви. Таким образом, в случае развода ее дочь снова может выйти замуж, – что я говорю, просто выйти замуж! – обвенчавшись. Я чуть не рассмеялся, пока она растолковывала мне свой трюк! Уважение к религии, ведущее к отказу от венчания в церкви!..

Он разразился сухим смехом и одним глотком опустошил свой стакан. Мадлен обошла его слова молчанием. Чем больше она наблюдала за братом, тем больше находила его сникшим и жалким. Умышленно взвешивая каждое слово, рассчитывая степень риска, она мягко спросила:

– А чем занимается Жан-Марк?

Лицо Филиппа даже не дрогнуло.

– Этого я давно не видел! – сказал он.

– Почему?

– Не знаю… Он очень занят… Экзамены…

– Он сейчас сдает их…

– Безусловно…

– Он, конечно, сдаст!

– Я тоже так думаю.

– Мне бы хотелось увидеть его сегодня дома!

– Ну, ты его не увидишь…

Мадлен посмотрела брату прямо в глаза, погружаясь всем своим весом в эту мрачную, поблескивающую воду, и тихо сказала:

– Филипп, я знаю, почему Жан-Марк сюда больше не приходит!

Лицо Филиппа напряглось, посуровело. Он буркнул, почти не разжимая челюстей:

– Маленький негодяй! Нужно было всей семье рассказать о своих альковных подвигах! Теперь это у него повод для гордости! И с каких пор ты знаешь о том, что мой сын спал с моей женой? Полагаю, что ты была в курсе дела гораздо раньше меня!

– Да, Филипп.

– И ты мне ничего не сказала!

– Я не могла! Не имела права! Мне заткнули рот!.. Но, Филипп, может быть, ты знаешь не все… Жан-Марку простительно, а Кароль нет!.. Он очень молод, он дал себя увлечь, он страдает сильнее, чем ты можешь представить… И потом, в конце концов, это он порвал отношения, нашел в себе мужество! Много времени прошло с тех пор! Между ними все кончено, уверяю тебя! Ты не сможешь до бесконечности отказываться видеть своего сына!..

Впервые в жизни она почувствовала, что нужна своему брату. Убежденность в этом подогрела ее, придала ей сил. Она уже верила, что выиграла партию. Но он тяжело покачал головой:

– Есть вещи, которые выше моих сил, Мадлен. Ты не знаешь, что такое для мужчины сама мысль о том, что он одурачен собственным сыном! Это подло! Это бесповоротно! Как ампутация! – Обеими руками он изобразил жест, словно отрубил себе часть тела на уровне груди. А потом глухо, голосом глубоко уязвленного человека, произнес: – Больше никогда не говори мне о нем, хорошо?

Сумерки заполнили комнату. Мадлен протянула руку. Свет вспыхнул в лампе с большим шелковым абажуром бананового цвета.

– А он смешной, твой фенек, – сказал Филипп, кончиками пальцев прикоснувшись к мордочке животного.

Фенек весь сжался, глаза его расширились от страха, уши поднялись.

– Ну, моя маленькая Жюли! – сказала Мадлен. – Успокойся! Это друг! Она растерялась, потому что увидела незнакомое лицо! А со мной она такая доверчивая, такая нежная! С тех пор как она у меня появилась, я чувствую себя не такой одинокой!

– Понятно. Тук, наверное, – не очень веселое место зимой!

– Нет, дело не в веселье… Это другое… Другое, очень интересное…

Пришла Аньес и спросила, хочет ли месье садиться за стол прямо сейчас или нужно подождать месье Даниэля.

– Уже восемь часов! – заявил Филипп. – Ему на нас наплевать! Я ведь сказал ему, что ты будешь ужинать у нас дома! Разумеется, ему загорелось помчаться к своей «Дани», едва выскочил с экзамена. Вчера и позавчера результаты были плачевные. Сегодня, несомненно, будут такие же. Иначе он бы нам позвонил. Можете подавать, Аньес.

Сидя в столовой напротив брата, Мадлен испытала легкое головокружение, как если бы время повернулось назад. Она вспомнила себя на этом же месте, когда временно исполняла обязанности хозяйки дома после развода Филиппа. Но стулья детей теперь пусты. Ее охватила какая-то усталость, меланхолическое чувство ностальгии по прошлому. Она уже не знала, о чем говорить с Филиппом. При той откровенности, которой они достигли, каждое слово могло разбередить рану. Неожиданно Филипп спросил:

– Ты остановилась в отеле «Моне»?

– Нет. Но я сейчас туда собираюсь.

– Ты не находишь, что это несколько смешно?

– Что?

– Спать в отеле, тогда как у тебя здесь есть комната.

– Я всегда так делала!

– Нет, Мадлен, не всегда. А если сегодня ты останешься?

Мадлен посмотрела на него удивленно-растроганным взглядом. Он не приучил ее к такой предупредительности. Она прошептала:

– Хорошо! Договорились!

– Приготовьте комнату моей сестры, – сказал Филипп, обращаясь к Аньес, которая убирала со стола.

Хлопнула входная дверь. Словно порыв ветра в комнату влетел Даниэль. Он покраснел, вид у него был виноватый:

– Я очень сожалею, Маду! Пять автобусов прошли перед носом и все битком! В конце концов я поехал на метро! Но две пересадки…

Он поцеловал тетушку, отца, повторил: «В самом деле мне очень жаль» и плюхнулся на стул.

– Ну и как? – сухо спросил Филипп.

– Ну, не так чтобы очень, – сказал Даниэль.

Аньес подала ему два куска ростбифа и горку поджаренного картофеля. Филипп и Мадлен уже приступили к фруктам.

– Что ты подразумеваешь под «не так чтобы очень»?

– На английском, истории, естественных науках я плавал.

– Да, но у всех этих предметов нет большого коэффициента! Ты мне сказал вчера, что математика прошла благополучно!

– Благополучно, если хочешь! Я ответил только на один вопрос…

– Что?!

– Ну да… Я просто не хотел тебя беспокоить в тот момент… И математика, и физика были на уровне второго года… Жуть… Впрочем, я считаю, что была какая-то ошибка в формулировке математической задачи… Меня бы не удивило, если бы об этом рассказали в газетах… Ты бы видел отличников у выхода… Орали вовсю… Веселая обстановка! – Он говорил, продолжая есть, глотая куски целиком, не жуя. – Они еще аннулируют экзамен… – добавил он.

Мадлен восхитилась этой способностью молодых прикрываться оправданиями до такой степени, что они и сами рады обманываться собственными выдумками.

– Одним словом, – сказал Филипп, – ты с треском провалил экзамен!

– Ну, в этом году меня, конечно, не допустят к устному для отстающих!.. Но я тебя предупреждал, папа… Программы слишком трудные… Не такие, как раньше…

– Конечно, – ворчал Филипп, – ведь раньше выпускной класс с математическим уклоном был равносилен курсам домохозяек.

– Я так не говорю, но с развитием научного прогресса всегда приходится больше учиться. А что касается меня, то в физике, химии, алгебре, тригонометрии я блуждаю как в лесу!

– Тогда тебе придется повторить курс? – сказала Мадлен.

– Чтобы еще раз засыпаться? Нет уж! Я пойду в философский класс! Папа согласен!

Он проглотил мясо, жареный картофель, салат и взялся за сыр.

– Лоран тоже поплыл, как и я, – добавил он. – Я уверен, что в этом году процент засыпавшихся будет рекордным!

Мадлен украдкой посмотрела на брата. Он ел вишни, выплевывал косточки в ладонь, сложенную кулечком, и время от времени бросал на сына грустный и отчужденный взгляд. У него уже явно не было желания даже сердиться. Он посмотрел на часы и сказал:

– Ты извинишь меня, Мадлен? Мне крайне необходимо позвонить в Нью-Йорк.

Филипп вышел из столовой. Даниэль проводил его взглядом и прошептал:

– Последнее время с ним нелегко!

– Есть от чего, разве не так? – спросила Мадлен.

– Ох, нечего завираться! Это оттого, что я провалил экзамен…

– Я говорю не о твоем экзамене, а о твоей свадьбе. Быть вынужденным жениться в восемнадцать лет!..

– Я не вынужден!

– Не вынужден? Разве ты женился бы на Даниэле, если бы она не ждала от тебя ребенка?

– Может, и да! Только, наверное, не смог бы из-за родителей. Ты понимаешь, ребенок их вынудил! Они не успели прийти в себя, когда все это закрутилось. Видимо, ты, как и папа, считаешь, что я сделал глупость. Но когда ты узнаешь Дани!.. Тогда уже ничего не скажешь!.. – Он выпрямился на стуле. Его лицо сияло. Он сделал рукой в воздухе сладостный арабеск: – Она по-тря-са-ющая! Всегда милая, всегда нежная, что угодно! Мы понимаем друг друга без слов! Когда я с ней, не возникает никаких проблем. Все тяжелые удары я переношу с улыбкой. Вот, пожалуйста, я провалил экзамен. Мне должно было быть тошно. Так нет! Поскольку мы любим друг друга, с меня все как с гуся вода…

В какой-то момент у Мадлен возникло впечатление, что она под руку гуляет с племянником по цветущему саду. Для него все было просто, красиво, очевидно, сглажено, светло. Ей хотелось бы разделить его восторженность, но она была калекой. Почему так получается, что мечты вроде этих, воспрещены взрослым? Растрогавшись, она спросила:

– Какая она внешне?

– Ты знаешь Дорис Брукс?

– Нет.

– Ну! Американская актриса!.. Ты должна была сто раз видеть ее в кино, на фотографиях. Дорис Брукс… Вспомни…

– Да, да, может быть…

– Ну, так вот! Дани похожа – в лучшую сторону! – на Дорис Брукс. Глаза, нос, улыбка. У нее меньше грудь, но после рождения ребенка ты увидишь! Она настоящая женщина! Женщина из женщин! Я не могу тебе лучше объяснить!.. Папа сам считает, что она классная, я это чувствую! А он разборчивый, наш папа! – Он запихнул в рот целую горсть вишен, от чего одна щека у него раздулась как теннисный мяч, прожевал с мечтательным видом, выплюнул косточки и сказал: – Они по-тря-са-ющие! Вишни! Это глупо, что папа не сможет присутствовать на свадьбе! И Кароль, которая потащилась на Антильские острова! Что ты на это скажешь!.. Она не могла выбрать какой-нибудь другой момент? Хорошо, что ты будешь там с Франсуазой и Жан-Марком. Ты их видела?

– Нет еще.

– Похоже, что у них все идет как по маслу. Франсуаза прядет возвышенную любовь по-русски со своим преподавателем. Жан-Марк в разгаре работы! У него даже нет времени зайти домой! Он зубрит к экзаменам и подрабатывает, чтобы наскрести карманных денег! Того, что дает папа, ему уже не хватает. Ему нужно кутить со своей Валерией!

Раздался телефонный звонок.

– А! Это Нью-Йорк! – сказал Даниэль. Потом, стукнув себя по лбу, спросил: – Боже мой! А твой фенек! Что ты с ним сделала?

– Он в гостиной: я его привязала к радиатору!

– Ты его не накормила?

– Да нет, – сказала Мадлен, улыбаясь. – Успокойся, все в порядке. Он получил свою порцию мяса в машине!

Они встали из-за стола. Увидев хозяйку, фенек стал издавать гортанные крики. Она отвязала его. Даниэль взял животное на руки. Но зверек, испугавшись, вырвался, спрыгнул на пол и спрятался у Мадлен под ногами.

– Ты не узнаешь меня, Жюли? – спросил Даниэль с упреком. – Как все же неблагодарны эти маленькие зверьки! Когда я думаю, что это я привез тебя во Францию…

– Действительно, – сказала Мадлен. – А твой доклад для фонда Зелиджа?

– Полный провал, – сообщил Даниэль. – Ни малейшего отклика! Между нами говоря, это справедливо! Я сделал работу кое-как! Но ни о чем не жалею! В жизни никогда ни о чем не надо жалеть! Не правда ли, моя Жюли?

Он засмеялся. Мадлен прижала фенека к груди. В комнату вошел Филипп. Он поговорил с Нью-Йорком. Все было в порядке. Аньес подала кофе. Даниэль вертелся в кресле. Он посмотрел направо, налево и сказал:

– Вам не очень скучно?.. Я снова должен уйти…

– Зачем? – спросил Филипп.

– Я обещал Дани…

– Ты там только что был!

– Я там был мимоходом, у меня почти не было времени поговорить… Во всяком случае, раз с экзаменами покончено, мне больше нечего делать… И потом, я вернусь не поздно…

– Что ж, иди! – вздохнул Филипп.

– Только, перед тем как уйти, ты принесешь мой чемодан. Он в машине.

– Ты будешь спать у нас? – спросил Даниэль.

– Да.

– Вот здорово!

Она протянула ему ключи от своей малолитражки. Он убежал и через десять минут снова появился с раскрасневшимся лицом.

– Я принес чемодан в комнату, – сказал он. – Но твоя машина была плохо поставлена… Я ее слегка переставил. Ты увидишь…

Мадлен улыбнулась: Даниэль не мог увидеть руль и не потрогать его. Он пожелал доброй ночи отцу, тетушке и снова исчез. Это было похоже на то, как если бы погасла только что светившая лампа. Оставшись наедине с братом, Мадлен снова погрузилась в мечтания. Он курил, устремив глаза вдаль. Мадлен вдруг увидела, как за этой усталой маской проглядывает лицо ребенка, замкнутого, болезненного, задиристого. Она была его старшей сестрой. Он ее не слушал. Смутный крик, прилетевший из прошлого, донесся до ее слуха: «Фил, если ты не бросишь эту ящерицу, я все расскажу маме!..» Потом залитый солнцем сад провалился в глубины ее памяти. Сидящий перед ней Филипп, наморщив лоб, тихо сказал:

– Если бы ты знала, как мне тошно отправляться послезавтра в Нью-Йорк!

IX

Стоя совершенно нагой перед зеркалом над раковиной, Александр брился.

– Если бы ты немного поторопился, мы могли бы пойти туда вместе! – сказала Франсуаза.

Он повернулся к ней всем корпусом. Она была поражена его невозмутимой неблагопристойностью. Выставив неприкрытую плоть и намыленный подбородок, он бросил на нее раздраженный взгляд. У него была матовая кожа, четко обозначенные продольные мышцы, плоский живот, волосатая грудь.

– Какая ты прилипала, когда тебе что-то надо! – сказал он.

Франсуаза почувствовала себя смешной в бежевом платье и в перчатках в белую сеточку перед этим волосатым животным. Шрам после операции аппендицита, бледный и отчетливый, виднелся у него на теле, над пахом. На затылке и на висках волосы были слишком длинны. Она просила его подстричься короче. Он отказался. Бреясь, он слегка покачивался с одного бедра на другое. У него были красивые ступни.

– Все же, Александр, ты мог бы сделать усилие! Мой брат женится! Что они подумают, если я приду одна?

– Они подумают, что им заблагорассудится! Ты сочинишь какую-нибудь историю! Разве твой отец идет туда? Нет, не так ли? Он в Нью-Йорке. Он прогуливается! Я тоже хочу прогуляться! Не уезжая так далеко, не беспокойся!

– Ты мог бы, по крайней мере, присоединиться ко мне потом. У Совло…

– Это для меня будет еще противней, чем в мэрии!

– Тогда где ты будешь обедать?

– Если проголодаюсь, пойду к Поло.

– Без меня?

– Ну это же будет не в первый раз!

Он повернулся к раковине, чтобы закончить бритье. Она видела его спину, бедра.

– У тебя сегодня днем нет занятий?

– Нет.

– Ты будешь работать над переводом?

– Может быть… Но такая жара! Я больше люблю работать ночью…

Франсуаза пришла в уныние. Определенно, нет никакой возможности совладать с этим человеком. «Я сбил тебя с пути истинного», – сказал он ей однажды с гордостью. И с тех пор не уставал ее поражать. Половина одиннадцатого. Пора идти.

– Ну ладно, я ухожу, – сказала она с грустью.

Он заключил ее в свои объятия. Она сопротивлялась, прижатая в своем легком платье к выпуклостям мужской наготы. Он смеялся, он играл…

– Ну же, отпусти меня!

Александр горячо поцеловал ее в губы. Она была в ярости, оттого что он отказался с ней идти. Большим усилием Франсуаза вырвалась и направилась к двери.

Улица была залита солнцем. Франсуаза перешла на теневую сторону и пошла быстрым шагом, поскольку опаздывала.

Придя в мэрию Седьмого округа, она с удивлением увидела, что внутренний двор полон народа. Стоявшие около стены в глубине полдюжины автомобилей были украшены кусочками белого тюля, прикрепленными на верхушках радиоантенн. Шесть девушек в свадебных платьях составляли центры шести семейных кружков, нарядных и радостных. Все были молодые, но ни одной хорошенькой. С маленькими букетиками в руках они жеманничали под своими вуалями, в то время как матери пытливым взглядом следили за мельчайшими складочками их туалета. Фотографы-профессионалы с фотоаппаратами на плече рыскали словно акулы среди этой мелюзги. Тут и там толкались разгоряченные и нерасторопные подружки невест, участвующие в обряде неугомонные дети, которых приходилось призывать к порядку. Все это, подумала про себя Франсуаза, выглядит в центре Парижа странным образом торжественно и провинциально. Александр был прав, когда утверждал, что, несмотря на свою горластость, французы всегда были мещанскими поборниками безопасности, бережливости и традиционных устоев. Даниэла и Даниэль – единственные ли в этой компании, кто не венчается в церкви? Франсуаза поискала их глазами, поднялась по ступенькам крыльца и вошла в холл мэрии.

Они были там. Позолота, монументальная лестница, пол из черной и белой плитки – казалось, вся эта республиканская роскошь нисколько их не трогала. Отсутствие Филиппа и Кароль облегчило соединение двух семей. С каким-то щемящим чувством Франсуаза отметила, что на матери было бирюзовое платье и шапочка из полевых цветов, которая ее вовсе не молодила. Ив Мерсье в жемчужно-сером костюме обливался крупными каплями пота и обмахивался шляпой. Эта явная элегантность по контрасту делала еще проще туалеты господина и госпожи Совло, выбравших для себя темные тона. Они стояли рядом с улыбающейся дочерью, одетой в шляпку из белой соломки и платье цвета розовой промокательной бумаги. Рядом с ней Даниэль – нескладный и серьезный, в темно-синем костюме, будто пришел к первому причастию, припозднившись по возрасту. Там были еще Жан-Марк, Мадлен, Аньес и несколько родственников Совло, которых Франсуаза не знала. После восклицаний и поцелуев Мадлен спросила:

– А Александр?

– Его задержал издатель, – пробормотала Франсуаза. – Он просит его извинить…

Еще пять минут все потоптались, затем появился представитель мэрии, одетый во все черное, с цепью на животе и с папками под мышкой. Тотчас все семьи, которые ждали снаружи, заторопились и вестибюль заполнился наплывом нетерпеливых посетителей. Теснимые со всех сторон невесты в белом защищали свои хрупкие уборы. Невозмутимый представитель мэрии произвел перекличку имен. Поскольку была суббота, бракосочетания шли одно за другим, как по конвейеру. Даниэла и Даниэль были в первой партии. Когда их пригласили, они прошли в двустворчатую дверь. Все гости последовали за ними. Переступив порог, Франсуаза увидела зал, украшенный пышной позолотой, с кессонным [9]9
  Потолок с квадратными или многоугольными углублениями, играющими конструктивную или декоративную роль.


[Закрыть]потолком и скамьями, обитыми голубым бархатом. Жених и невеста расположились в креслах, стоящих напротив высокого письменного стола. Их близкие заняли места рядом с ними и у них за спиной. Свидетелями были Мадлен и дядя Даниэлы.

– Усаживайтесь поплотнее, дамы и господа, – сказал распорядитель. – Мне нужно разместить еще две свадьбы.

Действительно, следом за свадьбой Эглетьер – Совло появилась другая и еще одна. Вновь прибывшие рассаживались, разговаривая шепотом. Что общего между этими тремя парами? Повернувшись, Франсуаза увидела краснолицего и веселого парня с крупной девушкой в очках. Она вообразила его помощником мясника, который привык орудовать мясорубкой, а ее продавщицей, с улыбкой приветствующей клиентов и протягивающей им сдачу. А там, в конце, эта анемичная особа, украшенная флердоранжем, и этот худой и усатый молодой человек, может быть, они почтовые служащие? Когда сама она выходила замуж, народу было меньше. А ведь тоже была суббота… Она перевела взгляд на своего брата и будущую невестку. Сидя прямо за ними, Франсуаза видела только их головы, выступающие из-за спинок кресел. Соломенная шляпка Дани слегка покачивалась. Она болтала с матерью. «Что за идея отказаться от венчания!» – подумала Франсуаза. И вспомнила слова Даниэля: «Понимаешь, сначала посмотрим, как у нас будет складываться. Когда будем уверены, все урегулируем в церкви…» Разумеется, не он занимался этим низким расчетом. Мода на пробные браки как раз начинала распространяться. Франсуаза даже читала статьи в газетах на эту тему. Сколько католических семей вот так жили во грехе из-за избытка благоразумия! Мэр все еще не появлялся. Со своего цоколя бюст Марианны, символ Республики, строго взирал пустыми глазницами на беззаботные пары. Франсуаза чувствовала себя старой, разочарованной и словно очерствевшей от приобретенного опыта.

Внезапно все встали. Высокая решительная женщина, на груди которой лежал диагональю трехцветный шарф, заняла место на возвышении, позади стола. Мэр отсутствовал, она была его заместителем. Франсуаза подумала про себя, что не хотела бы предстать перед таким муниципальным чиновником в юбке. Впрочем, какой прок от того, что она сочеталась браком перед настоящим мэром и настоящим священником? Все снова сели. Заместитель мэра взяла слово. Примета времени – оказалось, что все три пары, собравшиеся перед ней, были слишком молоды, чтобы вступать в брак без разрешения родителей. Нежным и чистым голосом она описала им пропасть, отделявшую юношеские мечты от жестокой реальности супружеской жизни:

– Жизнь вдвоем возможна только в атмосфере взаимного снисхождения. Только желая счастья другому, вы построите свое собственное счастье…

Франсуаза вспомнила Александра, голого, бреющегося перед умывальником. Счастье другого! Об этом он совсем не заботился! Даже не изменил свою жизнь, женившись на ней. Просто обеспечил себе новую публику в доме. И речи не было о том, чтобы считаться с женой. Правда, со своей стороны, он и ее не просил об этом. Каждый сам по себе, встречались за столом, в постели… Она подумала, что он уже должен был закончить свой туалет. Конечно же, бродит сейчас по берегам Сены, задрав голову вверх, руки в брюки. Уединение – его страсть. Как могло случиться, что, несмотря на свое отвращение к расписаниям и правилам, он пошел на место преподавателя в Институте восточных языков? Желание донести свою любовь к русскому языку до учеников, неосознанное удовольствие от единения с молодыми? Она, так или иначе, бросила занятия и все свое время посвятила машинописному труду на дому для фирмы «Топ-Копи». Бог с ним, с дипломом! Надо же было жить. Сейчас она зарабатывала столько же, сколько и Александр.

Помощник мэра, в обычной манере восхвалив жар молодости, вспомнила о нуждах стариков и призвала присутствующих участвовать в благотворительной деятельности округа. Представитель мэрии прошел между диванами. Зазвенели монеты, падающие в корзинку. Закончив сбор пожертвований, он обратился к трем парам, попросив встать только их. Можно было подумать, что все находятся в классе во время опроса. Но на этот раз урок пересказывает учитель. Заместитель мэра читала отрывки из Гражданского кодекса: «…Необходима взаимная верность, помощь и поддержка… глава семьи… он выполняет эту функцию в общих интересах супругов и детей…». Позавчера Александр пришел домой в два часа ночи. Она печатала на машинке, ожидая его. Он был очень весел, слегка под хмельком. Сказал, что его «утащили» приятели. Не «утащила» ли его, скорее, какая-нибудь женщина? Франсуаза даже не задала ему этот вопрос, опасаясь, как бы он не ответил: «Да! Ну и что?» Голубой бархат, золоченые панели! В окно просматривался сад. «Жена наравне с мужем обеспечивает моральное и материальное руководство семьей, заботится о ее содержании, о воспитании детей и их дальнейшем устройстве…» Торжественность этих устаревших рекомендаций. Мирское счастье в формулировках. И за ним Александр, потягивающий сухое вино, уходящий, приходящий, свободный, циничный, насмешливый, неуловимый… Любила ли она его еще? Да, но с отчаянием, с беспокойством, как-то болезненно, неполнокровно, вымученно. С тех пор как она увидела его враждебное отношение к идее завести ребенка, у нее уже не было никаких иллюзий о будущем их семьи. Он потушил в ней всякую мечту о глубокой близости. Он ее подчинил, развратил до такой степени, что она искала в его объятиях уже только физическое наслаждение, необузданное и преходящее. Сначала ее шокировали некоторые из его требований. Теперь она на все соглашалась, все испытала и в погоне за наслаждением была подчас даже более страстной, чем он. Но, когда разъединялись тела, возвращалось дыхание, какое глубокое уныние охватывало ее, какой стыд!..