Текст книги "Голод львят"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

XIII

Букет анемонов для Франсуазы, бутылка виски для Александра. Все усложнялось тем, что у нее с собой были помимо фенека, спрятанного под пальто и зажатого слева под мышкой, очень тяжелый большой саквояж, ремень от которого резал правое запястье, и зонтик, который ветром клонило над головой. Они жили дальше от ее гостиницы, чем она думала. Эта улица дю Бак была бесконечна. Можно было бы доехать на такси. Так или иначе, они молодцы, что пригласили ее к себе на обед всего через три дня после свадьбы. В церкви Франсуаза показалась ей одновременно и серьезной, и счастливой в своем светло-голубом костюме. Время от времени она бросала беспокойный взгляд на Александра, словно чтобы убедиться в том, что ему не наскучила церемония. Мадлен видела ее в неполный профиль, но, даже наклонившись, она не могла разглядеть лица жениха. Несгибаемый, как правосудие, волосы коротко подстрижены. Знать бы, что за черт заставил его жениться? Небольшая речь аббата Ришо перед обменом словами согласия была превосходна. Он говорил о двух религиях, католической и православной, с редким воодушевлением. Но кто кроме Франсуазы следил за ходом его мыслей? Вернувшаяся с Капри Кароль была в высшей степени элегантна в своем черном пальто с норковым воротником. Филипп казался взволнованным, тогда как в действительности он, вероятно, думал о том, хорошо ли завязан у него галстук. Жан-Марк с Даниэлем, видно, растерялись и не очень-то представляли себе, как им следовало держаться. Все это, размышляла Мадлен, создавало впечатление неловкости, причины которой она понимала плохо, отчего временами мучалась, раздражаясь, так же как сейчас мучалась оттого, что сильно нагружена и не может прямо держать под порывами ветра свой зонтик. Сырой ветер колол ей лицо. Выскальзывали то бутылка, то фенек. Движением рук она подтягивала то одно, то другое. Франсуаза попросила ее прийти к половине седьмого, чтобы было время поболтать втроем, перед тем как садиться за стол. Да, теперь между нею и племянницей всегда будет стоять этот мужчина. Надо перейти на другую сторону: парные номера.

Шагнув на проезжую часть дороги, Мадлен ступила ногой в лужу и чертыхнулась. Промочила ногу до щиколоток. Она шла с трудом, ноги были тяжелые. Подниматься нужно всего на третий этаж, не считая полуэтаж между первым и вторым этажами! И ступеньки – крутые и высокие. Дойдя до нужного этажа, Мадлен остановилась, чтобы перевести дыхание. В освещавшем лестничную клетку окне взамен двух стекол было вставлено два картонных листа. Четыре двери, выкрашенные в коричневый цвет, выходили на узкую лестницу. Коврики у дверей были изношены в хлам. Из каморки консьержки доносился густой запах лука-порея. Филипп все же должен был подкинуть дочери денег, чтобы она сняла квартиру в более подходящем доме. Когда Мадлен сказала ему об этом, он вспылил. Послушать его, так выходит, что, излишне помогая молодым в начале их жизни, тем самым обрекаешь их впоследствии на несчастья. Он выдал Франсуазе небольшую сумму, чтобы дать ей возможность начать семейную жизнь. Сейчас у нее, наверно, нет ни гроша. «Впрочем, она это очень хорошо поняла, – сказал тогда Филипп. – Она мне признательна за доверие, которое я ей оказываю, не балуя ее!» Да, конечно, в теории это так!

Мадлен отдышалась. Фенек зашевелился у нее под рукой. Она позвонила. Дверь ей открыла госпожа Козлова.

Они обнялись.

– Ах, анемоны, Маду! Такие чудесные! И бутылка виски! Александр будет счастлив! Он вернется только к семи часам… Видишь, тут все под рукой, все очень просто… Как раз то, что нам нужно… Я хочу сама все перекрасить. Ты скажешь мне, в какие тона. Коричневый для прихожей, соломенно-желтый для комнаты. Надо, чтобы было светло, солнечно, согласна?

Следуя за племянницей, Мадлен вошла в довольно просторную комнату с линялыми обоями. В глубине у стены возвышался секретер эпохи Людовика XVI, инкрустированный букетами (с клеймом Сонье), который она подарила Франсуазе на свадьбу. Секретер выглядел чопорно и смешно на фоне остальной мебели: письменного стола из светлого дерева, покрашенного морилкой в темный цвет, соломенных стульев, деформированного дивана, покрытого зеленым пледом. Повсюду лежали кипы книг и бумаг. Стоявший посередине стол уже был накрыт к обеду. Круглый бамбуковый столик служил подставкой для огромной головы негра с выпученными глазами. На противоположной стене висела большая картина, очень плохая, на которой были изображены избы, несколько берез и пшеничное поле под однообразным ярким лазурным небом. Напрасно искала Мадлен печать присутствия Франсуазы в этой удручающей обстановке. Ни над чем здесь она была не властна. Ни одна вещь ей не подчинялась. Мадлен оказалась в гостях у Александра Козлова.

– Вот здесь, видишь, стенной шкаф, а вот ванная и кухня… Не обращай внимания, здесь беспорядок!

Закончив осмотр, Франсуаза хотела открыть бутылку виски.

– Нет! – возразила Мадлен. – Подождем Александра!

И, заметив у Франсуазы лейкопластырь вокруг большого пальца, спросила:

– Что это у тебя?

– Порезалась о консервную банку, – ответила Франсуаза.

Она села на диван, а Мадлен в кресло напротив. Поскольку говорить друг с другом было особенно не о чем, обе они склонились над фенеком.

Франсуаза взяла его на руки.

– Какой хорошенький! А другой от чего умер? Расскажи…

Разговор шел не столько ради беседы, сколько для того, чтобы не дать воцариться молчанию. Время от времени Франсуаза, продолжая говорить, опускала глаза на часы-браслет. Мадлен поняла: ее беспокоит, что Александр опаздывает, но она слишком горда, чтобы сетовать вслух. В восемь часов его все еще не было.

– Ты не очень спешишь? – спросила Франсуаза.

– Да нет!

– Александр, наверно, задерживается у издателя!

Она плохо скрывала свою нервозность. При малейшем звуке на лестнице взгляд ее становился острей, плечи расправлялись. Она было снова захотела открыть виски. И снова Мадлен не согласилась. Они накормили фенека.

– Знаешь, – сказала Франсуаза, – обед у меня очень простой: говяжье филе, салат – все через пять минут будет готово.

Половина девятого – никого. Внезапно угрожающее молчание вконец воцарилось между ними. Они просто смотрели друг на друга, улыбались, не говорили ни слова. Франсуаза вышла на кухню и вернулась без дела.

– Тебе удалось что-нибудь хорошо продать за последнее время?

– Мало, – сказала Мадлен. – Ушел чайный столик, фанерованный красным деревом… Мне доставили прелестную консоль из позолоченного дерева времен Директории.

– Да?

Они опять замолчали. «Без десяти девять! Ему на всех наплевать! – подумала Мадлен. – На месте Франсуазы я бы такого не допустила!..» В замке повернулся ключ, и Франсуаза вскочила, совершенно преобразившись. Александр вошел быстрым шагом, бросил пальто на стул, поцеловал жену, пожал руку Мадлен, сказал, что, к сожалению, не смог прийти раньше, но не дал никаких объяснений. Он купил бутылку водки, которую поставил посередине стола. Узнав, что Мадлен принесла виски, поблагодарил ее с чувством и пожурил обеих женщин за то, что они ждали его, вместо того чтобы выпить. Стоило ему появиться, и у Мадлен создалось ощущение, что мебель вдруг ожила и обрела свою осмысленность. Желание подвергать Александра критике тут же пропало. Какая-то непонятная связь объединяла эти книжки, бумаги, уродливую лампу на большой витой деревянной ноге, чудовищную картину с невероятно голубым небом и хозяина дома.

– Может, вы хотите с газированной водой?

– Ой, у меня ее нет! – воскликнула Франсуаза. – Как глупо! А теперь уже слишком поздно идти ее покупать!

Франсуаза была огорчена, растерянна. Мадлен посчитала, что она придает чрезмерное значение мелочи. Александр бросил на жену насмешливый взгляд и сказал:

– Какие проблемы из-за пустяка! Мадлен выпьет виски с обычной водой, вот и все!

Внезапно у Мадлен возникло впечатление, что она знает его много лет и он всегда называл ее по имени.

– Я буду пить ваше виски чистым, Александр, – сказала она.

– Браво! – воскликнул он. – Но предупреждаю: льда у нас тоже нет!

Он налил виски Франсуазе, остановившей его:

– Мне не слишком много, Александр!

«Вместо этого секретера эпохи Людовика XVI мне нужно было подарить им холодильник!» – подумала Мадлен.

– Виски комнатной температуры – нет ничего лучше! – заключил Александр, поднимая стакан.

Мадлен присоединилась к нему. Франсуаза смочила губы в спиртном, встала и исчезла за занавеской, которая наполовину скрывала кухню. Оттуда вскоре донеслось потрескивание, а в комнату начал проникать запах растопленного сливочного масла и поджаривающегося мяса. Александр курил, держал в руке стакан виски и не сводил с Мадлен глаз.

– Как вы находите Франсуазу в роли замужней дамы?

– Прекрасно, – сказала Мадлен.

– Мне бы хотелось сделать ее счастливой.

– Это не так трудно!

– Мужчине всегда трудно доставить счастье женщине, не разрушая своего собственного. У женщины, когда она живет только ради мужчины, возникает чувство, что она себя полностью реализовала, мужчине же, если он живет только ради женщины, кажется, что он перестал быть самим собой! Как сохранить равновесие? – Он раскинул руки, держа в одной сигарету, в другой стакан, словно канатоходец, идущий по проволоке над пустотой.

Появилась Франсуаза, неся закуску – салат из картошки, сардин, мякоти артишоков. Сели за стол. Мадлен узнала тарелки, приборы, перекочевавшие с рю Бонапарт. Александр ел быстро и без разбора. Время от времени он выпивал полную рюмку водки, запрокинув назад голову, и лицо его удовлетворенно морщилось. Мадлен тоже пила водку, но умеренно, маленькими глотками и скорее ради приличия, чем ради удовольствия. Александр наполнил рюмку Франсуазы. Она не притронулась к ней и направилась на кухню. Александр закурил сигарету и развернулся от стола, закинув ногу на ногу, утвердив один локоть на столе, в позе человека, который явился поговорить, а не подкрепиться. Он не изменил этой позы, когда Франсуаза принесла горячее. Говядина, несомненно, была пережарена. Франсуаза признала это и пожаловалась на плиту. Но Александр сказал, что все превосходно. Он расправился со своим мясом за три приема. Одну за другой выпил еще несколько рюмок водки. Неужели он всегда столько пьет? И снова закурил, в то время как обе женщины все еще сидели, склонясь над своими тарелками. Вообще говоря, Александр производил впечатление случайно забредшего: словно сейчас перекусит и уйдет, оставив их вдвоем. Садится ли он когда-нибудь поудобней в кресло, чтобы читать или там писать? Мадлен с трудом в это верилось. Он, похоже, во всем, более или менее осознанно, стремится занять текучие позиции, от которых легко отказаться.

Франсуаза собрала использованные тарелки. Она приходила, уходила, хлопотала, а Александр качал головой:

– У женщин есть дар находить себе много забот из-за мелочей и пренебрегать главным!

– Это рассуждение лентяя! – крикнула ему Франсуаза из кухни.

Размороженные фрукты, которые она подала в вазе, отдавали тяжеловатым запахом вишневки.

– Чудо из чудес! – воскликнул Александр.

Он принимался за них трижды. Когда Франсуаза накладывала ему фрукты в тарелку, он погладил ей ладонью затылок. Этот жест спокойного обладания показался Мадлен доказательством сексуальной гармонии у супругов. Однако ей было не по себе в неубранной комнате, где стол примыкал к кровати. В картине ли было дело, в водке или легком русском акценте Козлова, но она не ощущала себя во Франции.

Франсуаза снова встала из-за стола.

– Ты куда? – спросил Александр.

– Помою и расставлю посуду, я сделаю это за две минуты!

Он удержал ее за руку и притянул к себе. Она села к нему на колени. Мадлен сразу почувствовала себя лишней. Смелость племянницы ее удивила. «Почему необходимо, чтобы супружеское счастье молодых всегда сопровождалось открытой демонстрацией своих чувств? Они убеждены, что вид их услад может доставить другим только удовольствие». Прильнув к плечу мужа, Франсуаза выставляла напоказ свой женский успех. Мадлен улыбалась ей смущенно. И уже была готова уйти. Она словно перепутала дверь. Это была не ее племянница. Мадлен по ошибке оказалась здесь, окруженная двусмысленной атмосферой. Франсуаза одним прыжком вскочила, чтобы остановить фенека, который собрался проскользнуть в кухню, Александр взял зверька в руки:

– Жюли, ты красивая, – сказал он. – Ты нежная. У тебя роскошная шуба…

Его пальцы скользили по меху. Он улыбался, его сосредоточенный, пылающий, хмельной взгляд был таким же, как в тот момент, когда он говорил с Франсуазой. Затем он налил в один стакан виски для себя, в другой – для Мадлен:

– Последний! Это превосходно заменяет коньяк после еды!

Они выпили. Александр прищелкнул языком от удовольствия. Мадлен, у которой во рту все горело, решила остаться еще на десять минут. Но не больше!

Когда она объявила, что собирается уходить, ни Франсуаза, ни Александр не стали ее задерживать.

Закрыв за тетушкой дверь, Франсуаза с минуту оставалась задумчивой. Александр рухнул глубоко в кресло и расстегнул ворот рубашки.

– Тетя Маду какая-то странная, – сказала Франсуаза, – не такая веселая, как обычно…

– Почему ты считаешь, что она должна быть веселой?

– Не знаю… Уже оттого, что она видит, как я счастлива, она должна была бы…

– Тетя Маду очаровательная провинциальная чудачка. Без своего интерьера, безделушек, привычек она уже и не знает, чем жить. Все то время, что ты ее принимала, у нее было одно единственное желание – вернуться в Тук!

– Если бы ты знал ее раньше…

– Когда раньше?

– Не знаю… Раньше… Два года назад, даже меньше… На нас с ней, бывало, находили припадки безудержного смеха!..

Франсуаза села на подлокотник кресла.

– Ну, вот видишь, что надо ловить на лету любой радостный случай, который представится! – прошептал Александр. – То, что упустишь, уже никогда не вернешь!..

– Зачем ты мне это говоришь?

– Ради нашего будущего.

– Оно тебя беспокоит?

– Нисколько! Знаешь, кого я встретил, выходя после занятий? Креспена, того типа, с которым я хотел издавать журнал. Мы пошли выпили по стаканчику.

– И поэтому ты пришел в девять часов?

– Да.

– Ты мог хотя бы сказать, извиниться… Мы с Мадлен тебя ждали…

Он сделал удивленное лицо. Наморщил лоб. Ей очень нравилось это выражение, делавшее его старше.

– Верно! – пробормотал он. – Я об этом даже не подумал. Хорошо, но ты же не собираешься устраивать из этого драму? Ты была здесь со своей тетей. У вас уйма всего, о чем вы могли бы поговорить. В восемь обед или в девять, что это меняет?

Франсуаза хотела ответить, но не нашла аргументов. Он был прав; наверно, он всегда прав с ней.

– Креспен опять говорил со мной о своей идее основать журнал, – продолжал Александр. – У него есть кредиторы, которые готовы для начала вложить большие деньги. Я в очередной раз отсоветовал ему пускаться в эту авантюру.

– Почему?

– В наше время журнал – это вчерашний день!

– А если он все-таки его организует, он возьмет тебя в качестве сотрудника?

– Он-то хотел бы, да я не пойду. У меня совершенно нет желания обременять себя новой работой! Мне хочется сохранить время для жизни…

Он вскинул голову. Сидя на подлокотнике кресла, Франсуаза возвышалась над ним. Это была какая-то необычная, странная ситуация: роли поменялись. Она прочитала в его глазах влечение к праздности, доведенное до крайности. Такая беспечность несколько беспокоила ее. Однако и в этом он тоже был прав. За три дня, пока она была его женой, Франсуаза уже не узнавала себя. Аббат Ришо во время исповеди (это испытание очень пугало ее!) напомнил ей, что в жизни нет большего греха, чем утрата надежды. После отпущения грехов она ощутила себя целиком обновленной, полной сил, в согласии с миром и с Богом. Но теперь она о Боге уже не думала. Или, скорее, Бог для нее слился с жизнью. Стремления, убеждения, вера влекли ее в неодолимом порыве к человеку, которого она выбрала. Он стал ее религией, он заключал в себе все тайны. Верить в Бога теперь означало для нее говорить «да» Александру. Она склонилась над его таким невероятно реальным лицом и зажмурила глаза. Две руки обхватили ее. Она была уже только субстанцией, существующей для того, чтобы принадлежать и получать в ответ удовольствие. Он поднял ее и понес на кровать. Она погасила лампу у изголовья. Он снова ее включил. Она приняла этот свет. И все то, что он так желал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Шесть часов вечера. Правая рука у Франсуазы онемела от усталости. Она положила валик на банку с краской. Оставалось покрасить плинтусы, большой стенной шкаф, дверь… Ей хотелось сегодня вечером все закончить. Это было бы возможно, если Александр не придет слишком рано. Но с ним как узнаешь?.. За два месяца супружеской жизни ей так и не удалось привить ему понятие точности. Он уходил, возвращался, снова исчезал по воле своей фантазии. Чем больше она настаивала на пунктуальности, тем чаще он ошибался во времени. Стоило Франсуазе выразить недовольство, как Александр, смеясь, называл ее мещаночкой. По правде говоря, она была вынуждена признать, что не права, придавая значение таким смешным условностям, как обед или ужин. Главное, не пытаться установить у них в семье такие же порядки, какие были в ее родительском доме. Отец у нее человек деловой, точный, прямой, основательный, в то время как муж – мыслитель, поэт, представитель богемы. «Никогда об этом не забывать! Никогда против этого не бороться! Он – личность! Если кто и должен измениться, так это я, а не он!» Чтобы округлить семейный доход, она с недавних пор стала брать на дом перепечатку на машинке. В фирме «Топ-Копи» платили ей неважно, но заказы обещали постоянные. А занятия в Институте восточных языков оставляли достаточно времени, чтобы справляться с дополнительной нагрузкой. Условились, что она перейдет в группу госпожи Шуйской. Франсуаза жалела, что больше не занимается у Александра. Он такой прекрасный преподаватель! Все студентки были им очарованы. Однако она не ревновала. Напротив, она оттого еще больше им восхищалась. Прилив любви размягчил ее. «Когда он вернется и увидит мою работу – будет в восторге!»

Франсуаза отступила на несколько шагов, чтобы оценить все в целом. Чудесным образом схваченные солнечные лучи бросали на стены свое тусклое золото. Эффект станет еще ярче, когда комната будет убрана. Сейчас пол был устлан перепачканными краской газетами. Водруженная на пустом пространстве в центре мебель напоминала какой-то отвесный риф. Зеркало было наискосок прислонено к стулу. Она посмотрела в него и увидела замарашку. На голове косынка и желтый шрам через всю щеку. Ей стало смешно от собственного делового, безумного и чуть свирепого вида, и она тотчас решила взяться за большой стенной шкаф. Она уже вынула из него почти все содержимое. Оставалась только кипа бумаг на верхней полке, до которой было трудно добраться.

Франсуаза встала на табурет, протянула руку, вытащила пачку пыльных бумаг и в беспорядке положила их на стол. Бумаги тут же рассыпались. Ее взгляд рассеянно скользнул по этим разрозненным страницам и задержался на письме, к которому была приколота фотография ребенка. «Но это же Александр!» Она увидела его глаза, подбородок, улыбку. Ему, наверно, здесь самое большее лет десять. Растрогавшись, она подошла к лампе на витой ноге, чтобы получше его рассмотреть. Письмо висело у нее между пальцами под маленькой глянцевой фотографией. Белая линованная бумага, мелкий почерк. Слова, которые Франсуаза машинально прочитала, привлекли ее внимание: «…Я все еще не получила от тебя февральских денег… В самом деле, Александр, это переходит уже все границы… Как, по-твоему, я буду выкручиваться, если ты мне не помогаешь? Посылаю тебе последнюю фотографию твоего сына… Он второй в классе по орфографии и третий по арифметике… Вкладываю в письмо листок с его отметками за триместр… Все же надо, чтобы ты имел представление… Если ты не делаешь это ради меня, сделай ради него… Наш малыш Николя имеет право…»

Совершенно ошеломленная, Франсуаза села, держа письмо на коленях. Лампа резко освещала комнату, словно потрясенную бедствием. Мебель, перевернутая вверх дном, желтая мазня, запах краски, кипы бумаг, кисти – это был конец света! У Александра есть сын, и он не говорил ей о нем. Она разобрала число на письме: уже шесть лет! Кто была эта женщина? Франсуаза встала, сделала несколько шагов, обходя банки с краской, снова села, совершенно подавленная. Когда он вернется? Неужели ее роль сводится к тому, чтобы всегда его ждать? Какая-то одуревшая муха кружила вокруг лампы, удалялась и натыкалась на стену. Ее лапки увязли в желтой краске. Франсуаза смотрела, как она борется. Потом кончиком ногтя освободила ее. Муха с трудом взлетела и тут же вернулась, чтобы сгореть от лампы. На краске остался от нее светлый след. Что делать? Как с ним поговорить? Время шло, а она сидела не шелохнувшись. В доме послышался шум – над ней, под ней, справа, слева. По лестнице бегом спускались дети, и от их галопа вибрировали стены. Она опустила глаза и машинально читала заголовки статей в старых газетах, разбросанных у нее под ногами: «Завтра – долгожданное заявление премьер-министра…» Вдруг она встрепенулась. Шаги в коридоре! Он! Уже? Дверь открылась, и Александр в изумлении замер на пороге.

– Вот это стройка! – воскликнул он. – Но, слушай, ты же работала как лошадь!.. Получилось великолепно!..

Она не шелохнулась, безмолвная, окаменевшая. Тогда выражение лица у него изменилось, и он подошел к ней. Ни слова не говоря, Франсуаза протянула ему письмо с фотографией. Он метнул взгляд на снимок и улыбнулся:

– А! Ты нашла! Это старая история!

– Почему ты мне никогда об этом не говорил? – спросила его Франсуаза, с трудом скрывая волнение.

– Потому что это совершенно не интересно!

– Как совершенно не интересно?.. У тебя есть сын, а я не знала!

– Ну вот! Теперь ты знаешь! Что это меняет?

Она с изумлением смотрела на него. Он излучал легкомыслие.

– Александр, объясни мне все-таки, – сказала она. – У тебя были обязательства перед ним, перед его матерью!

– А что мне было делать, по-твоему?

– Жениться!

– Мне было семнадцать лет, а ей тридцать!

– Тридцать лет?

– Да! Ты представляешь, сколько ей сейчас?

– Ну а ребенок?

Александр пошел в кухню вымыть руки.

– Что? Ребенок? – громко спросил он.

– Он носит твою фамилию.

– Ну и что?

– Ты его не признал?

– Я не сумасшедший! Кто мне докажет, что это мой сын?

– На фотографии он похож на тебя… Поразительно!

Заглушая шум воды, спокойный голос произнес:

– Я так не нахожу.

Стоя перед ней в рубашке с засученными рукавами, с распахнутым воротом, он вытирал шею, лицо махровым полотенцем.

– Но, Александр… это же невозможно, чтобы ты ничего не чувствовал, когда его видел!

Он бросил полотенце на спинку стула. Мокрые волосы падали ему на лоб.

– Я всегда отказывался его видеть!

– Это безумие! – сказала Франсуаза. – Я не понимаю тебя! У тебя ребенок! Ты должен был бы гордиться им, чувствовать себя счастливым! А он тебе совершенно не интересен, ты относишься к нему как к чужому!

– Я не отношусь к нему как к чужому, поскольку я долгое время ежемесячно высылал деньги его матери.

– А сейчас ты больше не высылаешь ей эти деньги?

– Нет.

– Почему?

– Два года назад она вышла замуж за южноамериканца, который увез ее в Сантьяго вместе с мальчиком. Где щетка для волос?

– В ящике, в маленьком столике.

Он открыл ящик, достал щетку и присел на корточки, чтобы причесаться перед зеркалом, прислоненным к стулу. Франсуаза топталась на одном месте. Что она могла сделать в этой жалкой ситуации, которая возникла еще до нее и совсем не заботила Александра?

– Его зовут Николя? – спросила она.

– Да.

– Сколько ему сейчас лет?

– Пятнадцать или шестнадцать, я уж не помню…

– И ты не жалеешь, что никогда не видел его?

Он выпрямился, снова надел пиджак, поправил манжеты рубашки.

– Почему я должен об этом жалеть? Я не испытываю потребности в ребенке, чтобы быть счастливым. Отцовская привязанность – изобретение женское. Это они без нашего согласия убеждают нас, что мы хотим потомства. Материнство – для них психологически необходимое состояние, они придумали это средство для удержания мужчины в семье. Когда я вижу придурков, с преисполненным важности видом толкающих детскую коляску по аллее парка, я мысленно отдаю должное той, которая так ловко обвела их вокруг пальца!

– То, что ты говоришь, ужасно! – прошептала она.

– Ну вот, пожалуйста! Ты снова уязвлена! У тебя сейчас точно такое лицо, как тогда, когда я говорил с тобой о твоем самоубийстве.

– Не вижу связи!

– Однако она есть. Ты живешь в окружении всевозможных табу: брак, дети, религия, смерть, долг, честь, налоги, условности… Надо уметь сотрясать иногда предвзятые понятия!

Он сходил на кухню, вернулся оттуда со стаканом красного вина, выпил его одним залпом, вздохнул и взял фотографию, которую Франсуаза положила с письмом на угол дивана.

– Он – твоя точная копия, – сказала она.

– Возможно… Я этого как-то не могу осознать!.. Ну, у какого мужчины нет где-нибудь на свете незаконнорожденного ребенка? Это же закон слепого воспроизводства. Если бы выпущенное на свободу семя раскрывалось лишь в браке, куда бы мы пришли? Уверяю тебя, что юному Николя в настоящий момент глубоко плевать на то, что мы с тобой можем думать и говорить. Он появился на свет с некоторым капиталом везения и невезения. С этим он будет строить свою жизнь. Все остальное – из литературы! Почему ты стремишься усложнять самые простые положения, Франсуаза, маленькая моя?

С этими словами он принялся рвать фотографию. Франсуаза восприняла эту расправу как наносимую ей самой глубокую рану. Она опустила голову. Ей казалось, что кровь стала тяжелей и медленней циркулировать у нее в венах. Александр разогнул пальцы. Черные и белые кусочки глянцевой бумаги посыпались на пол.

– Франсуаза!

Голос был серьезный, вкрадчивый. Она подняла глаза. Александр дружелюбно улыбался ей, стоя на фоне желтой стены. Как ему всегда удавалось навязывать ей свои понятия?

– Не пойти ли нам сегодня куда-нибудь поужинать? – предложил он. – Здесь так воняет краской!

Она воскликнула, что это абсурд: денег у них едва хватит до конца месяца! Кроме того, в ящике за окошком уже дожидаются ветчина, картофельный салат. Движением руки он отмел эти весомые аргументы.

– На своей ветчине и картофельном салате можешь поставить крест! – сказал он смеясь. – Я веду тебя к Поло!

Она еще собиралась протестовать, когда взгляд ее снова упал на зеркало, прислоненное к стулу. Небрежно завязанная косынка, лицо без пудры, старая юбка, пятна от краски – страх не понравиться мужу вдруг всколыхнул ее, не на шутку встревожив. Она с готовностью поспешила в ванную – отмыться, причесаться, переодеться.

Маленький ресторанчик Поло – самые низкие цены! – был набит битком. Александр хорошо знал хозяина, хозяйку, официантов и большую часть клиентов. Войдя, он со всеми обменялся приветствиями. Франсуаза теперь уже тоже привыкла к этому месту. Все сидели впритык, вдыхая горячий запах тушеной говядины с овощами и бифштекса с жареной картошкой. Один столик освободился. Александр усадил жену и отправился на кухню посовещаться с Поло. Франсуаза видела его в глубине через распахнутую дверь. Поло, пузан с багровым лицом, прохаживался перед плитами. Александр ходил за ним по пятам, что-то говорил ему, похлопывал по плечу. Вероятно, он объяснял ему свои денежные затруднения и просил, в очередной раз, чтобы его обслужили в кредит.

– Здравствуй, Жоржетта, – сказала Франсуаза пробежавшей мимо официантке.

Скатерть из белой гофрированной бумаги, залепленная лиловыми винными кругами и брызгами, была свернута и тотчас заменена чистой. Горшочек с горчицей, бутылочка с прованским маслом, корзинка с хлебом, солонка, перечница словно упали с неба на эту белоснежную равнину. На кухне Поло и Александр все еще дискутировали. Поло с трудом поддавался на уговоры. Франсуаза отвернулась: ей не хотелось, чтобы было видно, как она наблюдает за ними. На самом деле она охотно обошлась бы в этот вечер и без ужина. Ей не хотелось есть. То, что она узнала, меняло все перспективы ее семейной жизни. За плечами у Александра было тяжелое прошлое, из которого она, вероятно, знала только крохи. Полное согласие вряд ли когда-нибудь будет достигнуто между ними. Их пути расходились даже в тех случаях, когда ей казалось, что они совпадают. Франсуаза снова бросила взгляд в направлении кухни. Поло, смеялся, держа руки на животе. Александр по-дружески похлопал его и возвратился в зал, непринужденный, одержавший победу. Дело было улажено. Он сел напротив жены. Она не спросила, о чем он говорил с Поло. Чтобы не смущать его, Франсуаза предпочитала делать вид, что не знает о его денежных сделках. Они вместе обсудили меню. Артишоки, миланский эскалоп, сыр или фруктовое мороженое с лимоном и графинчик красного.

– Красное подай сразу, Жоржетта! – сказал Александр. – Мы его выпьем вместо аперитива.

Он с жадностью выпил крепкое и темное вино. Его глаза искрились весельем. Чему он так радовался? Тому, что вышел вместе с женой, или что так легко ее убедил, или что ужинает в кредит? Франсуаза не могла забыть о ребенке. Ее смятение вырастало до угрызений совести. Словно она помогала Александру оттолкнуть сына, словно она была виновна в такой же мере, как и он. Он заметил, что она загрустила, и заставил выпить вина. Франсуаза подняла стакан и поднесла к губам. От пальцев все еще пахло скипидаром – вкус вина был испорчен. Зачем она перекрасила комнату? Не будет уже для нее счастья в этих желтых стенах, так же как не было бы в синих или зеленых. Жоржетта принесла артишоки. Лепестки у них были жесткие, уже почерневшие по краям. Александр закурил сигарету. Франсуаза вдыхала ноздрями едкий запах дыма. Завтра они приглашены на ужин к отцу. Послезавтра – к матери. Этой небольшой экономией не стоило пренебрегать в конце месяца. Какая-то девушка прошла между столиками: красивая, высокая, белокожая брюнетка. Она двигалась в направлении к туалету. Александр проводил ее взглядом.