Текст книги "Голод львят"
Автор книги: Анри Труайя
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
II
Движение на автомагистрали было не слишком оживленным. Кароль вела машину быстро, не отводя глаз от той части дороги, которую выхватывал из сумерек свет ее фар. Рядом с ней, полузакрыв глаза, курила Олимпия. Тихо звучало радио.
– Эта малышка Валерия очаровательна, – сказала Олимпия.
– Совершенно очаровательна, – согласилась Кароль.
– Особенно мне нравится у нее нос. Он восхитителен. Совершеннейший Фрагонар!
– Да.
– Жан-Марк давно с ней знаком?
– Думаю, год…
– Смешной он, Жан-Марк! Изображает полное безразличие, а сам, я уверена, по уши влюблен!
– Может быть, – негромко произнесла Кароль. – У него никогда не узнаешь!
Усилие, которое она над собой совершала, чтобы казаться естественной, напрягало ее нервы. Не нарочно ли Олимпия говорила ей о Жан-Марке? Нет, к чему приписывать этой симпатичной идиотке лукавство, на которое она не способна. Кароль затормозила, остановилась перед стеклянной кабиной поста сбора дорожной пошлины, протянула два франка, взяла талон и поехала дальше, плохо переведя скорость – переключатель отозвался со скрипом. Ничего не скажешь, ценная была мысль отвезти свою подругу Олимпию в Бромей! Она рассчитывала провести там вторую половину дня, чтобы немного расслабиться. Но, приехав в «Феродьер» к четырем часам, наткнулась на Жан-Марка с Валерией, расположившихся в саду под цветущей грушей. У них было такое удивление на лицах при виде ее. Нет сомнения, прежде чем нежиться на траве, они занимались любовью. Она сразу почувствовала атмосферу плотского соучастия, витавшую вокруг них. Из-за Олимпии пришлось разыгрывать комедию учтивости. Пили вчетвером чай. Жан-Марк был напряжен, молчалив, но Валерия излучала вызывающую непринужденность. Она явно была очень горда тем, что ее застали с Жан-Марком, и никаких сомнений относительно характера их отношений не возникало. Приехали они сюда на машине Валерии, маленьком «остине-купере» зеленого бутылочного цвета, и должны были одновременно возвращаться в Париж. Кароль опередила их.
Уже несколько минут она чувствовала, что ее преследуют. Огни приближавшегося автомобиля отражались у нее в зеркале заднего обзора. Сигнал фарами. Два сигнала фарами. Она изменила положение зеркала, чтобы не слепило глаза. С первого же взгляда ей показалось, что она узнает «остин-купер». Вероятно, за рулем был Жан-Марк. Он догнал ее. Вскоре они ехали рядом, бок о бок. Да, это действительно был он! Она заметила слева от себя два молодых профиля, совмещенных один с другим, как на медали. Улыбающаяся Валерия помахала рукой. Кароль помахала ей в ответ. Жан-Марк поехал быстрее. Она тоже, смеясь, нажала на газ и догнала их. Два автомобиля соревновались между собой в скорости. Встречный поток воздуха свистел между двумя параллельными траекториями. Малейшее отклонение, и произойдет столкновение. Кароль вдруг ощутила глубоко внутри неистовое желание. Олимпия украдкой бросила на нее беспокойный взгляд.
– Не трусь, это малолитражки, – сказала Кароль.
И она сбавила скорость, дав себя обогнать. «Остин-купер» резко подпрыгнул, разогнался и вскоре превратился в красный огонек, окруженный облаком газа. «Маленький негодяй! – подумала Кароль. – Он, наверное, храбрится за рулем перед этой девчонкой!» Больше всего ее унижало то, что Жан-Марк выбрал места, где был так счастлив с ней, чтобы теперь спать там с Валерией. Он мог где угодно делать что хочет с этой девицей – у нее дома, у себя на улице д’Ассас, но только не в «Феродьер», не в этом доме, полном воспоминаний! С его стороны это было отсутствием такта, надругательством. По его вине Кароль чувствовала себя вдвойне преданной – и плотски и душевно. Она его ненавидела, ведь он не хотел уважать даже их прошлое. Вцепившись руками в руль, с жестким взглядом, она представляла себе поцелуи, сигарету после любви, открытое в сад окно!.. И все это было украдено у нее! Пока Кароль не знала, кто пришел ей на смену, она выходила из себя безадресно. Теперь она могла направить свой гнев на конкретное лицо! Эта девчонка была ужасна своим самодовольством, глупостью, молодостью! Маленькая светская потаскушка! Как он мог?.. У нее перехватывало горло от негодования. Ей казалось, что, если бы даже Жан-Марк вдруг чудом к ней вернулся, она предпочла бы скорее отомстить ему, чем принять обратно. Уже стемнело. По радио передавали Шопена или Листа, что-то очень романтическое. Франсуаза с Александром ужинают сегодня у них. Она опоздает. Ничего не поделаешь! «Остин-купер» исчез, растворившись среди десятков других маленьких красных огоньков. Кровавые светлячки. Движение на дороге постепенно усложнялось.
– До чего красиво! – сказала Олимпия.
– Что?
– Музыка! Действительно нынешняя по сравнению с этой…
Если бы Кароль предстояло снова увидеть Жан-Марка сегодня вечером за столом, она бы не выдержала. К счастью, он был занят. Каждый проведенный без него час оказывался для Кароль отдыхом. Это свидетельствовало о том, что она его больше не любит. На Капри она его почти начисто забыла с Мануэлем Сельвозой. Занятный тип, изысканный до скорби. Великолепный на теннисном корте, нудный в гостиной и безнадежный в постели. Двух недель хватило с лихвой. Ну и ну! Пробка у Орлеанских ворот! Все складывалось против нее.
– Ты завезешь меня домой? – спросила Олимпия.
Кароль сказала: «Конечно!» и сжала зубы. Олимпия жила в противоположной стороне, на авеню Ньель. «Это задержит меня еще как минимум на полчаса. Тем лучше. Пусть меня ждут!» Раз ей тошно, пусть всем будет так же!
Когда она приехала на рю Бонапарт, было без двадцати пяти девять. Консьерж помог ей поставить машину во дворе.
Филипп, Франсуаза, Александр, Даниэль собрались в гостиной.
– Наконец-то! Мы очень беспокоились! – крикнул оттуда Филипп.
На то, чтобы пойти извиниться, сострить что-нибудь, улыбнуться, переодеться, причесаться, уйдет время, так что вначале Кароль устремилась на кухню отдать распоряжения. Мерседес надевала пальто.
– Что случилось? – спросила Кароль.
– Я ухожу, – ответила Мерседес стальным голосом. – Я предупредила мадам, что сегодня должна уйти на четверть часа раньше.
– Это еще что за история?
– Мадам, может быть, забыла, но…
Охваченная приступом гнева, Кароль резко прервала ее:
– Доставьте мне удовольствие и сначала подайте ужин!
Пергаментное лицо, округлившиеся глаза, губы куриной гузкой, – Мерседес произнесла:
– Нет, мадам.
– Что?
– Я сказала, нет, мадам. Я имею право на личную жизнь. Мы тоже люди!
– Тогда убирайтесь немедленно! С этой минуты я больше не нуждаюсь в ваших услугах! – взвизгнула Кароль.
Довольствие, которое она испытала, выгоняя эту девчонку, после того как так долго отказывалась с ней расстаться, удивило саму Кароль. Напуганная этой внезапной бурей, Аньес втянула голову в плечи.
– Прекрасно, мадам, – сказала Мерседес. – Если вы хотите меня рассчитать…
– У меня нет времени. Приходите завтра утром.
– Завтра воскресенье!
– Вот именно! Месье будет дома! Он даст вам расчет.
– Мадам в самом деле хочет, чтобы меня рассчитал месье?
– Да что тут такого!..
– Ну, ну…
Аньес, пытаясь скрыть смущение, мешала деревянной ложкой в кастрюле.
– Вы обслужите нас, Аньес, – сказала ей Кароль.
И она стремительно вышла. Но даже после учиненной расправы ярость не утихала в ней. В груди гулко стучало.
Входя в гостиную, она объявила:
– Я вышвырну Мерседес за дверь!
Даниэль хотел пошутить, но свирепый взгляд мачехи заставил его передумать. Филипп заключил:
– Тебе давно было пора это сделать!
– Она придет завтра утром, чтобы ты ее рассчитал, – сказала Кароль. И, повернувшись к Александру, проговорила со вздохом: – Эти люди невыносимы!
Александр кивнул головой между двумя глотками виски. У него был такой вид, словно он в самом деле разделяет домашние проблемы Кароль. Но Франсуаза знала, с каким насмешливым высокомерием он относился к этим историям хозяек дома, которых бросила прислуга. С тех пор как Франсуаза вышла за него замуж, она жила в другом мире – со скромным комфортом, трудными деньгами, где радости и невзгоды резко отличались от тех, которые знали здесь. И она необъяснимо гордилась тем, что вырвалась из обстановки роскоши, в которой протекло ее детство.
За столом она была покорена Кароль. Дурное настроение, которое сделало бы некрасивой любую другую женщину, совсем не лишило ту шарма. Разумеется, свет ее глаз, ослепительный блеск зубов предназначался Александру, гостю. Очень скоро беседа превратилась в забавный фехтовальный поединок между ними двумя. Франсуаза следила за этим обменом словами со смесью восхищения и недовольства. Вечная потребность Александра расспрашивать и дразнить женщин, провоцировать их реакцию, чтобы лучше изучить характер! Она уверена, тут это его любопытство не зайдет далеко. Тогда почему она мучается? Главное, не опуститься до мелкой мещанской ревности. Быть выше всего этого. Видеть впереди главное.
Аньес подавала блюда. Александр, умяв жаркое, положил себе еще два кусочка. Кароль скрыла досаду за тонкой улыбкой. Это, пожалуй, задержит ужин! Ей не терпелось поскорее выйти из-за стола и всех выпроводить! Конечно, Франсуаза и ее странный муж не всегда, наверно, наедались досыта. Бедная девочка совершенно увязла в интеллектуальном безденежье. Попавшая в переплет, задыхающаяся, потерянная. И даже не осознает этого. В один прекрасный день она позовет на помощь. Увы, теперь слишком поздно! Если бы только можно было уготовить подобную судьбу Жан-Марку! Александр закончил. Кароль нажала ногой под столом на кнопку звонка. На десерт был подан шоколадный мусс. Даниэль положил себе целую гору. Кароль обратила к нему искрящийся лукавством взгляд:
– Я попросила приготовить его специально для тебя!
Она чувствовала, что ненависть наполняла ее талантом. Даниэль ел очень быстро. Молодой лоботряс с грубыми манерами. Филипп ни к чему не прикасался. Очень гордился тем, что потерял пять килограммов за три недели! Он взялся за это сразу же после пасхальных каникул. Врач и друзья порекомендовали ему диету для похудания. Теперь он почти ничего не ел, глотал перед едой розовые и голубые пилюли, взвешивался каждое утро. Одержимость граммами. В его возрасте! Это смешно! К тому же он стал хуже выглядеть, после того как начал худеть. Торчащий нос, круги под глазами, выступающие челюсти. Кароль не могла взглянуть на него, не ощутив одновременно желания сказать, что это глупая одержимость. Но она оказала ему услугу и не стала этого делать. Да он в этом и не нуждался. Дрожь снова пробежала по ее телу, как тогда на дороге. Ее лихорадило. Нет, просто у нее в голове путались мысли. Никто и не подозревал, что с ней происходит. Достаточно было ей поговорить, улыбнуться, чтобы всех обмануть. Редкое удовольствие от двойной игры. Наконец стулья отодвинуты, кофе в гостиной и последние пятнадцать минут избитой болтовни.
Оставшись у себя в спальной наедине с Филиппом, она нашла, что вид у него еще более поблекший и усталый, чем за столом. Он посмотрел на себя в зеркало над камином и провел рукой по подбородку. Потом влез в свои слишком широкие брюки. Конечно, он стремился стать стройным не ради того, чтобы понравиться ей! Какая еще молодая дуреха, насмотревшись модных журналов, вбила ему в голову эту мысль? Он убирал живот, стягивал пиджак впереди… Наверняка собирался сказать: «Нужно будет сходить к моему портному…» Она решительно атаковала его:
– Сегодня днем я ездила в Бромей. Там был Жан-Марк с какой-то девицей!
– А? – спросил Филипп не оборачиваясь.
Вялость его реакции возмутила Кароль. Она повысила тон:
– Надеюсь, ты сможешь поговорить с ним! Я хочу, чтобы у меня была возможность спокойно приезжать в «Феродьер», когда мне захочется, не рискуя застать там твоего сына, занимающегося любовью с какой-то подружкой!
– Ты права, – ответил Филипп. – Он не должен туда ездить без предупреждения.
– Даже и с предупреждением! «Феродьер» – не бордель!
– Не преувеличивай! Естественно, что в его возрасте…
– Нет, Филипп!
– Что это ты вдруг стала ригористкой! – удивился он.
Она метнула на него взгляд, острый как лезвие ножа.
– Кто эта девушка? – спросил Филипп.
– Валерия де Шарнере.
Он засмеялся:
– Я был в этом уверен! – И, повернувшись на каблуках, добавил: – Она в него вцепилась! Я не удивлюсь, если в скором времени он предложит ей пожениться!
Бездонная пустота внезапно образовалась в душе Кароль. Все потускнело. Незримо подступил страх. Она была не в силах больше сдерживаться:
– Это невозможно!
– Почему?
– Он… он не любит ее!
– Откуда ты знаешь?
– Во всяком случае, это было бы абсурдом… идиотизмом!..
Она метнула эти слова с такой силой, словно они царапали ей рот.
– Я не нахожу, – задумчиво пробормотал Филипп.
– Как ты можешь?.. Тогда ты сам себе противоречишь!
– Ну нет!
– Ты ему сто раз повторял, что мужчина губит свою карьеру, когда женится слишком молодым!
– Зависит от того, на ком!
– А что в ней такого особенного, в этой маленькой дурочке?
– Она дочь Шарнере; фармацевтические лаборатории Шарнере-Дюпуйи – это кое-что!
– А его занятия правом?
– Он их продолжит для приличия. Но, если он войдет в семью Шарнере, сомневаюсь, что ему будет необходим для жизни юридический диплом!
– Ты мне противен, – прошептала она.
– А ты меня удивляешь. Ты не нашла ничего, чтобы возразить против жалкого брака Франсуазы, а когда тебе говорят о превосходной партии для Жан-Марка…
Она заупрямилась:
– Жан-Марк мужчина… Незаурядный парень… Было бы… было бы прискорбно, если бы он женился по безрассудству… Даже если родители этой девчонки богаты. Особенно если они богаты!.. Вместо того чтобы всего добиться собственными способностями, он будет обязан своим связям… А поскольку у него слабый характер, то он станет неудачником, светским неудачником, который удовлетворен собой, – самый ужасный тип!.. Ты не можешь этого желать для него, если ты любишь своего сына!..
Филипп пожал плечами:
– Если ты думаешь, что я имею на него хоть какое-то влияние!..
– Конечно, имеешь! Надо остановить это дело, пока еще есть время! Я видела их обоих! Они изображают семейную пару! Особенно она!.. Ужасная шлюха… Претенциозная, высокомерная. Спит по расчету, как все потаскухи ее возраста. Впрочем, не такая уж и хорошенькая. Слишком короткий нос, торчащие коленки…
Кароль замолчала, понимая, что переходит границы. Ей не хватало дыхания. Она сняла с шеи свое жемчужное ожерелье и положила его на камин. Затем принялась ходить по комнате, мягкое освещение в которой поддерживалось единственной включенной лампой.
– Не доводи себя до такого состояния! – сказал Филипп. – Может быть, Жан-Марк вовсе и не намерен жениться.
– Да! Но она?..
– Этого недостаточно!
– Если эта девица действительно захочет!..
– Хорошо! Я поговорю с Жан-Марком.
Он задержал Кароль и хотел заключить ее в свои объятия. Она увидела приближающееся к ней исхудавшее лицо мужа. На запавших щеках у него резко лежали две морщины. Пристежной воротничок отходил от шеи. Ее охватил ужас.
– Нет, – сказала она.
Филипп странно посмотрел на нее. Она прочитала на этой маске увядшего молодого человека обиду отвергнутого самца. С чего это у него к ней возникло желание? После того, как она обрисовала перед ним постельные приключения Жан-Марка? Или после того, как он увидел за столом свою дочь с мужчиной, с которым она делит постель? Вероятно, этот любовный аромат молодости внезапно пробудил у него аппетит.
Он предпринял еще одну попытку.
– Оставь меня! – обрезала Кароль. – Я устала…
Она села в кресло и утомленно приложила руку ко лбу. Злобная улыбка исказила лицо Филиппа. Он прошел в ванную. Она услышала, как он раздевается. Затем раздался сухой щелчок: он встал на весы.
III
Филипп положил деньги на стол и протянул Мерседес платежный бюллетень.
– Распишитесь здесь, – сказал он.
Она водрузила на нос очки в черной оправе (она не носила их на службе!) и с недоверчивым видом стала изучать его подсчеты. «Какая мерзкая рожа!» – подумал Филипп. Он никогда не разглядывал ее с таким вниманием. По-видимому, она надеялась разбудить всех, явившись в воскресенье в восемь тридцать утра. Но Филипп уже встал. Только надел халат и принимал ее в кабинете. Она продолжала стоять перед ним в своем плаще баклажанового цвета, перетянутом на талии, и читала, читала…
– Ну так что? – переспросил он с нетерпением.
– Месье забыл, что я имею право на два оплачиваемых выходных в месяц, плюс надбавка за расходы на жилье и питание! – сказала она наконец резко.
– Все это учтено в третьей строке, в графе «Разные доплаты», – сказал Филипп.
– Это не «разные доплаты»…
– Не играйте словами.
– Если в этом доме кто-то и играет, то, конечно, не я, месье, ведь речь идет о моем заработке. Мне нужно подробное перечисление…
Он со злостью взял платежный бюллетень, дополнил его на полях и вернул ей. Мерседес вынула из сумки бумажку и сравнила собственные выкладки с вычислениями Филиппа. Ее губы быстро шевелились. Она повторяла цифры по-испански.
Через минуту она сказала:
– А транспортные издержки? О них вы забыли?
– Верно, – сказал он. – Сколько?
– Тридцать семь франков семьдесят пять сантимов.
Он исправил сумму и буркнул:
– Все?
– Да, месье.
– Тогда подпишите.
– Зачем?
– Затем, что я хочу иметь подтверждение, что сегодня вам хорошо заплатил!
– Но вы мне пока еще не заплатили!
– А это? – спросил он, указывая на деньги, лежащие на столе.
– Не хватает транспортных!
Он добавил тридцать семь франков семьдесят пять сантимов. Она долго считала деньги, пересчитала их, положила в сумку, нацарапала неразборчивую подпись на копии платежного свидетельства. Затем, выпрямляясь, спохватилась:
– А мой сертификат, месье?
Он забыл об этой последней формальности. Вырвав листок из своего блокнота, он размашисто написал на нем, что мадемуазель Мерседес Маретта с такого-то по такое-то число работала у него горничной и что она от него уходит, свободная от каких-либо обязательств. Читая этот лаконичный текст, Мерседес чуть усмехнулась.
– Это все, что месье нашел нужным отметить в моем сертификате?
Кончиками пальцев она помахала перед собой листком, как веером.
– Да, это так! – рыкнул Филипп. – И я даже считаю, что был чересчур снисходителен! Если бы я захотел сказать все, что думаю, мне пришлось бы добавить, что вы самый неприятный человек из всех, которых я знал в жизни.
Лицо Мерседес даже не дрогнуло.
– Месье недоволен моей работой? – спросила она вкрадчиво.
– Да, и еще как! – воскликнул он. – И если бы это зависело только от меня, то вы и двух дней не остались бы в этом доме!
– Так что, меня держала мадам?
– К несчастью, да!
– Она такая хорошая, мадам! Правда, ей прямая выгода меня держать. Ведь я о ней столько знаю!
Филипп поднялся из-за письменного стола и показал ей на дверь:
– Уходите!
– Месье не интересно узнать, что он рогатый?
Она произнесла слово «рогатый» по-испански. Дьявольское ликование сверкало в ее глазах.
– Злоба делает вас идиоткой, моя бедная девочка, – произнес Филипп, не давая гневу вырваться наружу. – Уходите, если вы не хотите, чтобы я вас вышвырнул.
– Вы, может, считаете, что я придумываю? – заикалась она. – Вам нужны подробности? А если я вам скажу, что мадам спит с вашим сыном?
Это уже было слишком! Филипп сжал кулаки, обогнул стол и двинулся на Мерседес.
– Не прикасайтесь ко мне, – буркнула она. – Или я закричу. Подниму весь дом. Позову полицию…
Он схватил ее за локоть и потащил из кабинета.
– Вы мерзавка! – процедил он сквозь зубы.
Гримаса ненависти и ужаса обезобразила лицо Мерседес. Она отбивалась, спотыкалась и вопила, следуя за Филиппом:
– Мерзавка – это мадам! Я видела ее с месье Жан-Марком! О! Это было некрасиво, поверьте мне! Она спала с ним здесь, потом в его комнате на улице д’Ассас! Если не верите мне, можете спросить Аньес, которая убиралась у месье! Она нашла там вещи мадам! Чулки, носовые платки, нижнее белье…
Она задыхалась, путаясь в гнусных подробностях. Дотащив эту взбешенную фурию до холла, Филипп вышвырнул ее на лестницу, захлопнул дверь и остановился, оглушенный. Он удивился, что слова сопливой служанки смогли причинить ему столько боли.
– Дрянь! – прошептал он для облегчения. – Дрянь!..
Затем он вернулся в спальню. Кароль уже не было в постели. Из ванной доносился шум бегущей воды. Дверь была оставлена открытой. Но Филипп не переступил порог. Побоялся ли он застать Кароль обнаженной в ванной? Словно парализованный, он рухнул в кресло рядом с еще не застланной кроватью.
– Филипп, это ты? – раздался голос Кароль.
– Да.
– Все нормально прошло с Мерседес?
– Да, да…
– Мне тут еще на две минуты! Будь добр, распорядись насчет завтрака!
Он встал, дернул два раза за шнур звонка, висевший в алькове, и снова сел. Шок прошел, ярость остыла, он чувствовал себя ослабшим, раненым, отравленным. Как будто надышался в этой комнате смертельных миазмов. Чем больше он размышлял, тем сильнее обострялась его тревога. Обвинение, брошенное Мерседес, было совершенно невероятным. Но тогда чем объяснить гнев Кароль против Жан-Марка накануне вечером? Когда она говорила о Валерии, не было ли у нее интонаций ревнующей женщины? «Ну нет, я смешон! Кароль и Жан-Марк! Полная чепуха!» Он окинул взглядом смятые простыни, пару подушек, зеркало в золоченой раме, шерстяное одеяло, картины в слащавом вкусе XVIII века, и эта дамская обстановка показалась ему ужасной.
В дверь постучали. Это была Аньес с завтраком на подносе. Он посмотрел на нее, словно увидел впервые. Грузная, непроницаемая, вызывающая беспокойство.
– Куда мне поставить поднос, месье? – спросила она.
– На кровать. Спасибо, Аньес.
Она вышла. Он вспомнил, что по утрам ему нужно принимать натощак диуретик. Флакон стоял на ночном столике. Две пилюли. Он проглотил их.
Появилась Кароль, закутанная в банный халат, с розовым полотенцем, закрученным тюрбаном на волосах. От нее пахло скошенной травой. Лицо без косметики выражало свежесть мысли, цветущую радость кожи, признаки удовольствия, которое она получила, совершая свой туалет.
Она скользнула в постель, притянула поднос на колени, налила кофе, молока, приподняв губу, откусила тост, смакуя его.
Филипп пил утром только чай.
– Ты действительно ничего не хочешь съесть? – спросила она.
Филипп покачал головой – диета! Он держал в руке чашку и мрачно смотрел, как в золотисто-коричневой жидкости растворяется таблетка сахарина. Первый глоток чая, крепкого и горячего, вернул ему самообладание. Не достаточно ли вернуться к каким-то обыденным действиям, чтобы изгнать видения? Когда тело обретает свои привычки, настроение постепенно исправляется. Он наблюдал за Кароль. Она пила кофе с молоком, как ребенок, обеими руками сжав с двух сторон чашку. Были видны только дымчато-серые глаза над белым фарфором. Халат расходился у нее на груди. Она была спокойна, естественна, невинна.
Зазвонил телефон.
– Возьми трубку, – сказал он.
– Нет, – ответила Кароль. – Ты!
Он встал и подошел к телефону.
– Алло!
– Алло, папа? Как дела?
Это был Жан-Марк. Филипп почувствовал легкое подергивание в груди и пробормотал:
– Все в порядке… А у тебя?
– Прекрасно. Я хотел бы тебя попросить: ты не мог бы дать мне сегодня машину?
– Зачем?
– У меня вчера случилась авария с «остин-купером» Валерии. Думаю, полетел распределитель зажигания. А сегодня воскресенье, гаражи закрыты. Такая глупость! Мы собирались прокатиться нашей компанией. Тогда, если бы ты смог…
– Подожди, – сказал Филипп, – поговорю с Кароль. – Он положил руку на микрофон и сказал, обратившись к жене: – Жан-Марк хотел бы взять машину.
– Ах, нет! – воскликнула она.
– Почему? Она тебе нужна?
– Да.
Филипп повернулся к аппарату:
– Невозможно, старик! Кароль она нужна. Сочувствую…
Положив трубку, он снова сел, закинул ногу на ногу и на какое-то время умолк. Кароль выпила кофе и поставила поднос на кровать, рядом с собой.
– Что ты сегодня собираешься делать? – спросил Филипп.
– Ничего.
– Тогда почему ты не захотела, чтобы я дал машину Жан-Марку?
– Ты не находишь, что уже хватит этих развлечений вверх ногами в Бромее? – спросила она.
В ее взгляде было столько злобы, что у Филиппа возникло чувство, будто ее подменили. Преображение происходило буквально на глазах, как в аттракционе фокусника. Ровно секунду спустя Кароль уже вернулась к своей первой роли. Улыбаясь, взяла с ночного столика журнал мод, открыла его и воскликнула:
– В этом году летняя мода будет ужасной!
Филипп пошел в ванную комнату. Пока он брился, слышал, как приходила Аньес, чтобы забрать поднос после завтрака. В зеркале его удивило собственное лицо. Он ли это, худой, потрепанный человек, взгляд которого молитвенно просил разъяснений? Он быстро завершил туалет, надел старый костюм из серой фланели, который любил надевать по воскресеньям, и вернулся в комнату, где Кароль все еще читала. Она даже не подняла на него глаза. Он вышел, пересек гостиную и направился в кухню.
Посуда была вымыта и расставлена. Все было в полном порядке. Аньес уже ушла. Он открыл дверь и стал подниматься по черной лестнице. Узкие ступеньки винтом поднимались между грязных стен. Дойдя до шестого этажа, Филипп остановился, чтобы передохнуть, затем направился по коридору с низким потолком, освещенному слуховыми окнами, расположенными на большом расстоянии друг от друга. Чердачные помещения старого дома представляли собой лабиринт с резкими поворотами и неожиданными смещениями уровней. Плохо закрытый кран капал над ржавой раковиной. Из общей уборной несло капустой. За тонкими дверями кто-то спорил, пищали малыши, надрывалось радио. Много раз между совладельцами дома обсуждался вопрос о том, чтобы привести в порядок и отремонтировать этаж для прислуги. Но никогда не могли собрать кворум, чтобы проголосовать за проведение работ.
Филипп даже не знал точно, где живет Аньес.
Слева или справа находится комната 27? Он повернул налево и оказался на ступеньку выше. Внезапно Филипп представил себе всю странность своего появления перед этой дверью. Он подумал секунду, затем постучал.
– Кто там? – спросил голос Аньес.
– Это хозяин, – ответил Филипп.
– Ах, одну секунду…
Дверь открылась в маленькую комнату на мансарде, с розовыми обоями в полоску. Между железной кроватью и туалетным столиком стояла Аньес, вся в черном, в шляпке из фиолетовой соломки. За ней на стене висело распятие, самшитовая ветка и приколотые в шахматном порядке благочестивые картинки.
– Вы уходите? – пробормотал Филипп.
– Я иду к мессе, месье.
Он никогда не думал, что Аньес набожна, и вообще, что у прислуги может быть личная жизнь вне дома.
– Я вас не задержу надолго, – сказал он. – Вы два раза в неделю ходите убираться к моему сыну, на улицу д’Ассас…
– Да, месье, – промямлила она.
– Что вы там видели?
– Но… ничего…
Он наставил на нее указательный палец и испепелил инквизиторским взглядом:
– Нет, Аньес!.. Вы о чем-то сказали Мерседес!.. Я хочу, чтобы вы повторили это передо мной!.. Что вы там видели?..
Она не ответила. Ее верхняя губа затрепетала, словно кусок желатина. Все морщинки на лице пришли в движение. Филипп наклонился над ней и продолжал настаивать:
– Одежду мадам? Белье мадам?
Поток слез хлынул из-под ресниц Аньес. Она опустила голову и шмыгнула носом:
– Да, месье.
– Вы в этом уверены?
– Да, месье… Но это было давно… В прошлом году… О! Месье… Я не должна была!..
Она зарыдала.
– Спасибо, Аньес, – сказал он.
И стремительно удалился. Снова лабиринт. Стены, наполовину шоколадного, наполовину бежевого цвета, закоулки, повороты. Где же выход? Филипп долго бродил по этой плохо освещенной кишке, где номера дверей не следовали один за другим. Больше не доносилось ни голосов, ни музыки. Тут никто не жил. Здесь были склады мебели, шкафы для тряпья, чуланы с крысами, логова пауков. Конечно, он пошел не в ту сторону. Заблудиться на этаже прислуги! Он возвратился и снова прошел мимо комнаты Аньес. Лестница. Хорошо. Ступеньки прогибались под тяжестью его веса. Когда-то он испытал такое же чувство тошнотворной качки, пересекая Атлантику на теплоходе «Queen Mary» во время шторма.
Лестничная площадка третьего этажа. Филипп толкнул дверь, прошел как сомнамбула через всю квартиру и остановился перед кроватью, где Кароль листала иллюстрированные журналы. Впервые он видел в ней уже не женщину, которую надо любить, обманывать, а врага, которого надо уничтожить.
– Я подозревал, что ты путаешься с кем попало, – сказал он. – Но то, что я узнал теперь, превосходит мою фантазию. Как ты могла оказаться такой… такой омерзительной, что набросилась на Жан-Марка, на моего сына?
Это слово застряло у него в горле. Едкий вкус наполнил рот. Если горе примешается к его гневу, ему придет конец. Он с силой напряг мускулы, сжал челюсти. Кароль подняла свою замотанную в тюрбан красивую голову и выкрикнула презрительным голоском:
– С чего ты взял? Ты бредишь?
Такое лицемерие совсем сбило его с толку.
– Может быть, это неправда? – закричал он.
Она выдержала взгляд. Несколько мгновений они смотрели друг на друга в молчании. Затем он сообразил, что, переходя от одной лжи к другой, они легко дойдут до разрыва, что Кароль тоже на пределе, что она не сможет больше ничего отрицать. И тут она отбросила одеяла, встала, выпрямилась перед ним. Безумный блеск пронизал ее зрачки. С каким-то дурным облегчением, злобной мягкостью она произнесла, медленно шевеля губами:
– Нет, это правда, Филипп! И я об этом не жалею! Ты такой негодяй, что не имеешь права никого ни в чем упрекать! Особенно меня! Ты доставил мне слишком много боли, годами обманывая меня с разными потаскухами! Но я ничего не говорила! Я терпела! А теперь стерпишь ты! Я ненавижу тебя! И твой сын тебя ненавидит! Мы хорошо посмеялись над тобой!..
Высоко держа голову, в своем белом халате, она говорила, говорила, муссировала свои упреки, старалась разбередить рану. И он позволил ей говорить, убитый разоблачением. Теперь у него уже не было даже остатков сомнения. Раздавить ударом кулака это лицо маленькой зловредной самки? Для чего? Он слишком презирал ее, чтобы в самом деле на нее злиться. Но тот, другой, Жан-Марк? Сын, которым он так гордился! Как он мог?.. Филипп смутно сознавал, что стоит в комнате темно-розового цвета, где раздается чей-то голос, который злоба подчас делает пронзительным. Его сердце налилось свинцом и сильно билось. Острая боль застряла между ребрами. Скорее бежать отсюда. Не видеть больше Кароль, дышать не отравленным ее присутствием воздухом. Не говоря ни слова, он вышел.
Шум и дорожное движение на рю Бонапарт взбодрили, захватили его. Он шел без всякой цели и думал о Жан-Марке, занимающемся с Кароль любовью. Отчетливость образов леденила его. Его собственный двойник проникал в тело его жены. Это было ужасно, нестерпимо! Она была достаточно порочна, чтобы сравнивать двух мужчин. Несомненно, даже находила больше удовольствия в юношеских упражнениях своего пасынка, чем мужа. Она, конечно, говорила об этом Жан-Марку, у которого от ее слов кружилась голова. Он считал себя героем греческой трагедии. А был лишь маленьким негодяем, трусливым и бесхарактерным. Карманным воришкой. Сколько кривлянья он разводил перед отцом на протяжении долгих месяцев! И это он, Филипп, платил за его комнату. Он раскошеливался, чтобы сыну было удобнее забавляться с его, Филиппа, женой. Его принимали за дурака! Именно это, пожалуй, и есть самое горькое! Отвращение усиливало страдания. Досада умножала гнев. Одураченный, обманутый, осмеянный, он вновь обретал всю душевную силу. Он остановил проезжающее такси, нырнул в него и рухнул на сиденье.