Текст книги "Голод львят"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

VI

Филипп нажал на одну кнопку, перемотал магнитофонную ленту, потом на другую, чтобы прослушать. На магнитофоне его собственный голос, измененный, хриплый, почти неузнаваемый, повторял слово в слово письмо, которое он только что надиктовал. Завтра его секретарша перепечатает текст на машинке и даст ему на подпись. Последнее время он отправлялся после ужина к себе в контору, чтобы на свежую голову поработать там в отсутствие сотрудников. Это был лучший момент дня, когда – без визитов, говорильни и телефонных звонков – он обретал свое равновесие. Следующим делом сейчас было предложение о выкупе компанией «Максвелл и Хадсон» патентов, принадлежащих «Французской компании вареных кож». Он подумал минуту, снова включил магнитофон на запись и, шагая взад и вперед, начал излагать текст.

Обычно работа такого типа не требовала у него больших усилий. Но в этот вечер он был уставшим, рассеянным и никак не мог увязать фразы одну с другой. Разумеется, из-за этого магнитофона! На самом деле он все еще предпочитал диктовать темноволосой мадемуазель Бигарро, которая обычно у них все стенографировала – с согнутой спиной, быстрыми руками и блестящими капельками пота на крыльях носа. Он слушал свою речь. Голос глухо отпечатывался в механической памяти. Техническое совершенство аппарата усиливало у него впечатление одиночества. Филипп обводил взглядом бежевые обои, красновато-коричневое покрытие пола, телефон с множеством кнопок, магнитофон, обе бобины-двойняшки которого медленно вращались, и отмечал в сознании, что он единственное живое существо в этом вещественном окружении. В очередной раз он ужинал наедине с Даниэлем. Кароль проводила все вечера вне дома. У нее была своя жизнь, у него своя. Это было результатом договоренности. Когда он завел речь о разводе, Кароль сразу же поставила свои условия. Она не только требовала непомерных алиментов, но к тому же, ссылаясь на то, что они заключили брак на основе общности имущества, претендовала на половину его дела. Если бы Филипп захотел остаться во главе «Кабинета Эглетьера», ему пришлось бы возместить ей убытки. Оценочная стоимость фондов была бы установлена по среднему итогу за три последних финансовых года. Кароль, несомненно, проконсультировалась с юристами. Согласись Филипп на ее условия, он разорился бы. Она держала его крепко, перекрывая кислород. Самой большой глупостью в его жизни было то, что он женился на ней, не заключив брачного контракта. Но в то время она казалась ему такой молодой, беззаботной, уязвимой, что он не мог заподозрить у нее задней мысли.

Теперь он был вынужден согласиться на нынешний modus vivendi [7]7
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть], как она и предполагала. Не испытывая неудобств, Кароль наслаждалась всеми правами замужней женщины. Филиппу вообще следовало быть тише воды, ниже травы, если он не хотел, чтобы, поменявшись с ним ролями, развода потребовала она. Поскольку доказательства его неверности у нее были, на этот счет он не сомневался! Она была слишком хитра, чтобы в нужный момент не составить на него свое маленькое досье! Он поймал себя на том, что уже продолжительное время, как умолк. Все еще вращаясь, магнитофонная лента записывала лишь его шаги, вздохи, паузы между ними. На скорую руку он закончил диктовать свой доклад. Завтра надо будет еще раз просмотреть его.

Уже десять минут за полночь Филипп сложил бумаги, миновал комнату машинисток, где дремали под своими чехлами пишущие машинки, пересек пустой холл, выключил везде свет и вышел на темную улицу. Он не спешил вернуться домой. Что он найдет там, на рю Бонапарт? Холодный, пустой дом, где нет души. Уволив Мерседес, Кароль наняла приходящую домработницу, весьма беспомощную, которая усложняла работу Аньес, вместо того чтобы ей помогать. Хозяйство было организовано плохо, часы приема пищи больше не соблюдались, все пошло прахом. Эта дисгармония удручала Филиппа, но ему не хватало решительности бороться с нею. Происходящее казалось ему закономерной победой силы инерции и распада, фатального запустения, в чем виделось неизбежное дополнение к тому внутреннему отвращению, которое он испытывал.

Как только он вошел в квартиру, знакомое чувство беспокойства сжало сердце, как если бы он пробрался в чужой дом. Все здесь, стены и мебель, несло на себе печать присутствия Кароль. Он прошел на цыпочках по коридору, направился в гостиную и всмотрелся в темноту. Ни малейшего лучика света под дверью спальни. Одно из двух: или Кароль спит, или еще не вернулась. Второе предположение казалось более правдоподобным. После той ссоры они встречались только во время еды за столом и обращались друг к другу лишь в случае крайней необходимости. Стоя посреди комнаты, он еще немного послушал. Затем, гонимый безмолвием, вышел из гостиной.

Теперь Филипп спал у себя в кабинете на диване, стоящем у стены с книгами. Постель для молодого человека, узкая и жесткая. На столике под рукой лампа на обтянутой кожей ножке, пепельница, газеты, разрезной нож – все атрибуты холостяцкого комфорта. Он тяжело опустился на край дивана. Внезапно почувствовал тяжесть прожитых лет. Вспомнил своего сотрудника, Зюрелли, у которого был в начале года инфаркт и который с тех пор был уже другой человек, бледный, осторожный, задумчивый, живущий так, словно под ним тлеет медленный огонь… Теперь вот и он тоже болен. Удар, нанесенный Кароль, ошеломил его, привел в угнетенное состояние духа. Энергия через невидимую рану уходила из него.

Он выпрямился, прошел по коридору и вошел в крошечную ванную, примыкающую к бывшей комнате Жан-Марка. Его отражение запечатлелось в зеркале умывальника. Нижняя часть лица заметно расплылась. Снова у него появился второй подбородок!.. И больше не было упорства продолжать диету. «На что мне это к черту?»

Он разделся и пошел под душ. Вода, теплая и живительная, брызгала на плечи, заливала глаза, мочила губы. Кто сейчас любовник Кароль? Есть ли он у нее? Безусловно! Она еще молода, красива, свободна! Ей нужно только появиться, чтобы соблазнить. А он, Филипп? Все его успехи были связаны с деньгами. Ни одна из бабенок не любила его самого по себе. Он всегда так или иначе раскошеливался. Филипп вытерся махровым полотенцем, натянул на себя голубую пижаму и стал чистить зубы. Вкус мяты заполнил рот. Щетка резкими рывками скребла по деснам. Может быть, он слишком стар для Кароль? Женившись на ней, он ринулся в гонку, которая была ему не по силам. Не хватило дыхания. Нет! Она укатала бы даже тридцатипяти– и тридцатилетнего парня. В этой стерве сидит инстинкт разрушения. Радость для нее заключается не столько в том, чтобы нравиться, сколько в том, чтобы губить все, к чему она приближается. Филипп прополоскал рот и с силой плюнул. Розоватая вода потекла в раковину. Не потому, что Кароль любила Жан-Марка, она спала с ним, а потому, что нашла в этом особый случай напакостить, разрушить, довести до отчаяния… Теперь, когда она сделала из этого парня ничтожество, разумеется, он не интересовал ее больше. Филипп закрыл тюбик с зубной пастой. Слова Аньес всплыли у него в памяти: «Но, месье, это было в прошлом году…»

Филипп вернулся в кабинет, скользнул в постель, взял газету, попытался читать. Строчки путались. Нехотя он надел очки. Он стремился как можно дольше ими не пользоваться. Но что можно было поделать против медленного износа организма? Он пробежал несколько заголовков. «А Жан-Марк, где он?» Всякий раз, думая о своем старшем сыне, он натыкался на белую стену. Ни гнева, ни грусти, ни злобы, ни жалости. Ничего. Пустота. Он отложил газету. Книжные стеллажи утопали в желтом свете лампы, словно в каком-то сиропе. Все эти книги, из которых он не прочел и половины! Он сел на подушку, наугад снял с полки книгу: «Ясновидцы» Жерара де Нерваля. Что ему делать с этой изысканной литературой? Глаза перебегали от одной фразы к другой, но мысли не следовали за ними. Показалось, что жарко. Он расстегнул пижаму. Во рту – горечь. Он встал, прошел на кухню и достал из холодильника бутылку минеральной воды.

Пока он наливал воду в стакан, раздался глухой стук входной двери. Кароль! Откуда она возвращалась? Ему было наплевать! Ему было наплевать на все! Он выпил целый стакан, поставил его и вышел из кухни. В коридоре столкнулся с Даниэлем, который шел навстречу, стараясь не шуметь, с тетрадями под мышкой. На какой-то момент придя в замешательство, Филипп проворчал:

– Ты возвращаешься в такой час!

– Еще не поздно! – пролепетал Даниэль.

– Ты откуда идешь?

– От Совло.

– Что ты там делал?

– Повторял математику с Лораном.

– С каким Лораном?

– С Лораном Совло, моим приятелем… Ты же знаешь, папа…

– Ах, да! – сказал Филипп. – Иди ложись спать!

Но Даниэль не шелохнулся. Он наблюдал за отцом со смесью отваги и страха. Кадык у него на шее поднялся и опустился – он проглотил слюну и пробормотал:

– Папа, у тебя есть минута?

– Когда?

– Сейчас. Я хотел бы поговорить с тобой. Это важно!

Филипп заколебался, потом сказал:

– Ну что же, говори!

Взгляд Даниэля пробежал по мрачному ряду дверей стенного шкафа. Похожие одна на другую, серые, квадратные, лакированные, они блестели при ярком свете электрической лампочки.

– Здесь? – прошептал он.

– Идем, – сказал Филипп.

Они вошли в кабинет. Филипп присел на край своего письменного стола. Уголком глаза он с недовольством посмотрел на белеющую напротив книжных стеллажей постель. Смятые простыни, одинокая подушка, какое красноречивое свидетельство! Но Даниэль, казалось, ничего не заметил. Он стоял перед ним прямой, сосредоточенный, словно на кончике трамплина. Внезапно он ринулся в бой:

– Папа, произошла очень серьезная вещь. Даниэла Совло… сестра моего приятеля Лорана… она… она ждет от меня ребенка… Я обязан на ней жениться…

На последнем слове он сделал выдох, его грудь впала, плечи опустились. Филипп дал себе время осознать новость, не принять ее и подавить в себе первый рефлекс гнева. Глядя прямо в лицо испуганному Даниэлю, он спокойно сказал:

– Ты совершеннейший идиот, мой бедный старик!

– Но, папа… ничего другого не остается…

– Всегда есть что-то другое!

– Она хочет сохранить ребенка!

– А! – сказал Филипп, улыбаясь. – Я в этом почти не сомневался, представь себе! Она тебя шантажирует! Ребенок, ребенок! Только от тебя ли он?

У Даниэля округлились глаза. Это было удивление верующего, который столкнулся с богохульником.

– О, папа! – застонал он. – Как ты можешь?.. Даниэла очень хорошая девочка…

– Очень хорошая девочка, которая прилипла к парню и пытается его заарканить!

– Я тебя уверяю!

– В чем ты меня уверяешь? – воскликнул Филипп, повышая тон. – Ты ничего не знаешь! Ты попал в дерьмовое положение! И теперь мне нужно лезть из кожи, чтобы тебя из него вытащить! Ее нужно взять за шиворот, твою девчонку…

– Почему?

– Чтобы научить ее жить! Сначала ты откажешься признать, что ребенок от тебя! Она пойдет искать ему отца в другом месте! Или поступит так, как ее подружки!

– То есть, папа?

– Сделает аборт!

– Никогда!

– Что?

– Я сказал: никогда! – пробормотал Даниэль. – Этого не хочет не только она, но и я! У нас будет этот ребенок! Мы поженимся, папа!..

У Филипппа больше не было сил возмущаться. Глупость, наивность, упрямство сына лишили его всяких попыток убеждения. «Он слишком глуп!» – подумал Филипп в изнеможении. Он провел рукой по лицу, надавив на лоб, на нос, который при этом сморщился.

– Полагаю, она уже говорила с родителями, – сказал он.

– Нет… Она хотела, чтобы сначала поговорил я… Но с ее родителями не будет проблем… Они меня видели, они меня очень любят… Если бы ты знал ее мать!.. Она такая мягкая!.. И отец такой симпатичный!..

Сидя на столе, Филипп тихонько качал ногой и думал с озлобленным наслаждением: «Едва может написать без ошибки пару фраз, ни черта не делает на уроках, о себе высокого мнения, потому что отрастил длинные волосы, курит, гуляет с девчонками, теперь вот, сам того не желая, сделал ребенка, собирается жениться, не имея ни гроша, рассчитывает, что другие будут его кормить; ни ума, ни энергии, ни желания работать – и с этими самонадеянными дурнями, с этими бесцветными тряпками надеются построить Францию завтрашнего дня!» Он распалялся, нервы у него были напряжены, голова шумела. Крошечная мышца дергалась в уголке правого века.

– Сколько ей лет? – спросил он сухо.

– На два месяца меньше, чем мне, – ответил Даниэль.

– Браво! И что ты будешь делать, женившись?

– Продолжать учиться.

– Разумеется! И где же вы будете жить?

– Как раз мы об этом говорили с Даниэлой. Будем жить у ее родителей.

– На их иждивении?

Даниэль поднял голову, словно оскорбленный:

– Почему? Она сейчас хорошо живет со своими родителями! Еще один человек не слишком изменит положение дел. Ну и мы будем отдавать им наши пособия.

– Какие еще пособия?

– Их куча! – сказал Даниэль. – Мы выяснили, можешь себе представить!.. – С проникновенным видом он стал перечислять, загибая пальцы: – Пособие по беременности, пособие по материнству, надбавки за кормление грудью, пособие молодой семье… Знаешь, это составит немалую сумму!

– Ты говоришь о своих пособиях как о будущем материальном положении! – возмутился Филипп. – А тебе не противно начинать жизнь с государственных подаяний, какие дают многодетным матерям? На твоем месте я бы не стал заводить жену, не имея на что добыть ей жратву! Мужчина – тот, кто научился зарабатывать на жизнь! А пока не стал мужчиной – не женись!

– Ну да, – пробормотал Даниэль, – ты прав… Я тоже хотел бы сначала выучиться… Но поскольку все так получилось!.. Что же, теперь становиться несчастным из-за каких-то принципов?..

Глядя на это лицо, отягощенное нежеланием что-либо понять, Филипп капитулировал. У него не было ничего общего с сыном. Всякий раз, когда он оказывался с ним наедине за столом, у него возникало впечатление, что эта физиономия услужливого бойскаута была материализацией его невезения. Он не мог больше видеть его перед собой жующим днем и вечером! Какое будет облегчение, если Даниэль уйдет из дома! Филипп встал и сказал:

– Во всяком случае, не рассчитывай, что я тоже буду выплачивать тебе пособие.

– Я и не рассчитываю на это, – ответил Даниэль.

Филипп застегнул воротник пижамы. «Да, да, пусть он устраивает свое счастье или несчастье в другом месте! Пусть выметается отсюда! Он мне надоел!» Филипп нервно вынул сигарету из пачки, которая валялась на круглом столике. Даниэль зажег спичку и протянул ему.

– Поскольку ты был идиотом, сделав беременной эту девчонку, и намерен идти до конца в своей глупости и жениться на ней, я умолкаю, – сказал Филипп, выпуская дым через ноздри.

– Это означает, что ты согласен?

– Именно так!

– Ох, папа, спасибо!

Он широко заулыбался, обнажив все зубы. Это уж слишком! Филипп, раздраженный, открыл дверь. Но Даниэль медлил с уходом. Его улыбка исчезла. Снова у него были эти поджатые губы, этот тупой взгляд, означавший признаки напряженной внутренней борьбы. Он сказал:

– Теперь нужно было бы познакомиться с ее родителями…

– Что?! – воскликнул Филипп.

– Чтобы они знали, как им быть, понимаешь!..

Негодование Филиппа исчезло так же быстро, как поднялось. Отказаться невозможно. Дело могло быть улажено за несколько месяцев. Он кивнул головой:

– Хорошо! Я навещу их!

Лицо Даниэля вновь озарилось улыбкой.

Казалось, он был бесконечно счастлив. Торопясь выпроводить его, Филипп положил руку ему на плечо и буркнул:

– Ну отправляйся! Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, – прошептал Даниэль. И вдруг добавил: – Папа, я хотел тебя спросить… У тебя странный вид в последнее время… У тебя какие-то неприятности, я чувствую!.. Ты не хочешь сказать мне?..

– Мне нечего тебе сказать, – ответил Филипп жестким тоном. – У всякого человека бывают тяжелые периоды в жизни. Ты это поймешь потом, несмотря на все твои семейные и прочие пособия!

Он выпроводил его в коридор, снова лег и взял книгу. Гармоничные фразы Жерара де Нерваля раздражали его, он пропускал абзацы и целые страницы. Филипп посмотрел на часы у изголовья – два часа ночи! Потушил лампу. Несколько минут спустя он снова услышал в тишине квартиры, как открылась входная дверь. Теперь это была Кароль. Он остался лежать с открытыми глазами в темноте. Им овладело странное спокойствие: она вернулась.

VII

В дверь постучали. Кароль приподнялась на локтях. Ей понадобилось напрячь память, чтобы вспомнить, что она звонила Аньес и просила ее принести чай. Разумеется, она тем временем снова заснула. Тяжелый утренний сон. Возможно, это только и был настоящий сон с той минуты, как вчера вечером она, изможденная, очутилась в постели. Какая ужасная ночь! Давит виски, во рту жуткий вкус, желудок горит! Напрасно она съела курицу с лимоном в африканском ресторане. Соус был очень острый. Но Ксавье настаивал. Да и все остальные тоже. Выпила инжирной водки. Оркестр чернокожих играл очень громко. Она до сих пор ощущала в своих венах эти удары тамтама. Вся кожа была раздражена. Комната утопала в полумраке.

– Войдите, – сказала Кароль.

Аньес внесла поднос с завтраком.

– Который час?

– Десять часов, мадам.

Как обычно, Аньес поставила поднос на кровать, широко открыла окно и подняла шторы. Кароль сощурила глаза от яркого света. Солнце и свежий воздух вдруг одурманили ее.

– Шторы, Аньес!

Аньес опустила шторы и удалилась. Кароль налила чай и поднесла чашку к губам. Теплый чай разлился по пищеводу, все промывая, обжигая, очищая на своем пути. Запах тостов щекотал ноздри. Она с трудом удерживалась от желания погрызть один. После излишеств накануне было бы разумным дать организму отдых. В течение дня она, пожалуй, съест лишь несколько фруктов и выпьет три стакана минеральной воды. Она, наверно, бледна как смерть. С некоторым опасением Кароль взяла зеркало на столике у изголовья. Ну, не так уж плохо! Светлые белки глаз, уголки губ и век едва затенены мелкими морщинками… Определенно, этот ночной крем подействовал на ее кожу благотворно. Она могла бы почти обойтись без косметики. Олимпия часто говорила ей, что находит ее красивее, когда она встает с постели, чем когда готовится куда-то выходить. Нельзя доверять Олимпии. Существует ли вообще женская дружба, лишенная коварства? Она провела рукой по шее: кожа под подбородком становилась дрябловатой. «Казалось, что каждое утро, по двадцать раз выдвигая вперед нижнюю челюсть… Глупо!» Потом ее пальцы залезли в волосы, подняли их, распределяя пряди согласно долго изучавшемуся рисунку. Она смотрела на себя в зеркало, любовалась своим отражением и сожалела, что договорилась о посещении парикмахера сегодня днем. Совершенно спокойно она бы могла подождать еще неделю, прежде чем делать укладку. Тем более что Гарольда не было и причесывать ее будет, вероятно, Рауль. Последний раз Рауль изуродовал ее! Она бы не пошла. Но без визита к парикмахеру у нее рушился день. Один за другим пустые, безликие часы.

Никогда она не испытывала такого безразличия к жизни. Этот вчерашний вечер, слишком тяжелая еда, шум… И к тому же Ксавье не был изобретателен! Что за идея была привести ее туда вместе с двумя семейными парами, едва ей знакомыми! Мужчины говорили о делах (все они занимались торговлей зерном), женщинам было нечего друг другу сказать, оркестр неистовствовал под красным лакированным потолком, освещение было таким затененным, что курица на тарелках казалась сиреневой, обслуживание обеспечивали два громадных невозмутимых негра. После ужина танцевали. Ксавье крепко прижимал к себе Кароль. Он владел чувством ритма. Малейшие его движения сочетались с музыкой. До секса у нее с ним еще не дошло. Это будет завтра или послезавтра. Когда ей захочется. Совершенно животная простота их сближения удручала. Провожая ее домой, он предложил поехать с ним на Антильские острова. Роскошное путешествие на итальянском теплоходе. Посадка в Канне через восемь дней. Все путешествие продлится семь недель со стоянками на самых живописных островах. Кароль не сказала ни да ни нет. Конечно, Ксавье ее совершенно не возбуждал со своим лицом будто из хлебного мякиша, с неизменной любезностью и полным отсутствием юмора, но зато архипелаг притягивал, словно какой-то громадный географический десерт. Оставить Париж. Уехать неведомо куда, к солнцу. С нее довольно этого шумного города, людей, все время одних и тех же, которые все знакомы друг с другом, скученности, интриг, обедов, запаха бензина… Она мечтала о шуме моря на пустынном пляже. Ветер в кокосовых пальмах. Обнаженный молодой человек, стоящий на гребне волны, на доске, удерживая равновесие. И океан несет его от гребня к гребню посреди бурлящей пены к берегу. В каком фильме она это видела? Этот молодой человек был похож на Жан-Марка. Она остановила себя. Впрочем, наверное, на Антильских островах не занимаются серфингом. У Ксавье нет ничего от спортсмена. У Жан-Марка тоже!

Кароль медленно вздохнула и принялась красить глаза. Щеточка с краской скользила по ресницам, утолщала их, удлиняла. В зеркале ее взгляд выигрывал глубиной и загадочностью. Она ничего не решила, ни с парикмахером, ни с Антильскими островами.

Такая нерешительность была ей так же приятна, как прохлада простыней, гибкость матраса, мягкое углубление на подушке под изгибом спины. «Потом посмотрим. У меня еще есть время. Я устала. Такой уж день – ни рыба ни мясо, бывает!» С глазами было закончено. Она не стала бы красить ничего другого. Вид немного мертвецкий, но интересный. Эксперимент. Ради кого? Сознание собственного одиночества привело ее в оцепенение. Вокруг нее распространялась вибрация, расходились концентрические волны, как от гонга, по которому ударили молотком. Голова у нее болела все сильнее и сильнее. Если бы было не так светло, она бы с удовольствием заснула. В дверь опять три раза постучали. Аньес пришла за подносом. Надо попросить ее задернуть шторы. Положить на веки легкие компрессы. Отключить телефон. Сделать вид, что больна, очень больна… Вошла не Аньес, а Жанна, приходящая домработница, тщедушная, узловатая, с носом луковицей, покрытым фиолетовыми прожилками. Она несла в руках пылесос. Шланг от него висел у нее на шее, как громадная застывшая рептилия.

– Я могу убрать комнату, мадам?

– Вы прекрасно видите, что нет! – сказала с раздражением Кароль.

Жанна заморгала глазами, словно оглушенная этой репликой, и маленькими шажками попятилась назад. Но перед тем как выйти за дверь, она остановилась и отодвинулась в сторону, поклонившись. Появился Филипп. Кароль не смогла сдержать порыва удивления. «Хорошо еще, что я успела накрасить глаза!» – мгновенно подумала она. Жанна выскользнула, стукнув пылесосом о дверной наличник.

– Ну же, осторожней! – сказала Кароль. А потом, обратившись к Филиппу, спросила: – Ты не пошел на работу?

– Нет. У меня встреча в городе в одиннадцать часов, – ответил он.

Впервые он оказался в комнате жены после их ссоры. Что он хочет от нее? Она насторожилась и не предложила ему сесть.

– Как ты? – спросил он через некоторое время.

– Не очень хорошо. Я поздно вернулась. Всю ночь плохо себя чувствовала.

– Нужно было позвать меня!

Она высекла его ироническим взглядом:

– Зачем?

Филипп не ответил.

Он опять потолстел. На его оплывшем и розовом лице глазам не хватало выразительности. Глядя на него, стоящего перед ней с опущенными руками, Кароль не решалась поверить, что он может внушить уважение своим клиентам, сотрудникам. Чем объяснить, что в обыденной жизни ему так ужасно не хватало той точности суждения, ловкости маневра, элегантности стиля, которые каждый признавал у него в ведении дел? Уже несколько дней, как она стала замечать в нем меньше цинизма, жестокости, чем раньше. Глубоко задетый, он впал в сентиментальную мягкость и безмолвную укоризну. Он глупо вел себя с ней, с детьми. Она презирала его, но у нее даже не было желания причинить ему боль. Он повернулся спиной к окну. Она видела его как в китайском театре теней. Несмотря на полуопущенные шторы, весь дневной свет был направлен на нее. При таком освещении проявлялись даже малейшие недостатки лица. Зная свои слабые стороны, она пересела, чтобы избежать разоблачения солнцем.

– Я тоже плохо спал, – сказал он. – В моем кабинете слышен любой шум с улицы…

Хотел ли он, чтобы она его пожалела, предложила вернуться спать в комнату, окна которой выходят в тихий сад? Это единственное пришедшее на ум предположение доставило ей какую-то злобную радость. Она была сильнее, она не пощадит его, заставит заплатить за девиц, за Жан-Марка и за все остальное… Но после этой вспышки злорадства к ней вновь вернулось то безразличие, которое было страшней, чем ненависть. Поскольку она хранила молчание, он смиренно спросил:

– С кем ты была вчера вечером?

– С друзьями.

– В театре, на концерте?

– Нет, в африканском ресторане.

– Было хорошо?

– Неплохо.

На самом деле ресторан был неинтересный. Но Антильские острова… Фосфоресцирующее море, танцы туземцев, Ксавье… Она посчитала, что, если отправится в этот круиз, ей понадобятся деньги. Не для того, чтобы платить за поездку (это Ксавье возьмет на себя), а на платья, на мелочи, непредвиденные расходы… Между ней и Филиппом вследствие их разрыва был заключен финансовый договор. Он открыл для нее в банке счет и регулярно переводил деньги, никогда не требуя никаких объяснений. Со своей стороны она воздерживалась от чрезмерных расходов. Так было достойно и корректно. Она вела fair play [8]8
  Честная игра (англ.).


[Закрыть], как говорила Олимпия. Бесспорно. Даже перебирала в этом. Ограничивая себя в течение нескольких недель, Кароль сочла, что пришло время отнестись к жизни шире. Мысленно она уже составила список: «Два костюма, четыре или пять очень шикарных блузок, послеобеденное платье…» Цифры росли. Она бросила на Филиппа оценивающий взгляд. Он был в ее власти, он все проглотит.

– Кстати, – сказала она, – я не знаю, как там мой банковский счет, но мне предстоят большие расходы на этой неделе…

– Я сделаю все необходимое, – ответил он.

Галантный, героический, великолепный, с чистым взглядом и с портфелем в руках. Жалкий тип!

– Ты можешь мне приблизительно назвать сумму? – спросил он.

– Нет еще. Я собираюсь отправиться с друзьями на Антильские острова. Так что, ты видишь, мне нужно прикинуть…

– На Антильские острова? – пробормотал он.

– Хорошая идея, да?

– Очень хорошая… Ты не засиживаешься подолгу в Париже в этом году… В январе Капри, теперь Антильские острова…

У него был разочарованный вид, на лбу пролегла морщина, нос опустился. Кароль удивилась быстроте, с которой решилась проблема поездки. То, что еще минуту назад было всего лишь мечтой, колебаниями, неторопливым взвешиванием за и против, стало внезапной реальностью почти без ее участия. Она вдруг сделалась очень занятой, у нее срочно появилось сто дел в разных местах Парижа, ей не хватало времени. Который теперь час?

– Когда ты рассчитываешь ехать? – грустно спросил Филипп.

– Через восемь дней.

– А!..

Между ними воцарилось молчание. Филипп почувствовал себя так, будто находится на перроне вокзала. Он прощался с ней. Вздохнув, он сказал:

– Да вот! У меня для тебя безумная новость: Даниэль женится.

– На малышке Совло?

– Да. Ты подозревала?

– Немного…

– Он сделал ее беременной!

– Она очень хорошенькая, эта малышка!

– Все-таки…

Кароль слушала его, думая о примерном списке вещей. Филипп был совершенно прав насчет Даниэля. Что ее и радовало. Она ненавидела это семейство. Чем сильнее Эглетьеры увязнут в грязи, тем более счастлива она будет. Что это сегодня в воздухе, от чего ее так бодрит? После ночи дурноты и кошмаров она возродилась, свежая, оживленная, эгоистичная, с чистой кожей, беспощадная перед этим побежденным. Она поедет к парикмахеру – разумеется! – потом к своей портнихе, а потом в бутик на улице дю Фобург-Сен-Оноре, о котором ей столько говорила Олимпия! Даниэль, женатый и отец семейства, – вот уж верх глупости!

– Я рада за Даниэля, – сказала она улыбаясь.

Филипп с беспокойством посмотрел на нее. Она вытянула перед собой руки. Ее ночная рубашка просвечивала. Наверное, сквозь ткань он видел ее грудь.

– Теперь оставь меня, – сказала Кароль. – Я спешу!

Он ушел.