Текст книги "Шесть серых гусей"

Автор книги: Анри Кулонж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Я вижу, вы француженка, – обратился он к молодой женщине на французском, указывая на нашивки на ее кителе.

– Я офицер связи при штабе генерала Жюэна, – пояснила она.

– Связи – хорошее слово, – откликнулся дон Этторе игриво.

Сабина почувствовала, что краснеет, и с удовлетворением отметила, что Пол, судя по всему, ничего не понял. Он немного удивленно смотрел на нее, словно впервые видел. В мягком пламени свечей ее лицо сияло, и она казалась еще более цветущей, чем в фойе театра. Креспи вновь наклонился к молодой женщине.

– Я считаю, что Жюэн – это тот человек, что здесь нужен, – продолжал он по-французски. – Будучи итальянцем и франкофилом, я никогда не прощу своей стране ту низость, которую она совершила в сороковом году, и боюсь, что она слишком дорого за нее заплатит. Как только союзники уйдут из Италии, на нее обрушатся все семь казней египетских, но я надеюсь, что не доживу до этого.

– Что он говорит? – спросил Пол у Сабины. – Я чувствую себя лишним.

– Историк искусства, даже ставший таковым по воле случая, должен был бы понимать по-французски, – ответила она вполголоса.

– Я говорил, что сразу после войны на нас обрушатся всевозможные несчастья, – повторил дон Этторе по-английски. – Тольятти придет к власти, начнется извержение Везувия, а туринский «Ювентус» выиграет чемпионат страны. И еще многое другое.

Пол задумчиво кивнул и посмотрел на дверь. Через несколько минут появился дворецкий, торжественно внесший серебряную супницу, которую позолотило отражавшееся в ней пламя множества свечей. Креспи смотрел, как приближается слуга, словно наслаждаясь моментом.

– Совсем как раньше, – прошептал он. Джанни подошел к нему, пытаясь что-то сказать.

– Друг мой, не забывайте об этикете, сначала обслужите signora francese7575
  Госпожу француженку (ит.).


[Закрыть].

Джанни с непроницаемым выражением лица исполнил приказ и наклонился к Сабине. Заглянув в супницу, она не поверила своим глазам.

– Но… она пустая!.. – воскликнула она.

– Я знаю, – вздохнул дон Этторе покорно.

Постаравшись скрыть разочарование и не понимая, как ей теперь себя вести, она посмотрела на Пола.

– Должна ли я сделать вид, что наливаю себе суп? – спросила она по-английски.

– Скажите, что он слишком горячий, – насмешливо шепнул Пол.

– Мне очень жаль, – сказал дон Этторе, на лице которого, впрочем, не видно было никакого сожаления. – Вот уже несколько дней Джанни не может ничего найти в магазинах – ничего, даже тощих кошек, которых он долго выдавал мне за кроликов. Если бы я знал, что вечером у меня будут гости, может быть, я разрешил бы ему воспользоваться черным рынком. А вообще-то мы с Джанни предпочитаем хранить добродетель.

Сабина смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Не мне упрекать вас за это, синьор Креспи… – сказала она. – Я прекрасно понимаю. Но зачем все эти церемонии! Сервиз, скатерть, серебро… и фрак…

Он словно очнулся от сна.

– Не знаю, известно ли вам, что сегодня вечером вновь открылся театр «Сан-Карло».

– Конечно, известно! – воскликнул Пол. – Мы были там.

Лицо дона Этторе исказила гримаса страдания.

– А меня там не было. Как, впрочем, и других неаполитанцев, я полагаю? А между тем у меня туда абонемент со дня его открытия! Если мне не изменяет память, мы с супругой познакомились в театре, когда там давали «Лоэнгрина». Тогда все было спокойно, король находился там, где и должен был находиться: в королевской ложе, а не в изгнании, как сейчас, и мы, неаполитанцы, могли ходить в свой собственный театр.

Наш друг Аугусто Лагана, директор театра, решил начинать каждый сезон постановкой одной из опер Вагнера, и эта традиция продолжалась до начала следующей войны. Сегодня мне захотелось отпраздновать открытие оперы, и я оделся, как мы тогда одевались на премьеры… Мы иногда достаем старые платья и все эти остатки былой роскоши и играем в прошлое.

«Я знаю», – захотелось сказать Полу, но он промолчал.

– По такому случаю Джанни даже начистил до блеска серебряные галуны на своей ливрее.

– Мне кажется, его сиятельство встретил мадам не тогда, когда давали «Лоэнгрина», а когда исполнялась «Франческа да Римини»7676
  Опера Джоаккино Россини (1792—1868).


[Закрыть]. Та дама, что господин встретил на «Лоэнгрине»… Я не хочу напоминать господину ее имя.

– Вполне возможно, – произнес Креспи мечтательно. – Может, ты и прав, Джанни… Как там поется в «Риголетто»7777
  Опера Джузеппе Верди (1813-1901).


[Закрыть]: «Сердце красавицы склонно к измене…»

Он вполголоса начал напевать знаменитую арию.

– Если бы не брачный контракт, нас бы не было в Неаполе, – продолжал он. – Нет-нет, я женился на очаровательной женщине. Ее настроение не могли испортить даже мои бесплодные и сухие занятия математикой. Не так ли, Джанни?

– Его сиятельство имеет право так думать, – осторожно ответил Джанни.

– Ладно, все это теперь в прошлом… – вздохнул Креспи. – Как и ужины, которые мы устраивали в честь артистов после премьер…

– Всегда свежая рыба из залива и лимонный шербет, – уточнил Джанни.

– Это тоже была своего рода традиция… Я принимал здесь божественную Сезанцони, Федора Шаляпина, Тито Скипа7878
  Скипа, Тито (1888—1965) – итальянский оперный певец (тенор).


[Закрыть] и великого Беньямино Джильи7979
  Джильи, Беньямино (1890—1957) – итальянский оперный певец (тенор).


[Закрыть], Джильду делла Рицца и маэстро Масканьи… Помнишь, Джанни, как Джильи после обеда пел «Luna Rossa»8080
  «Красная луна» – народная неаполитанская песня.


[Закрыть]…

– Надо сказать, что он очень любил ваше «Лакрима-Кристи»8181
  Сорт белого мускатного вина.


[Закрыть], ваше сиятельство.

Креспи выпрямился.

– Какую великолепную мысль ты мне подал, Джанни! У нас наверняка осталось несколько бутылок.

Пол начал выказывать признаки раздражения. Ему вдруг показалось, что он участвует в тщательно отрепетированном спектакле, который устроили два старика, разыгрывающие настоящую неаполитанскую комедию, пытаясь забыть о действительности. От созерцания накрытого стола его аппетит усилился, и он пожалел, что не захватил из столовой какой-нибудь еды, которую при случае мог бы вытащить из кармана. Но теперь речь шла не о воспоминаниях. Джанни покинул столовую и через минуту вернулся с бутылкой, горлышко которой было обернуто девственно-белой салфеткой. Он налил немного вина в рюмку дона Этторе, который благоговейно поднес ее ко рту.

– Черт возьми, Джанни!.. Это тебе не морковный сок.

– Уж точно нет, ваше сиятельство! Это ваше вино. Ваше вино с вашим гербом на бутылке.

– У меня виноградники в предгорьях Везувия – настоящее волшебное кольцо Вакха, окружающее поместье Вулкана, – пояснил дон Этторе с преувеличенным одушевлением. – Плохо только, что с начала войны за ними никто не ухаживает, и меня предупредили, что немцы, отступая, заминировали их, чтобы перекрыть дорогу к аэродрому, расположенному ниже по склону. Это бутылка тридцать девятого года… Наш последний урожай, да, Джанни? К счастью, это был хороший год.

Он наклонился к Сабине, которая попыталась отказаться:

– Простите меня, синьор Креспи, но я не могу пить вино на пустой желудок. Я могу затянуть арию из «Аиды», и вам это может не понравиться, особенно после певцов, о которых вы рассказывали.

Дон Этторе замер и задумчиво смотрел на нее, словно оживляя в памяти длинную череду прекрасных лиц оперных див, взволнованных только что исполнявшейся ими музыкой. Пол тоже любовался ее изящным профилем под золотым шлемом волос. «Неудивительно, что Жюэн обратил на нее внимание», – подумал он. Она почувствовала, что он за ней наблюдает, и настороженно обернулась.

– Если бы я знал, то захватил бы банку тушенки из пайка – только для того, чтобы съесть ее из красивой тарелки, – прошептал он, чтобы успокоить ее.

– Раз ничего больше нет, давайте ваш джем, – попросила она тихо.

Стараясь, чтобы хозяин дома ничего не заметил, он передал ей под скатертью упаковку. Она улыбнулась и начала жевать липкую сладость, пряча ее в ладони, как девчонка. Его охватило ощущение счастья, какого он не испытывал с того времени, когда думал, что во время лодочной прогулки по Чарлз-ривер влюбился в некую Энис. Вино подмигивало ему из хрустальных бокалов, как та синьорина, на которую намекал Джанни. Он выпил, закрыв глаза с пылом истинно верующего человека.

– Капля блаженства в готовом обрушиться мире, – вздохнул Креспи, словно угадав его состояние. – Мои слова следует понимать буквально: этот двухсотлетний дом, где прошла вся моя жизнь, доживает последние дни. Каждый вечер я ложусь спать с ощущением, что ночью он рухнет и похоронит меня под обломками. В соседнее здание в начале июля попала бомба, и я боюсь, что скоро здесь будет слышен только грохот падающих стен, а не музыка.

– Не все так мрачно, дон Этторе! Мне кажется, дом еще достаточно крепок.

– Он больше не может опираться на соседний особняк, и я вынужден подпирать разными бревнами и балками стену, выходящую на площадь Сан-Паскуале.

– Вам, наверное, было очень страшно, – сказала Сабина.

– Джанни тогда тоже уехал к матери, что его и спасло. Я же мог погибнуть в самом центре парка вилла Коммунале под обломками кафе «Вакка», в которое всегда ходил. Когда его разбомбили, я как раз шел туда. Я очень его любил, оно было дорого всем коренным неаполитанцам вроде меня. Это был еще Неаполь восьмидесятых. Там пили марсалу из цветных рюмок. Потом я часто слушал духовой оркестр, игравший в беседке в парке… Да, это случилось тринадцатого июля, за несколько дней до того, как разрушили церковь Санта-Кьяра. Я распластался на земле, не понимая, что бомбят не только кафе, но и весь район, прилегающий к парку. Как только бомбы перестали падать, я бросился к дому. Повсюду валялись камни, начались пожары, слышались крики… Это было ужасно. Когда я прибежал сюда, то увидел Домитиллу, появившуюся из-за стены дыма, растрепанную и простирающую руки, как сомнамбула. Она кричала: «Дом сейчас упадет на нас, дом сейчас упадет!» Я взял себя в руки и попытался успокоить девочку… Само собой, ее отца не было дома.

Волнение мешало ему говорить. Повисло молчание, и Пол услышал, как где-то далеко бьют часы. Он через стол перегнулся к старику:

– Синьор Креспи, понимаю, какие испытания вам пришлось перенести, и благодарю вас за то, что вы угостили нас в такое время всеобщего дефицита этим восхитительным нектаром, но я не забыл о нашем деле, которое, увы, не располагает к возлияниям… Опишите мне эту девушку.

Дон Этторе, кажется, посчитал его вопрос праздным, если не нескромным.

– Я собираюсь допросить ее в госпитале, – уточнил Пол. – И намерен проверить все…

Глаза старика забегали.

– Могу я сделать вам признание? Из тех, которые делают только случайным знакомым? Два или три месяца назад Домитилла стала радостью этого дома. Настоящим утешением для нас с Джанни. Маленькая шестнадцатилетняя танагрская статуэтка, которую отец держал взаперти. Может быть, он боялся, что она свяжется с сомнительными личностями, которые бывали у него в гостях. Хуже всего то, что он не мог ее нормально кормить. Сколько раз нам приходилось – не так ли, Джанни? – подкармливать ее из нашего скромного пайка… Но иногда я даже радовался, что у нее такой отец, иначе она не искала бы убежища здесь, у нас.

Лицо его приняло восторженное выражение, и Пол захотел спросить, не ее ли он видел тогда у дома и каким способом она благодарила его за драгоценную пищу.

– Но на этот раз ее терпение лопнуло, и она возненавидела квартиру на третьем этаже. Может, причина ее решения в чем-то, о чем я не знаю, но она дала мне понять, что не собирается сюда возвращаться.

Он глубоко вздохнул. «Она вернется, – хотел сказать Пол в утешение старику. – Если она и в самом деле душа этого дома, она появится вновь, грациозно выйдя из фиакра или из морской пены в длинном старинном платье».

– Что касается еды… Простите мне этот маскарад, – продолжил дон Этторе более веселым голосом, словно желая прогнать подступившую печаль. – Может быть, когда-нибудь я смогу угостить вас по-настоящему, если Джанни еще не разучился готовить.

– Вы что, ничего не ели сегодня? – спросила Сабина.

– Почему, ел. Утром – яблоко, немного меда и молочных продуктов, которые Джанни привез от матери, – сказал он, улыбаясь. – Это, конечно, весьма скудная пища, но, как говорят англичане, съедай каждый день по яблоку, и не придется звать врача. Я никогда так хорошо себя не чувствовал, правда. Пойдемте, дорогая, я покажу вам свои картины, чтобы вы имели представление о том, каким изысканным городом был когда-то Неаполь.

Он подошел к Сабине и галантно предложил ей руку, чтобы проводить в ломившуюся от мебели гостиную, двери которой выходили на длинную галерею. На низких столиках громоздились стопки книг, что создавало особую атмосферу, проникнутую исследовательским духом и эрудицией, которой Пол не ожидал найти в этом палаццо, словно замершем вне времени и пространства. Джанни, чье лицо покрылось от волнения красными пятнами, торжественный и чопорный, зажег свечи, озарившие комнату теплым светом. Креспи предложил Сабине присесть на широкую софу, обитую шелком цвета ее волос. Ей показалось, что вино – хотя она и выпила всего несколько глотков – ударило ей в голову, и она неожиданно почувствовала такую усталость, что захотелось закрыть глаза.

– Синьора, последний раз я видел на войне женщин в тысяча девятьсот шестнадцатом, – сказал дон Этторе. – Мы тогда сражались на стороне победителей, я командовал эскадроном. Вы так же очаровательны, как они… – прошептал он, вновь охваченный воспоминаниями.

Он заметил, что Сабина его не слушает. Пучок немного ослаб, лицо осунулось, и она задремала с детским выражением на лице и остатками джема в уголках рта. Он заговорщицки ей улыбнулся, хотя она этого и не видела.

– Как она провалилась в сон, – прошептал он, обращаясь к Полу. – Словно всегда здесь жила.

Пол задумчиво кивнул. Он, в отличие от Креспи, боялся, что у него могут украсть ночь любви, и даже не решался взглянуть на женщину. Его взгляд блуждал по стенам.

– Какой великолепный вариант «Дидоны и Энея» Солимены8282
  Солимена, Франческо (1657—1747) – итальянский живописец.


[Закрыть], – сказал он, чтобы прервать молчание. – Я видел только фотографию большой картины из палаццо Спинелли.

Креспи оживился.

– Это этюд, – ответил он. – Вижу, вы разбираетесь в живописи…

– По правде говоря, я не очень хорошо знаю неаполитанскую школу!

– Ее считают провинциальной, а зря… Все забыли, что в конце восемнадцатого века Неаполь был самым большим городом Европы! У меня есть несколько прекрасных полотен, с которыми я никогда не расставался. Вот эта – «Святое семейство» Ланфранко8383
  Ланфранко, Джованни (1580—1647) – итальянский живописец и гравер.


[Закрыть], в детстве я ее так любил, что родители даже думали, что я стану священником. Вот два натюрморта: один принадлежит кисти Паоло Порпоры8484
  Порпора, Паоло (1617—1680) – итальянский живописец.


[Закрыть], другой – Руопполо8585
  Руопполо, Джан-Баттиста (1620-1685) – итальянский живописец, мастер натюрморта.


[Закрыть]. Посмотрите, сколько блюд, кажется, что и в самом деле обедаешь. Эти парные картины кисти Рафаэля Менгса8686
  Менгс, Антон-Рафаэль (1728—1779) – знаменитый немецкий живописец.


[Закрыть] достались мне от деда. А этот редкий Ваккаро8787
  Ваккаро, Андреа (1598—1670) – живописец неаполитанской школы.


[Закрыть] так возвышает и умиротворяет меня, что, любуясь им, я даже решил несколько сложных уравнений.

– Вы знаете, что в мои обязанности входит также выяснение мест, где прячут произведения искусства, для того, чтобы предотвратить их уничтожение оккупационной армией? Вы никогда не думали о том, что бомбардировки… а также этот сомнительный сосед, который жил над вами… Вы не думали о том, чтобы отнести их в подвал, чтобы защитить?

Креспи пожал плечами:

– Вы можете представить, как мы с Джанни снимаем их со стены и тащим по лестнице, рискуя поскользнуться и упасть, только для того, чтобы на них обрушились своды подвала? Это там они будут в опасности! И потом – где теперь большой вариант «Дидоны»? В каком сыром погребе, в каком монастыре валяется эта картина, ничем не защищенная от воров и бандитов? Нет, капитан, эти полотна никогда не покинут комнаты, где они висели всегда. На этом доме несчастье уже оставило свои отметины, и я не буду добавлять к ним новые, оголяя стены. Представьте себе, что к трещинам прибавятся пятна от исчезнувших картин, как клейма! Я тогда не смогу работать здесь, – сказал он, показывая на два раскрытых фолианта на письменном столе.

Пола охватило любопытство. Он нагнулся и прочел: «Uber Formal Unentscheidbare Satze der „Principia Methematica“ und Verwandter Systeme»8888
  «О формально нерешаемых теоремах „Основ математики“ и родственных системах» (нем.).


[Закрыть]. Вокруг книг лежали листы, покрытые уравнениями, записанными мелким аккуратным почерком.

– Я вижу, что во время ваших прогулок вы думаете не только о виноградниках! – воскликнул Пол, пораженный серьезностью трактата.

– Да, – ответил Креспи скромно, – на коллоквиуме, проходившем в Неаполе в тысяча девятьсот десятом году, я предложил новый вариант подхода к решению теоремы Ферма. Это, знаете ли, такое простое с виду утверждение, которое вот уже триста лет не может доказать ни один математик.

– А вам… вам это удалось?

– Мой друг Гёдель8989
  Гёдель, Курт (1906—1978) – американский математик австрийского происхождения.


[Закрыть], единственный немецкий математик, с которым я не поссорился, уверен, что существуют теоремы, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть и которые суть не что иное, как недоказуемые утверждения.

Он взглянул на спящую Сабину.

– Ну, довольно математики, вернемся к действительности. Если мы с вами пойдем на третий этаж, что нам делать с синьорой? – спросил он, понижая голос. – Не станем же мы ее будить…

– Я… я не хотел бы, чтобы она нас искала, если проснется, – шепнул Пол ему на ухо.

– Не волнуйтесь, Джанни останется здесь и проводит ее наверх. Пойду предупрежу его.

Через несколько минут он вернулся.

– Надеюсь, что не показался вам слишком самодовольным – это я о теореме. Знаете, я не только прячусь от жизни за теорией и абстракциями, я внимательно слежу за продвижением ваших войск и много времени провожу в кафе, решая кроссворды из «Маттино».

Он повернулся и медленно пошел по галерее. Пол последовал за ним.

– А еще я вспоминаю прошлое… давно ушедшие дни… Представьте себе, на этих консолях стояла великолепная коллекция фарфора из Каподимонте9090
  Город в окрестностях Неаполя, в котором в XVIII в. находилась знаменитая фарфоровая мануфактура.


[Закрыть], которой я дорожил больше всего. Во время бомбардировки все вещицы упали на пол и разбились на мелкие кусочки. Так вот, к моему величайшему удивлению… хотя мне казалось, что я к ним безразличен… я до сих пор не могу прийти в себя… Там был один фарфоровый слон, рядом с которым меня сфотографировали, когда мне было четыре года… Фотография тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года… Так вот, друг мой, если бы в тот день, когда он разбился, я нашел решение теоремы Ферма, меня бы и это не утешило.

Его голос звучал глухо, поток его речей постепенно иссякал, и он замолчал, задумавшись и глядя на покрытую пылью мебель.

– Впрочем, во мне снова просыпается математик, когда я вспоминаю, что в маленькой гостиной ничего не разбилось, несмотря на то что ее трясло так же, как и галерею. Следовало бы создать теорию случайностей и хаоса. Хотите взглянуть?

– Окна маленькой гостиной расположены на противоположной стене дома, это меняет исходные данные, – произнес Пол нетерпеливо. – А мы, к сожалению, не можем провести у вас всю ночь, синьор Креспи.

– У нас достаточно времени, чтобы я мог показать вам кое-что, что вас может заинтересовать, потому что, не поймите меня превратно, для американского офицера вы очень образованный человек. Может быть, вы слышали о поэте-романтике, которого звали Шелли?

– Образованный американец должен был бы ответить «да», – проворчал Пол насмешливо.

– Представьте, он с семьей жил в этом доме сто двадцать пять лет назад. Вы знали об этом?

Пол настороженно смотрел на хозяина:

– В этом самом доме?

– Я часто принимаю английских студентов, которые, путешествуя по Европе, приходят ко мне, чтобы узнать, не сохранились ли у меня какие-нибудь документы. Мне приходится их разочаровывать, отвечая, что никаких документов у меня нет, хотя Шелли действительно был здесь, и в той комнате, которую я собираюсь показать вам, тоже… Там есть занятные предметы, относящиеся к той эпохе. – Он почти шептал.

– Но тогда… Что вы хотите мне показать? – спросил Пол.

– Дело в том, что я нашел… нашел-таки один документ, – сказал Креспи доверительным тоном. – Случайно. Он завалился за ящик секретера да так там и остался.

Пол вдруг подумал, что это поможет ему в его расследовании.

– На самом деле это могло бы заинтересовать моего друга Ларри, – сказал Пол. – Именно он хорошо знает творчество Шелли. Вам об этом известно?

На этот раз удивился Креспи.

– Друг мой, я надеюсь, что когда-нибудь мне представится возможность показать это письмо и ему, – сказал он.

Пол задумчиво кивнул и пошел следом за престарелым господином, который с подсвечником в руке вошел в будуар, где стоял тяжелый запах затхлости. Креспи поставил подсвечник на круглый столик и направился к маленькому секретеру с откидной крышкой, стоявшему в простенке между окнами.

– Это была любимая комната моей супруги, – объяснил он, склоняясь над секретером. – Я никогда не вхожу сюда, это место пробуждает слишком много воспоминаний…

– Не хочу показаться нескромным… В каком году умерла ваша супруга? – Пол почувствовал, что обязан спросить об этом.

– В тридцать седьмом, после lunga malattia9191
  Продолжительной болезни (ит.).


[Закрыть], как говорят в Неаполе, да и в других местах тоже. В конце жизни она не могла даже ходить, – она, которая почти всегда сопровождала меня в экскурсиях в самые труднодоступные долины Абруцких Апеннин. Она проводила здесь целые дни, вышивая и сплетничая. Но что это, я никак не могу его открыть.

Длинные тонкие пальцы дона Этторе нервно ощупывали замок одного из ящичков, словно пытаясь найти какую-то тайную пружинку.

– Кажется, я взял не тот ключ, – нетерпеливо произнес дон Этторе. – Передайте мне другой, тот, что лежит на комоде рядом с портшезом.

Пламя свечи едва освещало темный угол комнаты.

– Портшез не безделушка! – ответил Пол. – Но я его не вижу.

Креспи удивленно обернулся, схватил подсвечник и подошел к Полу.

– Ах вот оно что! – воскликнул он. – Джанни все еще верит, что мы богаты, как и прежде; наверное, он отослал его к Тротти, чтобы тот покрыл его лаком. Таким способом я даю заработать некоторым мелким ремесленникам. То, что дом вот-вот развалится, еще не повод забросить хозяйство. Но все же… Джанни! – позвал он недовольно.

– Тише, вы разбудите синьору, – встревожился Пол.

– Господи, совсем забыл. Ничего, когда мы спустимся, то спросим у Джанни, почему он позволяет себе излишества, когда в доме нет самого необходимого. Вот этот проклятый ключ. Смотрите, – сказал он, открывая секретер. – Может статься, не следует будить подобные воспоминания.

Он протянул Полу листок бумаги, и тот прочел следующее.

«Мой Шилло.

После смерти Клары я пребываю в таком отчаянии, словно прошлое легло между нами, превращаясь в пропасть или океан, которые с каждым днем становятся все шире и шире… Я считаю, что эта тварь ведет себя с тобой слишком вольно, и мне иногда кажется, что она презирает меня. Прости мне сцены, которые я устраивала тебе в эти дни, но иногда я начинаю горячиться, а она даже не пытается успокоить меня: после поездки на Везувий она все время лежит в постели, без сомнения, только для того, чтобы не разговаривать со мной. Какой враждебной показалась мне эта гора, и каким тяжелым было наше путешествие! Оттуда не могло прийти ничего хорошего.

А где ты сейчас, сейчас, когда ты так мне необходим? Уехал любоваться холмами и упиваться тем, что принимаешь за отчаяние? Или бежишь от того, что называешь моей истерией… И никого, никого, кто мог бы мне помочь… Я напрасно ищу Элизу.

Твоя бедная М.».

Пол поморщился и вернул письмо дону Этторе.

– Надо же, в этом семействе все было совсем не так гладко! – сказал он.

– А кто такая эта «тварь»? – спросил Креспи, кладя письмо на место.

– Мой друг Ларри рассказал бы вам все в подробностях, но он так часто говорил об этом, что я тоже знаю ответ. Речь шла о Клер Клермон, свояченице поэта. Она была любовницей Байрона, а потом влюбилась в мужа своей сестры. Само собой, отношения между женщинами были натянутыми, и, если вам интересно мое мнение, эти стены не раз были свидетелями сцен и упреков.

– И не только в девятнадцатом веке, – вздохнул Креспи и, помолчав немного, сказал: – Ваш друг, разумеется, особенно если он специалист по этой эпохе, может в любой момент ознакомиться с этим письмом.

Пол был тронут таким предложением.

– Позвольте в связи с этим еще один вопрос: Амброджио Сальваро знал о существовании этого… послания?

– Конечно, потому что я показывал записку его дочери, но он никогда ей не интересовался. Знаете, здесь столько гораздо более ценных вещей, к которым он не прикасался… Он боялся меня и надеялся, что с помощью моих связей ему удастся добиться оправдания после окончания войны.

– Просто ему не представилось возможности… Быть может, он узнал, что лейтенант Хьюит интересуется этим поэтом. Не мог ли он попытаться продать этот документ?

– Ему пришлось бы сначала его украсть, мне кажется!

– Правда, – согласился Пол. – Но, возможно, он попытался заговорить об этом с Ларри, который был сама честность. Но я хочу проверить все гипотезы. У Сальваро был ключ от вашей квартиры?

Креспи колебался.

– Ключ был не у него, а у малышки. В последние годы, видя все, что творилось наверху, я предложил ей приходить ко мне, когда она захочет.

Закрыв секретер, Креспи снова подошел к опустевшему углу.

– Это все-таки очень странно, – пробормотал он, переступая порог комнаты.

Пол последовал за ним и, проходя по коридору мимо открытой двери в большую гостиную, взглянул на софу, чтобы тайком полюбоваться профилем спящей Сабины, но тут же воскликнул:

– Синьор Креспи, ее здесь нет!

Они поспешили в гостиную. Подушки примяты – на них только что явно лежала женщина.

– Сабина, – позвал Пол. – Сабина!

Никто не ответил. Пол повернулся к Креспи:

– Это ж надо, дон Этторе, сколько народу пропадает в вашем доме! – сказал он кисло.

– Насколько мне известно, ваш пропавший друг никогда здесь не бывал, – ответил старик.

– Хотелось бы верить в это, – прошептал Пол.

Креспи пошел на кухню.

– Джанни, черт возьми, где вы?

Старый дворецкий появился перед ним с тряпкой в руке.

– Джанни, где signora francese?

Тот удивленно замер.

– Наверху, ваше сиятельство! Она проснулась, не увидела вас и подумала, что вы поднялись на третий этаж. Я проводил ее туда, потому что вы не велели оставлять ее одну.

– Мы были в маленькой гостиной, Джанни!

– Я не мог этого знать, дон Этторе! А наверху горел свет. Я тоже решил, что вы там… Я поднялся вместе с синьорой и, наверное, нечаянно запер за ней дверь…

– Свет! – удивленно воскликнул Креспи. – Но, Джанни, вот уже неделя, как наверху никого нет!

– Идемте скорее туда, – сказал Пол и бросился в прихожую.

Они двинулись к лестнице и быстро поднялись наверх. Из-под двери виднелась полоска света.

– Я понял, – сказал Креспи, отпирая дверь. – Наверное, восстановили электрическое освещение. После бомбардировок станция не работала, и Амброджио, должно быть, оставил включенным выключатель в прихожей. Он всегда так делал…

– Сабина! – позвал Пол, как только дверь открылась. Она тут же появилась, немного бледная и осунувшаяся в слабом свете лампочки, свисавшей с потолка. Он едва не обнял ее прямо на глазах у Креспи, но сумел сдержаться.

– Если бы я знал, что разбужу вас, то говорил бы тише, – смутился дон Этторе. – Я видел, что вы отправились в объятия Морфея, а эта квартира – не то место, где приятно оказаться взаперти…

– Мое заточение продолжалось недолго, – ответила она, пытаясь улыбнуться. – Мне стыдно за то, что я заснула. Что вы теперь обо мне подумаете?

Креспи с нежностью посмотрел на нее:

– Я снова начинаю сожалеть о том, что заговорил с капитаном о математике, моя дорогая, – мне хотелось бы просто смотреть на вас спящую.

– Я могу оставить вас, если вы этого желаете, – сказал Пол.

– Во сне мне показалось, что ваши голоса доносятся откуда-то сверху; проснувшись, я сказала Джанни: «Скорее пойдемте к ним». Потом мы увидели на лестнице свет… Он проводил меня и тут услышал какой-то шум и сразу спустился вниз, по ошибке заперев меня здесь. Я бродила по пустым комнатам и искала вас и только тогда поняла, что ошиблась… Здесь совсем не так, как внизу.

– Теперь вы понимаете, что я имел в виду. Этот мерзавец продал все, до последнего коврика! А ему от отца досталось много прекрасных вещей. Посмотрите вокруг и представьте себе, как чувствовала себя Домитилла, которая просидела здесь взаперти несколько лет! Что вы хотите, голубка покинула клетку, как только ей представилась такая возможность.

Кроме двух разнокалиберных стульев и кухонного табурета, на котором стояла ацетиленовая лампа, в квартире не осталось ни следа от былого благополучия, если не считать разбитого зеркала на ножках. Сабина едва не заплакала.

– И еще этот тип во фраке, разгуливающий по пустынным комнатам, точно призрак, – шепнула она Полу. – Чего мы ждем? Уйдем отсюда, Пол!

Он не ответил, и она обернулась. Пол остановился напротив зеркала и рассматривал остатки стекла.

– Какая комната находится под этим местом? – внезапно спросил он у дона Этторе.

– Конец галереи… А почему вы спрашиваете? – с тревогой поинтересовался старик. – Вы что-нибудь заметили?

Пол покачал головой и увлек Сабину на лестницу, где их поджидал смущенный Джанни.

– Синьора, мне очень жаль… – начал было он.

– Джанни, ты не сказал мне, что отнес портшез в мастерскую, – прервал его дон Этторе.

– Портшез? – переспросил Джанни, не понимая.

– Разве ты не заметил, что его нет в гостиной?

Джанни, казалось, был ужасно удивлен.

– Почему я должен был им заниматься? Я бы предупредил его светлость!

– Это очень странно, – сказал дон Этторе.

– Во всяком случае, когда я уезжал в Солерно, он стоял на месте. Я точно это помню, потому что делал в этой комнате уборку!

Они все вместе прошли в маленькую гостиную. Пол смотрел на идущих впереди него освещенных пламенем свечей стариков, на их фрак и ливрею, и ему казалось, что под их тряпье незаметно просочилось какое-то непонятное беспокойство.

– Смотрите, на ковре еще видны вмятины от ножек, – заметил Джанни.

– Больше ничего не пропало? – спросила Сабина.

– Кажется, нет, – ответил дон Этторе.

Пол опустился на колени. Ковер на полу был гранатового цвета, яркий и одновременно кое-где выцветший.

– Посветите мне, – попросил он.

Джанни уже подошел к нему с подсвечником, когда дон Этторе воскликнул: «Какие мы дураки!» – и включил электричество.

Маленькая комната тут же потеряла все свое очарование и стала тем, чем она и была на самом деле: тесным будуаром, забитым вещами. Не надо было быть математиком, чтобы понять, почему фарфоровые безделушки, находившиеся в ней, не разбились при бомбардировке: трещин на стенах было гораздо меньше и они были не такими глубокими, как в галерее. Он присел на корточки и стал внимательно рассматривать ковер, потрогал его пальцем и встал.

– Вы что-то заметили? – спросил Креспи; было видно, что он обеспокоен.

– Можно задать вам один вопрос: вы запираете квартиру на ключ?

Дон Этторе едва заметно замялся.

– С тех пор как началась война, запираем. Но я вам говорил, что ключ был у Домитиллы, – сказал он.

Пол кивнул и вместе со всеми вышел в галерею. В резком свете электрических лампочек повреждения, причиненные зданию, стали гораздо заметнее, чем при мягком свете свечей. Он обратил внимание и на то, что дон Этторе не до конца застегнул манишку. Эта деталь только усилила то впечатление обветшания и упадка, которое произвели на него потертые ковры и осыпающаяся позолота рам. Сабина заметила, что, выходя из галереи в прихожую, Пол бросил взгляд на потолок. На пороге он вытянулся по стойке «смирно» и подал руку пожилому господину. Джанни стоял немного позади.