Текст книги "Антигона"

Автор книги: Анри Бошо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Какой же будет та живая душа, что заменит мою? Звучание голоса Ио в моем убеждает меня, что это будет – уже стала! – она.

Факелы, их трепещущее пламя, отбрасывающее восхитительные тени на белые изодранные стены моей пещеры, рождают ярчайший свет, он уносит меня с собой, он душит меня, и это его пение слышу я, даже не слушая, все остальное – неважно. Я слышу голос К., который вплетается в пение Ио, голос его взлетает высоко, много выше его сил. Мне захотелось крикнуть ему: «Хватит!» – но зачем, Антигона, ведь ты знаешь, что именно туда, что выше его сил, он хочет отправиться, чтобы быть с тобой рядом.

Ио останавливается – она права: не нужно ей ступать на эту опасную дорогу, по которой идет К. На мгновение Ио выступает из клубов дыма – как она проста и прекрасна. А ты, Антигона, счастлива, очень счастлива, что пойдешь теперь по другой дороге, счастлива, что Ио возьмет на себя ту ношу, в которой будет Клиос, его гениальность, его отчаяние и его дети.

«Не останавливайся, – молит ее Клиос, – пой еще!» – «Когда я пою, Клиос, – возразила она, – я становлюсь Антигоной. Я пою то, что говорит мне ее жизнь, но я должна оставаться Ио. Смотри, малышка расплакалась, потому что она почувствовала, что я покинула ее – и слишком надолго. А мальчик, который так внимательно меня слушает, тоже начал волноваться. Мне нужно заняться ими, Антигона решила жить здесь вместе с нами, она тут и останется».

Нет, никуда я не исчезну, пока Ио берет на руки свою дочку и улыбается сыну. Дети скоро успокоились, но я вижу, или, скорее, угадываю, что под улыбкой Ио текут мои слезы. Те слезы, что текли у меня без всякого спросу, когда я бросала в лицо Креонту этот забытый мною крич, он был исторгнут из меня, крич этот полнился отрицанием, но, звеня в воздухе, мое «нет» означало «да» надежде, крошечной, неутолимой надежде, которая была, есть и пребывать будет.

Ио вернулась, детей увела кормилица, пока я на мгновение забылась. Перед моим внутренним взором эта фигура из дымки встает против Креонта, против его глухого сердца, закаменевшего разума. Это Антигона будущего, она бесстрашнее, она проницательнее меня. Ей страшно, как и мне, она этого и не скрывает, и я признательна ей за то, что я ничего ни от кого не прятала, была такой, как есть, – заблуждалась, пугалась, и тем не менее, непонятно как, смогла ответить на тот призыв, который по временам в себе чувствовала и которому так несравненно отвечает пение Ио. Что это за призыв – говорить с сердцами всех и так, что это слышно в веках? Зачем надо слышать мой голос в веках? Неужели я не могу исчезнуть, как все? В звучании голоса Ио слышится убеждение, что безгранично лишь настоящее. Этому я научилась на дороге, К. нашел это в музыке, а Эдип в конце концов понял в Колоне.

Иногда дым рассеивается, тогда мне становится лучше и виден тот Эдипов путь, что Клиос вырубил в Горе. Этот прекрасный плод терпеливого труда исполнен, чтобы пребывать во времени. Железная Рука заканчивает ступень на верхушке, он часто оборачивается, чтобы посмотреть, как поет дорогая его Антигона и как она бросает вызов своим пением Креонту. Он не хочет доискиваться, как произошла эта метаморфоза, он видит, что Ио теперь – я, и счастлив от этого.

Все эти факелы я зажгла для Гемона: пусть он знает, что умерла я не в горести, что это чадящее пламя, этот жар, этот неугасимый свет – это его любовь. Мне бы хотелось… Больше не хочу. У меня хватает сил только на то, чтобы жизнь моя поглотила сама себя, как языки пламени, что издают эту небесную музыку, которой не нужно существовать, чтобы жить.

Дети ушли, Ио снова вернулась на скену, потому что до меня снова долетает ее голос. К. иногда вторит ей, и голос его трепещет на невозможной высоте, которая еще доступна его связкам, но голос его угасает, как и мой.

Как это получается у Ио, она – это Антигона, она больше Антигона, чем я сама, но одновременно она и женщина, у которой есть собственная жизнь, ее мужчина, дом, дети? Все, чего мне не хватает, она сумела пережить в своем теле, своем искусстве и своем будничном существовании. Она переделала меня в себе и переделалась сама в меня, потому что в своем искусстве она девственна, как я, она пронесла всю мою ношу, уши ее еще помнят вопли моих братьев, летящих вниз с фиванской крепостной стены, а ноздри ее забиты смрадом от разлагающегося Полиникова тела. Ее голос, земное существование Алкиона, достигает моих ушей, он лишает меня сил и обрекает на муку Клиоса. Ему не перенести, как меня, привязанную к Стентосу, тащат на муку стражники после Креонтова приговора. Когда я падаю и не могу подняться, он слышит, как Стентос хватает меня за волосы и поднимает под мои вопли; Клиоса охватывает ярость и жажда убийства. Он бросается к завалу на улице, он хочет быть с женщинами и детьми ушедшего под землю города. Они готовы сражаться, готовы погибнуть, но никогда не будет им дано это разрешение – не надо защищать Антигону, и пусть подлость совершится без всякого сопротивления. Если Антигону приговорили за правое дело, совершенное ею, мы не хотим больше жить ни в этом городе, ни в Греции, ни вообще на земле.

Вот что думают Клиос и самые гордые сердца молодых людей в мире. Я восхищаюсь ими, я растрогана их мужеством и верностью, но тем не менее Антигона-Ио говорит им «нет», как сделала это я. Истина проявляется, но ее поняла пока только Ио: Антигона не хочет, чтобы ее защищали. Защищали ценой крови.

Я, наверное, ничего не поставлю выше отваги и верности, но в звучании голоса Ио слышится утверждение, что мужество жить превосходит мужество умереть. Существует верность жизни, превосходящая все, Антигоне-Ио это известно много лучше, чем мне. Она слабеет, как и я; ее, как и меня, покидают силы; она опускается на скену, желая обрести силы, и она обретает там силы; эта неутомимая уверенность дает ей возможность издать мой крич. Крич нищебродки, который звучал, но который сама я не слышала, мне незнаком был этот вопль, пока она не заставила меня услышать его, этот крич неповиновения, это «нет» смерти женщин, детей, стражников. Ради Антигоны не будет крови, не будет завалов на улицах. Вот за это, говорит чарующий голос Антигоны-Ио, я и вправду могу умереть. С какой силой, простотой, с какой надеждой поет она это. Да возможно ли мне, несчастной измученной девице, которую привело в отчаяние убийство братьев, было найти такую уверенность, с которой я молила о мире и отказе от кровопролития тех, кто хотел защищать меня.

Клиос плачет, великолепным движением открывает он завал на улице. Антигона-Ио плачет слезами Стентоса, теми слезами, что навертываются на глаза, поднимаясь из самой глубины жизни без любви. Мне слышно, как текут эти слезы в тех гласных звуках, что еще удается извлечь К. из своих связок.

Антигона-Ио счастливо вскрикивает: не было кровопролития, Клиос и Стентос жестами показывают свое сострадание, Клиос поднимает Антигону и, поддерживая ее, доводит до входа в пещеру.

Этот крич открыл Стентосу дверь в новую жизнь, которую он начинает, став моим последним другом, тем, что не подчинился приказу оставить меня умирать в темноте, – это он сделал из черной Креонтовой темницы маленький храм света.

Я снова впала в небытие, меня вернул к реальности очень мощный зов. Это Стентос прокричал второй час моего удушения в дымном каменном мешке. Всего второй час, тогда как я чувствую, что провела здесь уже большую часть моей жизни. «Гемон! – кричит он радостно. – Гемон в Фивах!»

Клиос может сколько угодно прыгать по ступеням, вырубленным в горе, Гемон опоздает. Он у фиванских врат, он сейчас узнает, что я приговорена. Как грозно грохочут копыта его скакуна по фиванским мостовым. Прощай, Гемон, мне нужно сосредоточиться на самой себе, чтобы по-настоящему прожить последние свои вдохи.

Гемон хочет спасти своего отца от ошибки, он не видит, что тот в действительности так думает. Он говорит, что один человек не может управлять городом наперекор мыслям всех. Но Креонт слеп и глух – это из-за тебя, Антигона, он явил сыну свою слепоту, это ты заставила его произнести свое последнее слово, это упрямое мычание его неизлечимой гордыни: никогда женщина не будет наводить в Фивах свой закон. Увы, вот она, беда, Гемон понял, кто такой его отец, он понял, что тот никогда не понимал его и любил в нем лишь воинскую отвагу и сыновнее послушание. У него нет больше отца, его никогда и не было, только эгоистическая оболочка. Перед сыном оказывается судья и убийца Антигоны, который произносит непоправимое: «Теперь тебе просто придется возделать другую ниву».

И между ними все кончено, Гемон погрузился в свое горе. Этеокл, заводила, восхитительный друг, мертв, Креонт переродился. У Гемона осталась только я, но в это мгновение Антигона-Ио с пронзительной нежностью подает ему знак, что я в это время перехожу из одного существования в другое.

Жизнь моя уходит, дорогой Гемон; счастье, если она уйдет до того, как между отцом и сыном разразится ужасная война, которой тебе будет уже не избежать. Я делаю свои последние вздохи, белый Исменин шарф не подарил мне смерть, но и не защитил мои опустошенные легкие. Сердце замедляет свой стук, мне уже не двинуть ни рукой, ни ногой, даже не пошевелить пальцем. Мне удается только иногда увидеть и услышать Антигону-Ио, но я не уверена, что я ее действительно вижу или слышу.

Ты задыхаешься, но благодаря Стентосу и твоим последним друзьям ты по-прежнему живешь среди света. Среди того света, про который Эдип однажды в один из счастливых дней сказал, что это мой способ жизни.

Радостные слова, они еще живы у меня в памяти, их я слышу и в голосе Антигоны-Ио, и в последних воздушных звуках, исторгнутых К. Антигона-Ио не знает, что она поет мою смерть, да ей и не нужно этого знать, ей достаточно пережить ее, потому что она уже настоящая Антигона, а скоро будет и единственной. Клиос и Железная Рука тоже не понимают, что именно произошло, но то, что они увидели и услышали, потрясло их. Клиос перестал танцевать, Железная Рука отложил инструменты, они – слух и страдание. Голос Антигоны-Ио проник в существо каждого, но мучает их мое молчание, мое прерывистое дыхание, моя задушенная жизнь.

Клиос, как обычно, уже готов вскочить. «Ио, ты никогда так не пела, – готов воскликнуть он, – ты уравняла свое искусство с Алкионом, ты Орфей». Но он не двигается, он слушает, он слышит, как умирают эти две Антигоны: та, что терпит крушение, и та, что продолжает жить, он видит и как улыбается К. Так улыбаются те, кто уже в мире с собой вступил на дорогу тьмы.

Звуки, которые долетают до меня, еще слишком чисты, прозрачны, они слишком необозримы, чтобы я могла пережить их, но они могут быть необозримы для Антигоны-Ио и тех, кого я угадываю за ней. Какое счастье, я уже не обязательна, я уже не обязана с таким трудом производить вдохи и выдохи, я могу раствориться в нежной безымянной тьме.

Что за грохот копыт слышу я? Это Стентос и стражники кричат: «Гемон! Гемон!»

Слишком поздно. Железная Рука устремляется к верхней ступени… К. выпустил из рук свой последний инструмент… Рот мой заполнила волна крови. Я с трудом различаю свет, и до меня долетают последние отзвуки Антигоны-Ио. «Да» и «нет» слились в ее голосе.

Я уже перестала быть собой, я уже покинула свою форму и ту любовь, что питало ко мне мое тело. Кто-то падает – это не я, это Антигона-Ио, это к ней устремился Клиос, это ее поднимают его руки. Его Антигона умирает, но у него нет времени понять это, потому что Антигона-Ио жива, она просто упала, и ей нужна его помощь.

– Помоги мне, Клиос, – проговорила она, прервав пение, – я слишком долго пела. Слишком долго. Я перестала понимать, кто я. Я была другой. Настоящей… Но… дети! Детям я обещала, что мы вернемся и поцелуем их на ночь. Скорее, Клиос, не надо, чтобы они плакали.

Монтур, 1 августа 1992 – Париж, 2 июня 1997

ВОССОЗДАНИЕ ДЕЙСТВИЯ

Письмо А. Бошо при всей своей сюжетной традиционности принадлежит к новым романам конца столетия. Только вместо поспевания за чувством, за паутиной ассоциаций или их вязью писателя искушает воссоздание действия. Он отмечает это повсюду: в курсе лекций «Письмо и обстоятельства», который он читал на кафедре поэтики в университете бельгийского города Лувен, в своих дневниковых записях. «Я должен увидеть, как это происходило», – настаивал он. Но происходило ли действие, о котором он пишет? Это ведь сплошная фикция, может быть, фантазм, наваждение, поэтический морок. Антигона, Этеокл, Полиник, Исмена – Эдипово потомство, которого, может, и не было – или было? Каждое имя вызывает в читателях XX века вибрацию книжной памяти, дрожь собственного Я, которое старается что-то припомнить – из единственного или коллективного бессознательного, которым нагрузили нас Юнг, Фрейд и прочая – или все это – придумывание, а реальная жизнь – совершенно другое: вода, песок, солнце, деревья, люди с разными именами – одно из которых Антигона, дочь Эдипа, которая родилась от союза единокровного своего брата с матерью, и бросилась за ним, своим братом-отцом, ослепившим себя, в никуда.

Имя вызывает к действию комплекс знаний, чувств, комплекс мифов. Отец-брат, братья-враги, а для самых начитанных – и поход семерых против Фив, который случился до начала Троянской войны.

Антигона. Воссоздание действия.

12 августа 1984

<…> Удивление сном, который разбудил меня посреди ночи. Я лежу на камнях, почти потеряв сознание. Я не упал, просто должен был лечь. Я смог бы подняться, но предпочитаю в одиночку не делать усилий. Этот сон кажется мне продолжением сна о Сивилле с рукописью и о маленьком мальчике на берегу моря – снов, которые, надеюсь помогут, поведут вперед к новому роману «Эдип, путник». По временам божество вселяется в слепца, и тогда божество это думает, действует, а иногда поет. Слепец же еще и человек, страдающий от своего несчастья, чувства вины, он тащится по дороге, не зная ни направления, ни срока своего пути. Антигона идет за ним, несмотря на запрет. Однажды на нее нападает молодой разбойник. Она зовет: «Отец, спаси меня!» Эдип выбивает оружие из рук разбойника, завладевает его мечом, хочет его убить. Антигона кричит: «Отец, не убивай его!») Эдип останавливается и говорит: «Что-то во мне хотело убить. Дорога еще длинная». Разбойник убегает. На следующий день он приходит к ним как проситель, обнимает Эдиповы колени, просит: «Научи меня». «Чему?» – «Тому, как ты видел, не видя, потому что ты отнял у меня оружие». «Я ничего не видел, ничего не знал. Кто-то видел во мне, что-то во мне действовало».

«Позволь мне идти с тобой. Я буду помогать Антигоне просить милостыню». «Ты свободен», – сказал Эдип.

1 сентября 1984

Вчера в Ботаническом саду я перечитывал «Антигону» Софокла. Рядом со мной на скамейку сели 2 женщины с маленькими детьми. Сначала меня затопила волна болтовни, но потом я понял, что то, что казалось мне просто чесанием языка, успокаивало детей и вселяло в них доверие. <…> Погода после обеда испортилась, надвигалась гроза. Я закончил чтение. Возможно, «Царь Эдип» лучшая пьеса Софокла, но Антигона – самый великий образ греческого театра.

6 сентября 1984

Сцена на берегу моря, когда Эдип теряется в созерцании. Нужно, чтобы разбойник и Антигона вмешались. Может быть, именно здесь Антигона становится «непредсказуемой дочерью» «непредсказуемого отца», о которой Софокл говорит в «Антигоне». Эдип непредсказуем со своей правдой и в требовательности к самому себе. Антигона непредсказуема перед Креонтом, но прежде всего она непредсказуема по отношению к Эдипу, когда пускается за ним в путь, заставляя его жить.

4 ноября 1984

Прекрасный текст Борхеса в послесловии к «Сообщению Броуди». Борхесом, как и Малларме, я восхищаюсь – как людьми, так и писателями. То, как он продолжил писать, после того как ослеп, и смог найти себе в последние годы свою Антигону, которая сопровождала его в путешествиях и писаниях, кажется мне весьма поучительным для понимания Эдипа. «Для меня, – писал Борхес, – написать какую-нибудь историю значит скорее открыть ее, чем просто придумать. Идя вдоль Национальной библиотеки, я чувствую, что нечто готовится захватить меня… Я не вмешиваюсь: пусть будет, как будет. Я чувствую, как это издалека начинает обретать форму. Я начинаю различать конец и начало этого события, но посередине остается черная дыра. Эта середина дается мне лишь постепенно. Если получается, что боги мне ее не явили, то в дело приходится вмешиваться моему сознанию, и мне кажется, что эти „пробки“ неизменно становятся моими самыми слабыми страницами».

15 августа 1986

<…> Антигоне не надо петь, она сама как песня, в пении и жизни.

11 сентября 1986

Возвращение в Париж. Трудный, порой нервный день, хотя накануне я видел прекрасный сон.

Сон: я знаю, что здесь Эдип и Антигона. Я их не вижу и в общем-то не слышу. Ощущение мирного счастья. Эдип что-то говорит Антигоне, но я помню только это: «Любовное изобретение одного другим». Возможно, сказано это было иначе, но именно такой смысл остался у меня в памяти, когда я проснулся…

18 октября 1986

Гегель: «Небесная Антигона – самая благородная из всех бывших на земле героинь».

Шелли (1821): «Мы стали кем-то лишь потому, что любили Антигону в предыдущей жизни».

14 марта 1987

Почему Антигона не может выйти замуж за Клиоса? Я думал, что это из-за Фив, потому что она принцесса. Теперь я понял, что это из-за дороги, из-за того пути, который она должна пройти к себе самой, как Эдип.

В трагедии в сакральном сообществе нищебродов и юродивых Эдипа поддерживает Антигона. Не будь Антигоны, Эдип мог бы стать героем из «В ожидании Годо».

3 мая 1987

<…> Вечером пошли смотреть «Антигону» Ануя. У него на удивление пошло представление (сожалею, что не нашел другого слова, поскольку раньше мне нравились пьесы Ануя) об Антигоне, да, впрочем, и о Креонте. Антигона у него – юная нервическая девица, несколько истеричная, конечно, экзальтированная, она красуется в своем героизме. Креонт это Петэн, человек, который делает то, что должно быть сделано, не боясь измарать рук, потому что нужно, чтобы город жил и жизнь продолжалась. Всегда было, всегда есть в этом чем удовлетворить власть предержащих и обеспечить им спокойную совесть.

1 сентября 1987

Мысль Софокла призывает Эдипа и Антигону в Колон, но к этой мысли приводит его их предыдущее состояние. Есть обмен через века, есть обмен и между рассеянной народной мыслью и мыслью художника, который дает ей форму. Эдип и Антигона идут к Софоклу, но долгим путем, потому что прежде должны пройти со мной этот долгий путь, в который позвал их я и который до этих пор был темен…

4 апреля 1988

<…> Когда я думаю об Антигоне, мне часто приходит в голову мысль о Богородице – Антигона больше рискует, поскольку говорит. Дева Мария говорит через молчание и через своего сына. Антигона говорит сама и являет свою собственную справедливость…

17 июня 1989

<…> Я также думаю (пока еще неясно), что потом напишу что-нибудь об Антигоне после исчезновения Эдипа. Это желание еще неконкретно…

Теперь – действие: сам роман.

А теперь – постфактум: может показаться, что в такой литературе «через молчание», в которой воображение = слову = жесту = действию = воссозданию действия реального, равно действию театральному, есть что-то от стариковского слабоумия, которое сродни многозначности детских заявлений и наблюдений о мире, в которых дерево столь же важно и значимо как человек, как найденный на дороге камень, кошка, солнце…

Анри Бошо действительно стар. Он родился в 1913 году. Он действительно восстанавливает действие, мир человека, потому что он так делал всю свою жизнь, работая психоаналитиком. В отличие от распространенного у нас мнения, психоаналитик не говорит – он молчит. Действие его пациента восстанавливается в тишине. В тишине понимания, в тишине сопереживания, знания. Поэзия, которой Бошо занимается всю жизнь, также рождается для него из тишины подсознания и еще не-сознания, из предчувствия творческого акта, который произойдет и сам заявит о себе.

Автор нескольких стихотворных сборников и прозаических книг к концу своей жизни обратился к мифу об Эдипе и Антигоне. Подводя собственные итоги, он думал о детстве человечества, о мифе, в котором отразился древний уклад жизни, когда сын не знал своего отца, поскольку жил в клане матери. VIII, IX, X, наконец, век до нашей эры…

Между детством и старостью протягивается человеческая жизнь. Между мифом и действием «здесь и сейчас» – жизнь человечества. Маятником на его часах было Антигонино сердце.

О. Кустова