Текст книги "Антигона"

Автор книги: Анри Бошо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

XIV. ВИДЕНИЯ

После возвращения Этеокла неугомонный и пришедший в смятение город выпрямил спину и вновь обрел надежду. Этеокл завез на рынок провиант, положил конец спекуляции и заставил всех работать на возведение крепостных укреплений, а также рыть подземные ходы, что в случае осады позволит напасть на врага с тыла. Он призвал рудокопов, чтобы как можно быстрее закончить Северные ворота и ворота Дирке. Исмена сказала, что работы по расширению ворот ведутся самим Васко в совершенной тайне, чтобы обмануть Полиниковых шпионов.

К величайшей радости Креонта, – сказала она, – самая большая власть в Фивах, когда Этеокл в походе, принадлежит теперь Васко, которого поддерживают обитатели подземного города, шайки юных буянов и молодых воровок, которые тебя так любят.

– Он так же предан Этеоклу, как Гемон?

Исмена пожала плечами: «Гемон – Этеоклов друг, Васко же его безумно любит».

Хотя Исмена избегала говорить со мной об этом, она, как и я, волновалась из-за Гемонова войска, которое пытался окружить Полиник. Этеокл часто уходил в набеги, чтобы усмирить кочевников и облегчить положение Гемона атаками с флангов.

Исмена, а иногда и Этеокл, хотели объяснить мне, что происходит, но в их речах я слышала лишь скрип гигантского настила, по которому мы медленно катимся в пропасть. Я знала, что вскоре нас ждет осада, что мы будем заперты в Фивах, будем отрезаны от Клиоса, Диотимии и двух путешественников – К. и Железной Руки.

С К. в жизнь мою вошла большая теплота, впервые я почувствовала себя защищенной просвещенным умом и точными речами человека, которому хватило мужества любить жизнь и других людей, не питая относительно них никаких иллюзий. Тяжелобольной, даже умирающий, он, что бы ни случилось, не покидал трудных дорог, которыми шел. Хорошо, что Железная Рука рядом с ним, а это значит, что К. окружен его вниманием, смехом, его поддерживает дружеская энергия. Я дала Железной Руке лекарства для К., посоветовала, несмотря на то, что состояние К. может ухудшиться, завернуть к Диотимии и поговорить с ней.

По вечерам, когда я готовлю лекарства и от усталости не могу ни на чем сосредоточиться, я часто мысленно оказываюсь на дороге рядом с ними.

К. лежит на телеге почти без сознания, Железная Рука идет справа от него, держа в руках поводья, и тщетно старается, чтобы телегу не трясло. При малейшем толчке К. издает слабый стон, я иду от него слева, держу его за руку и стараюсь передать ему хоть немного своей силы. Может быть, это принесет ему облегчение, но тут передо мной появилась женщина и попросила сменить ей повязку. «Ты очень устала, Антигона, – сказала она, – ты начала перевязывать меня и вдруг будто ушла куда-то…»

«Да, правда», – согласилась я и укрепила повязку.

Следующий день я должна была провести на агоре и долго шла от своего дома до площади. Рядом со мной – Диотимия, она осматривает К., дает Железной Руке лекарство для него и показывает неизвестный мне вид массажа. Когда она его закончила, я услышала голос К.: «Итак?»

Диотимия выдержала его взгляд с обычной для нее стойкостью и вниманием.

– Отправляйся в горы, не откладывая.

– На сколько?..

– Пока Антигона будет жива.

– Откуда ты это знаешь, Диотимия?

– Не знаю, К., я только что это видела.

Я пришла на агору, и над ней прозвучал мой призыв нищебродки. Повергшись на землю, я услышала, как К. спрашивает Диотимию: «Это случится сейчас или не скоро?»

– Довольно скоро, К.

Диотимия расплакалась – ей бы хотелось, чтобы мы пожили здесь подольше, но видела она иное.

Над агорой взлетел новый мой призыв – придите те, кто подаст. Мне бы тоже хотелось пожить подольше. Жизнь – самое прекрасное, что я знаю, и умею я только жить. На площади показались люди, им больно, потому что я оплакиваю страдания Фив и фиванских обездоленных. Я помню о них, но плачу сегодня я лишь о самой себе.

С наступлением вечера появился Зед с мальчишками, которые притащили с собой две тачки. «Неплохой денек, Антигона», – заметили они, собирая все, что мне подали за день.

По дороге домой я то и дело оступалась, и слезы часто застилали глаза. Зед взял меня за руку, помогая идти, он чувствовал, что со мной что-то не так. Откуда ему знать, что я увижу себя идущей по дороге рядом с Железной Рукой, дорога ухабиста, лошадь с трудом тянет телегу вверх, очень трясет, К. больно, и он стонет. Когда страдания его становятся невыносимы, Железная Рука берет его на руки. Как хорошо, что он так силен, да и К. теперь почти ничего не весит. Сердце Железной Руки, которое никогда не сбивается с ритма, говорит с К.: «Спи, спи, это Антигона несет тебя и бережет, как ты берег ее в этих подлых Фивах». И К. засыпает. Так как же мне не плакать, если он засыпает и на моих руках?

Мы дошли до деревянного дома, и Зед стал наблюдать, как разгружаются тачки, но тут Диркос позвал меня. Ему нужна моя помощь: у одного из больных агония. Нам принесли еще двух брошенных малышей. Мать одного из них нашлась, она вот-вот придет, и мне необходимо поговорить с ней. «Мы ей поможем, но ребенка она должна взять. Ну, а другого ты, наверное, оставишь здесь, да?»

Я согласно кивнула, но Диркоса, который видел, сколько мне подали за день, и подумал, что день был удачным, удивило мое молчание. «Еда готова, – сказал он, – поешь, Антигона. Ты так совсем обессилеешь и не сможешь ничего делать».

Мне хочется крикнуть ему, что пусть я ничего не смогу делать, пусть у меня совсем не будет сил и пусть другие ухаживают за мной, а не я за ними, но сделала я совершенно другое: я поела, чтобы успокоить Диркоса, потом убедила женщину, которая бросила ребенка, забрать его. Она очень бедна, некрасива, и мужчины у нее нет. Мы дали ей, что могли. Она будет приходить каждый день – еще одна.

Исмена сказала, что Гемон с остатками армии возвращается в Фивы, Этеокл считает, что через день-два они будут в городе. Дни эти я провела в постоянных трудах и заботах об их несчастном жребии, но иногда под этими фиванским стенами, от которых несло заточением, я чувствовала себя безумно и необъяснимо счастливой.

Однажды ночью я увидела Гемона в его лагере, который то и дело осаждают кочевники; рассчитывая лишь на быстроту Света, Этеокл в сопровождении Васко отправился подбодрить его. К Гемону вернулась надежда, он теперь уверен, что вернется в Фивы. Но над Этеоклом, когда он скачет один с Васко по равнине, которую то и дело пересекают вражеские всадники, нависла теперь серьезная опасность. Он выбрал дорогу, которая, как ему кажется, неизвестна кочевникам, но опасность тут как тут. За ним пустились синие всадники, они и не думают догонять его – Свет слишком быстр для них, но их присутствие делает невозможным любое отступление, любой боковой маневр.

До Фив оставалось уже совсем немного, когда из лесочка появилась колесница и устремилась в погоню за Этеоклом. Это Полиник, и он прекрасно все рассчитал: на равнине Мрак, который, в отличие от Света, полон сил, должен одержать над соперником победу. Я не хочу, не желаю больше видеть, как дерутся братья. Мне надо спать, зачем мне эти бесконечные видения? Этеокл притормозил, Васко спустился с колесницы и остался лежать на земле. Полиник испустил радостный клич. Но когда его колесница на всей скорости пролетела мимо того места, где лежал Васко, тот подпрыгнул, устремился вперед и сделал рукой какое-то движение, которое я не могу разглядеть в клубах пыли. Левое колесо с громким треском раскололось, колесница перевернулась, и Полиник оказался на земле, а конь, естественно, встал.

Васко со всех ног бросился к Этеокловой колеснице. У брата от восхищения горят глаза: «У тебя получилось, сам Полиник не сделал бы лучше!» На тонких губах Васко появилась улыбка, что равносильно для него грандиозному событию.

На следующий день Исмена сказала, что Этеокл с Васко благополучно вернулись из Гемонова лагеря, Полиник гнался за ними, но они сумели уйти.

Васко я увидела в тот день, когда просила на агоре милостыню. «Что ты сделал с колесом Полиниковой колесницы?» – спросила я, когда он проходил мимо. Он удивился, но все же ответил: «Ничего особенного, у меня с собой было железное копье, я засунул его в колесо. Этеокл, – добавил он, – был вчера на укреплениях. Появился Полиник на своем черном жеребце. „Мы в отличной форме, твой восхитительный скакун и я, – крикнул он. – Скоро увидимся!“»

– А Гемон?

– Не волнуйся, он скоро будет здесь, Этеокл завтра отправляет ему две подводы с продовольствием. Одна достанется кочевникам. Но другая дойдет до него наверняка.

После этого прошло еще два дня среди света и мрака, среди бедных, больных, среди то и дело возникавших дел, – если бы со мной рядом не было Исмены, я бы совершенно потерялась: для ее веселости, ее острого и ясного ума не существует трудностей, и она приводит в порядок мои мысли и поступки. Она давно заметила, что временами взгляд мой становится отсутствующим. «Антигона, – заявила она однажды, – ты так скоро сделаешься провидицей, как наш отец. – Это насмешило ее: – Есть чем заняться получше!»

О, какое облечение принес мне этот смех, я кинулась ей на шею и хохотала вместе с ней. «На мое счастье, у меня есть ты, Исмена. Благодаря тебе я могу пережить свои видения и не превратиться в идиотку!»

Однажды вечером мне принесли Этеоклово послание: Гемон будет в Фивах вместе со своими людьми через два дня. После утомительного дня радость подняла меня до Клиосовых гор, куда как раз добрались Железная Рука и К., который стал чувствовать себя лучше. Как я и думала, Ио похожа на косулю, и голос у нее – просто блаженство для слуха.

Клиос повел своих друзей к строительной площадке, где по его приказанию вырубаются полукружия дороги, которые Эдип некогда проложил своими шагами вокруг Афин. К. и Железную Руку удивили размах работ и точность пропорций. Я тоже с радостью смотрю на них, но вместе с тем не забываю, что никуда я не делась из своего деревянного дома в Фивах и толку в ступке травы для лекарств.

Гора, склон которой ступенчато вырублен, с каждой ступенью спускается все ниже, к самому низу, где, как крышка огромного стола, торчит скала, которую Клиос разрушать не стал. С верхних ступеней прекрасно виден этот каменный стол, водопад; прежде, чем устремиться в реку, он разделяет своим потоком две горы.

Когда кланы враждовали, именно здесь Алкион и Клиос полюбили друг друга невозможной своей любовью.

«Ты творишь здесь нечто, – сказал К., обращаясь к Клиосу, – чего не смог сделать себе Египет. Несмотря на непревзойденные строительные работы, египтянам в своих творениях тесно, боги занимают там слишком много места. Здесь – место для человека».

Может быть, это и есть то место, которого мне не хватает, то место, о существовании которого я мечтаю, не зная еще, чем оно будет. Но пора выслушать Исмену – ей не хочется, чтобы я стала провидицей. Я возвратилась к ступке, к тем предметам, что окружают меня. Все они никуда не делись, они здесь, агрессивные, неумолимые, требовательные, и мне следует забыть, что я видела на ступенях той странной лестницы, по которым поднимается мое земное существование, а может быть, и – восходит.

XV. ТИМУР

Дни становились короче, борьба против холода и тьмы не прекращалась, а нищета все росла. Покой можно было обрести лишь вечером, когда Диркос пел Эдиповы просоды. Мы исправили их ему, и он внес просоды в безукоризненную Патроклову память. Из уст его начинают звучать настоящие слова Эдиповых песен. Конечно, это не его голос, да и Эдипа здесь нет, но странно: мысли и образы, созданные им, оказываются с нами.

Поскольку я все время занята с больными, бедняками, которых надо кормить, на досужие размышления времени не оставалось. Когда казалось, что положение становится безвыходным, появлялся Васко и находил решение; он стал занимать в моей жизни все больше и больше места, как и в жизни города, где он, по словам Исмены, заменял Этеокла, война у которого поглощала все время. Благодаря Васко я иногда получала коротенькие послания от Гемона. Постоянно находясь под угрозой Полиниковых кочевников, то и дело появлявшихся на его пути, он медленно прокладывал себе путь к городу. Этеокл помогал ему, беспрестанно нападая на кочевников с тыла; Васко сказал, что недавно он одержал большую победу: окружил ночью табун, захватил половину коней, остальные разбежались. Теперь кочевникам придется долго собирать их, и Гемон тем временем сможет спокойно двигаться вперед. «Этеокл, – добавил Васко, – избрал новую тактику против кочевых всадников: он нападает на табуны врагов и уничтожает их».

Сердце мое сжалось.

– Это ужасно, кочевники никогда такого не простят, лошади для них священны. Кочевники будут мстить.

На мгновение на губах Васко появилась усмешка, еще жестче, чем Этеоклова:

– Этого мы и хотим, пусть кипят ненависть и гнев.

Ответить я не успела. Васко удалился так быстро, что и дух его простыл, а я поняла, что ничего не знаю об этом человеке, которому Этеокл поручил помогать мне. Я помню, что сказал мне Васко, и, когда я теперь прихожу на агору, крич больше не завладевает мной, я сдерживаю его и замолкаю, если чувствую, что он может захлестнуть меня. Подавать милостыню стали значительно меньше, но Этеокл и Васко дают мне деньги и недостающую еду.

Исмена не могла понять, почему я отказываюсь от крича, который лишил Фивы спокойствия, – он, возможно, мог бы изменить город.

Васко сказал: тут не место, и я поняла, что это верно.

– А где – место?

– Не знаю, но придет день, и оно заявит о себе.

Ответ мой не удовлетворил Исмену:

– Васко просто заставил тебя замолчать, когда вернулся Этеокл. Ему не хотелось, чтобы тот услышал тебя, потому что только этот крич мог бы, может быть, его остановить.

– Нет, нет! Никогда!

– Что за упорство, Антигона! Почему бы тебе не попробовать сдержать безумие близнецов?

Я не ответила, а Исмена ушла, пожимая плечами.

Кочевники то и дело совершали вокруг города вылазки. К городским стенам они не подходили, но луки у них били дальше наших, и горящие стрелы перелетали за стену и несли пожары ближайшим строениям. Этеокл заставил людей оставить дома, которым угрожала опасность, создал пожарный дозор, призвал подростков и бездетных женщин нести стражу по ночам на укреплениях, что усилило сторожевые посты. Каждую третью ночь мы с Исменой поднимались на стены; оттуда-то, с площадки над воротами, мы и увидели в одно холодное утро, как под защитой Этеокловых вспомогательных отрядов подходили к городу остатки Гемонова войска.

Когда они вынырнули на заре из тумана и появились перед нами, мы даже не поверили, что это действительно они. Но это и правда был Гемон: сначала появились ряды усталых людей – пыль покрывала их одежду, но двигались они правильными рядами. Когда воины подошли ближе, лица их зажглись радостью – снова перед ними Фивы с мощными городскими стенами, увидеть которые они уже и не чаяли. Затем, под охраной сильных воинов, следовала серая от пыли вереница раненых, они хромали и передвигались с трудом. Они оставили себе щиты, чтобы защищаться от наскоков кочевников, но большинство этих калек было не в силах удержать оружие, и оно было свалено на телеги рядом с тяжелоранеными. Измученные лошади и мулы уже выбились из сил, и им помогали люди, впрягшиеся вместо животных. Затем появился арьергард, и снова заблестело железо, неприступная фиванская стена, вокруг которой гарцевала Этеоклова конница, да и сам мой брат в окровавленном панцире, и лицо его непроницаемо.

Все, кто находился на крепостных стенах, стали славить его, и я – вместе с ними, не знаю почему, и мои крики, то ли восторга, то ли облегчения, слились с криками остальных людей.

– Где Гемон? – спросила я Исмену.

– Как всегда, в самом опасном месте, – ответила она, волнуясь не меньше меня. – Раз их преследуют враги, он появится последним. Смотри, вот они!

Из тумана выплыло большое облако пыли, как два распластанных крыла – кочевники обычно преследовали врага с двух сторон, – оружие и шлемы поблескивали через него.

– А вот и Гемон! – крикнула мне Исмена.

Позади всех медленно двигалась в окружении последних воинов телега с ранеными. Замыкали движение и охраняли его двое – Гемон и Васко.

Кочевники, судя по всему, остановились, но тут к Гемону и Васко устремились два конных лучника. Стрела, пущенная с очень большого расстояния, выбила Васко из седла. Гемон устремился к нему на помощь, а второй всадник тем временем уже натягивал свой лук. Я хотела предупредить Гемона, и крик мой достиг его ушей. Пытаясь остановить вражеского лучника, Гемон бросил в него дротик, но цели не достиг. Стрела вылетела из лука – уж она-то наверняка настигнет цель. Я снова закричала, Гемон упал на землю, и стрела просвистела прямо над ним. Кочевник был уже совсем рядом, но не успел выхватить меч. Гемон, стоя на коленях, широко размахнулся, и его меч, как коса, подрубил задние ноги лошади, которая, падая, увлекла за собой и всадника. Гемон выхватил у него лук, повернул к себе кочевника – это был всадник из клана синих людей. Пока Гемон уносил Васко, рана которого несерьезна, воины уже окружили пленника.

Я бросилась к лестнице: мне надо увидеть Гемона, дотронуться до него сейчас же.

– Да ты любишь его, – смеясь, проговорила Исмена. – ты его действительно любишь!

– Если мы выгоним Полиника и его кочевников, – крикнула я ей в ответ, скатываясь вниз по лестнице, – мы поженимся и навсегда уйдем отсюда.

Я не смогла сдержать волнения, когда передо мной возник Гемон, высокий, грязный, с отросшей бородой. Вид его дик, как будто он все еще продолжает сражаться с кочевниками. Я первой увидела Гемона, подошла бесшумно и поцеловала в грязное, пропахшее потом плечо. Он быстро обернулся, увидел меня, свою бедную Антигону, которая тоже устала за эту бессонную ночь и постарела от, бесконечных дел и разочарований. Лицо его прояснилось, я улыбнулась в ответ, не скрывая только что испытанного страха и радости, что вижу его снова, в крови, еле стоящего на ногах от усталости.

Гемону не требуется объяснять, что он нужен мне таким, какой есть, глубоко уязвленным столь опасным, бесконечным отступлением и обилием мелких поражений. Но все это не может заслонить радости возвращения и нынешней, пусть временной, победы. И я ему тоже нужна какая есть, я, его Антигона, которая не участвует в сражениях, но сумеет выходить раненых, которых он доставил сюда. Гемон не произнес ни слова, даже не поцеловал меня, – он молчалив и суров, но свою защиту он простер на меня: неожиданно приподнял над землей и несколько шагов пронес в своих объятьях.

Я даже не представляла, что Гемон может сделать меня такой счастливой, гораздо счастливее, чем я могла предположить. Когда он нежно поставил меня на землю, я попросила:

– Ты захватил красивый лук, Гемон, отдай его завтра мне, я чувствую, что могу кое-чему научиться, упражняясь с ним.

Гемон удивился, но не возразил, и тогда я шепнула ему на ухо:

– Когда мы изгоним Полиника, мы, если ты еще этого хочешь, уйдем из Фив.

– Я хочу этого, но изгнать Полиника труднее, чем ты думаешь. Он со своими кочевниками сильнее нас. Наша последняя надежда…

– Это?

– Этеокл, Этеоклов ум… И Васко – тоже.

В том отчаянном положении, в котором находимся мы, этой последней надеждой может быть только надежда страшная.

Мне не хотелось расстраивать Гемона в минуту нашей встречи и, поцеловав его руку, я проговорила:

– Пора тебе войти в город, ответить на приветственные клики толпы и показать всем лук синего всадника, которого ты только что победил.

Он согласно кивнул, выпрямился в седле и последним въехал в город, чтобы явить фиванцам тот образ победителя, которого они ждут.

Я было пошла за ним, но вспомнила о Креонте и решила лишь издали следить за тем, что будет. Со стороны укреплений послышался гул толпы, появилась бледная Исмена:

– Воины привели кочевника, которого свалил на землю Гемон, люди не пропускают его, хотят побить камнями.

– Побить камнями пленника, Гемонова пленника!..

Исмена бессильно махнула рукой и попробовала было меня остановить, но меня уже след простыл.

На небольшой площадке у подножия крепостной стены неистовствовала толпа, окружившая трех воинов, которые поддерживали тяжело раненного кочевника. Кровью залито его лицо, но я узнала синего воина – это Тимур.

– Остановитесь!.. Да постойте же, – закричала я, – это Гемонов пленник!..

Вот уже в воздухе просвистели камни. Два воина пока еще держали Тимура, третий вяло отбивал нападавших.

Я бросилась в гущу толпы, камни летели со всех сторон: те, что были направлены неумело, ударялись о стену. Но громче всего отдавались у меня в голове глухие шлепки, когда камни попадали в пленника.

Камни летели уже в самих солдат, вот они, подняв над головами щиты, уже оставили Тимура у подножия стены на обозрение толпы. Я выхватила у одного из солдат щит, оттолкнула его и, как могла, попыталась заслонить пленника.

К счастью, в это время появились Зед с мальчишками.

– Стойте, это Гемонов пленник! – заорали они вместе со мной. Стоявшие в первых рядах остановились, но в задних рядах толпы еще не успели понять, что происходит, и продолжали избиение. В Тимура попал настоящий булыжник, и кочевник упал, увлекая за собой и меня. Камни продолжали лететь в нас, и мне уже казалось, что толпа вот-вот навалится и раздавит нас.

В этот момент раздался приказ: «Остановитесь!..» Потом прозвучало: «Дорогу!..» И произнесено это было так, что толпа повиновалась и в молчании откатилась назад. Зед, которому тоже досталось, помог мне встать на ноги. Этеокл, предупрежденный Исменой, был уже рядом со мной, на своем белом скакуне.

– Вы убьете мою сестру Антигону, – вскричал он в ярости, – и пленника Гемона, который только что спас наше войско. Никто не смеет его трогать! Убирайтесь, идите на агору восславлять Гемона, как он того заслуживает.

Толпа отступила, рассеялась. Исмена в тревоге стала осматривать меня, раны мои были не из серьезных. Этеокл приказал перенести Тимура ко мне, похвалил Зеда и мальчишек за мужество, потом неожиданно поднял меня к себе на коня и так, со славой доставил к деревянному дому.

– Видишь, – проговорил он на прощанье, – ненависть сама поднимается с обеих сторон. Это необходимо для победы.

Я не нашла, что ему ответить: во мне звучал тихий и мелодичный голос К., передо мной была его внимательная и хитрая улыбка. В этом и состоит логика поджигателя, прозвучал его шепот, она прекрасно действует до того момента, пока сам поджигатель в ней не сгорит. Не нужно спорить, нужно просто сказать «нет», больше ничего. В ответ на Этеокловы слова я смогла только отрицательно покачать головой, и, наверное, на губах у меня появилась насмешливая улыбка, потому что брат мой рассердился:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Я рада, что ты спас Тимура, это друг Полиника.

Лицо Этеокла осунулось от усталости, на нем – пыль и кровь. Но как восхитителен он на своем белом жеребце. Столь же восхитителен, как Полиник… Он прочел это в моих глазах, пожал плечами и удалился.

Воины, доставившие Тимура, положили его на постель К. и ушли. Одной мне его было не перевернуть и не осмотреть. Я позвала на помощь, и передо мной вырос Диркос. Но когда он увидел кочевника, помогать мне отказался.

– Да я скорее задушу этого синего… – Диркос упрям, и мне это известно, но вот что бы сделал на моем месте К.? Ведь Тимуру нужна срочная помощь. Может быть, он бы протянул Диркосу руку и, улыбаясь, произнес: «Прощай, Диркос».

– Ты гонишь меня, – пробормотал нищий певец.

– Нет, но здесь или лечат, или уходят. А это тяжелораненый.

Диркос проворчал, что будет ухаживать за этим варваром так же, как и за остальными. Он помог мне перевернуть Тимура, снять с него одежду, перевязать. На теле кочевника много синяков от попавших в него камней, но самую серьезную рану он получил во время падения с лошади, когда она ударила его по голове копытом.

Мы дали Тимуру воды, он не переставал бредить, хотя и было видно, что он делает попытки унять поток непонятных для нас слов, рвавшихся у него из горла. Тимур старался сорвать повязки, отталкивал наши руки, он весь горел.

– Поговори с ним, – сказал Диркос.

– Зачем? Он не понимает.

– Звучание голоса он поймет. Это успокоит его.

Я думала, что Диркос слушал только ЧТО я говорю, а не КАК. Но если он полагает, что мой голос может помочь Тимуру, то почему не попробовать?

И я начала говорить с Тимуром – вернее, начала издавать звуки, преисполнены они криком, страданием, потому что и мои раны начали ныть. Вместе с тем это говорит во мне и избавление, потому что Тимур остался жив, не погиб под градом камней или, что еще ужаснее, от руки Гемона. Да, эти двое любят меня, я восхищаюсь ими и тоже их люблю, они же, не зная и не думая, что знают друг друга, чуть не убили друг друга.

Своим пением я заклинала эту боль, эту бесконечную бессмысленность, я бормотала слова, лишенные всякого смысла, бормотала просто так, по наитию. Может быть, звуки, издаваемые мною, обладают некоей силой, потому что тело Тимура под моими руками расслабилось, и он заснул. Я замолкла, голос мой затух, и тут донеслись другие голоса – Диркоса и Гемона, который появился незаметно для меня.

– Продолжай, – просили они.

– Зачем? Он заснул.

– Для нас, – проговорил Гемон. – Когда ты поешь, о войне забываешь.

– Но я не пою.

Они переглянулись и засмеялись: раз они думают, что я пою, я буду петь, подражая К., еле слышно тянуть непонятно что, но они будут счастливы, и Тимур будет спать спокойнее.

Диркос, наконец, понял, что я устала, сделал знак, чтобы я остановилась; я обернулась – Гемон пожирал меня глазами. Чтобы отвлечь его, я предложила:

– Пойди посмотри на своего пленника, это личный друг Полиника, я видела его у него, он стал другом и мне.

Гемон приблизился, взгляд его остановился на Тимуровых ранах, Тимур метался в лихорадке.

– Из-за этих синих воинов мы можем проиграть войну. Этот кочевник, который стал твоим другом, будет под защитой – моей и Этеокла.

– Ты освободишь его?

– Да, если он пообещает вернуться к себе. Конники кочевников часто неповоротливы, как их лошади, у этого же тело, как у чистокровного жеребца, как у Этеокла и… у тебя, Антигона.

Слова эти растрогали меня: как бы измучена я ни была, звучание моего голоса напоминает Гемону пение, а тело мое в его глазах – образец благородства. Я вижу себя иначе, но взгляд его на мгновение вырвал меня из этого вонючего мира, в котором на мою долю отводились лишь болезни и раны.

– Он выживет, эти кочевники очень живучи, предоставь действовать его организму. Я принес тебе лук, который ты хотела.

Гемон протянул мне черный лук с небольшими вставками из слоновой кости. Оружие это тут же завладело мною, но я слишком устала, чтобы брать его в руки, и Гемон повесил лук на стену, над постелью раненого.

Мы привели в порядок Тимуровы повязки, его смятую постель – кочевник спал, сжигаемый лихорадкой. Среди ночи я проснулась от его стонов – жар увеличивался, и, если так будет продолжаться, он умрет.

Когда у Диотимии были такие больные, она устраивала им попеременно холодные и горячие ванны. Но как я смогу сделать это одна? Я направилась к двери: надо найти кого-нибудь, кто сможет помочь мне. Но дверь не открывалась – это Гемон, который решил не оставлять меня одну, спал на полу у порога. Он привел мне в помощь двух женщин, и мы поочередно стали делать то ледяные обертывания, то такие горячие, как только можно терпеть. Тимур громко стонал, вопил, но мускулы его расслабились, и жар стал понемногу спадать. Гемон, который теперь хорошо разбирался в ранах, решил, что Тимур спасен.

Мы проспали весь день, и вечером Исмена, которая решила сменить меня на несколько дней, приготовила ужин и сообщила, что Этеокл и Васко будут ужинать вместе с нами.

Я чувствовала себя лучше, Тимур тихо спал. Мы были спокойны и счастливы. Вдруг распахнулась дверь – перед нами белый, как полотно, стоял Тимур. Кровь струилась по его телу, повязки были сорваны. Глаза закрыты, он не смотрел на нас, но мы в изумлении понимали, что он нас видит. В руках он держал лук, я бросилась к Этеоклу, думая, что Тимур хочет убить его. Кочевник же с невероятной быстротой натянул пустую – без стрелы – тетиву, и я поняла, что своей невидимой стрелой целится он в меня. Я почувствовала прикосновение к своей груди невыносимо холодного железа и с криком упала. Тимур склонился надо мной и, прежде чем потерять сознание, передал мне лук. Все были настолько удивлены, что не могли и двинуться с места, и только несколько мгновений спустя Гемон с Этеоклом подняли Тимура и отнесли его в постель. Исмена помогла мне встать, я невредима, и тем не менее невидимая стрела должна была уязвить меня, потому что я чувствую, что изменилась.

– Тимур пришел доверить тебе свой лук, – прошептала взволнованная Исмена. – Так же решил и Этеокл.

Они с Гемоном удалились, Исмена пошла проследить, как ухаживают за больными и раздают им суп. Я осталась наедине с Тимуром, перевязала его, но мускулы больного были так жестки и напряжены, что меня охватил страх.

Взяв его руки в свои, я, как и накануне, начала что-то петь – звук свободно выбирал те пути звучания, какие находил нужным. Мускулы Тимурова тела было расправились, но в распахнутых глазах так и не появилось никакого выражения. Вдруг он начал стонать от сводящих его тело судорог. Руки выскользнули из моих и конвульсивно сжались. На что же смотрят его невидящие глаза? Я проследила за его взглядом, он застыл на луке, укрепленном Гемоном над постелью. Может быть, ему нужен лук? Я сняла его, попыталась вложить в Тимуровы руки, но они упорно не хотели мне подчиняться. Я пронесла лук над телом Тимура, тело его выгнулось, немой крик разрывал его, и я поспешно убрала лук. Но Тимуров полуневидящий взгляд по-прежнему был прикован к этому оружию. Что же мне делать, если я не пойму, что ищет Тимур. Ведь он умрет: такое напряжение смертельно!

Но почему он не должен умереть? Почему мне обязательно надо, чтобы выжил этот человек, желавший погубить Гемона? Почему я обречена ухаживать за этим варваром и всеми несчастными больными, что окружают меня? Прекрасная деревянная дуга лука из темного дерева касается моей щеки – и на губах моих появляется продолжительная, слегка насмешливая улыбка К. Лук этот по крайней мере не стонет и не обливается потом, и тут я слышу, как К. шепчет мне: «Не ты захотела прийти сюда, не он захотел совершить этот безумный прыжок, когда под ним пала лошадь, он не хотел и чтобы его побивали камнями. Это случилось, и в твоем доме появился этот человек, ни мук, ни желаний которого тебе не понять. Нужно терпеть, Антигона, просто терпеть, как ты делала это на дороге, когда Эдип гнал тебя в приступах ярости в дверь, упорно не желая тебя замечать, а ты на цыпочках возвращалась через окно своей души. Ты, Антигона, терпеливая душа, и никто не требует от тебя ничего больше».