Текст книги "Антигона"

Автор книги: Анри Бошо

Голос К. затихает, улыбка его погасла на моих губах. От страха я не могла поднять на Тимура глаз – а вдруг я увижу перед собой труп? Но до моего слуха начал доноситься какой-то тихий шорох. Нет, это не К. говорит – он уже замолчал, – это дышит Тимур, тихо и размеренно.

Я принесла одеяло и тоже легла на полу, у постели Тимура, ощущая на руке и плече нежное прикосновение напряженно изогнутой дуги его лука. Много раз я просыпалась, чтобы дать больному напиться, он спал, и лицо его прояснилось. Утром я поняла, что ночью так и не расставалась с Тимуровым луком и все еще прижимаю его к себе, как дитя. Дуга лука черна, и чернота эта больше, чем цвет, это внутреннее сияние дерева, на двух концах его – вставки из слоновой кости. Это больше, чем лук, – в нем та мощь, что не дает выплеснуться Тимуровым силам, это та мощь, что притягивает меня и пугает. Я вспомнила, что Эдип всем своим телом старался ощутить контакт с деревом или камнем, из которого он хотел что-нибудь изваять. Он бы взял этот лук в руки, провел бы им вдоль тела, прижался бы к нему лбом и щекой, как это сделала и я, припал бы к нему губами, лизнул бы его – мне еще так не сделать. Он бы положил лук на землю, захотел бы почувствовать его подошвами своих ног и наступил бы на него. Он бы стал укачивать его, положил бы рядом с собой в постель, увидел бы его во сне, погрузился бы в размышление, не забывая ни на минуту об опасном присутствии этого лука, – так же должна поступить и я. Я это и делаю, и не познанная мною самой моя сущность всколыхнулась от присутствия этого дикого лука и открылась мне, к ней возвращается способность чувствовать, и я изумленно познаю ее вновь, потому что обычно обхожусь без нее. Я испытала от этого бесконечную, яркую и кровавую радость, а когда я последовала за этой частью себя, она в диком ужасе бежала от меня, но это только умножило мои силы. Руки мои созданы для этого лука, от этого союза родятся победы. Но не сейчас: еще рано. Когда я снова открыла глаза, было уже совсем светло. Тимур, который проснулся раньше, следил за мной взглядом и, возможно, уже давно. Я улыбнулась, он что-то попытался произнести непослушными губами, глаза его ожили и вдруг стали жесткими: «Встань, натяни тетиву!» – приказал этот взгляд.

Тело мое подчинилось, гордо выпрямился стан, крепко взят лук и тут же выпущен из рук. Просто выпущен – и все тут.

Время шло, я ухаживала за Тимуром, Исмена сама приходила делать мне перевязки, мы ели и спали. Однажды я встала, и снова Тимуров взгляд отдал приказ – он был так же настойчив, что не подчиниться невозможно. «Закрой глаза, выдохни, пусть она войдет в тебя».

Меня окружил страшный холод, и ветер сек лицо, кони кочевников уносили меня прочь, бег их был ровен и уверен. Передо мной что-то мелькало, упрямое, быстрое, как эти кони, и это что-то не знает устали. Мелькающее «что-то» надо настичь любой ценой, пусть даже на это уйдут все силы, все время, потому что это сама жизнь бежит впереди меня и манит, убегая. Когда кончится эта гонка, я должна ощутить на своих губах горячую кровь. Тем, кому не догнать этот ускользающий смысл жизни, останется лишь одно: умереть, но Тимур из тех, кто не умирает, и я – тоже.

Я не должна открывать глаза, в себе самой мне надо обрести это ускользающее «что-то». И когда в легких у меня уже не осталось ни глотка воздуха, я, кажется, обрела это «что-то», на мгновение, с первым вздохом. Беззвучно, слепо, настоятельно врывается в меня Тимуров приказ: «Натяни тетиву!»

Я не понимаю, что делаю, но это собственная моя жизнь лежит на тетиве лука, и я натягиваю ее с поразительной, восхитительной легкостью.

Вошел Гемон, на глазах у которого я отпустила тетиву, – так приказал мне Тимур. Я сделала то, что должна была сделать, положила лук и теперь могу продолжать жить. Мне хватит этого – продолжать жить.

Тимур снова погрузился в сон, и сон этот тих. Гемон с удивлением воззрился на меня: он уже пытался натянуть тетиву, но у него ничего не вышло.

– Как ты смогла сделать это? Это самый тугой лук, который я когда-либо видел.

– Тимур приказал.

– Как? Ведь ты не знаешь его языка!

– Не знаю… – Гемон понял, что со мной происходит, усталость камнем легла мне на плечи, он помог мне дотащиться до постели, оказавшись на которой, я моментально уснула.

Проснувшись на следующий день, я почувствовала себя лучше, да и Тимур, который еще не проснулся, выздоравливает, – это теперь ясно. Пришла Исмена, принесла поесть. Она весела, разбудила Тимура, и мы поели втроем.

– Тимур думает, что ты получила лук в дар, и хочет научить тебя пользоваться им. Этеокл с Гемоном тоже так думают и надеются, что ты сможешь помешать варварам посылать в наших воинов стрелы с дальнего расстояния, – оттуда, где мы не можем достать их.

– А ты, Исмена, веришь в этот дар?

– Странно, но верю, – рассмеялась моя сестра. – Получить в дар лук очень подходит твоим бредовым замыслам, и ты, Антигона, это знаешь.

Пока она помогала менять повязки Тимуру, он не отводил от нее взгляда. Он находил ее красивой, это заметно, и с каждым взглядом – все красивее, и это нравилось Исмене. Но когда она потянулась к луку – быстрый взмах руки и хищный Тимуров взгляд запретили ей прикасаться к нему. Исмена рассмеялась: ей совсем не хотелось услышать зов лука, как, судя по всему, услышала его я. Она собралась уходить, и ее плавные движения приковали к себе Тимурово внимание.

Когда мы остались одни, Тимур, вместо того чтобы учить меня, как обращаться с луком, к великому моему удивлению, стал показывать мне разные предметы, он называл их на своем языке и хотел, чтобы я повторяла за ним их названия. Звуки, которые он заставлял меня с таким трудом произносить, а потом и узнавать, когда он произносит их сам, имели лишь отдаленное сходство с тем, что у нас называется языком и речью. Они скорее взрывались во рту, чем произносились, и звучали наподобие крика. Звуки эти заставляли меня проникнуть в мир, который суровее нашего: он дик, он требует выносливости, в нем хозяйничают ветер и кони. Когда Тимур заметил, что я устала, он прервал свой урок, и тогда мне стало смертельно холодно, я мерзла на пронзительном ветру и мне страстно захотелось вновь оказаться в Фивах, где я и была, но откуда изгонял меня его язык. Тимур не дал мне длительной передышки, заставил повторять за ним очень быстрые движения – они не поддаются проверке и осмыслению, они заставляют действовать те мои мускулы и нервы, о которых я обычно и не думаю. Вечером вернулся Гемон, и Тимур прекратил урок, а мне показалось, что я вернулась из дальнего путешествия в чужие земли. Меня пугало это ощущение, потому что я чувствую, что слова и движения, которые я должна перенять у Тимура, имеют надо мной власть, и границ этой власти мне не видно. Гемону это не нравилось, но он уверял меня, что так нужно, я должна согласиться, иначе не научусь попадать из лука в людей синего клана. Не знаю, существует ли у них особая система, я в этом не уверена, – может быть, тут, скорее, надо, чтобы тело прониклось мыслью и отдалось этой мысли, доселе мне неизвестной.

Несколько дней спустя я уже занималась с Тимуром не весь день и снова стала посещать больных, приготавливать лекарства, но моя мысль тем временем беспрепятственно отделялась от меня. Тимур приковывал ее к себе, к своему невероятному упорству в погоне за ускользающим. Потому что это ускользающее нечто требует всего внимания, и лишь безупречность лука и взгляда может позволить себе достичь цели.

Через жесткое звучание языка людей синего клана и упорные их движения, которые Тимур вызывает к жизни, я начала понимать, что конь и лук – суть их существования. Конь позволил им занять степи и овладеть их бесконечностью, лук же – охотиться и выжить. Если охота окажется неудачной, если дичь скроется в ледяных, заснеженных просторах, им остается только смерть. Тимур увлекал меня в те же степи в ту постоянную опасность, когда лук незаменим. Как можно устремиться в эту смертельную погоню и не разувериться в удаче? Непонятно, но кочевники так живут и даже рискованно выплескиваются за пределы своих границ, Тимур-то ведь тут.

Как можно не услышать в звуках его голоса, не увидеть в решительных движениях рук, что добыча никогда не уходила от его стрелы? Сегодня этой добычей стала я, – я чувствую это в ночных снах, в стремлении взять в руки лук.

Сам Тимур до лука не дотрагивался, но, когда я в порыве желания пыталась сделать это, меня останавливал резкий, предостерегающий окрик.

Это посвящение – если это оно – продолжалось десять дней. Однажды Тимур ранним утром увел меня на площадку для военных упражнений. Он протянул мне лук; страх обуял меня, но я поняла, что должна молчать и сосредоточиться. Неожиданно прозвенел приказ: «Натягивай тетиву…» Не было времени ни думать, ни хотеть, и тетива оказалась натянута. Тимур не удивился и заставил меня повторить упражнение до тех пор, пока я не начну делать это машинально. На следующий день он установил мишень, сосредоточился и послал стрелу в центр. Я легко натянула лук, старательно прицелилась, и стрела моя просвистела далеко от цели. День проходил за днем, но мишень так и оставалась вне досягаемости моих стрел. Тимур, однако, не терял спокойствия.

Однажды ночью я увидела во сне царского орла, который выгнал Эдипа из Фив. Я восхищенно следила за чудным его полетом над городом и не сразу поняла, что он выписывает в небе знаки, которые мне следует понять. Потом знаки эти стали входить в меня, и утром, когда я открыла глаза, мне стало понятно, что это Тимур учил меня, как читать сердцем, и что мне нужно подчиниться ему.

Еще несколько дней происходило во мне какое-то необузданное движение, в нем противоборствовали чернота и неукротимое, ледяное сияние. Во всем этом повинен Тимур: мысль его не оставляет меня в покое, обращая в сторону совершеннейшей свободы. Мысль эта не принадлежит ему и довлеет над ним так же, как и надо мной. Почему я так реагирую на эти опасные цветовые пятна, мне непонятно, не понимаю я и к чему они принуждают меня. Но однажды ночью, когда я проснулась, теряя последние силы в самый темный час, я поняла, что должна выйти из дома, и я вышла из него с Тимуром, хранящим молчание. Я шла в ту бесконечность, где что-то быстро движется передо мной, постоянно уменьшаясь в размерах. Все остальное не имеет никакого значения: это удаляется жизнь, а жизнь – это все. И в это ВСЕ необходимо всадить стрелу, которая станет кровью и плотью, огнем и жаром, а иначе все обернется леденящей смертью для нас и для всех, кто имеет право на тот слабый огонек, что мы носим в себе.

Поскольку я вольна или вынуждена спуститься, я это и делаю и уже иду рядом с Тимуром, но разница между нами в том, что я с каждым шагом удаляюсь от той, кем была, а он приближается к тому, кем он был.

По громадной лестнице из сна спустилась из царского дворца, где у меня с Исменой была комната, в которую я уже никогда не войду. Я шла по дороге, по которой блуждала с Эдипом и Клиосом, и снова начала спускаться, чтобы через бездонные подземелья проникнуть к месту охоты. Потому что это – охота, наверное, я не хотела понимать этого, но Креонт, Этеокл и Полиник прекрасно знают, что это охота, и глубже всех понимает это Исмена, которая не сводит с меня глаз. Эдип тоже знал, что существует охота, но он забыл об этом, когда на него пала в своем великолепии тьма. Я тоже забыла о ней, когда на дороге Эдип и Клиос заняли во мне место богов, отняв у меня все, кроме них самих. Может быть, я уже и не грежу, может быть, я уже проснулась. Конь кочевников, которого я оседлала, вот уже сливается с заснеженной степью, по которой я лечу за ускользающим от меня существом, за существом, которое мне надо обязательно поразить, и существом этим, возможно, могу стать я сама.

Я совсем проснулась. На дворе ночь, и я знаю, что Тимур ждет меня. Я надела мужское платье, и мы отправились на стрельбище. Там ждал нас Этеокл, у него был светильник, который он поставил близ цели. Тимур отвел меня на такое расстояние, с которого стрелял сам. Этеокл погасил светильник. Тимур протянул мне стрелу; я ничего не вижу, темнеют только два пятна, там, где стоят мужчины. Куда и как стрелять в темноте? Это настолько абсурдно, что у меня вырывается короткий смешок, и ему вторит потайной и почти беззвучный Тимуров смех. Лук в моих руках ожил, я закрыла глаза, легко натянула тетиву и ощутила где-то на грани реальности, что точка, куда кто-то во мне должен направить стрелу, действительно существует. Тимур протянул мне вторую, третью стрелу – что-то во мне отпустило тетиву, цель поражена; я в этом не сомневалась и поэтому совершенно спокойна. Этеокл зажег светильник, и мы с Тимуром подошли к мишени. Все три стрелы – вместе, одна к другой, – торчат из точки, которую мне следовало поразить.

– Ты ведь знала, что так будет? – спросил Тимур, молча глядя на меня.

– Знала, – тоже взглядом ответила я.

На небосклоне появился край солнца, Этеокл погасил светильник.

– От вас исходит сияние! – шепотом произнес он.

И неожиданно, вопреки ожиданию, пал перед нами ниц, чем привел в смущение нас обоих. Мы бросились поднимать его.

– Не перед вами я склонился, а перед тем, что натягивало тетиву. – Он уже снова стал привычно бесстрастен. – Она сможет так сделать еще раз, сама? – спросил он.

Тимур кивнул.

– И она сможет научить этому Гемона и наших лучников?

– Да, – подтвердил Тимур.

– Ты свободен, можешь возвращаться к себе в страну при условии, что никогда более не вернешься в Грецию.

Тимур поднял на меня глаза, во взгляде его – мука, и я тоже ощутила ее.

Он не колебался: поднята рука в клятвенном жесте. Но еще мгновение трепещет над нами сияние, которое смог увидеть Этеокл.

XVI. ЛУК

Фивы окружены: перед всеми воротами – их восемь – стоят войска из Аргоса и маркитане, привлеченные надеждой поживиться. Кочевники, которые непрестанно сновали на своих конях между позициями, занятыми гоплитами, тоже представляли непреходящую опасность и делали невозможной любую торговлю, доставку в город продуктов питания. Конечно, Этеокл позаботился, чтобы сделать в подземном городе огромные запасы, и Фивы смогут продержаться не один день. Но если у Полиника хватит терпения, победа будет за ним. Ему не хватит выдержки, – утверждает Исмена: Тимура, единственного, кто мог убедить его не торопиться, теперь с ним нет. «Благодаря тебе», – заключила она.

Я бы хотела ничего не знать о той войне, что затевает Этеокл против кочевников, из деревянного дома я выходила теперь лишь для того, чтобы отправиться на агору просить милостыню, но каждую третью ночь мы с Исменой несли дозор на крепостной стене. Там я услышала разговор Этеокла с дозорными и поняла, что он старается избежать любого столкновения с фалангами греков, потому что настоящие наши враги – кочевники. Сила их воинов в быстроте и в табунах лошадей, что следуют за ними. Теперь Этеокл ополчился против этих табунов, и лучшие наши воины заняты тем же. Две ночи назад, пока Этеокл делал вылазку на юг от города, Васко под прикрытием Гемона отправился на север и увел у кочевников один из табунов. Ему удалось заманить в город много коней, остальным же, которых он не смог увести из-за контратаки кочевников, он велел отрубить по одной ноге.

Утром кочевники провезли перед крепостными стенами плененного фиванца, которому – в отместку – тоже отрубили одну ногу. Истекающий кровью фиванец был без сознания. Всадник, следовавший за ним, нес отрубленную ногу на копье.

Полиник велел провозгласить перед городскими воротами, что если мы не будем почитать коней кочевников, то почтения не дождутся и наши люди.

Этеокл и Васко не заставили ждать своего ответа: они велели забить часть пойманных лошадей, и с наступлением вечера на городских улицах фиванцам было предложено пиршественное угощение из жареной конины. Пир был продолжительным и шумным – люди пели, кричали, а ужасающий запах жареной конской плоти, распространившийся и за городские стены, оскорблял чуткое обоняние кочевников. Угрожающая толпа появилась у городских ворот, в руках у них были зажженные факелы и под защитой лучников они попытались поджечь ворота. Стены наши были хорошо защищены, кочевники не смогли завладеть воротами, но они захватили двух фиванцев, которые под действием винных паров потеряли бдительность и оказались в пределах досягаемости стрел.

Головами обоих, насаженными на копья, кочевники уже на следующий день потрясали перед нашими воротами.

В пиршестве участвовал весь город, только Исмена и Гемон, желая показать, что осуждают подобную жестокость, оставались вместе со мной в деревянном доме. Кроме нас, там никого не было – бедняки и больные тоже отправились пиршествовать.

– Что сказал Этеокл, – спросила Исмена Гемона, – когда он узнал, что тебя не будет на празднике?

Гемон в это время сосредоточенно прислушивался к крикам, что доносились с крепостных стен, и коротко ответил:

– Этеокл – мой друг.

– А Васко?

– Васко тоже, – Гемон обернулся: – Мне кажется, враг пытается атаковать, мне нужно идти.

Я сумела улыбнуться и кивнула. Он торопливо удалился.

– А Креонт? – спросила я у Исмены.

– Это-то самое плохое. Когда я ему сказала, что мы втроем осуждаем это пиршество, он ответил: «Опять Антигониных рук дело!» – и не дал мне возразить.

– Вся эта жестокость служит лишь политическим целям?

– Только. И скоро они, Антигона, придут за тобой – вернее, за твоим луком.

– Почему?

– Полиник и кочевники рассержены, они уже не думают о собственной безопасности, близко подходят к стенам, но потери у них невелики, потому что наши стрелы не долетают до них; мы же теряем многих – ты видела, сколько раненых. Этеокл заставил провести на крепостных стенах новые работы и собрать там в ожидании приступа, чем обороняться, но и этого недостаточно. Им нужно показать кочевникам, что посланные тобой стрелы летят столь же далеко, как и у них, или даже дальше, как тебя обучил Тимур.

– Ты тоже этого хочешь, Исмена?

– Если кочевники решат, что Полинику грозит опасность, они испугаются, потому что, не станет его – рухнут все их надежды. Ты уверена, что Полиник останется невредим?

Я была счастлива, что прозвучали эти слова. Значит, Исмена не меньше моего хочет видеть Полиника живым и здоровым.

– Тимур обещал, – ответила я.

Мой ответ, кажется, успокоил Исмену. Мгновение мы смотрели друг на друга, а вокруг шумел пир, раздавались боевые крики, и у городских ворот звенело оружие.

Как и предвидела Исмена, на следующий день у меня в доме появился Этеокл.

– Ты нужна нам: кочевники в ярости, они закидывают стрелами тех, кто работает на крепостных стенах. Не смотри на меня своими печальными глазищами – кочевников следовало разозлить, нам необходимо их наступление, иначе осада закончится голодом для нас и их победой.

– Чего ты хочешь от меня?

– Чтобы кочевники видели, что ты можешь стрелять дальше, чем они.

– А Полиник?

– Полиник должен получить предупреждение.

– Предупреждение или смертоносную стрелу?

– Предупреждение. Никто из нас не помышляет его убить.

– Васко. Он заполучил много власти.

– Васко приносит очень много пользы, но приказываю я. Завтра приходи на крепостную стену и покажи Полинику и кочевникам, что ты умеешь. Гемон будет с тобой рядом. – Этеокл думает, что я колеблюсь. – Ты обещала мне, Антигона. Перед Тимуром…

– Которого Васко хотел убить, несмотря на свое обещание.

– Он этого не сделал. Он много помогал вам, тебе и больным…

– Хорошо. Я приду завтра.

– И будешь продолжать учить Гемона и его людей, как обращаться с луком.

– Они скоро будут готовы. Будут стрелять на такое же дальнее расстояние, как кочевники. Мне нужно еще несколько дней.

Появившийся Гемон был очень взволнован – лук, который я тщательно отполировала, и четыре стрелы в колчане привели его в восхищение.

– Только четыре?

– Больше не надо.

Гемон удивился, но он доверяет мне, и я это вижу.

– На стенах, – сказал он, – ты увидишь жуткое изобретение Васко. Это должно привести кочевников в ярость. Нужно, чтобы они начали наступать, Антигона, иначе нам не одержать победы.

Мы поднялись на северную стену – здесь укрепления были самыми старыми, и требовались восстановительные работы. Кроме дозорных, на стене много людей, в том числе и подростки, – они знают меня и весело приветствуют. Они таскают наверх мешки с песком, а главное – камни и балки, чтобы сбрасывать их на осаждающих, если те пойдут в наступление. Хотя и принимались все меры предосторожности, на стене было много раненных.

Рядом со мной оказался фиванец, которому стрела попала прямо в глаз. «Идем, – потянул меня за собой Гемон. – Еще один окривел». За грубостью этих слов скрывалось его нетерпение, и мне передалась бессильная ярость и его, и тех, кто трудился на крепостной стене. Стоит только кочевникам сразить кого-нибудь из фиванцев, как они тут же оказываются совсем близко, и смех их издевательски звучит прямо у подножия наших стен, среди воцарившегося на мгновение смятения.

– Я прихожу в бешенство, когда слышу, как они хохочут, – проговорил Гемон. – Они надеются, что мы потеряем голову, но этого не произойдет. Однако постоянно отступать и не отвечать на их удары не так-то просто.

– Мы тоже бьем их, – не соглашался с ним Этеокл. – Мы убили или овладели множеством их коней, им не возместить этой потери. Наберись терпения, придет черед смеяться и нам.

Вдруг прямо перед собой на крепостной стене я увидела отрубленную конскую голову; из шеи ее во все стороны торчала солома, а рот был разверст, как будто его мучили. Когда кочевники поняли, что же выставлено на фиванской стене, в ужасное и грозное чучело полетели стрелы, которыми теперь эта голова и была утыкана.

Огромная конская голова в предсмертной муке, застывшей на морде, наводила ужас. Казалось, голова вот-вот поднимется в воздух и, подобно осиному рою, улетит, уносимая опереньем из стрел, выпущенных кочевниками.

– Зачем они так сделали? – спросила я Гемона.

– Стрелы отгоняют от коня стервятников, – ответил он, указывая на парящих в небе птиц и падаль, что валялась под крепостной стеной, где копошились вороны.

Значит, стрелы эти – доказательство любви и верности кочевников к своим коням. Дальше – хуже. На лесах, установленных на выступе стены, укрепленными балками и веревками, стоял конский скелет, жутко воздев перед собой передние копыта. Мясо с туши было содрано полностью, а прямо под скелетом – у подножия стены – свалили остатки вчерашнего пира – множество конских остовов, с ребер которых свисали клочья мяса и обрывки шкуры. Перед ними фиванцы навалили камни и деревянные брусья, так что кочевники, к их пущей ярости, не могли завладеть конскими останками, не могли сжечь их или – с должным почитанием – предать земле.

– Какая низость, – вымолвила я.

– Народ жаждет мести, пусть отомстит, – обернулся ко мне Этеокл. – Из-за чего бы ни возникла ненависть к врагу, она на пользу.

Нас увидели, и до нас донеслись угрожающие крики кочевников.

– Пригнись, – воскликнул Этеокл, и Гемон, заслонив собой, повалил меня на настил. Он выпрямился и попытался было потащить меня за собой к зубцу на крепостной стене, за которым уже укрылся Этеокл, но я не двинулась с места. Я должна отдать почести этому царственному остову, этому коню, что, высоко задрав голову и поставив передние копыта на крепостную стену, кажется, просит мира у неумолимых небес. Не оплакивать я хочу эти величественные останки, эти восхитительные кости и зияющую между ними пустоту, где еще так недавно билась жизнь, я хочу им молиться.

Трепеща, я положила перед собой лук, им я восславлю преданного муке коня, и лук этот будет ему моим подношением.

Видя, что я возношу молитву, Гемон опустился на настил рядом со мной и положил свои руки рядом со моими на темное и живое дерево лука.

К огромному моему удивлению, Этеокл присоединился к нам – никогда не смогу я понять собственных братьев, но сейчас и не время думать, – настал час слушать, потому что рождаются и звучат слова – не Эдип ли сочиняет этот просод:

 
Господин коней и людей
бог черного лука,
сохрани фиванский народ
сохрани кочевой народ
от наших преступлений, от наших страхов
                                          и нашей отваги,
ибо мы лишь народ, один во множестве
                                          жаждущих лиц.
Господин синего племени,
Господин
племени красного
пусть твой чудный лук
охранит нас на ненадежном пути.
Услышь меня, конский бог
Услышь меня, рыбий бог,
бог свободных небесных птиц.
 

Я обернулась: люди, что работали на крепостной стене или несли дозор, тоже преклонили колени. Кочевникам нас не видно, но на мгновение – в уважении и любви к коням – мы поняли друг друга. Я поднялась на ноги:

– Не можешь ли ты приказать убрать эти останки, они оскорбляют кочевников и позорят нас.

Бесповоротное, непреклонное «нет».

Мы двинулись дальше и вскоре под свист стрел, который заставлял нас то и дело пригибаться, добрались до цепи целых зубцов на крепостной стене. В них проделаны отверстия: и врага видно, и, как мне показалось, можно безопасно посылать отсюда стрелы.

– Не доверяйся своим ощущениям, – предупредил Этеокл. – Они следили за нашим передвижением, и ты в этом сейчас убедишься.

Тотчас три стрелы ударили в стену и сломались, четвертая же попала прямо в отверстие и, не задержи ее Этеокл щитом, вполне могла ранить кого-нибудь из нас.

– Ее выпустили с близкого расстояния, – заметил он. – Вот от таких стрел ты и должна нас избавить, Антигона.

Послышался шум, конский топот, приказы – все пришло в движение.

– А вот появился и наш солнценосный брат, – проговорил Этеокл.

Величественно восседая на Мраке, облаченный в золоченый панцирь, в сопровождении кочевых всадников, которые на остриях копий несли его значки, перед нашими глазами явился Полиник.

Он направил коня в нашу сторону, Гемон поспешно заставил меня отойти от зубцов. Полиник выпустил стрелу, и она влетела в отверстие с такой силой, что пробила Гемонов щит и застряла только в более мощном щите Этеокла.

– Спасибо, брат, – крикнул Этеокл, – твоя стрела пригодится нам!

Полиник, который уже было повернулся к стенам спиной, развернул коня и остановился на полдороге от того места, где стоял ранее со свитой варваров, и стеной, где находились мы. И пока кочевники забрасывали стрелами всех, кто появлялся наверху, он, издевательски хохоча, предстал перед нами во всей своей красе.

– Теперь твоя очередь, Гемон, – велел Этеокл.

Гемон под защитой Этеоклова щита тщательно прицелился, стрела его полетела прямо в Полиника, но, потеряв часть силы, упала на землю, отброшенная его щитом. Гиканье и крики поднялись из рядов кочевников, и гнев исказил черты Гемонова лица.

Всем своим телом чувствовала я, как нагревается в моих руках лук, что-то закипало в нем. Мне казалось, он жаждет смерти. «Чего он хочет?» – в отчаянии прокричала я Этеоклу.

– Полиника предупредить.

Этеокл скрылся, Гемон же не двинулся с места. Он указал мне на стервятников, круживших над нами: один из них – огромный – распластал в небесах свои крылья. Я могу поразить его своей стрелой, и теперь уже лук ведет мой взгляд, теперь он заставляет меня следить всем телом за полетом птицы. Полиник успел отъехать к тому рубежу, откуда лучники, прежде чем выпустить стрелу, пускают лошадей в резкий галоп. Еще мгновение – и стервятник, плавно распластав массивные крылья, окажется над Полиником. Гемону хотелось защитить меня, сделать так, чтобы я стреляла через отверстие в зубце, но лук этого не желал, и я – тоже. Стервятник уже там, он во мне или я в нем, мне не понять, но это уже и не имеет значения. Я жду, когда птица окажется прямо над Полиником. Руки мои почувствуют этот момент, и все мое тело будет участвовать в создании того зрительного приказа, что отправит стрелу в убегающую цель. Я могу не смотреть, поразила ли я стервятника, я знаю, что сейчас он камнем летит с высоты и с хлюпаньем шлепается о землю прямо перед Полиником. Испугавшись птицы, конь резко берет в сторону, но Полиник, который видел и как летела стрела, и как падал на землю стервятник, не дал застать себя врасплох, и конь тут же ему подчинился. «Каков наездник!» – отметил Гемон, и мне это приятно.

Полиник схватил свою говорную трубу, висевшую у него на поясе.

– Великолепно, – слышу я его восторженный крик, – я не знал, что ты такой отличный лучник… давай еще дальше!

И, пока кочевники с трудом выдирают стрелу из тела стервятника, он отступает еще на несколько шагов.

С наивным восхищением смотрели на меня Гемоновы глаза, в них тоже просьба: «Еще!» Это «еще» звенит у меня в мозгу, я чувствую, как лук в моих руках приходит в движение, и пение его готово вынести меня за пределы себя самой.

Кочевники уверены, что ни одна стрела не долетит до места, где стоит Полиник, но по тому, как стрелы то и дело шлепаются в стену рядом с нами, ясно, что они опасаются столь необычного лучника. Некоторые стрелы попадают в отверстия зубцов, и одна пронеслась так близко от меня, что Васко пришлось резко отбить ее своим железным щитом.

Васко рядом, и он, конечно, все видел.

– Зубцы с отверстиями не защищают, – сказал он, – да с таким луком тебе этого и не нужно. – Потом, обернувшись к Гемону, продолжил: – Засада удалась. Этеокл звал тебя. Ему нужен ты с двадцатью воинами. Не задерживайся.

Васко вперил в меня властный взгляд. Теперь его очередь требовать «еще!»

Рядом с Полиником на молодой рыжей лошадке сидит кочевник, он уже поднял лук с лежащей на тетиве стрелой. Предупреждение, о котором просил меня Этеокл, должен получить он прежде всего.

Я смотрела на рыжего молоденького конька, видела, как неумело рвется он перейти в галоп, он уже вошел в мое существо – стрела должна попасть в него. И пусть она попадет в этого конька, а не в его седока, который хочет убить меня.

Сраженный на полном скаку, жеребчик покатился по земле, увы! Кровь его хлынула из раны, тело задергалось в судорогах. Кочевник перелетел через голову лошади и свалился на землю; кто-то помог ему встать, другой – подхватил, сажая к себе на лошадь. Третья моя стрела испугала их, и они скрылись.

– Еще, еще, – торопили меня Гемон и Васко. Но тут Гемон вспомнил об Этеокловом приказе и с сожалением покинул нас.

Я осталась наедине с Васко и с луком, который говорит с моим телом, и разговор этот волнует его.

Васко подошел ко мне и неожиданно опустился на колени.

– Сделай это, сделай! – умолял он, обхватив мои колени.

Растерявшись, я машинально прошептала: «Что?» Васко пылко сжал мои колени. Я едва слышу, что говорит он.

– Так нужно, – произносят его губы, словно мольбу любви, – этого хочет лук, может быть, этого хотят и твои братья. Нельзя спасти обоих, ты же знаешь, знаешь! Спасти можно только одного, одного и всех этих людей от войны. Ты можешь это сделать! Этого хочет лук! Посылай же стрелу!