Текст книги "Спасенное сокровище"
Автор книги: Аннелизе Ихенхойзер
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Пять зарубок
Уже пятую неделю стояли колеса над подъемниками рудников. Для бастующих шахтеров это были долгие недели.
В низкой, полутемной кухне с двумя крошечными оконцами обедало семейство Энгельбрехтов. Шестеро ребят усердно вылавливали бобы из супа, который мать получила в стачечном комитете.
Слышен был только стук ложек о жестяные миски.
– Пятая неделя! – сказал старик Энгельбрехт, обращаясь к сыну, «Энгельбрехту-младшему», как его называли в поселке.
Сын, угрюмый, скупой на слова человек, работавший на шахте навальщиком, ничего не ответил.
– Скоро шестая, – пропищал курносый Андреас и провел пальцем по зарубкам на краю стола.
Четыре большие зарубки означали недели, четыре маленькие – дни. Это был стачечный календарь Андреаса.
– Вот сорванец! – Дед шутливо нахмурил густые брови. – К тому времени, когда придется нести стол в ломбард, от него уже ничего не останется.
Энгельбрехт-младший, не спуская глаз с детей, проворчал:
– Если так будет продолжаться, мы все умрем с голоду.
– Нет, мы не умрем с голоду, – снова вмешался Андреас. – Я сегодня видел Брозовского с повозкой, он вез целую гору капусты!
Мальчишка даже облизнулся.
– Ну и что же?
– Это ему все крестьяне дают, – объявил Андреас и торжествующе оглядел все семейство; он был рад похвастать своими познаниями.
– Крестьяне дают, – повторил отец и подпер голову руками. – Надолго ли этого хватит?
Старый Энгельбрехт ударил кулаком по столу.
– Довольно! – На этот раз в глазах его сверкнул неподдельный гнев. – Когда крестьяне ничего не дают, ты ворчишь; когда дают, тоже ворчишь. Ты слишком часто встречаешься с этим пройдохой Шульце.
– Опять во всем виноват Шульце! Что ты имеешь против него?
– Что я против него имею? – спросил старик и перегнулся через стол. – Я тебе объясню. Да вот хоть вчера. Иду я через площадь. У погребка на ступеньках сидят горняки, и с ними Шульце. Я остановился и слушаю, как этот тип разглагольствует. Битых пять минут простоял, а он все каркает и каркает: «В конце концов мы же все равно проиграем. Так какой в этом смысл?» И так без конца. Самое досадное, что всегда находятся малодушные люди, которые прислушиваются к его болтовне. А хозяевам только этого и надо. И как это ты не видишь, куда клонит этот отвратительный тип.
– Но ведь он же сам был за стачку!
– Потому что ему ничего другого не оставалось. Но ты еще увидишь, он нас предаст. Такие, как он, только и ждут удобной минуты.
Сын стремительно вскочил из-за стола:
– У булочника бери в долг, у бакалейщика бери в долг! Да разве на такую ораву напасешься! – Усталым жестом он надел шапку и, ссутулившись, пошел к двери. – До каких же пор еще терпеть! – сказал он обернувшись.
– Пока не победим, пока медные короли не сдадутся, вот до каких пор, – резко ответил старый забойщик.
– Этого нам придется долго ждать. Они не сдадутся никогда.
– Мы тоже.
Старик погладил обвислые кончики своих светлых усов.
Уже в дверях Энгельбрехт-младший еще раз обернулся:
– Андреас!
– Да, отец?
– Господин Грейнерт сказал мне, будто ты был с мальчишками, которые сыграли с ним эту бессовестную шутку.
Андреас струсил и мысленно уже представил себе, как он стоит перед отцом со спущенными штанами.
– Я объяснил господину Грейнерту, что мой сын такими вещами не занимается.
Отец выжидающе посмотрел на Андреаса.
Тот, опустив голову, проговорил:
– Да, я был там. Ведь Грейнерт – штрейкбрехер.
– Это тебя не касается! Не смей водиться с хулиганами. Ясно? Если я еще хоть раз услышу что-нибудь подобное, ты у меня получишь, щенок!
И он вышел, хлопнув дверью.
Андреас облегченно вздохнул. На этот раз он легко отделался. Он взглянул на дедушку. Тот сочувственно кивнул ему и спросил:
– Кто же это научил вас так осрамить Грейнерта?
– Никто. Сами придумали. Ведь мы пионеры.
– Кто?
– Пионеры, – громко повторил Андреас, подумав про себя: «Дедушка стал совсем плохо слышать». Но, увидев по лицу деда, что тот по-прежнему ничего не понимает, добавил: – Мы с Петером в воскресенье вступили в пионеры. Только галстуков у нас пока нет. Но ничего, мы их получим.
– Смотри-ка, вот молодцы!
Ночной бой
Луна, выглядывая из облаков, заливала своим бледным светом поля и терриконы. Над беспорядочным нагромождением рудничных строений возвышались черные, растопыренные устои подъемников. Листья фруктовых деревьев, стоявших вдоль дороги, слегка шумели под ночным ветром.
За время забастовки это было уже второе полнолуние.
Мансфельд не спал. Забастовщики, собравшись в сотни маленьких групп, несли вахту.
По проселочной дороге шагал отряд пролетарской самообороны. Люди тихо переговаривались. Словно светлячки, вспыхивали во тьме огоньки папирос. Кто-то негромко запел песню о Карле Либкнехте и Розе Люксембург. Ее подхватил второй голос, звонкий и чистый. Постепенно к ним присоединялись все новые и новые голоса, густые басы и мальчишечьи дисканты. Негромко, но уверенно и проникновенно, как клятва, звучала в ночи песня:
Впереди на шоссе вспыхнул яркий свет фар. С угрожающим грохотом навстречу мчались грузовики. По требованию разъяренных хозяев рудников правительство посылало в Мансфельд полицейские войска.
Каждый день в полном походном снаряжении прибывали всё новые отряды. Каждую минуту могли начаться бои. Теплая, летняя ночь, казалось, такая мирная, таила в себе угрозу.
Пикетчики – Отто Брозовский, Вальтер Гирт, старый забойщик Энгельбрехт, Карл Тиле, Август Геллер и стволовой Ленерт – знали это. Они были начеку.
Отряд пролетарской самообороны поравнялся с пикетом. В лунном свете лица людей казались особенно бледными. То здесь, то там раздавалось приветствие:
– Глюкауф!
– Вы из Аугсдорфа? Все в порядке?
– Смотрите в оба! Сегодня ночью на рудник «Вицтум» будут переброшены штрейкбрехеры!
У Вальтера Гирта от волнения забилось сердце: ни за что на свете нельзя пропустить штрейкбрехеров на рудник! Ни за что на свете! Сегодня ночью мы должны победить! Больше ждать невозможно. Вальтер проклинал свое вынужденное бездействие.
«Вот уже несколько недель мы только и делаем, что стоим в пикетах да устраиваем собрания. Мы не продвинулись ни на шаг. К черту! С этими бандитами нужно разговаривать по-другому». Вальтер вглядывался в темноту. Ну что ж, пусть приходят. Он нащупал свой мешочек с завтраком. Там лежали ломти хлеба, овальная коробочка с табаком и… Вальтер улыбнулся в темноту. Сквозь грубое полотно мешочка он нащупал небольшой пакет. «Пусть приходят. Мы встретим их как следует».
«Штрейкбрехеры! – Вальтер сплюнул. – У них пропадет охота наносить нам удары в спину». Он развязал мешочек, пошарил в нем рукой. Вот ломти хлеба, жестянка с табаком, спички. А вот и он! Ровный, маленький, аккуратно перевязанный пакетик. «Машина со штрейкбрехерами далеко не уйдет. Никто больше не пустит в ход колеса подъемника, никто не возьмется за отбойный молоток. Никто! Вот увидите!» Вальтер взвесил пакетик на ладони. Он был тяжелый, этот маленький, твердый пакетик динамита. Волнение Вальтера словно рукой сняло. Пусть приезжают. Его глаза нетерпеливо вглядывались в темноту.
И вдруг чья-то сильная рука точно тисками сжала его запястье. Отто Брозовский шепотом выругался.
– Ах ты, дуралей! – накинулся он на товарища. – Ведь хозяева только и ждут, чтобы утопить забастовку в крови. Дай сюда!
Он вырвал у Вальтера пакет.
Вальтер был уничтожен. Он еще никогда не видел Брозовского в таком гневе.
Долговязый Карл Тиле, стоявший рядом и видевший всю эту сцену, постучал себя пальцем по лбу и сердито сказал:
– Он никогда ничему не научится.
– Ничего, научится, – ответил Брозовский и вернулся к остальным.
Луна скрылась за тучами. Стало совсем темно. Брозовский разделил горняков на группы. Каждый получил свое задание. Все делалось быстро и бесшумно.
Словно из-под земли перед пикетчиками вырос велосипедист, – он ехал без света.
– Приготовьтесь! Машина со штрейкбрехерами появится с минуты на минуту.
Хорошо, что луна еще не выглянула из-за темной завесы облаков.
Под покровом ночи два человека выскакивают на дорогу. Что они там делают, разобрать трудно. Но, приглядевшись, можно различить доски, которые одна за другой ложатся поперек дороги. На какую-то долю секунды луна пробивается сквозь облака: на досках что-то поблескивает – похоже, гвозди.
Горняки возвращаются обратно, прыгают в кювет к остальным, съежившись, замирают и пристально вглядываются в темноту. И вот вдалеке послышалось гудение мотора. Оно наполняет ночь, нарастая, словно грозовые раскаты. Свет фар беспокойно мечется по земле. Из-за поворота выезжает крытая брезентом машина. На подножках, держась за дверцу кабины и за борт, стоят полицейские. Машина уже совсем близко. Расходящиеся веером лучи света выхватывают из мрака стволы деревьев.
Брозовский шепчет товарищам:
– Они везут их, точно преступников!
Вальтер Гирт хватает за руку старика Энгельбрехта, который сидит на корточках рядом с ним.
– Началось! – кричит он хрипло. – Началось!
Раздается короткий, похожий на выстрел звук. Он повторяется снова и снова. Машина проезжает еще несколько метров и останавливается.
– Чего встал? Поезжай! – доносятся до горняков раздраженные окрики полицейских.
Шофер дает газ. Грузовик с трудом двигается с места и, переваливаясь из стороны в сторону, едет дальше.
Перед машиной вырастает живая стена – горняки преградили дорогу. Они стоят в свете фар, расставив ноги и крепко взявшись за руки. Брозовский поднимает руку:
– Стой!
Шофер тормозит, и тотчас же один из полицейских рявкает:
– Вперед, мерзавец!
Грузовик уже совсем близко, но горняки не отступают. Осталось всего шесть метров!
«Сейчас они отскочат», – думает шофер.
Пять метров!
– Освободить дорогу! – кричат полицейские, размахивая дубинками.
Четыре метра!
Горняки стоят как вкопанные.
Три метра!
– Проклятье, они не двигаются с места!
В последний момент шофер изо всех сил нажимает на тормоз. Машину заносит. Полицейские судорожно хватаются за борта. Грузовик останавливается поперек дороги.
Перед машиной выросла живая стена…
Из-под брезента слышатся испуганные голоса:
– В чем дело? Что там случилось?
Штрейкбрехерам становится не по себе. Их беспокойство возрастает с каждой секундой.
– Эй, трусы, заткните глотки! – грубо одергивает их кто-то.
И под брезентом наступает тишина.
А снаружи раздается спокойный, уверенный голос:
– Ребята, уходите домой! Не подводите товарищей!
Из грузовика снова слышится взволнованный шепот.
И снова окрик:
– Ни с места!
Шепот замирает. Громкий, уверенный голос обращается к сидящим в машине горнякам:
– Мы боремся за повышение нашей нищенской зарплаты! Подумайте об этом, ведь вы тоже рабочие!
Штрейкбрехеры притихли, боятся шевельнуться.
Вдруг воздух прорезает пронзительный свист. Полицейские соскакивают с машины. Размахивая дубинками, они бросаются на пикетчиков. Один из них бьет Энгельбрехта по лицу.
– Собаки, – хрипит старик и сплевывает.
Полицейский сбивает его с ног и бьет сапогом в живот. Раз, другой, третий. Старый забойщик корчится от боли.
Безудержный гнев охватывает горняков. Увесистый кулак обрушивается на негодяя. Полицейский пошатнулся и оставил Энгельбрехта в покое. Зеленая фуражка покатилась по земле. Двое рабочих осторожно относят избитого старика в кювет.
Штрейкбрехеры под брезентом слышат удары, тяжелое дыхание, стоны, отрывистые возгласы. Они сидят, едва дыша от страха.
Вдруг кто-то откидывает брезент. И перед растерявшимися штрейкбрехерами вырастают три черные фигуры с красными повязками на руках.
– Авария! Мы весьма сожалеем, но путешествие кончено. Деньги за проезд возвращены не будут, – язвительно объявляет Геллер.
«Черт возьми, – думает электрик Грейнерт, которому жена с утра до вечера твердит, что он должен идти на работу, – они меня опять накрыли. Опять повесят перед домом этот проклятый плакат». И, стараясь остаться незамеченным, он вылезает из машины. Вслед за ним через борт лезет рудничный конюх Аппельт.
– Меня срочно вызвали на рудник, – бормочет он. – Сказали, что лошади околеют.
– Лошадок, конечно, жаль, – спокойно и строго говорит Август Геллер, – но пусть уж лучше околеют лошади, чем умрут с голоду наши дети.
За Аппельтом следуют еще трое или четверо. Осталось еще человек пять.
– Не артачьтесь, ребята, идите домой! – кричит в темноту Август Геллер.
– Заткни глотку! – отвечает из кузова чей-то грубый голос.
Август узнает его: это старший забойщик Дитцке, драчун и пьяница; говорят, он состоит в нацистской партии. В углу слышится возня – это Дитцке ощупью пробирается навстречу тщедушному Геллеру.
– А ну, дай этому красному! – кричит кто-то. – Сотри его в порошок!
В кузове становится светло как днем. Это вспыхнули фары: позади грузовика остановилась машина выездной полицейской команды. Заскрежетали тормоза. Из машины выпрыгнул полицейский вахмистр Шмидт, а за ним еще целая орава полицейских в зеленых формах.
– Схватить пикетчиков! – командует Шмидт.
Полицейские бросаются на рабочих. В темноте на пыльной, нагретой дневным зноем дороге разгорается борьба. Энгельбрехт стонет в кювете. Вальтер выхватил у полицейского резиновую дубинку и колотит ею направо и налево. Под глазом у него синяк. Один из полицейских бьет Брозовского. Тот скрючился от боли: он был ранен в руку во время войны. Извернувшись, Брозовский наносит удар другой рукой. Полицейский теряет равновесие и падает.
Стволового Ленерта схватили. Он отбивается, используя свой железный крюк как оружие. Полицейские тащат его к машине.
– Ну, ты, поворачивайся, сволочь однорукая, коммунист паршивый! – орет Шмидт и бьет Ленерта под ложечку.
Ленерт спотыкается, и его волочат по дороге.
С огромным трудом повернув голову, Ленерт кричит:
– Мне жаль, что я не коммунист. Брозовский! Слышишь! Когда вернусь из кутузки, я вступлю в партию!
Свистит резиновая дубинка. У Ленерта темнеет в глазах, он уже не слышит, как его бросают в машину.
Взревел мотор. Полицейские, словно виноградные гроздья, повисают на бортах отъезжающей машины.
Несколько отставших в зеленой форме бегут сзади, пытаясь вскочить на ходу.
Горняки смотрят им вслед. Штрейкбрехеры исчезли, как в воду канули. Грузовик стоит посреди дороги, точно судно, потерпевшее кораблекрушение.
Луна вышла из-за облаков и залила нежным светом черные терриконы рудника «Вицтум».
Предательство
Секретарь профсоюза Шульце нервно поерзал в кресле, снял пенсне с носа и подышал на стекла. Гул голосов, доносившийся с улицы, с каждой минутой становился все громче.
– Освободите арестованных! – раздавалось снова и снова.
У Шульце на лбу выступили капельки пота.
– Ну и народ! Неслыханная наглость!
Тщательно выутюженным носовым платком он протер стекла пенсне.
Над недоеденным куском колбасы жужжала жирная муха. Эти крики на улице испортили ему аппетит. Он отогнал муху платком. В комнате было невыносимо душно. Шульце застонал; он обливался по́том. Наконец он встал и, подойдя к раскрытому окну, осторожно выглянул из-за гардины. В переулке колыхалось море людей. Они собрались перед кирпичным зданием тюрьмы, расположенным против комитета профсоюза.
– Свободу арестованным! Отпустите наших товарищей! – кричали рабочие.
Секретарь профсоюза испуганно заморгал глазами. Он надел пенсне и посмотрел на тюрьму. Там и сям за решетками окон мелькали бледные лица. Арестованные поднимали сжатые кулаки.
– Рот фронт! – кричали они.
– Рот фронт! – отвечали им горняки снизу, из переулка.
– Чертово племя! – буркнул Шульце и захлопнул окно.
– Свободу заключенным!
Громкие возгласы проникали в комнату даже сквозь закрытые окна. В дверь постучали.
– Войдите! – устало пробормотал Шульце.
Вошел Рихард Кюммель и нерешительно остановился на пороге:
– Здравствуйте.
Секретарь профсоюза недовольно поднялся с кресла, но тут же взял себя в руки и радушно улыбнулся:
– Заходите, коллега…
– Кюммель, – робко представился Рихард.
– Да заходите же, коллега Кюммель. Садитесь!
Он указал Рихарду на высокий стул с прямой спинкой, а сам развалился в кресле за письменным столом.
– Ну, что нового, мой юный коллега?
Рихард вертел в руках шапку.
– Я бы хотел выяснить один вопрос…
– Так, так, коллега…
– Кюммель, – подсказал ему Рихард.
– Пожалуйста, коллега Кюммель, говорите смело. Как секретарь профсоюза и как член окружного правления социал-демократической партии я в политике и в профсоюзных делах не новичок, говорю вам это без ложной скромности. – Шульце самодовольно улыбнулся. – Двадцать лет руководящей профсоюзной деятельности, это, дорогой мой, что-нибудь да значит. – Он погладил себя по лысому черепу.
Эта длинная речь ободрила Рихарда, и он проникся доверием к секретарю профсоюза.
– Я вот никак не разберусь кое в чем, – смущенно сказал он. – Наши горняки уверяют, что руководство профсоюза заодно с хозяевами. – Рихард проглотил слюну и, сделав над собой усилие, чуть слышно произнес: – Говорят, профсоюзные руководители обещали медным королям прекратить стачку. Говорят, что они предали нас!
Улыбка исчезла с лица Шульце. Он снял пенсне и, хотя стекла были абсолютно чистыми, принялся усердно их протирать.
– Так, так, юный коллега. Значит, вот что о нас говорят?
Рихард кивнул.
Но Шульце уже овладел собой. Он ударил кулаком по столу так, что тарелка с колбасой подпрыгнула.
– Это просто неслыханно!
Потом улыбка снова заиграла на его лице.
– Боже мой, коллега… коллега Куммер, – начал он вкрадчиво, – в конце концов профсоюзы не могут отказываться от переговоров, нужно всегда иметь запасной выход. Но мы никому ничего не обещали, даю вам слово. Вопрос по-прежнему остается открытым.
«Этого парня я во всяком случае должен успокоить», – думал Шульце.
Зазвонил телефон.
Шульце снял трубку.
– Да! – небрежно сказал он и кивнул Рихарду. – Секретарь профсоюза Шульце слушает. Что? – Он даже привстал. – Галле? Да, да, это комитет профсоюза. Алло, алло! Пожалуйста, фрейлейн, я подожду. Алло, алло! Галле, алло! – взволнованно кричал он в трубку. – Да? Коллега Грабер? Да, это я! Я! Фрейлейн, я же разговариваю. Алло, Галле! Ну, Грабер, что нового, старина? Что, что?.. Ах, вот как, ты звонишь по поводу забастовки. – В голосе его зазвучало явное разочарование. – Так вы опять совещались с предпринимателями? Ну и что?
Рихард слышал торопливый, прерывающийся голос на другом конце провода, но не мог разобрать ни слова. Он только заметил, как округлились глаза Шульце.
– Что? – прервал Шульце поток слов в телефонной трубке. – Прекратить? Профсоюз уже принял условия дирекции? Нет, нет, этого я еще не знал. Ну, если так решено в Берлине, о чем еще говорить? – Он равнодушно пожал плечами. – Мы сейчас же прекратим. Я и без того уже сыт по… – Шульце поднес руку к горлу. Но тут он вдруг вспомнил о Кюммеле и, поспешно прикрыв телефонную трубку, зашептал: – Это неслыханно! Я так возмущен! – И затем снова в трубку: – Что? Нет, нет, я слушаю. Просто у меня такой кашель, прямо задыхаюсь… Хорошо, Грабер. Будет сделано. Что? Да, да, великолепно. – Шульце повертел тарелку с куском колбасы. – Алло, фрейлейн, мы еще разговариваем. Итак, Грабер, привет всем. До свиданья, старина! – Он положил трубку и повернулся к Рихарду, который сидел совершенно подавленный. – Ну, ну, не так уж все скверно, – сказал он и, обойдя вокруг стола, доверительно похлопал Рихарда по плечу. – Вы опять будете работать. Вы ведь любите свою работу, не так ли? В конце концов не вечно же бастовать. К тому же акционерное общество Мансфельд согласно немедленно выплатить отпускные, да еще и аванс. Вам ведь нужны деньги, не так ли?
– Деньги нужны, – глухо отозвался Рихард, – но не такой ценой…
Шульце не дал ему договорить. Он шагал взад и вперед по комнате, заложив руки за спину и подняв глаза к потолку.
– Поверьте мне, коллега… коллега…
«К черту, не стану я больше повторять ему свое имя», – решил Рихард.
Выждав немного, секретарь профсоюза продолжал:
– Как я уже сказал, в профсоюзных делах я не новичок. Забастовка проведена очень удачно, очень смело. Но ведь стену головой не прошибешь. Теперь наступит спокойное время. Да, да, спокойное время, мой юный коллега… – Но не успел он закончить фразу, как с улицы донеслись пронзительные свистки, цокот копыт, крики.
Рихард побледнел. Он бросился к окну и распахнул его. Шульце осторожно выглянул из-за его спины.
С обоих концов в переулок стекались конные и пешие отряды полицейских. Стальные шлемы и винтовки сверкали на солнце.
– Наши окружены со всех сторон, – в смятении пробормотал Рихард.
Конные полицейские уже врезались в толпу. Какой-то молодой парень лежал на мостовой, ноги его были босы, деревянные башмаки скатились в водосточную канаву.
– Освободите наших товарищей! – раздался из толпы громкий возглас, в котором звучала железная воля и неустрашимость.
У Рихарда болезненно сжалось сердце: он увидел, как полицейский бил женщину. Он видел ее искаженное лицо, широко раскрытые глаза, видел, как, резко повернув голову, женщина вонзила зубы в руку полицейского и тот, вскрикнув, отпустил ее. Рядом другая женщина, раскинув руки, защищала от ударов мужа, которого полицейские старались свалить с ног дубинками. Они ударили эту маленькую щуплую женщину по голове, и она упала. Муж, опустившись на колени, пытался, в свою очередь, заслонить ее от копыт лошадей, но полицейские оттащили его прочь. По всему переулку полиция хватала рабочих.
Ножом резанул Рихарда крик ребенка. «Я же знаю этого кудрявого, – подумал он. – Как он сюда попал?»
Мальчик, пошатнувшись от удара, упал на мостовую, прямо под копыта лошадей.
– Негодяи, они затопчут его! – вскрикнул Рихард.
Но в эту минуту чьи-то сильные руки подхватили мальчика. Отто Брозовский! Рихард облегченно вздохнул.
Рабочие отбивались кулаками. Внезапно кто-то запел. Сначала песню подхватило лишь несколько голосов, потом она стала расти, шириться, звучала все смелее, увереннее заглушая цокот копыт и свистки полицейских, удары дубинок, крики детей и женщин.
Это есть наш последний
И решительный бой,
С Интернационалом
Воспрянет род людской.
У Рихарда на глаза навернулись слезы. «Они безоружны, но борются с полицией потому, что верят в победу, – думал он. – Если бы они знали, что их уже предали! Какая подлость!» Он круто повернулся и взглянул на бледное, но бесстрастное лицо Шульце.
Тот отступил на шаг.
– Что… что вы хотите, коллега… Куммер? Я же бессилен им помочь, честное слово. Я не ожидал этого…
Он боялся, что Рихард ударит его, но тот лишь сказал:
– Я иду к ним! – и направился к двери.
В это время в переулке прогремел выстрел.
– Закрыть окна! – закричали полицейские с улицы.
Шульце оттолкнул Рихарда и поспешно захлопнул окно. У него дрожали руки. Внизу раздавались выстрелы. Люди в панике бежали мимо полицейских, мимо ставших на дыбы лошадей. Не прошло и трех минут, как переулок опустел.
Но на земле, прямо под окнами тюрьмы, остался лежать человек. Это был забойщик Густав Леман, отец шестерых детей.
Снова на мансфельдской земле пролилась кровь рабочих, как лилась она и в 1921 и в 1909 годах, как лилась она еще в мятежные времена Томаса Мюнцера.[11]11
Томас Мюнцер (1493–1525) – руководитель крестьянского восстания 1525 года в Германии.
[Закрыть]
