Текст книги "Спасенное сокровище"
Автор книги: Аннелизе Ихенхойзер
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
В полной тайне
Отто Брозовский не может заснуть. В комнате невыносимо душно. Перед окном стоит тополь, прямой, как стрела. Ни один лист на нем не шелохнется.
Брозовский, заложив руки под голову, неотрывно смотрит на дерево. Он обводит его взглядом. Этот тополь – старый друг Отто. Он знает на нем каждый листик. Вот уже много лет, просыпаясь, он видит его стройный силуэт. В холодные зимние ночи, залитый лунным светом, он несет вахту перед его окном, а летом в четыре часа утра, когда звенит будильник, тополь приветствует Отто радостным шелестом листьев. Так было всегда, из года в год, с тех пор как Отто себя помнит и до того дня, когда фашисты увели его и бросили в лагерь.
«Ну вот видишь, я снова здесь», – говорит Отто своему другу. Но тополь даже не кивнул в ответ. Он стоял прямо и тихо, словно чего-то ждал.
Молния прорезала небо. Отто Брозовский внезапно понял: этой ночи он долго ждал и сам. Свет молнии поможет ему сделать задуманное дело, гром защитит от чужих ушей.
Он тихо лежал, обдумывая все до мельчайших подробностей, нужно быть очень осторожным.
Гром гремит все громче, все сильнее.
Отто Брозовский осторожно откидывает одеяло и спускает с кровати ноги. Пол заскрипел. Брозовский испуганно замер. Лишь бы не проснулась жена! Он с нежностью посмотрел на нее. «Прости меня, Минна, я никогда ничего не скрывал от тебя. Но эту тайну я не могу разделить ни с кем, даже с тобой!»
Минна шевельнулась во сне. Он на мгновение замер, потом, убедившись, что жена не проснулась, медленно опустил на пол одну ногу, другую. Опираясь на край кровати, осторожно, чтобы не скрипнула половица, он пробрался к изголовью и засунул руку под матрац. На мгновение у него замерло сердце – там было пусто. Рука его нащупала только холодные пружины, местами перевязанные шпагатом. Он принялся лихорадочно шарить вокруг, поспешно забираясь все глубже. Наконец-то! Пальцы его коснулись мягкого бархата. Он вытащил знамя и, выскользнув из комнаты, спустился на кухню. Под плитой стоял мешок с цементом. Брозовский вынул из шкафа горшок и, отсыпав в него цемента, приготовил густой раствор. Молнии освещали кухню голубоватым светом. Порою становилось светло, как днем.
Отто Брозовский взял знамя и горшок с цементом и вышел во двор. Упали первые тяжелые капли дождя. Брозовский спрятал знамя под куртку и пошел к сараю. Вокруг было темно и тихо. Испуганно взлетела курица. В хлеву Луше причмокивал во сне и терся головой о стену. Свинья шуршала соломой.
Отто открыл дверь сарая. Ключ с трудом повернулся в проржавленном замке. Скрипнул засов. В сарае пахло старым тряпьем, мышами и кроликами.
В углу, там, где все еще валялись промасленные тряпки, которыми вытирали мотоцикл, лежал кусок брезента. Отто поднял его с полу и отряхнул от пыли. Потом он достал из кармана маленькую книжечку. Сегодня он спрячет ее в надежное место. Эта тоненькая книжечка ему дороже жизни. Как радостно держать ее в руках и задумчиво рассматривать здесь, где никто его не видит!
Никто? А чья это тень заглядывает в приоткрытую дверь сарая? Но Отто ее не замечал.
«Коммунистическая партия Германии», – прочитал он. Член партии с 1921 года. Сколько лет прошло! Сколько марок наклеено! Не пропущен ни один месяц до февраля 1933 года. Отто рассматривал эти маленькие кусочки бумаги. И в бледно-зеленоватом свете молний стены сарая, казалось, раздвигались все шире и шире…
Он снова слышал свой собственный голос: «Я клянусь вам хранить его как зеницу ока!»
Как тогда ветер развевал знамя! Каким багрянцем горел назло всем врагам этот братский привет от страны Советов рабочим Германии!
Сильный удар грома вернул Отто Брозовского к действительности. Сарай опять стал сараем, мрачным, душным, пустым. Осторожно он завернул свой партийный билет в знамя. Молния сверкнула, и раздались раскаты грома.
«В такую ночь никто ничего не услышит, – подумал Отто, – ни одна душа не узнает, что я тут делаю».
Ни одна душа? Но чья это тень мелькнула у дощатой двери? Чьи широко раскрытые глаза блестят в темноте?
Петер промок насквозь и дрожал от холода. Он вытаскивал то одну, то другую ногу из лужи. Выйдя во двор и услышав, как у Брозовских скрипнул засов, он перелез через забор. Просто так, из любопытства. А теперь он приник к щели сарая и не может оторваться от того, что там происходит, хотя знает, что стыдно совать нос в чужие тайны. Значит, здесь, в этом сарае, лежит теперь самое драгоценное сокровище мансфельдских горняков – знамя из Кривого Рога. Здесь находится то, что так долго и упорно ищут нацисты, прибегая к угрозам, арестам и пыткам. Отто Брозовский сдержал свою клятву: он спрятал это знамя и сохранил его.
Петер понимал, что сейчас произойдет то, о чем не должен знать ни один человек. Прочь отсюда! Но он не уходил. Он видел, как Брозовский завернул знамя и партийный билет в брезент, как он подошел к крольчатнику, открыл дверцу…
Крольчиха испуганно заметалась.
– Не бойся, глупая, – прошептал Брозовский и ласково почесал Снегурочку за ухом.
Та узнала его широкую руку и, успокоившись, забилась в угол.
– Ну, где тут у тебя дыра? – спросил Брозовский, ощупывая стену.
Но крольчиха только лукаво поглядывала на него из угла своими глазками-пуговками.
Вот… вот она. Это была глубокая дыра, которую кролики за долгие годы прогрызли в глинобитной стене. Брозовский взял зубило и молоток и принялся расширять отверстие.
Глазки маленького белого зверька внимательно следили за этим необычайным ночным происшествием в крольчатнике.
– Ну, Снегурочка, смотри хорошенько. Теперь мы его замуруем. Такой у нас в Мансфельде обычай. Все, что нужно спрятать от чужих глаз, мы замуровываем в стену. Так уж у нас повелось.
Он вспомнил об оружии, которое вот так же было спрятано после боев 1920 года.
– Такие уж у нас стены. – Он щелкнул крольчиху по носу. – Хорошие стены, верно?
Ударил гром. В его раскатах потонул стук молотка по зубилу. Сквозь щели сарая сверкнул призрачный свет молнии. Дождь барабанил по крыше сарая. Дверь со скрипом качалась на ветру.
Теперь отверстие было достаточно велико. Брозовский засунул туда свой сверток, закрыл его дощечкой и замазал цементом. При свете молний он осмотрел заштукатуренное место, соскреб лишний цемент и подмигнул крольчихе:
– Ты довольна, Снегурочка? Поди-ка посмотри сама.
Он тихо щелкнул языком, подзывая зверька. Тот подбежал, хотел прыгнуть в привычную дыру, но ткнулся мордочкой в цемент и удивленно обнюхал замазанное место.
– Теперь там лежит наше знамя, – тихо и радостно сказал Брозовский. – И об этом знаем только мы с тобой, а мы никому ничего не скажем. Пусть нацисты ищут его, пока не лопнут от злости.
Петер, перемахнув через забор, исчез так же бесшумно, как и появился. Душу его жгла великая тайна. А в те времена хранить тайны было нелегко.
Брозовский дружески потрепал Снегурочку по спинке и закрыл дверь сарая. Вернувшись в дом, он поставил горшок под плиту, поднялся по скрипучей лестнице, залез в кровать и, накрывшись одеялом, облегченно вздохнул.
Минна спала. За окном шелестел дождь и ветер неистово раскачивал ветви тополя. В комнате после грозы уже не было душно.
Брозовский спокойно уснул.
Разговор у крольчатника
Прошло три дня. Группенлейтер Шиле долго стучался в дом Брозовских, там не было ни души. Он постучал в кухню. Никакого ответа. На кухонном столе стоял разобранный радиоприемник. Шиле прошел во двор. Никого. Только из сарая доносился какой-то шорох. Он приоткрыл дверь и увидел Брозовского.
Отто, кормивший кроликов, удивленно взглянул на вошедшего. Шиле? Собственной персоной? Ну и разжирел же он!
– Добрый вечер.
– Добрый вечер, штейгер.
Шиле откашлялся.
– Старший штейгер, – поправил он.
– Ах, да, старший штейгер. Кстати, поздравляю.
Как любезно Шиле потряс ему руку! Что еще задумал этот пройдоха?
– Я слышал, вы прекрасно разбираетесь в кроликах, господин Брозовский, – сказал Шиле и сунул нос в крольчатник.
Брозовский испугался. На секунду у него замерло сердце. Чего хочет Шиле? Что это, простая случайность? Свежезамазанное место еще явственно проступало на стене.
Шиле просунул голову еще глубже. Снегурочка испуганно отскочила к стене и прижалась к тому месту, где еще недавно была дыра. Шиле с интересом следил за ней. Волосы его почти касались стены.
Брозовский настороженно ждал, что будет дальше.
– Разводить кроликов очень просто, – сказал он, надеясь, что непрошеный гость уберется наконец из крольчатника.
Шиле не пошевельнулся. Тогда Брозовский тронул его за плечо.
– Простите, но к кроликам нельзя подходить так близко. Вдруг у вас насморк, кролик заразится и подохнет, – сказал он шутливо.
Шиле полез обратно и – бац! – ударился головой о решетку.
– Правда? – недоверчиво спросил он, потирая затылок.
– Конечно.
Штейгер не мог понять, шутит Брозовский или говорит серьезно.
– А я к вам как раз по этому поводу, господин Брозовский. У меня кролики дохнут один за другим. Вот вы сейчас сказали про насморк, я и подумал: у жены уже больше месяца не проходит насморк. Может, в этом все дело?
– Ну конечно, не удивительно, что у вас кролики дохнут, – серьезно подтвердил Брозовский.
– Что вы говорите! Вот интересно. Нужно это продумать как следует, – сказал штейгер. – Вот видите, я сразу решил: «Надо пойти к Брозовскому. Уж он-то сумеет дать мне совет насчет кроликов».
«Что это – ловушка?» – подумал Отто Брозовский и прочитал штейгеру целую лекцию о разведении кроликов и уходе за ними. Тот поблагодарил с притворной любезностью и вдруг фамильярно обнял Брозовского:
– Знаете, что я еще хотел вам сказать, Брозовский?.. Поступайте-ка к нам в штурмовики.
– Я? – переспросил Брозовский. «Так вот откуда ветер дует!» – подумал он про себя и засмеялся: – Вы же знаете, у меня свой взгляд на вещи.
– Это я уже давно знаю. – Штейгер многозначительно кивнул. – Но теперь многие меняют свои взгляды. Подумайте об этом. Ведь вас здесь все знают. Если вы придете к штурмовикам, за вами последуют и другие шахтеры.
– Знаете что, господин Шиле… – Брозовский с минуту помолчал. – Рабочие знают меня, и они никогда бы не поверили, что я изменил своим убеждениям.
Тогда штейгер пустил в ход свой главный козырь:
– Я хочу вам только добра, Брозовский. Ведь той мелочи, которую вы зарабатываете на починке приемников, вам не хватает даже на хлеб. А вы настоящий горняк. Неужели вам не хочется опять спуститься в шахту?
«Вот негодяй! – подумал Брозовский. – С ним надо держать ухо востро».
– Поразмыслите над тем, что я сказал, господин Брозовский, – продолжал Шиле, – переходите к нам, и все старое будет забыто.
«Все будет забыто»! Перед глазами Брозовского встали замученные пытками товарищи. Забыть? Никогда! Надо всегда помнить об этом и бороться! Теперь, когда его освободили, он в двойном долгу перед товарищами. Он задумчиво покачал головой и повторил:
– Как вы это себе представляете, господин Шиле? Разве можно в один день изменить свои взгляды?
– Но, разумеется, мы дадим вам время подумать.
– Это другое дело. – Брозовский кивнул. Загибая пальцы, он стал считать. – Раз, два, три… одиннадцать, двенадцать. Двенадцать лет я состоял в коммунистической партии… Я тяжел на подъем, господин Шиле. Для того чтобы освоиться с вашим мировоззрением, мне нужно по крайней мере десять-пятнадцать лет. – Брозовский улыбнулся.
Шиле проглотил пилюлю и попытался пошутить:
– Для тысячелетней империи даже десять лет не срок, но, может быть, вы решитесь побыстрее. – Он попрощался. – Я приду еще. А пока… если у вас будут вопросы относительно нашей программы, обращайтесь ко мне.
«Мне стоит лишь подумать о тебе, и я уже знаю, как выглядит ваша кровавая программа», – подумал Отто Брозовский, провожая непрошеного гостя до калитки.
Искушение
«Упрямая башка! Недаром мы так и не дознались, где знамя», – подумал Шиле, шагая по улице.
И вдруг его по голове ударил мяч.
– Хулиганы! – заорал Шиле, поднял мяч и зажал его под мышкой.
Подбежавшим мальчишкам не оставалось ничего другого, как попросить извинения у разъяренного группенлейтера. Самый храбрый выступил вперед:
– Мы ведь не нарочно, господин Шиле. Пожалуйста, отдайте нам мяч.
Шиле собрался уже было разразиться проповедью, но этот мальчуган с умными серыми глазами показался ему знакомым.
– Ты кто такой?
– Петер Брахман.
– Брахман? – Шиле вспомнил забойщика, который высмеял его когда-то перед всеми, потом обвал в шахте. Был, кажется, один убитый… Брахман. – Лет шесть назад во время обвала погиб какой-то Брахман. Он тебе не родственник?
– Мой отец, – кивнул Петер.
– Так это был твой отец, – задумчиво проговорил Шиле. – Твой отец, так, так.
«Что ему от меня нужно?» – недоумевал Петер.
– Твой отец был, кажется, другом Брозовского?
– Да, он был его лучшим другом, – с гордостью подтвердил Петер. – Он знал, что сейчас, когда Брозовского преследовали, многие отрицали свою дружбу с ним, и поэтому поспешно добавил: – Я тоже дружу с Брозовским. Он мне как отец.
– Так, так, – криво усмехнулся Шиле и, рассчитывая захватить мальчишку врасплох, неожиданно выпалил: – Значит, ты знаешь, где знамя?
Петер вздрогнул и побледнел. «Он знает, что я все видел. Но ведь тогда, ночью, во дворе никого не было. Ни души. Откуда же он узнал? А может, он просто хочет поймать меня? Но он сказал это так уверенно…»
Шиле, следивший за мальчуганом, словно кошка за мышью, подметил беспокойство в его ясных серых глазах.
– Ты знаешь, где знамя, Петер Брахман, – сказал он, неторопливо постукивая мячом о мостовую.
Петер молча покачал головой. Тогда Шиле взял его своими толстыми потными пальцами за подбородок и, глядя ему прямо в глаза, заговорил:
– Послушай, что я тебе скажу, мой мальчик. Брозовский спрятал знамя. Это ни от кого не секрет. Ты говоришь, что не знаешь, где он его спрятал? Хорошо, я тебе верю!
Петер облегченно вздохнул. «Теперь надо бежать», – подумал он.
Но Шиле не отпускал его.
«Черт бы тебя побрал!» – выругался Петер про себя и, набравшись храбрости, попросил:
– Господин Шиле, отдайте, пожалуйста, мяч!
Шиле сделал вид, что не замечает протянутой руки.
– Не спеши, мой мальчик, все в свое время. Итак, о чем я говорил? Ах, да… Я хочу верить, что ты и правда не знаешь, где знамя. Еще не знаешь. – Он сделал ударение на «еще». – Но ты легко можешь это узнать. Ты неглупый мальчик. У кого есть глаза, тот видит, у кого есть уши, тот слышит. Ты ведь часто бываешь у Брозовского. Так-то. – Резкий голос Шиле звучал почти нежно. – Тебе стоит только прийти ко мне. Ты ведь знаешь, Петер, где я живу. И ты мне расскажешь все, что тебе удалось узнать. С Брозовским ничего не случится, даю тебе слово. А нам ты сослужишь большую службу, и фюрер тебя не забудет. – Шиле хотел уже отдать Петеру мяч, но вдруг, спохватившись, снова зажал его под мышкой. – И вот еще что, Петер, услуга за услугу. Мы в долгу не останемся. – Шиле мысленно искал что-нибудь подходящее. Деньги? Нет, это не годится. – Постой-ка… Что бы ты сказал, если бы тебя послали в высшую школу в Эйслебен? Не плохо, а?..
Когда Петер услышал слова «высшая школа», его бросило в жар. И как только этот тип угадал его самое сокровенное желание? Стать инженером! Он гнал от себя эту дерзкую мысль, но она, точно докучливая муха, возвращалась к нему снова и снова, не давая покоя. Конечно, он понимал, что это только мечта. Сын простого рабочего, сирота – и вдруг инженер! Когда его взяли в шахту откатчиком, он и то считал, что ему повезло, – ведь его отец был коммунист. И вдруг Шиле говорит: «Высшая школа». А ведь Шиле начальство! У Петера закружилась голова. Шиле бросил ему мяч:
– Я бы на твоем месте не задумывался, Петер. Ну, что такое это знамя?
Бабушка уже давно спала, а Петер все еще беспокойно ворочался с боку на бок. «Ты сможешь поступить в высшую школу, – непрерывно стучало у него в голове. – Ты станешь настоящим инженером».
Петер закрыл глаза. Он снова представил себе сарай. Яркие голубоватые вспышки молний. И при свете молний лучший друг его отца замуровывает в стену советское знамя. Темной ночью, в полной тайне от всех. А Шиле говорит: «Ну, что такое это знамя?»
И тут Петер подумал: «А почему же ты во что бы то ни стало хочешь найти его, группенлейтер Шиле? Неужели потому, что оно не имеет никакого значения?»
Петер громко вздохнул: «С тобой нужно быть начеку, иначе ни за что ни про что попадешь в ловушку».
Сердце у него билось все чаще. Он был счастлив, что нашел единственный правильный выход.
«Какая это была ночь! Никогда ее не забуду», – подумал он и снова вспомнил, с какой нежностью Отто Брозовский складывал знамя.
На душе у него стало легко. Он заснул.
Волна 29,8
Это было летом 1937 года.
Как-то вечером Брозовский сидел у себя на кухне у радиоприемника. На столе в беспорядке валялись радиолампы, шурупы, катушки, клещи, проволока, отвертки. Еще в 1930 году, когда его уволили с рудника, Брозовский стал чинить приемники. Вернувшись из концлагеря, он снова принялся за эту работу. И оказалось, что ремесло радиотехника очень полезно для коммуниста.
Гитлер окружил Германию стеной молчания и страха. Но радиоволны не знают препятствий, им не страшны никакие преграды, даже если они выше Цугшпитце,[13]13
Цугшпитце – горная вершина в Германии.
[Закрыть] толще стен бранденбургской тюрьмы.
Пальцы Брозовского терпеливо вращали ручку настройки. Наконец-то! Тихо, но очень отчетливо прозвучало: «Алло, алло, говорит радиостанция „Свобода“ на волне 29,8. Просим настроить ваши приемники на минимальную громкость. Говорит радиостанция „Свобода“!»
Брозовский затаив дыхание приник к динамику.
В дверь постучали. Привычным жестом он повернул рукоятку и разом поймал Берлин. Хор мальчиков горланил фашистскую песню.
Дверь отворилась, и в нее просунулось смуглое лицо Августа Геллера.
– Здоро́во!
Брозовский со вздохом облегчения указал на стул:
– Садись поближе, Август. Только что начали.
Одно движение руки, и горластый хор смолк. Пальцы Брозовского снова нащупывали радиостанцию «Свобода». В эфире трещало и свистело. Чуть слышно донесся голос:
– Салют! Мы приветствуем наших друзей и товарищей в Германии.
Брозовский улыбнулся:
– Слышишь, Август?
Тот кивнул.
Потом запел хор. Сильные мужские голоса пели немецкую песню, которую ни Август, ни Отто никогда раньше не слышали.
Над землей испанской звездный полог,
Как шатер раскинут голубой.
Здесь, в окопах, сон бойцов не долог —
На рассвете снова выйдем в бой…
Песня звучала все тише и тише:
Далеко она,
Родная страна.
Но в битвах суровых она
С нами!.. —
доносилось издалека. Какая чудесная песня! Брозовский осторожно вращал ручку настройки. Радиостанция все время меняла волну, ловко обходя все попытки заглушить передачу. Песня то и дело смолкала. Но терпеливые пальцы снова находили ее, и она снова звучала негромко, но мужественно:
– Отважный батальон… – прошептал Брозовский. – Оказывается, в Испании есть немецкий батальон!
В его глазах сверкнули слезы. Он не мог говорить от волнения, но друзья и без слов понимали друг друга. Они мысленно перенеслись в далекую, прекрасную, окруженную огромными морями страну. Ее народ борется за свободу.
Но он борется не один. Люди всех стран спешат ему на помощь. И немецкие рабочие тоже. Они пробираются в Испанию через снежные вершины гор, через чужие границы, они едут туда на буферах и крышах поездов, замерзшие и голодные, месяцами скрываясь от коричневых ищеек. А ведь они знают об Испании лишь то немногое, что учили еще на школьной скамье. Сердце зовет их в страну, где развеваются знамена свободы, в долины Эбро и Хамары, где в суровых горах разносится эхо выстрелов и звучит гневный клич: «Смерть фашистам!»
И одному из своих отважных батальонов бойцы Интернациональной бригады дали имя Эрнста Тельмана.
Нас зовет на бой твой голос, Тельман,
Марш на штурм, отважный батальон!
Погруженные в свои мысли, Отто и Август не заметили, как песня смолкла. Они не слышали, как приветствовали своих друзей на родине немецкие интербригадовцы – Ян с балтийского побережья, Сепп из Мюнхена, Вернер из Лейпцига, Вальтер из Гербштедта…
Только теперь Брозовский очнулся:
– Что он сейчас сказал?
– Не знаю.
– Ты что, спишь? Слушай же, дружище!
Но голос звучал так тихо, что ничего нельзя было разобрать. На этот раз Брозовский потерял свое обычное терпение, он нервничал и ругался, пытаясь снова настроить приемник. Вот, поймал… Кто это говорит?
– Наконец после долгих скитаний по разным странам я попал в Испанию. Теперь я вместе со своими товарищами сражаюсь в рядах интернациональной бригады.
– Похоже, что это его голос… – прошептал Брозовский.
– И с какими товарищами! Мы часто не понимаем друг друга. На свете столько языков! Но во время боя или ночью, на привале, когда мы поем песни, мы все чувствуем одно и то же. Мы одна большая семья, мы братья. И наш девиз: «No pasaran! Фашисты не пройдут!» Знаете ли вы что-нибудь об Отто? Жив ли он? Я так много думаю о вас, о моем Гербштедте…
Брозовский и Геллер переглянулись.
– Дорогие товарищи, вы меня слышите? Если слышите, то передайте привет моей жене и маленькой Соне. До свидания, товарищи! Салют! Не забывайте вашего Вальтера.
Август вынул из кармана измятый кисет и начал свертывать папиросу. Его пальцы дрожали.
– Да, – сказал он, – вот Вальтер и стал человеком. – В голосе его звучала нежность.
– Об этом должна узнать не только его жена! – У Отто Брозовского на лбу запылал шрам. – Об этом должны узнать все!
