Текст книги "Спасенное сокровище"

Автор книги: Аннелизе Ихенхойзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Ни грамма меди

В понедельник все должно было решиться.

Когда солнце поднялось над горизонтом и озарило мягким светом мирно спящие города и поселки Мансфельда, на дорогу, ведущую к руднику «Вицтум», вышел рабочий пикет.

Там, где дорога поворачивала к руднику, пикетчики остановились и присели на обочине. Немного спустя к ним подъехал велосипедист.

– Глюкауф! – весело крикнул он и затормозил.

– Глюкауф! – отозвались пикетчики.

– Ну как там у вас? – спросил долговязый Карл Тиле.

– Пока тихо, – ответил горняк. – На всех улицах выставлены стачечные пикеты.

Тиле двинулся дальше.

Вскоре показался еще один велосипедист. Карл и его расспросил о положении в поселках.

– Хорошо, – сказал тот, – наши стоят на постах. Но и начальство не дремлет. На всех предприятиях удвоена охрана. Куда ни плюнь – везде полиция!

– Привет ребятам! – крикнули пикетчики ему вслед.

Прошло еще немного времени, и снова по дороге проехал велосипедист. Но он не остановился и даже не поздоровался.

– Этому, видно, некогда, – проворчал Вальтер Гирт.

– Связной с особым заданием, – предположил кто-то.

Вдруг стволовой Ленерт ударил себя по лбу.

– Связной? – завопил он и вскочил. – Кто это выдумал? Мерзавец едет на работу!

Вальтер бросился за велосипедистом, который катил прямо к воротам рудника.

– Эй, друг! – закричал он.

Но тот не слышал или сделал вид, что не слышит. Вальтер вернулся повесив голову.

– Ну, дали же мы маху. Хороши пикетчики, нечего сказать.

Между тем солнце поднялось уже высоко.

– Должно быть, скоро шесть, – промолвил один из горняков. – Сейчас начнется.

Показалась большая группа велосипедистов. Спицы колес блестели на солнце. Стачечный пикет цепью развернулся поперек дороги.

– Доброе утро, товарищи! – сказал Карл Тиле. – Здесь сегодня проезда нет.

– В чем дело? – громко и вызывающе спросил кто-то.

– Мы бастуем!

Рабочие заколебались; некоторые уже готовы были повернуть обратно, как вдруг кто-то закричал:

– А мы не желаем! К чему нам бастовать? Ничего мы этим не выиграем, только начальство обозлим, еще хуже будет. А ну, ребята, живо на работу!

Но пикетчики, ухватившись за рули велосипедов, пытались убедить рабочих:

– Неужели вы хотите стать штрейкбрехерами?

И снова большинство уже соглашалось повернуть назад, но в это время Вальтер Гирт в запальчивости крикнул:

– Да вы просто рабы капитала, для вас даже доброго слова жалко. Наломать вам шею, и все тут.

– Ах так! – взорвался один из велосипедистов. – Рабы капитала? А ну, сбивай их с ног!

Горняки попытались вскочить на велосипеды, но пикетчики только крепче уцепились за рули.

Началась страшная сумятица. Кому-то колесом отдавили ногу, кому-то подбили глаз и рассекли губу. Спор разгорелся отчаянный.

Август Геллер, не выпуская из рук руля, горячо уговаривал владельца велосипеда:

– Оставь, друг, не будь дураком. Мы должны держаться все вместе. Не хочешь же ты всю жизнь голодать. Подумай о своей жене и детях.

Спокойный, рассудительный тон Августа образумил горняка.

– Конечно, – признался он, – эта поганая жизнь мне тоже осточертела. Но я не позволю здесь разоряться всякому молокососу.

И горняк повернул велосипед, собираясь ехать обратно. За ним повернуло еще четверо. Однако в суматохе троим удалось проскользнуть, и пикетчики видели, как полицейские услужливо распахнули перед штрейкбрехерами ворота рудника. Горняки снова уселись на обочине.

– Это ты, Вальтер, виноват, что они прорвались, – сказал Август Геллер с необычной для него резкостью. – Если так браться за дело, можно все испортить. Оскорблять людей всякий умеет, убедить их куда труднее.

Вальтер Гирт свернул папиросу и что-то невнятно пробормотал.

В это время Ленерт, следивший за дорогой, с удивлением воскликнул:

– Что это? Посмотрите!

Все взглянули на дорогу и увидели Ольгу Геллер и Минну Брозовскую.

– Добрый день! – приветствовали женщины горняков.

Августу Геллеру было неприятно, что жена пришла к нему на пост, и, чтобы скрыть смущение, он спросил:

– Ты принесла мне завтрак, Ольга?

– Завтрак? – возмущенно переспросила Минна Брозовская и погрозила ему палкой, с которой никогда не расставалась, потому что у нее были больные ноги. – Завтрак можешь сам себе принести. Мы тоже будем в пикете. Понятно? – И она указала на свою руку; действительно, там, повыше локтя, алела красная повязка.

Ольга Геллер застенчиво кивнула. У мужчин от неожиданности едва не отнялся язык. Первым пришел в себя Карл Тиле.

– Сейчас же отправляйтесь домой! – накинулся он на женщин. – Вы что, хотите сделать нас посмешищем? На нас смотрят рабочие всей Германии, а мы будем прятаться за бабьи юбки. Постыдились бы!

Но он сразу же раскаялся в своей грубости, – матушка Брозовская лишь презрительно рассмеялась:

– Глядите-ка, мужчины обиделись! Эх вы, герои! Я вам одно скажу: раз мы с вами вместе голодаем – значит, и бороться будем вместе, нравится вам это или нет, неважно. Точка!

Ее решительность придала мужества и Ольге Геллер, которая с непривычной для нее твердостью заявила:

– Мы останемся здесь, нас прислал Брозовский!

– Черт бы вас… – заворчал Карл Тиле.

– Черту мы не нужны, – оборвала его Минна Брозовская, – а вот вам пригодимся!

– Ха-ха, пригодитесь! Вот это здорово! Слыхали, ребята?

Но Карла никто не успел поддержать, потому что Ольга Геллер, указывая на дорогу, воскликнула:

– Вы думаете, мы считать не умеем? Нас обогнало на велосипедах восемь горняков, а вернулось только пять. Куда же делись остальные трое?

Мужчины смущенно переглянулись.

Вальтер Гирт поймал в траве кузнечика и с сосредоточенным видом смотрел, как он прыгает у него по руке.

– Оставь их, Ольга, – со смехом сказала матушка Брозовская. – Троих штрейкбрехеров они пропустили нарочно. – И она рассмеялась прямо в лицо мужчинам.

– Ну ладно, оставайтесь, если думаете, что от вас будет польза.

Подтверждение не заставило себя ждать.

– Смотри, Ленерт, – сказал Георг, тот самый мальчик-откатчик, которому Иоганн Брахман спас жизнь во время обвала. – Что это там, в поле?

Действительно, посреди зеленого овса мелькали какие-то темные фигуры.

– Ого! – воскликнул Карл Тиле. – Вот мошенники!

– Предоставь-ка это нам, – сказала матушка Брозовская и потянула за собой Ольгу Геллер.

Их красные повязки замелькали в овсе.

Словно из-под земли, выросли они перед штрейкбрехерами – тремя пожилыми мужчинами, которые на четвереньках пробирались к руднику.

– Гляди-ка, как они ползают на брюхе в угоду хозяевам, – сказала Брозовская. – Или, может, вы майских жуков ловите? – Она нагнулась и иронически осмотрела всех троих. – Ах, батюшки мои! Да ведь это же Альфред Нойдорф! Жаль, что тебя сейчас жена не видит, вот бы она глаза вытаращила. Может, и лучше, что ее здесь нет. – В голосе матушки Брозовский появились сочувственные нотки: – Бедная Луиза, она бы сквозь землю провалилась от стыда.

– Замолчи, змея. – Старый слесарь Нойдорф смущенно высморкался. – Я еще ни одного дня не пропустил с тех пор, как впервые спустился в шахту. Я человек трудовой, люблю порядок. Какое мне дело до забастовки! – забормотал он растерянно, но вдруг осекся: – Стану я тут с бабами пререкаться! – Он поднялся и, тяжело ступая, побрел обратно, откуда пришел.

Матушка Брозовская рассмеялась:

– Вот так-то лучше! Привет Луизе!

За Альфредом Нойдорфом пристыженно поплелся домой и второй рабочий. Но третий, электрик Грейнерт, ничего не хотел слушать. Он упрямо двинулся дальше.

– Смотри не струсь: в руднике-то одному страшновато! – крикнула Брозовская ему вслед.

Ольга Геллер, казалось, что-то придумала:

– Подожди-ка, может, его хоть это образумит.

Она догнала Грейнерта и выхватила у него завернутый в газету завтрак, который он нес под мышкой. Штрейкбрехер растерялся. Сначала он хотел отнять у Ольги пакет, но, скосив глаза на дорогу, увидел, что за ними наблюдают пикетчики, и решил, что вступать в борьбу не стоит.

Обе женщины вернулись на свой пост у дороги. Было уже шесть часов. Все с тревогой смотрели на подъемник. Придут ли в движение колеса? Шли минуты. На стальных копрах, поблескивая спицами, покоились огромные шкивы. От них наискось, в машинное отделение, уходили канаты. И вот канаты едва заметно задрожали – колеса начали вращаться, сначала медленно, потом все быстрее, пока спицы не слились в один сверкающий диск.

– Проклятье! Значит, нашлись негодяи, которые спустились в рудник, – возмутился Карл Тиле.

Немного спустя подъехал Брозовский на своем стареньком мотоцикле.

– Привет! Ну, как дела?

– Кое-кто все-таки спустился в шахту, Отто.

– Вот как? Сколько же их?

– Трудно сказать. – Август Геллер пожал плечами. – Это мы виноваты.

Брозовский взглянул на смущенные лица горняков и обеих женщин.

– Только носы не вешать! – сказал он. – Мы давно не бастовали. Придется опять начинать с азов. Но теперь это пойдет у нас быстро, вот увидите.

Он поехал дальше.

В рудник спустились немногие, всего шестьдесят два горняка. В основном это были пожилые люди и инвалиды, занятые на подсобных работах. Да и могли ли шестьдесят два человека обеспечить работу целого рудника?

Когда наступил полдень, дирекция была вынуждена отправить штрейкбрехеров домой. Снова пришли в движение огромные колеса – и шестьдесят два человека поднялись на поверхность. Колеса остановились. На руднике «Вицтум», на руднике «Клотильда», на руднике «Вольф» – по всему Мансфельду. Забастовка!

В Эйслебене состоялось собрание. Профсоюзных руководителей, попытавшихся выступить против забастовки, горняки с позором выгнали из зала.

После собрания рабочие вышли на демонстрацию. Они прошли по всему Мансфельду, и в каждом поселке из низеньких, бедных домиков выходили горняки и присоединялись к демонстрантам. Развевались знамена, и впереди полыхало красное знамя из Кривого Рога.

Демонстранты проходили мимо терриконов, мимо рудничных подъемников с неподвижно застывшими колесами, мимо медеплавильных заводов с высокими трубами, из которых не валил дым. Мощная рука забастовки остановила заводы и рудники.

Молчал колокол – рука стволового не прикасалась к нему; решетка закрывала ствол шахты, и некому было отодвинуть ее. Подъемная клеть не спускала рабочих под землю и не поднимала к дневному свету вагонетки с медной рудой.

Ни грамма меди эксплуататорам! Ни одного грамма меди! Внизу, в шахте, было темно и тихо. Стояли вагонетки, локомотивы и поездные составы. Не мигали во мраке огоньки рудничных ламп, не грохотали отбойные молотки, вгрызаясь в породу. Забойщики отложили в сторону отбойные молотки, навальщики – лопаты, а мальчикам-откатчикам надоело за пинки и за гроши толкать в забоях тяжелые вагонетки.

И наверху тоже царила тишина. В сортировочных больше не отделяли руду от пустой породы; не тянулись груженые поезда к медеплавильным заводам: на заводах потухли плавильные печи. Ни грамма меди медным королям!

Восемнадцать тысяч человек приняли участие в демонстрации. День был жаркий. Горняки шагали босиком, перекинув ботинки через плечо, – так было легче идти, да и подметки поберечь не мешало. В поселках демонстрантов встречали женщины и протягивали им кувшины и фляги с холодной водой.

Бастующие рабочие Мансфельда под красными знаменами шли по шахтерскому краю.

Кастрюля

И вот прошло уже две недели, а канатные шкивы над рудниками все еще оставались неподвижны.

Бабушка Брахман торопливо, насколько позволяли старые, больные ноги, ковыляла вниз по переулку, круто спускавшемуся к Рыночной площади. Под мышкой она несла какой-то предмет, завернутый в газету. Старушка была не на шутку разгневана, с лица ее не сходило сердитое выражение.

– Уж я им покажу, уж я им задам! – бормотала она.

Перед зданием стачечного комитета расхаживал длинноногий, прямой, как палка, полицейский вахмистр Шмидт. Он и не подумал уступить старухе дорогу.

– Чего это вы так бежите? – накинулся он на нее. – Теперь никто не спешит, все бездельничают. Вот уже две недели знай себе прохлаждаются.

– «Прохлаждаются»! Вам легко говорить, вы без хлеба не сидите, – рассердилась бабушка Брахман и, глядя ему прямо в глаза, отчеканила: – А все-таки ни один честный горняк с вами не поменялся бы.

Полицейский от неожиданности растерялся. Он привык безнаказанно оскорблять людей, а уж таких, как эта старуха, и подавно. Но, прежде чем он успел опомниться, бабушка Брахман уже скрылась в дверях комитета.

– Где Брозовский? – сердито спросила она Августа Геллера, который прикалывал вырезку из газеты «Роте фане» на щит для стенной газеты.

– Здесь его нет, бабушка.

– Когда же он придет?

– Скоро.

– Ну, я ему пропишу! – погрозила старуха.

Август Геллер недоумевающе покачал головой:

– Присядьте и подождите его, если хотите.

Она опустилась в расшатанное плетеное кресло и положила сверток себе на колени.

В забастовочном комитете стоял шум.

К Августу Геллеру непрестанно подходили горняки:

– Ну, брат, что нового?

Кто-то громко читал:

– «Напряженное положение в Мансфельде! Капиталистическая пресса требует вызвать войска! Медные короли пытаются найти штрейкбрехеров».

– Ого! – сказал лысый человек с маленькими, хитрыми глазками. – Лето будет жаркое!

Старый Энгельбрехт, теребя усы, рассказывал:

– Помнишь, Штерцер, забастовку 1909 года? Стою я, значит, как-то утром в пикете у ворот рудника. Вдруг подходит к нам женщина с детской коляской. «Пропустите-ка меня», – говорит и давай плести: у ребенка, мол, коклюш, ей нужно позвонить по телефону, и все такое прочее. Ну, нам, конечно, стало ее жаль. «Простите, – говорим мы, – если у ребенка коклюш, зачем же его укутывать с головой? Бедняжка может задохнуться». Только я хотел откинуть одеяльце, она как заорет: «Прочь руки, малютка простудится! Пропустите же меня наконец во двор, безжалостные вы люди!» Расшумелась, а тут из коляски вдруг раздается «апчхи» и еще раз «апчхи», да так громко, что даже коляска подпрыгнула. «Ого, – говорим мы, – у вашего ребеночка не только коклюш, но еще и насморк изрядный. Высморкайте же его по крайней мере!» И видим, женщина побледнела, и руки у нее задрожали, да так сильно, что она даже платок вытащить не может. – В глазах у старого Энгельбрехта появился лукавый огонек. – «Ну, – говорю я другим пикетчикам, – мы ведь люди добрые. Давайте сами высморкаем младенца!» И вынимаю я свой платок. «Дитя мое, сыночек мой!» – кричит женщина. Слишком поздно: я уже откинул одеяло, и все видят, что у ребенка-то здоровенная бородавка на носу! И щетина! Смотрит на нас из коляски своими бесстыжими голубыми глазами стволовой Альберт Фишер. Можете себе представить! Мы не долго думая перевернули коляску и вытряхнули из нее «ребеночка». Ну и досталось же ему за его «апчхи»! Нечего сказать, прекрасный способ переправлять штрейкбрехеров!

Бабушка Брахман, забыв о своем гневе, смеялась до слез.

– И теперь еще есть такие!

– Еще бы! Но мы и на этот раз с ними справимся. Пусть себе едут в колясочках или на грузовиках – все равно им плохо придется, если только мы будем держаться все вместе.

– Да, если!.. – сказал долговязый Карл Тиле. – Но вы только послушайте, как они нас друг на друга науськивают. Вот хоть этот подлец Шульце. Где бы он ни был, он так и рвет и мечет против нашего единого стачечного фронта.

При слове «Шульце» Рихард Кюммель насторожился. Он познакомился с руководителем профсоюза Шульце, когда однажды делал доклад на собрании социал-демократической партии. «И чего они от него хотят? – подумал Рихард. – Шульце честный парень». Но у него не было желания спорить, и он промолчал.

Суета и толчея все усиливались. У стенной газеты толпился народ. Вдруг кто-то крикнул:

– Эй, Рихард, это не твои сорванцы?

Рихард Кюммель протиснулся к щиту. Август только что приколол на него снимок из «Арбейтер иллюстрирте»: перед высоким берлинским зданием стоял грузовик, а на нем смеющиеся девочки и мальчики. В руках они держали лозунг: «Мы – дети бастующих мансфельдских горняков. Мы гордимся нашими отцами».

– Ну конечно, – обрадовался Рихард. – Это же мои Макс и Мориц! Опять они, шельмецы, вперед вылезли. Это наши близнецы, мы их так и назвали, – пояснил он, указывая на двух веселых, худеньких, наголо остриженных мальчиков. – Они нам уже написали.

Рихард достал из кармана сложенный вдвое тетрадочный лист, исписанный большими неуклюжими буквами и разукрашенный кляксами.

– Читай вслух!

Рихард прочел:

«Дорогие родители! У нас все хорошо. Надеемся, что и у вас тоже. Мы живем в третьем корпусе очень большого дома. В этом доме столько дворов и лестниц, что можно заблудиться. Сегодня мы играли с берлинскими ребятами в прятки. Здесь очень большое движение. Мы не скучаем.

Берлинские коммунисты хотят организовать сбор денег для бастующих рабочих. Они говорят, что это просто наглость – так грабить шахтеров. Мы живем у коммунистов.

С горячим приветом.

Рот фронт.

Ваши Макс и Мориц».

– Давай письмо в газету! Прикалывай его на щит! – раздались голоса.

В это время лысый горняк, стоявший у двери, крикнул:

– Брозовский идет! Везет что-то!

Рабочие бросились на улицу. Их так и обдало полуденным зноем. Яркое солнце слепило глаза.

– Вот он!

Вверх по переулку рядом с осликом, терпеливо тащившим повозку, шагал Отто Брозовский; несмотря на жару, на нем, как всегда, была кожаная куртка и зеленые гетры.

– Пошел, пошел! – понукал он своего ослика, терпеливо тащившего повозку в гору; стучали копыта, громыхала повозка. – Пошел, пошел!

Повозка была доверху нагружена мешками, туго набитыми картошкой.

– Ну что, Отто, раздобыл картошку? – крикнул кто-то.

– Да уж он как начнет уговаривать крестьян, так они ему весь урожай выложить готовы, – заявил лысый, посмеиваясь своими хитро прищуренными глазками. – Он и ко мне вчера приходил. «У тебя же, говорит, дорогой товарищ, такое поле засажено – целое поместье. Будь так добр, дай нам немного картошки для стачечной кухни, ну хоть пару мешков». Ничего себе – «хоть пару мешков»!

– У меня он тоже побывал. И мои два моргена оказались крупным угодьем, – сказал долговязый Карл Тиле.

Отто Брозовский остановил ослика у входа в комитет:

– Тпру-у! – Отто вытер пот со лба и засмеялся: – Погода для сбора урожая самая подходящая!

Вдруг перед ним словно из-под земли выросла бабушка Брахман; крепко прижимая к груди сверток, она сердито сказала:

– Знаешь, Отто, этого я от тебя никак не ожидала, вот уж никак!

– А ну, бабушка, пропиши-ка ему! – закричали горняки.

Отто Брозовский не мог понять, в чем он провинился:

– Какая муха тебя укусила, бабушка?

– Ах ты, негодник! Если бы мне Петер не признался, ты бы сам никогда и рта не раскрыл. Никто на меня, старуху, и внимания не обращает. Никому я не нужна. А я вот все-таки пришла! – Она поставила сверток на ступеньки, сорвала с него газету, и в нем оказалась большая помятая кастрюля.

– Вот! – сказала она с торжествующим видом.

Вокруг глаз у нее собрались лукавые морщинки.

– Молодец, бабушка.

– Видишь, Отто, ты привез картофель, а старуха позаботилась о кастрюле.

Отто Брозовский улыбнулся и виновато сказал:

– Мы давно должны были позвать тебя. Ну, не сердись.

Бабушка Брахман взяла кастрюлю под мышку и ушла с ней в дом. Через заднюю дверь она вышла во двор, где сидели несколько женщин. Вскоре она уже вместе с ними чистила картошку и болтала о всякой всячине. Золотистые картофелины шлепались в кастрюлю.

Когда горняки вернулись с улицы в комитет, сортировщик Йозеф Фрейтаг сказал Брозовскому:

– Ну вот, Отто, дела идут великолепно! По-моему, победа уже у нас в руках.

Отто Брозовский задумчиво покачал головой:

– Полегче, полегче, Йозеф. Не так-то все просто, как кажется. – Он помолчал секунду, потом добавил: – Медные короли ищут предателей.

Штрейкбрехер

Дети разделились на группы так, чтобы за домом электрика Грейнерта можно было следить со всех сторон.

Уже смеркалось. В переулке было пусто; редкие прохожие торопливо сворачивали к Рыночной площади. Петер и его друг Андреас Энгельбрехт стояли в воротах напротив того дома, где жил Грейнерт. Петер все время оглядывался на белую каменную ограду, из-за которой свисали ветви, густо усыпанные вишнями. Он явно нервничал.

– Получится, а? – шептал он Андреасу.

– Ясно, получится. Как Руди свистнет, так и начнем.

На другой стороне улицы то появлялась из-за угла, то исчезала вихрастая голова Вернера. Короткий пронзительный свисток! Андреас сложил руки стременем и подсадил Петера на стену. Все было сделано в один миг. Только веревку удалось накинуть не сразу, – она все цеплялась за ветвистые сучья. Наконец Петер справился и с этим.

Он спрыгнул на землю. У Вернера тоже все было готово. И вот поперек улицы повис бумажный плакат – белыми буквами на черном фоне было написано: «Здесь живет штрейкбрехер Грейнерт!»

Мальчики снова попрятались в свои укрытия и стали ждать. Немного погодя скрипнула калитка. Грейнерт, как всегда, в обычный час отправлялся в погребок у ратуши.

Переулок показался ему каким-то странным. Он огляделся по сторонам, потом посмотрел вверх: там через дорогу было что-то протянуто. Что? «Здесь живет…» Грейнерт побледнел. В ту же минуту началось настоящее светопреставление: из всех ворот, из-за всех углов повыскакивали мальчишки. Они гремели жестянками и, приплясывая вокруг Грейнерта, распевали во все горло:

 
Бастуют все шахтеры,
Бастуют все шахтеры,
Один электрик Грейнерт —
Штрейкбрехер и подлец!
 

Грейнерт отпрянул назад. Потом бросился ловить одного из ребят. Петер и другие мальчишки неслись за ним по пятам вниз по переулку и размахивали консервными банками, продолжая орать:

– Штрейкбрехер, штрейкбрехер, штрейкбрехер!

Грейнерт обернулся и попытался схватить Петера, но вся орава уже мчалась назад.

– Ну, подождите вы, негодяи! – пропыхтел он.

На шум в переулке собиралось все больше и больше народу.

– Так ему и надо, – смеясь, сказал какой-то горняк. – Это же позор!

– Видно, получил по заслугам, – подхватила молодая женщина. – Будь он мой муж, я бы его в два счета выгнала из дому.

Мальчишки гремели банками и орали до хрипоты. Если Грейнерту и удавалось поймать одного из них за рукав, тот, визжа, вырывался и начинал распевать еще громче прежнего.

Наконец бедный электрик выбился из сил. Не глядя по сторонам, он бросился назад к своему дому и захлопнул за собой калитку. Люди, посмеиваясь, разошлись. Убежали и мальчишки.

В переулке наступила тишина. Только черно-белый плакат кричал: «Здесь живет штрейкбрехер Грейнерт!»