Текст книги "Что моё, то моё"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Он прятал глаза. Он словно усох, стал меньше ростом, сгорбился. Она почувствовала слабый запах пота, когда он вяло протянул ей руку. Под мышкой у него был небольшой чемоданчик, каким пользуются лётчики, с оторванной ручкой.

– Я всё понимаю, прости, – пробормотал он. – Но я только что освободился.

– Сколько времени?

– Час. Ночи.

– Понятно, что не дня, – сухо ответила она. – Входи. Мне нужно переодеться.

Он уселся на кухне. Король Америки лизал и слегка покусывал его руки, пускал слюни и тихонько поскуливал, вероятно, от голода.

– Новенький? – кивнул он на пса, когда она, одевшись, вошла на кухню.

Она пробурчала что-то утвердительное в ответ и включила кофеварку. Она должна была догадаться, что это Ингвар. Разбуженная звонком, она взмолилась про себя, чтобы звонок не повторился. Если бы Кристиане проснулась среди ночи, для всех начался бы день. Она натянула выцветший свитер, купленный ещё во время учёбы в колледже, – первое, что попалось под руку. В шкафу лежали вещи и получше.

– Если ты снова соберёшься навестить меня ночью, будет лучше, если ты не станешь звонить в дверь. Воспользуйся телефоном. На ночь я выключаю аппарат, который стоит в комнате. У того, который… – она кивнула в сторону спальни и насыпала кофе в фильтр, – …у меня, делаю звонок потише. Телефон будит меня, а Кристиане продолжает спать. Это важно для неё. И для меня.

Она попыталась улыбнуться, но вместо этого зевнула. Пытаясь проснуться, она широко раскрыла глаза и энергично помотала головой.

– Я запомню, – сказал Ингвар. – Сожалею. На его счету ещё один.

Она медленно подняла руку к волосам, а потом отпустила её и схватилась за ручку кофеварки.

– Что? – лишённым эмоций голосом переспросила она. – Что значит «ещё один»?

Ингвар закрыл руками лицо:

– Мальчик, которому было всего одиннадцать месяцев, из Тромсё. Гленн Хуго. Одиннадцать месяцев. Ты не слышала об этом?

– Я… Я не смотрела телевизор и не слушала радио сегодня вечером. Мы с Кристиане играли с собакой, гуляли… Одиннадцать месяцев. Одиннадцать месяцев!

Слова словно повисли в воздухе. Казалось, возраст жертвы служит странным объяснением этого бессмысленного убийства. Ингер Йоханне почувствовала, как у неё наворачиваются слёзы, и моргнула.

– Но…

Она задвинула ящик и села за стол. Ингвар положил руки перед собой, и она ощутила непреодолимое желание положить поверх свои.

– Его уже нашли?

– Его и не похищали. Он был задушен в собственной коляске, когда спал на улице.

Щенок свернулся калачиком у плиты. Ингер Йоханне внимательно смотрела на него. Под мягкой короткой шерстью отчётливо проступали рёбра, ритмично поднимавшиеся в такт дыханию. Глаза были полузакрыты, и сквозь острые молочные зубы виднелся кончик влажного бледно-розового языка.

– Тогда это не он, – проговорила она и почувствовала, что ей не хватает воздуха. – Он не душит. Он похищает и убивает способом, который мы не… не понимаем. Он не станет душить спящих младенцев. Это разные люди. В Тромсё? Ты сказал, в Тромсё?

Она пристукнула кулаками по столу, словно подтверждая: расстояние, разделяющее Осло и Тромсё, доказывает, что это трагическая смерть, но она не имеет отношения к их делу. Конечно, ужасно, когда умирает младенец, но его убил не… он.

– Тромсё. Не может быть!

Она наклонилась над столом и попыталась взглянуть Ингвару в глаза. Он отвернулся к кофеварке. С трудом, медленно поднялся, открыл шкафчик и вынул две кружки. Некоторое время не двигался, рассматривая их. На одной был нарисован «феррари», который посудомоечная машина отмыла до бледно-розового цвета. Другая была в виде дракона, одно крыло у него было сломано, а хвост служил ручкой. Он налил кофе и протянул кружку с автомобилем Ингер Йоханне. Она взяла кружку обеими руками и взглянула на Ингвара, ожидая, что тот согласится с её доводами. Тромсё слишком далеко. Это другой человек Это просто невозможно. Собака заскулила во сне.

– Записка, – сказал он глухо и подул на кофе. – Он снова оставил записку. Получай по заслугам.

– Но…

– О записке ещё никому не известно. В газетах нет ни слова об этом. Пока нам удалось сохранить информацию в тайне. Так что это он.

Ингер Йоханне взглянула на часы.

– Двадцать пять минут второго, – сказала она. – У нас есть четыре часа и тридцать пять минут, до того как прозвенит мой будильник. Примемся за дело. Я так понимаю, в чемодане, с которым ты пришёл, что-то лежит. Неси его сюда. У нас четыре с половиной часа.

– То есть единственная объединяющая деталь – записка?

Она откинулась на спинку и скрестила за головой руки. Повсюду валялись жёлтые листочки. На холодильнике висел большой кусок ватмана, прежде свёрнутый в рулон; чтобы прикрепить его, пришлось израсходовать массу скотча. Три колонки, озаглавленные именами детей, содержали всевозможную информацию: от предпочтений в еде до сведений о состоянии здоровья. Колонка Тленна Хуго была практически пуста. Единственное, что им было известно о мальчике, который умер меньше суток назад, это предварительное заключение о причине смерти – удушение. Кроме того, они располагали сведениями о его возрасте и весе: нормальный, здоровый одиннадцатимесячный младенец.

На листе писчей бумаги, висящем над плитой, содержалась информация о его родителях: Мэй Берит и Фруде Бенонисен, 25 и 28 лет соответственно, живут в доме её матери. Оба работают в коммуне, он – уборщиком мусора, она – секретарём в приёмной председателя. Фруде закончил девять классов и имел за плечами не особенно удачную карьеру футболиста. Мэй Берит училась в университете Осло, сдала экзамены по истории религий и испанскому. Женаты два года.

– Записка. Жертвы – дети. Они все мертвы.

– Нет. А Эмили? О ней нам ничего не известно.

– Точно.

Он потирал затылок.

– Бумага записок из двух разных пачек. Обычная бумага для принтера, такая лежит у всех дома рядом с компьютером. Отпечатки отсутствуют.

Он снова потянулся рукой к голове, Ингер Йоханне заметила облачко перхоти в свете яркой настольной лампы, которую она принесла из комнаты.

– Слишком рано утверждать что-то определённое о последнем случае. Пока ещё идёт сбор информации. Но я думаю, вряд ли мы можем рассчитывать на успех. Этот парень очень осторожен. Почерк в записках разный, по крайней мере на первый взгляд. Их должен сравнивать эксперт.

– Но этот свидетель… Как его…

Ингер Йоханне поднялась и провела указательным пальцем по жёлтым листочкам, которые висели на дверце шкафа.

– Вот. Мужчина с Солтюнвайен, дом один. Что он видел?

– Профессор, на пенсии. Надёжный свидетель. Проблема в том, что он… – Ингвар шестой раз наполнил чашку, – …плохо видит. Носит очень сильные очки. Но он ремонтировал террасу, поэтому у него был хороший обзор.

В качестве указки Ингвар использовал деревянную лопатку, которой обозначал местоположение объектов на крупной карте района, прикреплённой к окну.

– Он сказал, что в интересующий нас промежуток времени его внимание привлекли три человека. Женщина средних лет в красном пальто, которую он узнал. Мальчик на велосипеде, которого мы сразу можем исключить. Оба шли по дороге к месту преступления. Но он видел также мужчину, которому, по его мнению, было от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Он шёл в противоположную сторону… – Деревянная лопатка вновь двинулась по карте. – …по направлению к Лангенсбаккен. Было начало третьего. По словам свидетеля, время он указал точно, так как в тот же момент из дома вышла его жена, чтобы спросить, не накрывать ли обед. Он посмотрел на часы и подумал, что закончит ремонт к пяти.

– А что там с походкой?..

Ингер Йоханне взглянула на карту:

– Да. Этот профессор описывает её… – он порылся в бумагах, – …как «походку человека, который торопится, пытаясь не показывать этого».

Ингер Йоханне с недоверием взглянула на запись:

– Это как это?

– Он имеет в виду, что тот человек шёл медленнее, чем ему хотелось, словно на самом деле он побежал бы, если б мог. Меткое наблюдение. Если оно, конечно, соответствует действительности. Я попытался изобразить нечто подобное по дороге сюда, в этом определённо что-то есть. Движения отрывистые, ноги будто связанные, движения неестественные.

– А что-нибудь более конкретное?

– Нет, к сожалению.

Дракон всю ночь летал на своём единственном крыле. Теперь он производил жалкое впечатление, словно приручённая курица с подрезанными крыльями.

Ингвар добавил в кофе сливки:

– Ничего, кроме возраста, да и то весьма приблизительно. И одежды, серой или синей. А может, обоих цветов. Слишком расплывчато.

– Он поступает разумно. Если это действительно был наш преступник…

– А ещё волосы. Густые и коротко стриженные. Но профессор не уверен. Мы попросили всех, кто находился в районе в то время, заявить о себе в полицию. Посмотрим, что из этого получится.

Ингер Йоханне потянулась и закрыла глаза. Казалось, что она крепко задумалась. Небо осветилось утренним солнцем. Внезапно она поднялась и начала собирать все листочки, срывать плакаты и карты. Она старательно разложила всё в соответствии с тщательно продуманной системой. Листочки в конверты, остальные бумаги в аккуратные стопки. Затем сложила всё это в старый чемодан и вынула из холодильника банку колы. Она вопросительно посмотрела на Ингвара, который в ответ отрицательно покачал головой.

– Мне пора, – пробормотал он, – конечно же.

– Нет, – ответила она. – Всё только начинается. Итак, кто убивает детей?

– Мы уже это проходили недавно, – с сомнением проговорил он. – Мы пришли к выводу, что это водители и преступники, совершающие правонарушения на сексуальной почве. Думаю, водителей в данном случае можно смело исключить.

– Тем не менее и они убивают детей, – парировала она. – Но забудем об этом. В нашем случае речь идёт о ненависти. Об очень сильно задетом чувстве справедливости.

– С чего ты так решила?

– Я не знаю. Я пытаюсь рассуждать, Ингвар!

Белки его глаз покраснели. Ингвар Стюбё выглядел так, будто беспробудно пил три дня подряд.

– Чтобы оправдать то, что он сделал, нужно чувствовать особенно сильную ненависть, – продолжала Ингер Йоханне. – Не забывай о том, что ему приходится жить с этим. Он должен спать по ночам. Есть. Вероятно, он взаимодействует с другими членами общества, в котором каждая газетная страница, каждый выпуск новостей осуждает его, в магазинах, возможно, на рабочем месте…

– Но ведь он не может… ненавидеть детей!

– Тс-с-с, – Ингер Йоханне взмахнула рукой. – Речь идёт о том, кто повторяется. Повторяется.

– То есть?

– Точно не знаю. Но разве Ким и Эмили, Сара и Гленн Хуго выбраны чисто случайно?

– Конечно, нет.

– В данном случае твоё заключение ничем не обосновано. Их вполне могли выбрать случайно. Но, вероятно, это не так. Сложно поверить в то, что он без всяких причин решил, что следующее преступление должно произойти в Тромсё… Едва ли. Между всеми этими детьми определённо существует какая-то связь.

– Или между их родителями.

– Именно, – ответила Ингер Йоханне. – Ещё кофе?

– Меня скоро стошнит от него.

– Чай?

– Тёплое молоко, пожалуй, подойдёт лучше всего.

– Тогда ты просто уснёшь.

– Не могу себе это позволить.

На часах было пять тридцать. Королю Америки снился кошмар, маленькие лапки подрагивали, он убегал от снившегося ему врага. Тяжелый запах стоял в кухне. Ингер Йоханне открыла окно.

– Проблема заключается в том, что мы не нашли никакой связи между родителями детей.

Ингвар обречённо опустил руки.

– Но это совсем не значит, что её нет, – настаивала Ингер Йоханне, усевшись на кухонный стол. – Давай немного порассуждаем вот на какую тему, – продолжила она. – Если мы имеем дело с психопатом – его преступления столь жестоки, что их не может совершать нормальный человек, – кого нам следует искать?

– Психопата, – пробурчал Ингвар.

Она не обратила на эти слова никакого внимания.

– Психопаты не так редки, как нам кажется. Есть сведения, что они составляют около одного процента населения.

– Я думал, психопат – человек с антисоциальными нарушениями личности, – заметил Ингвар.

– Нет, это нечто иное. Диагнозы отчасти совпадают, но… Следи за моими рассуждениями. Я пытаюсь проанализировать эту идею.

– Конечно. Но дело в том, что я больше вообще не в состоянии думать.

– Всё же я продолжу. Хотя бы слушай! Насилие можно разделить на два типа: инструментальное и реактивное.

– Знаю, – пробормотал Ингвар.

– Наши случаи определённо стали результатом инструментального насилия, то есть запланированного, целенаправленного применения силы.

– В отличие от реактивного, – заметил Ингвар, – которое чаще всего становится результатом наличия внешней угрозы или неудовлетворенности.

– Инструментальное насилие более типично для психопатов, чем для остальных людей. Оно предполагает наличие некоей… злости, так, наверное. Или более научно: отсутствия способности к эмпатии ^[23].

– Да, он не особенно мучается, наш убийца…

– Родители, – медленно проговорила Ингер Йоханне.

Она спрыгнула со стола и опять раскрыла потёртый чемодан. Среди бумаг она отыскала конверт с надписью «родители» и выложила его содержимое на пол. Джек поднял голову, но потом снова уснул.

– Здесь должно быть что-то, – с уверенностью сказала она. – Нечто объединяющее этих людей. Не может быть, чтобы у человека была такая сильная ненависть к детям девяти, восьми, пяти лет и грудным младенцам.

– Так ты считаешь, что дело вообще не в детях? – полувопросительно произнёс Ингвар и склонился над бумагами.

– Может быть, и нет. Может, и в детях и в родителях. Отцах. Матерях. Откуда я знаю!

– Мать Эмили умерла.

– И Эмили единственная, кого он не трогает.

Они замолчали. В тишине громко тикали настенные часы, маленькая стрелка неумолимо приближалась к цифре шесть.

– Все родители – белые, – внезапно нарушила тишину Ингер Йоханне. – Все – коренные норвежцы. Незнакомы друг с другом. Общие друзья отсутствуют. Не контактируют по работе…

– Замечательно! Может быть, критерием, по которому их выбрали, является отсутствие общих черт?

– Общих, общих, общих…

Она повторяла снова и снова, как будто произнося какую-то мантру.

– Возраст. Возрастной промежуток: от двадцати пяти лет – мать Гленна Хуго, до тридцати девяти – отец Эмили. Возраст убийцы…

– Двадцать пять-тридцать пять лет, – продолжил Ингвар.

– Все стали матерями относительно недавно. По крайней мере, разница во времени не так велика.

– Ты полагаешь, что существует определённая связь между тем фактом, что мать Эмили умерла, и тем обстоятельством, что девочка, вероятно, жива?

Ингвар тяжело вздохнул и поднялся. Он взглянул на бумаги, разложенные на полу, и убрал со стола кружки и кофейник.

– Я ничего не понимаю. Может быть, Эмили вообще не относится к этому делу. Мне так кажется, Ингер Йоханне. Я больше не в состоянии думать.

– А мне кажется, ему сейчас плохо, – пробормотала она, глядя в пространство перед собой. – По-моему, в Тромсё он совершил промах. Он собирался убить этого ребёнка так же, как и остальных. Непонятно. Он придумал какой-то способ убийства, который…

– …не оставляет следов, – раздражённо продолжил Ингвар. – Так что целая армия наших так называемых опытных медиков лишь разводит руками. Сожалеем, говорят они. Никаких видимых причин смерти.

Ингер Йоханне тихо опустилась на колени и закрыла глаза.

– Он не должен был душить Гленна Хуго, – спокойно сказала она. – Всё должно было случиться иначе. До этого момента его приводил в восторг тот факт, что у него всё и все находились под контролем. Он играет. Так или иначе он чувствует, что он… восстанавливает справедливость. В Тромсё его испугали. Он потерял контроль. Почувствовал раздражение. Вероятно, теперь он может стать неосмотрительным.

– Скотина, – процедил Ингвар. – Проклятая тварь!

– Не совсем так, – возразила Ингер Йоханне, она по-прежнему стояла на коленях. – Он неплохо устроен в жизни. Вероятно, не имеет никаких нареканий со стороны полиции. У него всё должно быть под контролем, он просто помешан на этом. Всегда всё чисто. В порядке. На своих местах. То, что он сейчас делает, он делает потому, что это правильно. И он чего-то лишился. У него забрали нечто важное, что, по его мнению, должно принадлежать ему. Мы ищем человека, который считает, что располагает полным правом поступать так, как он поступает. Весь мир против него. И всё плохое в его жизни происходит по вине других. Он не получил ту работу, которая должна была достаться ему. Когда он провалил экзамен, это случилось, потому что задание было неправильно составлено. Если он плохо выполняет свои обязанности, в этом вина его шефа – идиота, который не может оценить его работу. Но он живёт со всем этим, с женщинами, которым он не нужен… Живёт до того дня, когда…

– Ингер Йоханне…

– …происходит нечто…

– Ингер Йоханне! Прекрати!

– …отчего он взрывается. Он больше не в состоянии мириться с несправедливостью. Теперь его очередь навести порядок.

– Я всё понял! Хватит. Всё это лишь предположения!

Ноги затекли, и её лицо исказилось в гримасе, когда она, опираясь о край стола, попыталась встать.

– Может, и так. Но это ты попросил меня о помощи.

– Здесь плохо пахнет.

Кристиане закрыла нос ладошкой. Под мышкой у неё был Суламит. Король Америки лизнул её в лицо.

– Привет, сокровище моё. Доброе утро. Мы проветрим.

– Дядя плохо пахнет.

– Я знаю!

Ингвар натянуто улыбнулся:

– Мне пора домой. Приму душ. Спасибо, Ингер Йоханне.

Кристиане убежала обратно в свою комнату, Король Америки последовал за ней. Ингвар Стюбё стыдливо прикрыл пятна пота под мышками, надевая пиджак. У двери ему захотелось обнять её, но он только протянул руку. Она была на удивление сухой и тёплой. Её ладонь всё ещё горела после рукопожатия, когда он уже скрылся за углом дома. Ингер Йоханне увидела, что окна придётся вымыть: на стёклах повсюду были липкие полоски, оставшиеся от скотча. А ещё ей нужно заклеить лейкопластырем мизинец. Она отвлеклась и не чувствовала боли, а сейчас увидела, что он сильно распух, а ноготь почти полностью оторван. И сразу стало очень больно.

– Джек накакал! – радостно прокричала Кристиане из комнаты.

35

Несмотря на то, что Аксель Сайер никогда не чувствовал себя по-настоящему счастливым, он всё же был доволен своей жизнью. Он был на своём месте здесь, в Харвичпорте, в этом сером деревянном доме у побережья. От дождя потрескавшийся асфальт на Оушен-авеню потемнел. Машина медленно приближалась к дому, словно Аксель не был до конца уверен в том, хочет ли он вернуться. Море стало серым, сливаясь с небом, даже яркая зелень дубов, росших вплотную друг к другу, поблёкла. Акселю нравилась такая погода. Было тепло, и воздух, вливавшийся в открытое окно, был свежим и сырым. Автомобиль остановился. Некоторое время Аксель сидел без движения, а потом вытащил ключ зажигания и вышел.

Флажок на почтовом ящике был поднят. Миссис Дэвис не нравился этот ящик. На её собственном Бьёрн, швед, продававший на Мэйн-стрит доверчивым туристам деревянных лошадок – якобы шедевры народного промысла, нарисовал цветы. Бьёрн не знал ни слова по-шведски, и к тому же был блондином с карими глазами. Но когда он брался за кисти, то всегда выбирал жёлтые и голубые цвета шведского флага. Ему это прощали, поэтому на ящике миссис Дэвис были нарисованы цветы мать-и-мачехи с голубыми стеблями. Почтовый ящик Акселя был абсолютно чёрным. Когда-то флажок был красным, но с тех пор много воды утекло.

– Ты вернулся!

Иногда Аксель думал, не стоит ли у миссис Дэвис на кухне радар. Она овдовела уже очень давно и жила на страховку, которая осталась после мужа, пропавшего во время кораблекрушения в 1975 году, так что у неё было достаточно времени, чтобы следить за всем, что происходит в этом маленьком городке. Аксель не мог припомнить случая, когда бы он, вернувшись домой, не встретил от всего сердца приветствующую его женщину в неизменно розовой одежде.

Он протянул ей бутылку, завёрнутую в коричневый бумажный пакет.

– О дорогой! Ликёр? Для меня, милый?

– Да, – коротко ответил он. – Из Мэна. Спасибо, что заботились о кошке. Сколько я вам должен?

Миссис Дэвис отказалась от денег: ни в коем случае! Сколько он отсутствовал? Всего четыре дня? Пять? Пусть забудет о деньгах. Одно удовольствие следить за такой красивой и хорошо воспитанной кошкой. Ликёр из Мэна. Огромное спасибо! Такой красивый штат, Мэн. Девственная красота. Ей самой пора съездить куда-нибудь, прошло уже почти двадцать лет с тех пор, как она последний раз навещала невестку, которая живёт в Бангоре. Она директор школы, весьма смышлёная дама, хотя может показаться, что она ведёт себя немного легкомысленно с власть имущими. Но это её дело.

Аксель пожал плечами. Он достал из багажника чемодан и направился к входной двери.

– Ах да, тебе же письмо, Аксель! Не забудь проверить ящик. А ещё та молодая дама, что навещала тебя на прошлой неделе, она возвращалась. Её визитка, по-моему, тоже в ящике. Такая милая! Красивая, как цветок.

Она взглянула вверх и трусцой побежала к дому. Капли дождя, словно жемчужины, повисли на пухе ангорской кофты.

Аксель поставил чемодан у порога. Он не любил, когда приходила почта. Всегда одни счета. На свете был лишь один человек, который писал Акселю Сайеру, и послания от него приходили раз в полгода, на Рождество и в июле, чистая формальность. Он взглянул на дом миссис Дэвис. Она стояла под навесом и поглядывала на почтовый ящик. Он сдался. Большими шагами он вернулся и открыл крышку. Внутри лежал белый конверт. Счетов не было. Он засунул письмо под свитер, словно опасался, что его кто-нибудь отнимет. Визитная карточка упала на землю. Он поднял её, прочёл надпись и засунул в задний карман.

Воздух в доме был спёртый, сладкий запах смешивался с запахом пыли. Аксель чихнул. Холодильник подозрительно молчал. Он медленно открыл дверцу, но лампочка над упаковкой баночного пива так и не загорелась. Под пивом стояла тарелка с тушёным мясом, покрытым тонкой зелёной плёнкой. Прошло не больше двух месяцев с того раза, когда Фрэнк Мэллой ремонтировал холодильник, за что получил украшенную вышивкой подушку. Это последнее, чем он может помочь старой развалине, сказал Фрэнк. Теперь Акселю придется придумать, где взять денег на новый холодильник. Он вынул банку пива. Тёплое.

Странно, письмо от Евы должно было прийти позже, в июле. В середине июля, и за несколько дней до Рождества. Так же, как и всегда. Аксель опустился на стул у торшера. Он вскрыл конверт и достал листки, исписанные хорошо знакомым почерком, неразборчивым и витиеватым. Строчки шли под углом. Он, волнуясь, положил письмо на колени, а потом поднёс к самому лицу.

Когда пивная банка опустела, он уже почти закончил чтение. Потом прочёл ещё раз и задумался, уставившись в окно.

36

В общем-то Ингер Йоханне даже нравилось быть «ответственной за печенья», как это называлось у неё на работе. Она была поставщиком всевозможных кондитерских изделий, следила за тем, чтобы в кабинете всегда был кофе. Если Ингер Йоханне отсутствовала на рабочем месте больше трёх дней, в холодильнике заканчивались лимонад и минеральная вода, а в ящике для фруктов можно было обнаружить лишь два сморщенных яблока и коричневый банан. Было трудно даже представить себе, чтобы кто-нибудь из её коллег занялся чем-то подобным. А она делала это с удовольствием. Обычно.

Но сейчас она была явно раздражена.

Они готовились к пятидесятилетию Фредрика уже целую вечность. Он сделал всё, чтобы никто не забыл о приближении этой великой даты. За три недели до знаменательного события Ингер Йоханне собрала деньги, с каждого по двести крон, и сама отправилась в «Фернер Якобсен», где выбрала дорогой кашемировый свитер для самого главного сноба института. Но о пирожных она забыла. Никому и в голову не пришло ей напомнить, однако все смотрели на неё разочарованно, когда после обеда не увидели на столе любимые сладости. Ни песен, ни речей. Фредрик был мрачен, остальные расстроены, словно отсутствие пирожных было настоящей драмой.

– Для разнообразия иногда и другие могут позаботиться об этом, – сказала она и закрыла за собой дверь.

Она никогда ничего не забывала, и остальные имели все основания полагаться на неё. И так было всегда, а она не возражала. Если бы она не забыла об этом проклятом дне рождения, она непременно попросила бы Тине или Тронда купить сладкое. Ингвар тоже был не при чём. Хотя он и лишил её ночного сна, но ей это было не в новинку. Первые годы после рождения Кристиане она провела в таком же режиме.

Ингер Йоханне вынула из сумки копию. В библиотеке университета на микропленке хранились все выпуски местных газет. Она потратила меньше часа на поиски нужного сообщения о смерти.

Мой дорогой сын Андерс Мохауг Р. 27.3.1938

Ушёл от меня 12 июня Покойся с миром. Агнес Доротея Мохауг

То есть умершему было двадцать семь лет. В 1956 году, когда малышка Хедвиг была похищена, изнасилована и убита, ему было восемнадцать.

Некролог отсутствовал. Она просмотрела все выпуски за четыре недели после погребения. Желающих высказаться об Андерсе Мохауге не нашлось. Никто не заваливал его мать цветами.

Сколько ей сейчас? Ингер Йоханне считала по пальцам. Если ей было двадцать пять, когда у неё родился сын, то сейчас ей почти девяносто. Восемьдесят восемь. Конечно, если она ещё жива. Может быть, ей даже больше. Мальчик мог быть поздним.

– Скорее всего она умерла, – пробормотала Ингер Йоханне и убрала копию сообщения о смерти в папку.

Однако она всё же решила попробовать. Найти адрес несложно, он был в телефонной книге за 1965 год. Оказалось, что по этому адресу проживает теперь совсем другая женщина. «У Агнес Мохауг отсутствует телефонный номер», – отбарабанил металлический голос службы «180».

Но кто-нибудь же должен помнить её! Или её сына. Было бы замечательно обнаружить кого-нибудь, кто вспомнил бы Андерса.

Стоило хотя бы попытаться, а старый адрес в Лиллестрёме был в этих поисках отправной точкой. Альвхильд будет довольна. Непонятно почему, но для Ингер Йоханне это было важно. Обрадовать Альвхильд.

37

Эмили стала такая маленькая, будто усохла, и это нервировало его. Он сжал челюсти, но попытался расслабиться, услышав, как заскрипели зубы. Он принёс ей еду.

– Почему ты не ешь? – строго спросил он.

Девочка не отвечала, однако попыталась улыбнуться. Что-то случилось.

– Ты должна есть.

Суп чуть не вылился, когда он наклонился, чтобы поставить тарелку на пол.

– Ты можешь пообещать мне, что всё съешь?

Эмили кивнула. Она накрылась одеялом, подтянула его к самому подбородку. Ему бросилось в глаза, как сильно она похудела. У самой двери он почувствовал запах мочи. Так пахнет от больного человека. На мгновение он остановился, решая, не стоит ли вернуться к раковине и проверить, не кончилось ли мыло, но передумал. Конечно, она уже несколько недель носит одну и ту же одежду, но ведь она не маленькая, может и постирать бельё. Если есть мыло.

– Ты умываешься?

Она осторожно кивнула в ответ. Улыбнулась. Забавная улыбка, рабская какая-то. Девочке всего девять, а она уже научилась покорно улыбаться. Но такое выражение лица ничего не значит. Лишь обман. Женская улыбка. Он снова почувствовал боль в челюсти. Нужно держать себя в руках. Расслабиться. Снова всё взять под контроль. Он потерял его в Тромсё. Почти потерял. Всё пошло не по плану. Это не его ошибка. Всё из-за погоды. Трудно было предугадать, что пойдёт дождь. Что будет так холодно. Май! Май, а ребёнок завёрнут так, словно на дворе зима. Ничего хорошего из этого выйти не могло. Теперь ничего не изменишь. Ребёнок мёртв. Он вернулся домой. И это самое главное. Нет, он не потерял контроль над ситуацией. Только зачем он держит у себя эту девочку?

– Следи за собой, – негромко проговорил он.

Он не переносил запаха детей. Сам принимал душ несколько раз в день. Регулярно ходил к парикмахеру, всегда носил тщательно выглаженную одежду. Мать иногда пахла так же, как Эмили, когда сиделка уходила по делам. Он ненавидел этот запах. Разложение человеческого тела. Вонь, которая появляется из-за отсутствия контроля. Он с усилием сглотнул, рот наполнился слюной, а горло как будто распухло и заболело.

– Хочешь, я выключу свет? – спросил он и уже направился обратно.

– Нет!

Она ожила.

– Нет! Не надо!

– Тогда поешь.

Стоять так было рискованно. Он заблокировал железную дверь, но она всё же могла захлопнуться. Если он будет неосмотрителен. Если он, например, упадёт и повалится на дверь, крючок может выскочить и дверь захлопнется. Для них это будет конец. Дыхание участилось. Он может войти в комнату и быть абсолютно спокоен. Защёлка не подведёт, он сам её сделал. Кольцо привинчено к стене большими винтами с креплениями. Так что оно просто не может выскочить. Он медленно прошелся по комнате.

Контроль.

Всё испортила погода. Он должен был просто усыпить ребёнка. Всё должно было произойти иначе. Он с самого начала не собирался похищать мальчика, как делал это прежде. Разумно менять тактику. Сбивать с толку. Не себя самого, конечно, а других. Он прекрасно знал, что ребёнок всегда спит часа два после обеда. Через час было бы уже поздно. Не для него, а для других.

Лучше бы Эмили была мальчиком.

– У меня есть сын.

– М-м-м.

– Он младше тебя.

Девочка выглядела до смерти перепуганной. Он сделал ещё один шаг в её сторону. Эмили вжалась в стену: на лице остались одни глаза.

– Ты отвратительно пахнешь, – медленно проговорил он. – Тебя не учили следить за собой? Я не возьму тебя с собой наверх, если ты будешь так вонять.

Она продолжала молча смотреть на него. Лицо побледнело, не осталось даже намёка на естественный цвет кожи, на румянец. Одна белизна.

– Ты ведь маленькая дама, понимаешь?

Эмили дышала так, словно только что бежала не останавливаясь целый час. Но она улыбалась. Всё в порядке.

– Ешь, – сказал он. – Сейчас тебе лучше всего поесть.

Он повернулся к двери. Крючок был холодный как лёд. Он осторожно снял его и медленно закрыл за собой дверь. Выйдя из комнаты, он взялся за выключатель и почувствовал глубокое удовлетворение при мысли о том, насколько предусмотрительно с его стороны оказалось разместить его снаружи. Он нажал на рычажок, в самом звуке была какая-то чарующая сила, так что он сделал это ещё несколько раз. Вверх, вниз, вверх. Вниз.

В конце концов он снова включил свет и поднялся наверх, собираясь посмотреть телевизор.

38

– Мы получили списки всех, кто прилетал и улетал из Тромсё за час до и после убийства Гленна Хуго. Полиция Тромсё проделала колоссальную работу, собрав все видеозаписи, сделанные камерами, установленными на автозаправках в радиусе тридцати миль от города. Компании, осуществляющие автобусные перевозки, готовят списки своих пассажиров, но это трудоёмкая работа. То же самое делают пригородные автостанции и судоходные компании.