Текст книги "Что моё, то моё"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Шоссе Мид-Кейп соответствовало своему названию. Четыре полосы разделяли полуостров вдоль на две части. Ингер Йоханне заподозрила себя в желании оттянуть время: она решила всё-таки выбрать дорогу, проходящую по побережью. Вчера она улыбалась своей импульсивности. Теперь её радость куда-то улетучилась.

Ей показалось, что барахлит коробка передач.

Что она скажет?

Исак мог и ошибиться. Он положил руку на сердце и закатил глаза, когда она спросила: уверен ли он, ведь на свете живёт не один Аксель Сайер? Пусть их и не много, но уж наверное Аксель Сайер из Харвичпорта – не единственный человек с таким именем на земле. Этот, возможно, никогда и не жил в Осло. И в тюрьме он тоже мог не сидеть. А если и отбывал наказание, то, вполне вероятно, не захочет вспоминать об этом. У него, скорее всего, семья. Жена, дети, внуки, абсолютно не подозревающие о прошлом своего pater familias, отца семейства. Совсем ни к чему эти воспоминания. Несправедливо по отношению к Акселю Сайеру. Вчера она улыбалась своей импульсивности. Сегодня ей уже казалось, что поездка в США, которая представлялась ей «поиском истины», больше напоминает бегство от… Нет-нет, не от чего-то серьёзного, сразу же перебила она себя. Да и не бегство это вовсе. В Америке ей лучше удаётся разобраться в собственных намерениях, поэтому-то она сюда и приехала. Ей только не совсем ясно, в чём именно она хочет разобраться…

Когда до дома Акселя Сайера, чей адрес, записанный на бумажке, лежал под фотографией Кристиане в блокноте, оставалась всего одна миля, она твёрдо решила вернуться. Ну что ж, поездка не удалась. Альвхильд Софиенберг должна понять. Исследование Ингер Йоханне вполне обойдётся и без Акселя Сайера. Его дело не такое уж интересное. У неё есть на примете и другие осуждённые, добраться до которых можно было на метро или на самолёте местного сообщения. Например, в Тромсё.

Рычаг переключения передач сильно скрипел.

Она продолжала ехать в том же направлении.

Наверное, ей стоит хотя бы посмотреть на его дом. Совсем не обязательно с ним общаться. Раз уж она добралась сюда, неплохо было бы посмотреть, как Аксель Сайер обустроился здесь. Дом, сад и припаркованный рядом автомобиль могут поведать историю, ради которой стоило проделать такой длинный путь.

Аксель Сайер жил на Первой Оушен-авеню.

Дом оказалось найти несложно. Небольшой, как и остальные в ряду, крытый кедровым гонтом, серым от старости. На окнах голубые ставни, флюгер на крыше неповоротливо двигается за ветром. Плотный мужчина возился с лестницей, лежащей у западной стены. Время ланча ещё не наступило. Однако Ингер Йоханне почувствовала, что уже проголодалась.

Акселю Сайеру надо было залезть на крышу. Давно нужна новая лестница! У старой не хватает трёх перекладин, а те, что остались, еле держатся. Ему хотелось сменить флюгер. Аксель просыпался по ночам от свиста ветра, который пытался развернуть упрямую металлическую птицу, а она жутко скрипела, особенно если ветер дул с юго-запада.

– Hi, Aksel! Pretty thing you've got there! ^[12]

Молодой мужчина в клетчатой фланелевой рубашке, смеясь, прислонился к забору. Аксель кивнул соседу и поднял перед собой поросёнка. Он наклонил голову набок, слегка пожал плечами и ответил тоже по-английски:

– Странная немного, наверное, но мне нравится.

Поросёнок был сделан из меди, изящная свинка, словно приготовившаяся к прыжку. Под поросёнком на шесте были закреплены четыре стрелки, соответствующие сторонам света. Аксель Сайер отдал за этот флюгер несколько цветных поплавков для сети. Буйки давно рассохлись и были уже непригодны для использования по назначению, но на блошином рынке и на них нашлись желающие.

– Не поможешь мне с этой лестницей?

Мэтт Дэлавер был молод, но очень толст. Хорошо бы он не вознамерился лично заменить птицу на поросёнка – Аксель опасался, что лестница не выдержит его веса. Когда они установили лестницу, Мэтт, сдвинув бейсбольную кепку на затылок, сказал:

– Я бы и сам туда полез, ты знаешь, но…

Аксель хихикнул. Он осторожно поставил ногу на первую перекладину. Выдержала. Он медленно добрался до крыши. Птица до такой степени проржавела, что рассыпалась в руках, когда Аксель попытался снять её с крепления, которое в отличие от флюгера неплохо сохранилось. Поросёнок, пристроенный на место птицы, легко начал вращаться, и сразу стало понятно, откуда дует ветер.

– Потрясная! – заявил Мэтт, глядя на свинью. – Просто потрясная штука!

Аксель пробубнил слова благодарности. Мэтт положил лестницу на место. Аксель ещё долго слышал его тихое похмыкивание, после того как Мэтт скрылся из виду за углом дома О'Коннеров, ещё не заехавших на лето.

Какая-то машина остановилась на Оушен-авеню. Аксель обернулся и без особого интереса взглянул на «форд». В машине сидела женщина. В этом месте нельзя парковаться, ей следовало поставить машину на стоянке у Атлантик-авеню, как делают все приезжие. Он был уверен: она определённо нездешняя, хотя и не мог бы объяснить причину своей уверенности. Летний сезон – настоящий ад. Везде эти жители мегаполисов, набитые деньгами. Они думают, что здесь всё продаётся.

– Name your price, Aksel, – уговаривали его маклеры, занимающиеся недвижимостью. – Назови свою цену.

Он не собирался ничего продавать. Какой-нибудь бостонский мешок с деньгами с удовольствием выложил бы миллион долларов за этот маленький домик на побережье. Миллион! Аксель фыркнул, подумав об этом. Его маленький дом нуждался в ремонте, но Аксель сумел сделать лишь самые неотложные ремонтные работы. Причём почти всё – своими руками, потратился только на материалы. А ещё пришлось платить водопроводчику и электрику. Недавно он заменил водопровод. Выхода не было: трубы протекали, а из кухонного крана вода едва капала. Коммунальщики требовали оплатить счета и угрожали иском. Закончив ремонт и погасив задолженность, он обнаружил, что на его счёте осталось всего пятьдесят шесть долларов.

Миллион!

Денежные мешки мечтают сорвать куш. Побережье! Частный пляж! Право устанавливать огромные щиты с надписями «No tresspassing» и «Police take notice» ^[13]. Аксель Сайер выставлял маклеров за дверь, предлагая им сэкономить силы для других. Ему нужно было всего-навсего несколько сотен долларов, да и то заработанных собственным трудом. Он даже и придумать-то не мог, на что можно истратить целый миллион.

Аксель убрал инструменты. Женщина в «форде» всё ещё не уехала. Это вызвало у него раздражение. Он не любил время отпусков, толпы отдыхающих, ему хотелось всё лето провести, не появляясь на улице. Но тут что-то не так. Ему казалось, что эта женщина рассматривает его. Её автомобиль слишком далеко от моря и будто прячется под большим дубом, раскинувшимся над домом Пиккола. Летом им придётся что-нибудь с ним сделать: срубить, наверное, или по меньшей мере спилить некоторые ветви. Они уже почти лежат на крыше и постепенно сдвигают кровлю. Скоро она начнёт протекать.

Женщину, сидевшую в машине, море явно не интересовало. Её внимание, без всяких сомнений, было приковано к нему. Он почувствовал, как по телу волной прокатилось чувство уже давно забытого страха. Аксель Сайер вздохнул и резко отвернулся. Он вошёл в дом и закрыл за собой дверь, хотя на часах ещё не было и одиннадцати.

Аксель Сайер был именно таким, каким его себе представляла Ингер Йоханне. Плотным и коренастым. На расстоянии сложно было определить, гладко ли он выбрит, но бороды у него точно не было. Она пыталась представить себе, как выглядит пожилой Аксель Сайер через тридцать пять лет после освобождения, ещё в ту ночь, когда читала документы, переданные ей Альвхильд Софиенберг.

Сейчас на нём была старая тёмно-синяя куртка. На ногах тяжёлые сапоги, хотя на улице было больше двадцати градусов тепла. Его волосы поседели и нуждались в стрижке – видно, его не очень заботит, как он выглядит. Даже издалека – машина стояла метрах в ста от дома Акселя – Ингер Йоханне разглядела, что у мужчины крупные, натруженные кисти.

Несколько раз он смотрел в её сторону. Тогда она пыталась как можно глубже вжаться в сиденье. Она не делала ничего противозаконного, но, когда Аксель во второй раз взглянул на машину, почувствовала, что краснеет. Если он запомнит, как она выглядит, будет весьма нелегко вызвать его на откровенность.

Но пока она не собиралась этого делать. Она только хотела посмотреть, как он живёт. А у него, судя по всему, всё в порядке. Дом небольшой и построен давно, но участок стоит немалых денег. Во дворе стоит грузовичок, truck, не такой уж старый. К нему приходил молодой человек, они поболтали о чём-то. Мужчина смеялся и махал рукой, когда уходил. Аксель Сайер спокоен и ни в чём не нуждается – здесь его дом.

Ингер Йоханне проголодалась. В машине стало невыносимо жарко, хотя она и остановилась в тени большого дуба. Она медленно опустила стекло.

– You can't park here, sweety! ^[14]

Женщина в огромном розовом ангорском свитере была похожа на большой ком сахарной ваты. Её широкая улыбка терялась на фоне всего этого розового изобилия. Ингер Йоханне, извиняясь, закивала в ответ. Она завела двигатель, надеясь на то, что коробка передач протянет ещё хотя бы сутки, и посмотрела на часы: 23 мая, ровно полдень.

Он заметил, что часы показывают пять пополудни. Кто-то повесил на стену конюшни большие вокзальные часы. Короткая стрелка была сломана, и лишь по направлению оставшегося обломка можно было предположить, что, вероятно, сейчас пять. Ингвар Стюбё чувствовал какое-то беспокойство и ещё раз проверил время по наручным часам.

Мальчик стоял рядом с гнедой лошадью. Сабра качала головой и негромко ржала. Ингвар Стюбё подошёл, подхватил внука на руки и усадил Амунда на спину лошади.

– Ну вот. Попрощайся с Саброй. Нам пора домой, нас ждёт обед. Тебя и меня.

– И Сабру.

– Нет. Сабра живёт здесь, на конюшне. Она ведь не поместится в дедушкиной столовой, верно?

– Пока, Сабра!

Амунд наклонился и уткнулся лицом в гриву.

– Пока!

Волнение не проходило. Оно охватило цепенящим холодом спину и шею Стюбё. Он крепко прижал ребёнка к себе и направился к автомобилю. Пристёгивая внука ремнём безопасности, он ощущал странную неудовлетворённость. Раньше он всегда заранее предчувствовал надвигающиеся неприятности и испытывал даже некоторую гордость, если другие обращали внимание на эту его отличительную особенность. Время от времени по телу прокатывались ледяные волны, заставлявшие его поглядывать на часы. Запоминать время. Когда-то он полагал, что это полезное качество. Теперь же стыдился своего волнения.

– Соберись! – скомандовал он себе сквозь зубы и завёл двигатель.

19

Позднее выяснилось, что никто в автобусе не обратил особого внимания на Сару Бордсен. Был час пик, поэтому люди стояли даже в проходе. Все сиденья были заняты. В автобусе было много детей, и почти все ехали вместе со взрослыми. После того как были опрошены более сорока свидетелей, удалось выяснить лишь, что Сару посадили на автобус 20-го маршрута, отправляющийся в пять минут шестого. По вторникам она всегда в это время стояла на автобусной остановке. Мать провожала её до автобуса, пока коллеги подменяли её на работе. Саре было восемь лет, и она уже больше года ездила одна к своей бабушке, которая жила в районе Тёйен. На всю поездку у неё уходило не больше четверти часа. Судя по описаниям, Сара была послушной и самостоятельной девочкой, и, хотя мать теперь не могла простить себе, что не поехала вместе с ребёнком, вряд ли кто-нибудь упрекнул бы мать-одиночку в том, что она отправила дочь к бабушке без присмотра.

Два факта не вызывали сомнений: Сара села в автобус и до бабушки она так и не доехала. Та ждала её на остановке. Сара хорошо знала, когда нужно выходить, и всегда первая спрыгивала со ступенек в объятия бабушки, как только двери автобуса открывались. Но на этот раз она из автобуса не появилась. Бабушка почувствовала что-то неладное и лично два раза тщательно осмотрела весь салон автобуса, не обращая внимания на явное раздражение водителя. Сары нигде не было.

Кому-то показалось, что девочка сошла на улице Карла Бернера. На ней была синяя кепка, утверждали два свидетеля. Они стояли у задней двери и сокрушались, что такая маленькая девочка одна едет в переполненном автобусе.

На Саре не было никакой кепки.

Пожилая женщина, по её словам, обратила внимание на маленькую девочку лет шести, ехавшую с мужчиной средних лет. У девочки были светлые волосы, а в руках она держала тряпичную куклу. Она так горько плакала, сообщила эта женщина. Казалось, мужчина был зол на девочку. Группа подростков утверждала, что автобус был забит маленькими детьми, которые ныли и капризничали. Мужчина, подчеркнувший, что его профессия выработала у него особые навыки – умение подмечать детали и наблюдательность, утверждал, что какая-то девочка с бутылкой колы сидела впереди, возле кабины водителя. Внезапно она поднялась и вышла, как будто увидела что-то неожиданное, на остановке «Музей Мунка».

У Сары тёмные волосы, и у неё не было с собой колы. У неё никогда не было тряпичных кукол, а кроме того, ей восемь, и она выглядит старше своего возраста.

Если бы пассажиры переполненного автобуса 20-го маршрута в тот вторник в конце мая были более внимательны, они обязательно заметили бы, как какой-то мужчина подошёл к девочке, сидящей в самом конце автобуса. Они сообщили бы, что до этого она уступила место пожилой женщине, как её учила мама, и что она улыбалась. Наверное, им запомнилось бы, что мужчина присел на корточки перед ней, хотя в автобусе было не повернуться, улыбнулся ей в ответ, сказал что-то, а потом взял её за руку. Если бы не пять часов вечера, когда все голодны и мысли заняты предстоящим ужином, они смогли бы рассказать, что девочка выглядела смущённой, однако она сама последовала за мужчиной, когда тот сошёл на следующей остановке.

У полиции в распоряжении было более четырёх десятков свидетельских показаний пассажиров автобуса. Но ни одно из них не могло объяснить, куда исчезла маленькая Сара Бордсен.

20

На этот раз, оставив где-то автомобиль, она неспешно прохаживалась по Атлантик-авеню. Хотя в Харвичпорте уже было много туристов и приезжающих только на лето владельцев окружающих домов, он сразу узнал её. У стоянки, где вид на побережье не загораживали дома и сады, она остановилась и взглянула на юг, в сторону моря. На ней были солнцезащитные очки, но он мог поклясться, что на самом деле она смотрит на его дом. И на него.

Аксель Сайер закрыл калитку сада. Страх отступил, Аксель разозлился. Если ей от него что-то нужно, должна же она наконец собраться с силами, подойти и начать разговор. На нём был толстый свитер, ему стало жарко. Время близилось к обеду. С пляжа доносился визг ватаги малышей, которые купались в заливе. Вода, он знал это точно, была ещё ледяной: два дня назад он проверял температуру, перед тем как отправиться на рыбалку. Женщина в ветровке медленно прошла мимо него по другой стороне улицы.

– What do you want, dammit? ^[15]

Аксель с такой силой крутанул молотком, что не смог удержать его, и тот с грохотом упал на плиты дорожки. Кровь ударила в голову. Чувство гнева было для него так непривычно, оно осталось где-то далеко в прошлом, как и страх, который впервые посетил его в камере предварительного заключения в январе 1957-го.

После ареста прошло несколько недель. Мать Акселя покончила с собой. Акселю не позволили даже похоронить её. Старый полицейский звенел связкой ключей и смотрел ему прямо в глаза. Все знают, что он, Сайер, виновен, пробурчал старик. Ключ ударялся о стену камеры, снова и снова. У Акселя нет никаких шансов на освобождение. Почему бы ему просто не сознаться во всём, хотя бы для того, чтобы облегчить страдания родителей маленькой Хедвиг? Разве эти несчастные и без того недостаточно намучились? Взгляд полицейского выражал крайнее презрение. Аксель понял, что больше ему не на что надеяться. Страх не давал ему уснуть в течение следующих пяти суток. Потом у него начались галлюцинации, и ему назначили снотворное.

Аксель превратился в ночное животное: засыпал на несколько часов после обеда, а по ночам через решётку считал звёзды. Страх не оставил его и в пустой комнатке два на четыре метра, которую он снял после неожиданного освобождения. Он отправился с ним через океан, где продолжал терзать его. Вплоть до одного мартовского утра в девяносто третьем. Аксель проснулся поздно, удивляясь тому, что проспал всю ночь, ни разу не проснувшись. В первый раз за тридцать шесть лет полицейский со связкой ключей оставил его в покое.

– What the hell do you want? ^[16]

Женщина остановилась. У него перехватило дыхание и сердце ухнуло вниз, но он всё же обратил внимание на её красоту. Хотя она не бросалась в глаза, была неяркой, словно женщину не особенно занимал её внешний вид. Ей было тридцать с небольшим, одета в льняные брюки и красный свитер – унисекс, на ногах кроссовки. Аксель поймал себя на том, что внимательно рассматривает женщину. У неё были карие глаза – он разглядел их, когда она на ходу заменила солнцезащитные очки обычными, нерешительно направляясь в его сторону. Волосы тёмные, недлинные и волнистые, такие завиваются мелкими кудряшками во время дождя. Кисти узкие, с длинными пальцами – она нерешительно провела рукой по волосам, поправляя причёску.

– Аксель Сайер?

Страх парализовал его. Женщина назвала его именем, которое он слышал последний раз в 1966 году. Теперь его зовут иначе. Теперь он Эксел Сейер, произносится протяжно. Никаких твёрдых и звонких звуков.

– А вы-то кто? – с трудом выдавил он из себя.

Она протянула ему руку. Он не шелохнулся.

– Меня зовут Ингер Йоханне Вик. Я научный работник и приехала, чтобы поговорить с вами о том, как вы когда-то давно были невинно осуждены за изнасилование и убийство ребёнка. Если вы захотите, конечно. Если вы сможете говорить об этом сейчас, много лет спустя.

Она так и не опустила руку. В этом жесте было такое упрямство, настойчивость, что ему всё же пришлось, глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, пожать её руку.

– Эксел Сейер, – сухо представился он. – Теперь меня зовут так.

Женщина, завёрнутая в розовую сладкую вату, брела в их сторону от пляжа. Она перегнулась через забор, уставилась на них, а потом произнесла:

– Female visitor, Aksel! I'll say! ^[17]

– Входите, – сказал Аксель и повернулся спиной к розовому свитеру.

Ингер Йоханне остановилась в дверях. Конечно же, она мысленно представляла, как выглядит Аксель Сайер, но никогда не задумывалась о том, как он устроился, когда переехал в США. Она огляделась. Комната была объединена с кухней и заставлена вещами. Однако из мебели здесь были лишь небольшая барная стойка, рядом с которой стояли старый диван и кухонный стол, застеленный протёртой местами клеёнкой, возле стола – единственный в комнате плетёный стул. Ингер Йоханне остановилась в нерешительности, не зная, куда ей пройти. Она вздрогнула, увидев в углу огромную собаку. Приглядевшись, она заметила, что та вырезана из дерева, а жёлтые глаза сделаны из стекла. В противоположном углу, упираясь головой в потолок, висела деревянная скульптура женщины – ростральная фигура, когда-то украшавшая нос старинного корабля. Золотистые волосы пышногрудой женщины с отсутствующим взглядом и небольшими ярко-красными губами развевались вдоль вытянутого тела. Фигура была слишком велика для этой комнаты. Казалось, что она в любой момент может рухнуть со стены. Тогда бы она погребла под собой целую армию солдатиков, расставленных в полном беспорядке на двух квадратных метрах пола. Ингер Йоханне осторожно шагнула в сторону армии и присела на корточки. Солдатики были отлиты из стекла. На каждом был крошечный мундирчик, головной убор, знаки отличия, оружие. Отряды синих атаковали южан в серой форме.

– Как красиво!

Она взяла в руки генерала. Он твёрдо сидел в седле на своём боевом товарище, который не раз спасал ему жизнь. Можно было разглядеть даже глаза, голубые, с чёрными точечками зрачков посредине. На морде коня была пена, и Ингер почудилось на мгновение, что она чувствует тепло и запах лошадиного пота.

– Как вам… Это вы сделали всё это? Никогда не видела ничего подобного!

Аксель Сайер не ответил. Ингер Йоханне услышала, как задребезжали колёсики выдвижного ящика. Аксель, присев, скрылся за барной стойкой.

– Кофе? – уныло спросил он.

– Нет, спасибо.

– Пиво.

Это прозвучало как утверждение.

– Да, спасибо, – ответила она после небольшой паузы. – С удовольствием.

Аксель Сайер поднялся и задвинул ногой дверцу шкафчика. Он выглядел рассеянным. Холодильник протестующе загудел, словно смертельно раненное животное, когда он вынул из него две алюминиевые банки. Солнечные лучи пробивались сквозь зашторенные окна. Они высвечивали движущуюся в воздухе пыль. Кошка появилась словно ниоткуда. Мурлыча, она потёрлась о ноги Ингер Йоханне, а потом вышла на улицу через специально сделанную для неё калиточку во входной двери. Рядом с огромной скульптурой, за солдатиками, стояла бочка для засолки рыбы с ржавыми обручами. На крышке сидела пластмассовая кукла в саамской одежде. Цвета, которые когда-то, наверное, были сочными и яркими, красный и синий, жёлтый и зелёный, теперь поблёкли. Кукла уставилась на противоположную стену. На стене висела симпатичная вышивка, заменявшая ковёр: средневековый рыцарь, готовый к турниру, в тяжелых доспехах, с угрожающе вытянутым вперёд копьём.

– Я должна… Это вы сделали все эти удивительные вещи?

Аксель Сайер взглянул на неё. Он медленно поднёс банку ко рту, отпил и вытер губы рукавом.

– Что вы сказали?

– Все эти…

– Там, на улице. Вы сказали что-то о том, как я…

– У меня есть основания полагать, что вы были невинно осуждены.

Она посмотрела на него, хотела что-то добавить, но промолчала. Он отступил назад, словно солнечный свет, проникающий через окно, смущал его. Он наклонил голову, и тень от пышных седых волос закрыла глаза. Она взглянула на него, и ей стало неловко, даже стыдно, оттого что потревожила этого старого человека.

Ингер Йоханне нечего было предложить ему. Ни реабилитации. Ни возвращения доброго имени. Ни возмещения за потерянные годы жизни, проведённые в тюрьме. Она отправилась через океан, поддавшись эмоциям, не имея на то никаких оснований, кроме святой убеждённости одной пожилой дамы и целой кучи вопросов, ответы на которые могла получить только здесь. Если Аксель Сайер действительно был когда-то невинно осуждён за ужаснейшее преступление, как он живёт теперь? Что он должен почувствовать после всех этих лет, услышав: «Я уверена, что вы невиновны»? У Ингер Йоханне не было права вторгаться в его жизнь. Она не должна была приезжать.

– Я полагаю… Некоторые люди, которые более тщательно рассмотрели ваше дело… Вернее, один человек… Она… Мы можем присесть?

Он стоял как вкопанный. Правая рука болталась, раскачиваясь, как маятник, и ей показалось, что эти движения совпадают с ритмом сердцебиения. В левой руке он по-прежнему держал банку с пивом. Глаза всё так же скрывались в тени и слегка поблёскивали.

– Мне кажется, нам лучше присесть, господин Сайер.

Она услышала, как он словно пытается проглотить что-то через силу. Сначала ей показалось, что он еле сдерживает слёзы. Он сглотнул воздух, как будто всхлипнул, вздрогнул всем телом.

– Господин Сайер, – повторил он хриплым голосом. – Уже много лет никто не называл меня так. Кто вы?

– Послушайте. – Она осторожно поднялась, чтобы не задеть ни одного солдатика. – Я хотела бы пригласить вас в ресторан. Мы бы перекусили, а потом поговорили о причине моего визита. Мне кажется, я многое могла бы рассказать вам.

«Враньё, подумала она. Мне почти нечего рассказать тебе. Я приехала с тысячей вопросов и хочу получить на них ответы. Это важно не для тебя, а для меня. Для меня и пожилой дамы, которая живёт только ради того, чтобы узнать эти ответы. Я дурачу тебя. Пускаю пыль в глаза. Я тебя использую».

– Где можно прилично поесть в этом городе? – спросила она вслух.

– Идёмте, – ответил он и направился к двери.

Двинувшись следом, она случайно наступила на генерала. Послышался приглушённый хруст. Ингер Йоханне резко отдёрнула ногу. Фигурка превратилась в пыль, осколки синего и жёлтого стекла вонзились в подошву.

– Вы правда верите в это? Вы верите в мою… innocence ^[18]?

И он вышел сразу же, не дожидаясь ответа.

21

Новую девочку звали Сара. С Эмили они были одного роста, хотя Сара и была на год младше. Успокоить её было непросто. Как и папу. Когда мама умерла, Эмили так хотелось утешить его. После похорон, оставшись в опустевшем доме, он старался не плакать при Эмили. Но ему всё равно не удавалось скрыть от неё своё горе. Она слышала по ночам, как он всхлипывал, укрывшись подушкой. Как она могла помочь ему? Когда она всё же попыталась, он деланно улыбнулся, встал с кровати, приготовил вафли и стал рассказывать о путешествии, в которое они отправятся летом.

С Сарой было то же самое. Она всё плакала и плакала, но явно не нуждалась в утешениях. Эмили очень обрадовалась тому, что появилась Сара. Вдвоём куда лучше! А особенно если рядом ещё одна девочка, да к тому же почти такого же возраста. Эмили ничего не было известно о Саре, только как её зовут и сколько ей лет. Всякий раз, когда она пыталась заговорить с новой девочкой, та начинала плакать. Она бормотала что-то про автобус и бабушку. Может быть, её бабушка – водитель автобуса, и Сара надеется, что она приедет и спасёт их? Время от времени Эмили посещали такие же мысли. Она представляла себе, как мама в красном платье и с бриллиантовыми серьгами заводит свой «БМВ», чтобы забрать её отсюда.

Сара не знала, что с мужчиной следует стараться быть любезной.

Он принёс еду и воду, а ещё лошадь для Барби. Если Эмили улыбнётся и поблагодарит, будет вежливой и учтивой, мужчина улыбнётся ей в ответ, он будет доволен. Но Сара укусила его. Когда он только привёл её в комнату, она впилась зубами ему в руку. Он закричал и ударил девочку по голове. Кровь из раны оставила след у неё на лбу. Вот и сейчас его рана всё ещё кровоточила.

– Ты должна быть приветливой с ним, – посоветовала Эмили, усаживаясь на кровать рядом с Сарой. – Он принёс еду и подарки. Лучше всего вести себя вежливо. Мне кажется, что на самом деле он очень добрый.

– Он у…ыу… он ударил меня, – простонала Сара, проведя рукой по лбу, где остался кровавый след. – Он сказал, что он новый…

Конец фразы разобрать было невозможно. Эмили почувствовала лёгкое головокружение. К ней вернулось прежнее противное, тошнотворное ощущение, словно в комнате не хватает кислорода. Надо поскорее лечь и закрыть глаза.

– Он сказал, что он мамин новый друг, – с трудом проговорила Сара сквозь слёзы.

Эмили не знала, спит она или нет, она чувствовала, как тяжелеют веки.

– У мамы появился новый любимый, с которым я должна была встретиться в ма… ма…

Эмили медленно поднялась. Теперь дышать стало гораздо легче.

– Попробуй дышать ровнее, – посоветовала она, так часто повторяла мама, когда она плакала так сильно, что не могла говорить. – Дыши спокойней. Здесь полно кислорода. Видишь люк в потолке?

Она показала на отверстие, Сара кивнула.

– Он впускает для нас свежий воздух через него. Этот человек. Он впускает много кислорода в подвал, чтобы мы могли дышать, хотя здесь и нет окон. Тебе нечего бояться. Можешь взять мою Барби. Твоя бабушка – водитель автобуса?

Сара выглядела очень уставшей. На её бледном лице проступили розовые пятна, а веки так распухли, что глаз было почти не видно.

– Бабушка – электрик, – ответила Сара, впервые прекратив плакать.

– Моя мама умерла, – сказала Эмили.

– А у моей мамы новый друг, – проговорила Сара, вытирая под носом.

– Он хороший?

– Я не знаю, я должна была встретиться…

– Только не плачь больше.

Эмили была сердита. Мужчина мог услышать их. Хоть его и не было здесь, он мог расставить в комнате микрофоны. Эмили думала об этом уже несколько раз. Она видела такое в фильмах. Правда, найти что-нибудь похожее в комнате она так и не смогла. Когда она только попала сюда, она обследовала всю комнату, толком не зная, что ищет. Но безрезультатно. Конечно, есть такие маленькие микрофоны, которые помещаются даже в зубе. Человек не может увидеть такие штуки. Этот мужчина может сидеть где-нибудь и следить за ними, наблюдая, что они делают, и слушая, о чём они говорят. Есть ещё и малюсенькие видеокамеры. Они размером с шляпку гвоздя, а здесь в стенах много таких шляпок. Однажды Эмили смотрела фильм «Дорогая, я уменьшил детей». Там слегка сумасшедший, но очень милый папа ставит опыты у себя на чердаке. Дети случайно попадают под какой-то аппарат и становятся крошечными. Как насекомые. Никто не может увидеть их. А этот мужчина, наверное, видит её. Скорее всего он сидит перед экраном телевизора в наушниках, видит и слышит всё, что они делают.

– Улыбнись, – прошептала она.

Сара снова тихонько заплакала, Эмили закрыла ей рот рукой.

– Ты должна улыбаться, – скомандовала она и растянула губы в фальшивой улыбке. – Он следит за нами.

Сара высвободилась из рук Эмили:

– Он сказал, что он мамин… мамин… новый…

Эмили опять легла на кровать и закрыла глаза. Они едва ли поместятся на ней вдвоём. Она так сильно сжала веки, что ей показалось, будто в голову просачивается свет, и в сиянии этого света возникают картинки: она увидела папу. На нём была фланелевая рубашка, он искал её среди полевых цветов на склоне за их домом. У него было увеличительное стекло, и он думал, что кто-то уменьшил её.

Эмили захотелось, чтобы Сары здесь не было.

22

Там, где был найден ранец Эмили Сельбю, у тропинки, соединявшей две улицы, стояли цветы в банках, пластмассовых вазочках, букеты лежали просто на траве рядом с записками и детскими рисунками. Часть цветов уже завяла, среди них ярко-красным пятном выделялись свежие розы. Вечерний ветер шевелил бумагу, и рисунки еле слышно шуршали.

Несколько подростков проехали мимо на велосипедах. Они кричали и смеялись, но, поравнявшись с цветами и записками, замолчали. Девочка лет четырнадцати задержалась на некоторое время, потом вытерла слёзы и помчалась вслед за друзьями.

Мужчина надвинул козырёк кепки на глаза. Другая рука опустилась к ширинке. Он решился подойти ближе к тому месту, где была похищена Эмили, но оступился и потерял равновесие. Ему пришлось опереться о дерево, чтобы не упасть. Он застонал и прикусил губу.

– Какого чёрта ты здесь делаешь?

За ним стояли два человека. Он не заметил, как они подошли, появившись из-за деревьев. От удивления он не мог даже шевельнуться. Он так и стоял, сжимая в руке обмякший член. Мужчина попытался улыбнуться.