Текст книги "Что моё, то моё"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Он взялся за ручку.

Комната Эмили.

Он не был здесь с того самого дня, когда девочка пропала и он перевернул всё вверх дном в поисках следов, ключа, кода, который объяснил бы ему, что Эмили просто шутит. Конечно же, она перестаралась, но это ведь всего лишь попытка подразнить его, немного напугать, чтобы вечером у них был повод для веселья: ну куда же Эмили может деться! Он опустошал шкафы, книги падали на пол, а одежда лежала большой кучей у двери. Наконец он добрался до пижамы, потом сорвал плакат с изображением Диснейленда. Но никаких загадок, никаких ребусов, никаких ответов или следов так и не обнаружил. Ничего полезного. Эмили пропала, и он позвонил в полицию.

Холодный металл обжигал ладонь. Он слышал, как сердце стучит в ушах, разглядывая имя «Эмили», составленное из деревянных букв. «М» отвалилась ещё полгода назад, и он прочёл «Э-или». Утром надо будет купить новую «м».

Беате навела порядок. Когда он нашёл в себе силы открыть дверь и переступить порог, то обнаружил, что всё лежит на своих местах. Книги аккуратно стоят на полках, расставленные по цветам обложек, – так любила Эмили. Постель заправлена. Одежда в шкафу. Даже ранец, который полицейские забирали в качестве улики, вернулся на своё место рядом с письменным столом.

Он осторожно сел на край кровати. Кровь продолжала стучать в ушах, и он попытался расслабиться.

Полицейские полагали, что это его вина.

Нет, они не обвиняли его ни в чём конкретно. Сначала, в первые сутки, он чувствовал себя одновременно как пациент психиатрической больницы, с которым все должны вести себя осторожно, и как преступник, находящийся под подозрением. Казалось, что они всё время боялись, что он покончит с собой, и поэтому не оставляли его ни на минуту. Кроме того, что-то странное было в том, как они тайком посматривают на него иногда, в тех резких словах, которые они употребляли, задавая ему вопросы.

А потом пропал тот мальчуган.

И они, эти полицейские, словно переменились, как будто они наконец поняли, что его отчаяние было непритворным.

Потом они обнаружили мальчика.

Когда двое полицейских пришли и рассказали, что мальчик погиб, у него возникло чувство, что он сдаёт экзамен. И словно это была его ошибка, и поэтому Ким Санде Оксой убит, и ему предстояло ответить именно то, что от него ожидали, придать своему лицу то выражение, которое подобает этому поводу. Какому поводу?

Они попросили его составить список. Всех тех, с кем он когда-либо был знаком. Ему следовало начать с семьи. Потом близкие друзья. Затем знакомые, более или менее близкие, бывшие возлюбленные и мимолётные связи, коллеги и их жёны. Это было невозможно.

– Это невозможно, – ответил он и повёл рукой, как будто пытался отстраниться от непосильной задачи; из школьных времён в его памяти сохранились имена лишь четырёх одноклассников. – Да и разве это может помочь?

Женщина в униформе была терпелива.

– Мы попросили о том же родителей Кима, – спокойно ответила она. – Мы собираемся сравнить списки. Найти общих знакомых. Если, конечно, они имеются. Это очень важно. Мы уверены в том, что эти дела связаны друг с другом, а потому нам необходимо обнаружить то, что объединяет ваши семьи.

Тённес Сельбю присел на краешек кровати Эмили, провёл рукой по деревянной спинке, по буквам, которые она написала на светлой поверхности, когда выучила алфавит. Он хотел прижаться лицом к её подушке. Но испугался. Он не сможет вынести её запах.

Ему хотелось лечь на постель, но он не пошевелился. Не мог даже подняться. Он чувствовал боль во всём теле. Наверное, ему всё-таки придётся позвонить Беате. Кто-нибудь, наверное, должен прийти, чтобы заполнить эти пустые комнаты вокруг него.

Тённес Сельбю, не двигаясь, сидел на кровати. Слёзы текли у него по щекам. Он горячо молился. Не Богу, который был где-то далеко и появлялся лишь в сказках, которые Тённес рассказывал Эмили. Он молился умершей жене. Он не заботился об Эмили так хорошо, как обещал Грете за час до того, как она умерла.

15

Человек приблизился к небольшому домику. Заградительная лента в красно-белую полоску всё ещё не была убрана. В нескольких местах она отвязалась и неприятно шуршала на ветру, пока человек осторожно перебирался через забор и прятался в зарослях. Казалось, он точно знал, что должен сделать, но не был уверен в том, удастся ли ему задуманное. Если кто-нибудь увидит его, обязательно обратит внимание на его одежду и запомнит. На нём был тёплый шерстяной свитер с высоким воротником, а сверху куртка из синтетической ткани. На голове большая кепка с наушниками и козырьком, закрывавшим глаза. Высокие ботинки больше подошли бы солдату, готовому к боям в зимних условиях. Они были огромного размера, чёрные, со шнуровкой до верху. Из ботинок виднелись плотные шерстяные носки.

Была ночь на 20 мая, и тёплый юго-западный ветер принёс с собой четырнадцать градусов тепла. На часах было одиннадцать сорок. Мужчина стоял среди кустов крыжовника, которые росли под двумя большими берёзами. Он снял перчатку и медленно провёл рукой по широким брюкам цвета хаки, не сводя глаз с окна на первом этаже. Гардины были задёрнуты. Так не должно было быть. Он хотел увидеть зелёного медвежонка. Мужчина не успел расстроиться из-за этого; он застонал и согнулся. Рука оторвалась от брюк. Две минуты он стоял в полной тишине. В ушах шумело, ему пришлось закрыть глаза, хотя он был испуган и до этого всё оглядывался. Потом он снова надел перчатку, перебрался через забор и, не оборачиваясь, ушёл по узкой улице.

16

В субботу 20 мая Ингер Йоханне проснулась поздно. В отличие от Кристиане: та встала, когда ещё только светало, у неё не было выходных. Девочке определённо нравилось быть одной по утрам, но она никак не могла придумать, как ей вести себя, чтобы не будить маму. Привычное дам-ди-ру-рам из соседней комнаты выдёргивало Ингер Йоханне из постели, как будильник, а Кристиане с шести до восьми необходимо было побыть наедине с самой собой. После того как прямая опасность для здоровья Кристиане миновала, Ингер Йоханне снова вернулась к работе, и каждое утро превращалось для неё в ад – девочка отказывалась собираться в детский сад. Ингер Йоханне обратилась с прошением в университет. Ей повезло: прошение удовлетворили, и теперь она могла каждый второй семестр заниматься исследованиями, не посещая кафедру, до тех пор, пока Кристиане не исполнится десять. Подруги завидовали ей: наслаждайся, советовали они, у тебя есть возможность просыпаться без будильника и спокойно почитать газету с утра. Проблема заключалась в том, что Кристиане требовалось постоянное внимание. Ингер Йоханне даже предположить не могла, чего ожидать от дочери в следующую минуту. Она знала, что Исак осмотрительнее неё и спит гораздо более чутко.

Она взглянула на наручные часы. Полдевятого. Она скинула одеяло.

– Мама, – сказала Кристиане нежно. – Мамочка встала для своей Кристиане.

Девочка стояла в проёме двери одетая. Сегодня на ней был нелепый розовый свитер, который ей подарила бабушка, а поверх зелёных велюровых колгот она натянула юбку из шотландки. Кристиане заплела пять тоненьких косичек. Но ведь она всё же была одета, и Ингер Йоханне попыталась улыбнуться.

– Сонязасоня. Дам-ди-ру-рам.

Кристиане подошла поближе и улеглась на кровать, в мамины объятия. Она прижалась щекой к её груди и засунула в рот большой палец. Ингер Йоханне правой рукой нежно гладила дочь по спине. Такие редкие моменты невозможно было предугадать, как нельзя было попросить: иди ко мне, моя хорошая, – и Ингер Йоханне с трудом удавалось перевести дыхание. Она чувствовала тепло, исходившее от тела ребёнка через розовый свитер, сладкий запах волос, кожи и дыхания девочки. Ей пришлось сдержаться, чтобы не прижать её к себе изо всех сил.

– Кристиане моя, – нежно прошептала она косичкам.

Зазвонил телефон. Кристиане отпрянула, выскользнула из материнских объятий и выбежала из комнаты.

– Да?

– Я тебя не разбудила?

– Нет, мама. Кристиане у меня на этой неделе.

Ингер Йоханне попыталась дотянуться до чашки. Но длины провода не хватило. Она натянула на плечи одеяло. Окно было приоткрыто.

– Твой отец волнуется.

Ингер Йоханне захотела возразить: это ты волнуешься. Она сдержала вздох недовольства и попыталась говорить весело:

– Почему? Волнуется за меня? У него нет для этого никаких причин.

– Твоё недавнее поведение, на той телепередаче… Он почти не спит по ночам и всё думает… Дорогая, у тебя всё в порядке?

– Давай я сама с ним поговорю.

– С папой? Но он… занят. Послушай-ка, что я тебе скажу. Нам кажется, что тебе неплохо было бы хоть немного отдохнуть. В последнее время столько всего случилось, ты занята с Кристиане и по работе… Может, поедешь сегодня с нами на дачу? Возьмёшь отгулы на понедельник и вторник. Пойдёте с папой порыбачите. Мы сможем побродить там в своё удовольствие… Да, я уже переговорила с Исаком, и он не возражает против того, чтобы Кристиане уже сегодня…

– Ты говорила с Исаком?

Она знала: Кристиане не в последнюю очередь способствовала тому, что Исак оставался в хороших отношениях с родителями своей бывшей жены. Но в словах матери ей послышалось что-то ещё, не произнесённое вслух. Она подозревала, что он навещает их, с Кристиане или один.

– Да, конечно! Ты знаешь, он подумывает о том, чтобы купить себе новую яхту. На этот раз не для регаты, он сказал, что ему уже начинает надоедать… Да, ведь Кристиане нужен уход. А он жить не может без моря, но все эти быстроходные парусники совсем не годятся для ребёнка. Он был у нас вчера вечером, и мы поговорили немного и о тебе, знаешь, о том, как беспоко…

– Мама!

– Да?

– Не беспокойся! У меня всё в полном порядке. А кроме того, я еду в…

Если она расскажет матери о том, что собирается лететь в США, ей, безусловно, придётся выслушать целую лекцию о том, каким образом следует вести себя во время путешествия и какие маршруты следует предпочесть. А кончится всё это тем, что мама лично приедет к ней, чтобы собрать чемоданы.

– Слушай, мам, я сейчас немного занята. К сожалению, у меня не получится поехать с вами на дачу, но в любом случае спасибо за предложение. Привет папе.

– Но, Ингер Йоханне, ты хотя бы заедешь к нам сегодня вечером? Я сготовила бы что-нибудь вкусненькое, а потом вы с отцом могли бы поиграть в…

– Вы же собирались ехать на дачу.

– Только если бы ты согласилась.

– Пока, мама.

Она постаралась положить трубку аккуратно и бесшумно. Мать часто обвиняла её в том, что она грохает трубкой по аппарату. И была права.

Он был просто незаменим, когда Ингер Йоханне нужно было принять ванну. Кристиане садилась на крышку унитаза и разговаривала с ним. Звали его Суламит, и он был пожарным автомобилем – с весёлым лицом и глазами. Они могли закрываться. Суламит был почти ровесником Кристиане и уже потерял обе лестницы и три колеса. Никто, кроме Кристиане, не знал, откуда появилось его имя.

– Сегодня Суламит ездил верхом на лошади и слоне. Ловкий Суламит.

Ингер Йоханне расчесала мокрые волосы и попыталась вытереть полотенцем запотевшее зеркало.

– И что же случилось с лошадью и слоном? – поинтересовалась она.

– Суламит и динамит. Слонтилизвон.

Ингер Йоханне вернулась в спальню и надела хлопчатобумажные брюки и красный шерстяной пуловер с начёсом. К счастью, она вчера успела сделать всё, что было запланировано на выходные, перед тем как забрала Кристиане из детского сада. Так что они могли теперь гулять хоть целый день. Кристиане необходимо пробыть несколько часов на свежем воздухе, тогда вечером она будет спокойной. Светило солнце, и Ингер Йоханне раздвинула занавески, щурясь от ярких лучей.

Позвонили в дверь.

– Чёрт побери, мама!

– Чёрт побери, – серьёзно повторила Кристиане.

Ингер Йоханне рассерженно топнула ногой и резко дёрнула входную дверь за ручку.

– Здравствуйте, – сказал Ингвар Стюбё.

– Здравствуйте…

– Здравствуйте, – сказала Кристиане, выглядывая из-за матери и приветливо улыбаясь.

– Ты великолепно выглядишь!

Ингвар Стюбё протянул руку девочке. Она осторожно взялась за неё.

– Меня зовут Ингвар, – сказал он серьёзно. – А тебя?

– Кристиане Вик Ононсен. Добрый вечер. Добрый день. У меня живёт олень.

– Правда? А я могу его увидеть?

Кристиане показала ему Суламита. Полицейский протянул руку, чтобы взять пожарную машину, но Кристиане отступила на шаг.

– Наверное, это самый замечательный олень из всех, что я видел.

Девочка убежала.

– Я просто был в ваших краях и…

Он пожал плечами. От этой откровенной лжи на его лице появилась лукавая улыбка, и со стороны могло даже показаться, что он флиртует. Ингер Йоханне была сбита с толку непонятным толчком в сердце, чем-то вроде спазма, заставившего её наклонить голову и пробубнить приглашение войти.

– У нас не совсем убрано, – автоматически сказала она.

Ингвар сел на диван, слишком мягкий для такого тяжёлого человека. Голова и колени оказались почти на одном уровне, так что можно было подумать, будто он сидит на полу.

– Наверное, вам больше подойдёт стул, – предложила Ингер Йоханне, убирая книгу с репродукциями, лежавшую на сиденье.

– Здесь тоже очень удобно, – ответил он.

Только теперь она заметила, что полицейский принёс большой конверт, который положил на журнальный столик перед собой.

– Простите, но я должна…

И она сделала неопределённый жест по направлению к детской. Каждый раз одна и та же проблема. Поскольку Кристиане выглядела – и временами чувствовала себя – как здоровый четырёхлетний ребёнок, Ингер Йоханне всегда колебалась, что ей говорить людям. Рассказывать ли о том, что девочка на самом деле старше, ей уже шесть, она перенесла операцию на сердце, и у неё болезнь, которую врачи не могут диагностировать. О том, что все те странности, которые произносит её дочь, – это совсем не глупости или шалости, но отражение неких процессов, протекающих в её сознании, в которых ни один врач не в силах разобраться. Обычно она слишком долго тянула с объяснениями. Как будто каждый раз надеялась на чудо. Верила, что дочь будет вести себя рационально. Логично. Иногда ей казалось, что лучше было бы, если бы необычность Кристиане проявлялась внешне: пустые косящие глаза на лишённом всякого выражения лице заставляли бы людей, глядящих на неё, тепло и понимающе улыбаться. И не нужно никаких объяснений.

Ингер Йоханне отвела дочь в кабинет и включила «101 далматин».

– Я не привыкла…

И она снова, словно сожалея и извиняясь, показала в сторону комнаты, в которой находился ребёнок.

– Всё в порядке, – ответил полицейский. – Должен признать, что сам иногда поступаю так же. С внуком. Он порой капризничает, а мультфильмы – хорошая няня. Но только иногда.

Ингер Йоханне почувствовала, как лицо заливается краской, и вышла на кухню. Ингвар Стюбё – дедушка!

– Зачем вы пришли? – спросила она, вернувшись с чашкой кофе, предназначенной для гостя. – Я полагаю, «был по соседству» в данном случае не лучшее объяснение.

– Я по поводу этого нашего дела.

– Дел. И к тому же ваших.

Он улыбнулся:

– Верно. Моих дел. Вы правы. Но… Я думаю, что вы всё-таки можете мне помочь. И не спрашивайте, почему я так думаю. Зигмунд Берли, мой хороший друг и коллега, тоже не может понять, для чего я пытаюсь добиться вашего содействия.

Снова та же улыбка, как будто он флиртует. Ингер Йоханне взяла себя в руки, чтобы снова не покраснеть. Пирожные. У неё не было ни одного. Кексы. Кристиане съела вчера последний.

– Молоко?

Она уже почти встала, но он жестом отказался: всё в порядке.

– Посмотрите, – начал он, вынимая стопку фотографий из конверта и раскладывая их на журнальном столике. – Это Эмили Сельбю.

На фотографиях – красивая девочка с венком из цветков мать-и-мачехи на голове. Очень серьёзное выражение лица, тёмно-синие глаза полны горя. На подбородке маленькая ямочка. Полные яркие губы крепко сжаты.

– Фотографии сделаны всего три недели назад. Красивый ребёнок, как по-вашему?

– Это её всё ещё не нашли?

Голос изменился, словно больше не подчинялся ей.

– Да. А это Ким.

Ингер Йоханне взяла фотографию в руки. Та же самая, что показывали по телевизору. Мальчик держал обеими руками красную пожарную машину. Красная пожарная машина. Суламит. Внезапно она выпустила из рук фотографию. Карточка скользнула на пол, и ей пришлось нагнуться, чтобы вернуть её полицейскому.

– Поскольку Эмили всё ещё не обнаружили, а Ким… Что заставляет вас полагать, что речь идёт об одном и том же преступнике?

– Я сам задаюсь подобным вопросом.

Фотографий в стопке было несколько. Судя по всему, сначала он собирался показать ей и остальные. Но потом передумал и убрал их в конверт. На столе остались только изображения живых Кима и Эмили, дети смотрели на Ингер Йоханне.

– Эмили похитили в четверг, – проговорил Ингвар. – Днём. Ким пропал в ночь на среду. Эмили девять. Киму пять. Эмили живёт в Аскере. Ким в Бэруме. Мать Кима – медсестра, отец – водопроводчик. У Эмили мать умерла, а отец филолог, он живёт на деньги от переводов художественной литературы. Никто из них не знаком друг с другом. Мы потратили кучу времени на поиски общих знакомых, пытались обнаружить малейшие зацепки, которые могли бы объединить эти семьи. Ничего, кроме того, что отец Эмили и мать Кима жили в Бергене в начале девяностых. Но и там они никогда не встречались. И вообще…

– Странно! – удивилась Ингер Йоханне.

– Да. Или печально. В зависимости от того, с какой стороны посмотреть.

Она пыталась не глядеть на фотографии. Дети словно укоряли её в том, что она не хочет браться за это дело.

– В Норвегии между людьми всегда существуют какие-нибудь связи, есть что-то общее, – попыталась объяснить она своё удивление. – Во всяком случае, когда они живут рядом, ведь от Бэрума до Аскера рукой подать. Вы должны были и сами с этим сталкиваться. Когда общаетесь с кем-нибудь, я имею в виду. Почти всегда находится общий знакомый, старый друг, связи по работе, какие-нибудь совместные дела. Ведь так?

– Ну…

Ему явно был не по душе подобный поворот разговора. Он громко вздохнул, словно протестуя, однако собрался и продолжил:

– Мне требуется специалист по созданию психологического портрета, – заявил он. – Профайлер.

Он произносил английские слова так, как это делают герои американских телесериалов.

– Не думаю, – ответила Ингер Йоханне, её начал тяготить этот разговор. – Для того чтобы от профайлера была какая-то польза, необходимо большее количество дел, чем вы имеете. Если в данном случае речь вообще идёт об одном и том же преступнике.

– Боже сохрани! – воскликнул Ингвар Стюбё. – Не надо больше таких дел!

– Я, конечно, с вами полностью согласна. Но по двум делам практически невозможно сказать что-либо определённое.

– Вы уверены?

– Это элементарная логика, – не задумываясь, ответила она. – Вы же знаете, что портрет неизвестного правонарушителя строится на основе особенностей его поступков. Это как в детской игре: мы соединяем соответствующие пронумерованные точки карандашом, пока не получится определённый рисунок. Но когда у нас лишь две точки, ничего не получится. Нужно больше. Однако все мы надеемся на то, что подобные события не повторятся. То есть мы не сможем закончить портрет.

– Откуда вам это известно?

– А откуда вы знаете, что это одно дело, а не два разных?

– Мне кажется, вы неслучайно изучаете психологию и право. Это необычно. У вас есть какой-то план, определённая цель?

– Это случайность, серьёзно. Результат непостоянства, свойственного молодости. А кроме того, я собиралась в США. И, вы знаете…

Она наматывала в задумчивости прядь волос на палец, а потом осторожно заправила её за ухо и поправила очки.

– Мне кажется, вы совершаете ошибку. Эмили Сельбю и малыша Кима похитил не один и тот же мужчина.

– Или женщина.

– Или женщина, – машинально повторила она. – Но сейчас я должна, как бы невежливо это ни показалось, попросить вас… Мне необходимо сегодня кое-что сделать, так что я должна… Сожалею.

Она снова почувствовала какую-то тяжесть в сердце; невозможно было даже поднять взгляд на полицейского, сидящего на диване.

– Если это произойдёт ещё раз, – сказал он, пряча фотографии в карман, – если ещё один ребёнок исчезнет, вы мне поможете?

Из кабинета раздался громкий крик Круэллы де Виль ^[8]. Кристиане завизжала от восторга.

– Не знаю, – ответила Ингер Йоханне Вик. – Посмотрим.

Поскольку была суббота, и всё шло по заранее намеченному плану, он позволил себе бокал вина. Он подумал, что впервые за много месяцев пьёт спиртное. Обычно его пугало воздействие алкоголя. Он терял способность мыслить здраво всего от нескольких глотков. Выпив больше двух бокалов, он становился злым. А на дне четвёртого скрывалась ярость.

На улице было ещё светло, и он стал рассматривать вино, подняв бокал к окну.

Эмили странная. Неблагодарная. Но всё равно он хотел оставить её в живых, во всяком случае, как можно дольше, хотя существует, конечно, предел.

Он выпил. Вино на вкус показалось ему необычным, отдающим затхлостью подвала.

Собственная сентиментальность вызвала у него улыбку. Слишком много чувств. Он слишком добр. Почему он до сих пор сохраняет Эмили жизнь? Чего он добивается? Чем девочка заслужила такое отношение? Её кормят, хорошо и часто. У неё всё время есть чистая вода из источника. Он даже купил ей куклу, хотя подарок, похоже, ей не особенно понравился.

Хорошо, что она по крайней мере прекратила жаловаться. Вначале, а особенно после того, как исчез Ким, она начинала плакать, стоило ему только открыть дверь. Казалось, что она вот-вот задохнётся, но она только притворялась. Он уже давно установил хорошую систему вентиляции, в его планы не входило уморить ребёнка отсутствием свежего воздуха. Теперь она стала спокойней. Хотя бы не плачет.

Решение о том, что Эмили должна остаться в живых, пришло как-то само собой. Так не было задумано с самого начала. В ней было что-то особенное, она, конечно, об этом не догадывалась. Теперь он знал, сколько ей осталось жить. А её задача – не делать глупостей. Он стал сентиментальным, но и это до поры до времени.

Скоро она будет не одна.

Он поставил стакан на стол и мысленно представил восьмилетнюю Сару Бордсен. Он запомнил её черты, выучил их наизусть, так что теперь всё время и повсюду видел её. У него не было фотографии. Зачем? Она только мешает. Вместо этого он представлял её на школьном дворе, по дороге к бабушке или в автобусе. Один раз он даже сидел рядом с ней в кинотеатре на протяжении всего фильма. Он знал, как пахнут её волосы. Сладостью и теплом.

Он закупорил бутылку и поставил её на одну из почти пустых кухонных полок. Случайно взглянув в окно, он остолбенел. Совсем рядом, всего в нескольких метрах от стены дома, стоял красивый олень. Животное повернуло голову и какое-то время смотрело прямо ему в лицо, а потом медленно двинулось в сторону леса. У него на глаза навернулись слёзы.

Сара и Эмили, безусловно, поладят. Пока им придётся жить вместе.

17

Международный аэропорт Логан в Бостоне занимает огромную площадь. Воздух под невысоким потолком наполнен пылью и запахом плесени. Всюду на глаза попадаются предупреждения, чёрные буквы на красном фоне: не наступать на кабели, которые лежали на полу, остерегаться балок, свисавших со стен, не дотрагиваться до брезента, под которым скрывались бетономешалки и строительные материалы. Четыре самолёта из Европы приземлились в течение получаса, так что перед паспортным контролем образовалась длинная очередь, и Ингер Йоханне Вик принялась заново читать уже выученную наизусть за время полёта газету, чтобы скоротать время. Когда очередь двигалась, она подталкивала ногой свой багаж. Француз в пальто из верблюжьей шерсти постоянно толкал её в спину всякий раз, как она чуть задерживалась.

Накануне вечером пришла Лине с тремя бутылками вина и двумя новыми компакт-дисками. Исак заранее забрал Кристиане. Лучшая подруга резонно заметила, что Ингер Йоханне нет нужды беспокоиться о завтрашнем дне, поскольку в Гардермуене ^[9]она должна быть после двенадцати. Не было также никакого смысла заезжать перед этим на работу. Бутылки, которые принесла Лине, опустели, равно как и кварта коньяка и две чашки кофе по-ирландски. Когда в понедельник 22 мая скоростной поезд остановился на перроне у нового главного аэропорта Норвегии, Ингер Йоханне пришлось бежать к туалету для того, чтобы расстаться с остатками этой слишком весёлой ночи. Ей предстояло утомительное путешествие.

Над Гренландией ей удалось уснуть.

Наконец подошла её очередь. Она прикрыла рот, пытаясь скрыть тяжёлый запах после сна и вчерашней выпивки. Контролёр возился с паспортом слишком долго, он смотрел то на неё, то на фотографию, думал о чём-то. И в конце концов поставил печать, ударив по ней изо всех сил. Добро пожаловать в США.

Раньше ощущения были иными. Попадая в Америку, она словно снимала с плеч тяжёлый рюкзак. Чувство свободы было настолько конкретным, что она начинала ощущать себя моложе, беззаботнее, веселее. Выйдя из аэропорта, она съёжилась от порывов промозглого ветра и тщетно пыталась вспомнить, где находится автобусная остановка. Она не собиралась брать напрокат машину в аэропорту, а решила добраться до Хайэнниса на автобусе. Только бы ей удалось найти этот проклятый автобус. Как и в аэропорту, снаружи царил полный хаос, всюду виднелись следы временной разметки и щиты с предупреждениями. Они нагоняли на неё уныние, которое накладывалось на не отпускающую её тошноту. Запах туалетной воды нетерпеливого француза пропитал её одежду.

Двое мужчин стояли, облокотившись на тёмный автомобиль. У обоих на головах были кепи, на плечах – характерные чёрные дождевики. Им не было необходимости поворачиваться спиной к Ингер Йоханне, чтобы та смогла прочитать на их широких спинах три большие буквы – «ФБР».

У неё и самой был такой дождевик. Он висел в шкафу, на даче у родителей, и использовался лишь во время проливного дождя. «Ф» стёрлась наполовину, а «Б» почти полностью.

Мужчины смеялись. Один из них положил в рот пластинку жевательной резинки, а потом поправил кепи и открыл дверцу перед женщиной на высоких каблуках, подошедшей к автомобилю. Ингер Йоханне отвернулась. Ей нужно было поторопиться, чтобы успеть на автобус. Она по-прежнему ощущала слабость и тошноту и надеялась, что сможет поспать в автобусе. Иначе ей придётся остаться на ночь в Хайэннисе – вряд ли она будет в состоянии вести машину в темноте.

Ингер Йоханне уже почти бежала. Чемодан подпрыгивал и шатался из стороны в сторону на маленьких колёсиках. Задыхаясь, она вручила водителю свой багаж и вошла в автобус.

Тут ей пришло в голову, что за всю поездку она ни разу не вспомнила об Акселе Сайере. Может быть, уже завтра она встретится с ним. Каким-то непостижимым образом у неё сформировалось представление о внешности этого человека: довольно привлекательный, не особенно высокий, скорее всего с бородкой. Одному Богу известно, захочет ли он встретиться с ней. Приехать в США, сорваться с места, без договорённости, без каких-либо конкретных сведений, за исключением адреса в Харвичпорте и старой истории о человеке, осуждённом за преступление, которого он, вероятно, не совершал, – всё это было настолько не похоже на её обычное здравомыслие, что она, думая об этом, улыбалась своему отражению в стекле. Она в США. В определённом смысле она снова дома.

Она заснула, как только автобус въехал в тоннель.

Последний, о ком она подумала, был Ингвар Стюбё.

18

Проснувшись во вторник утром, Ингер Йоханне Вик никак не могла понять, какое за окном время суток. Накануне вечером она взяла напрокат автомобиль в аэропорту Барнстейбл, представляющем собой всего-навсего две взлётные полосы и невысокое вытянутое в длину здание терминала. Продавщица газетного киоска протянула ей ключи и смущённо зевнула. До полуночи оставалось два часа. Несмотря на то, что до отеля в Харвичпорте, где она заранее заказала комнату, можно было добраться меньше чем за полчаса, рисковать она не стала. Ингер Йоханне остановилась в мотеле «Хай-энниспорт», который находился в пяти минутах езды от аэропорта. Приняв душ, она решила немного прогуляться.

На набережной во всём ощущалось приближение лета. Подростки проскучали всю зиму, а теперь шумели и громко смеялись, объединившись в весёлые компании. Дети помладше разъезжали на самокатах, не обращая внимания на недовольные возгласы матерей и напоминания о том, что уже пора спать. До Дня поминовения ^[10]оставалось меньше недели. Тогда население Кейп-Кода с его курортами увеличится раз в десять и останется таким до сентябрьского Дня труда ^[11], до начала нового мёртвого сезона.

Ингер Йоханне нагнулась, пытаясь в потёмках на ощупь отыскать упавшие на пол наручные часы.

Часовая стрелка только что прошла цифру шесть. Она проспала всего пять часов, но чувствовала себя выспавшейся и хорошо отдохнувшей. Уныло гудящий кондиционер внезапно замолчал. В комнате было градусов двадцать пять. Она подняла жалюзи, и комната наполнилась солнечным светом. Ингер Йоханне постояла у окна, щурясь от ярких лучей. Скоростной катер «Martha's Vineyard» – «Виноградник Марты», вычищенный и подкрашенный, стоял у пристани; ветер дул с берега, так что швартовые время от времени натягивались. За пристанью, среди небольшой рощицы, возвышался внушительный серый памятник Кеннеди. Вчера вечером она была там, сидела на лавочке и любовалась морем. Солёный воздух к тому времени заметно похолодал. Монумент, массивная стена с невыразительным медным рельефом посередине, был у неё за спиной. Расплывшийся в сумерках профиль погибшего президента напомнил ей короля, изображённого на гигантской монете.

– Король Америки, – пробормотала Ингер Йоханне, включив ноутбук в сеть.

Всего одно письмо имело ценность – рисунок Кристиане. Три зелёные фигуры, образующие круг. Кристиане, мама и папа. Огромные руки, которыми они держались друг за друга, сплелись пальцами, словно мангровые деревья корнями. Посреди круга было изображено зубастое существо. Ингер Йоханне не могла понять, кого нарисовала дочь, и прочитала сообщение в приложении к рисунку.

– Он подарил ей собаку! – простонала она.

В начале десятого Ингер Йоханне села в машину в ужасном настроении. Она уехала всего сутки назад, а Исак уже успел купить дочери собаку. Кристиане, безусловно, станет настаивать на том, чтобы в те недели, когда будет жить у неё, Ингер Йоханне забирала и эту бестию. А ей совсем не хотелось иметь никаких собак.

Исак мог хотя бы поинтересоваться её мнением.

Раздражение не проходило. Она ехала по двадцать восьмому шоссе вдоль побережья. Дорога петляла между небольшими городками, время от времени за кораблями и лайнерами становился виден пролив Нантакет-Саунд. Солнце слепило глаза. Она остановилась у популярного туристического магазина, чтобы купить недорогие солнцезащитные очки. Свои тёмные очки с диоптриями она забыла в Норвегии. Перед ней стоял выбор: либо плохо видеть, заменив очки солнцезащитными, либо сохранить ясность зрения, но мучиться от слепящих солнечных лучей. Продавцу так хотелось всучить ей ковбойскую шляпу, что в конце концов она согласилась. Какая ковбойская шляпа в штате Массачусетс? Тридцать долларов псу под хвост. Она надеялась, что он не увидел, как она запихивала экзотический головной убор в зелёную урну. У продавца не было правой ноги, вероятно, в 1973 году, когда американцы ушли из Вьетнама, он был девятнадцатилетним рядовым.