Текст книги "Что моё, то моё"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Якоб! – позвала директриса. – Где Якоб?

Позднее, когда единственный мужчина, работающий в детском саду Фрюшакрокен, Мариус Ларсен, будет рассказывать полиции о том, что же на самом деле произошло в среду 31 мая в 12 часов дня перед супермаркетом «Рема 1000» у Кьелсосвайен, он не сможет точно восстановить хронологию событий. Он помнил всё, что случилось тогда. И про собаку, и про «вольво». Водитель грузовика был иностранцем. Хозяин собаки был в красном свитере. Элине горько плакала, а Берта споткнулась обо что-то. Поскольку она была не худенькой, ей потребовалась некоторое время, чтобы встать на ноги. «Вольво» был зелёный. Они пели военные песни. Шли в Технический музей. Собака была породы пойнтер, серо-коричневая.

Мариус Ларсен перечислял детали, будто элементы мозаики, но собрать их вместе он не мог. В конце концов он попросил ручку и бумагу. Терпеливый полицейский выдал ему жёлтые листочки для заметок, по одному на каждое событие. Ларсен разложил их, поменял некоторые местами, задумался, потом написал ещё несколько, изменил последовательность.

Единственное, в чём он был уверен, так это в том, как всё кончилось.

– Якоб! – позвала директриса. – Где Якоб?

Мариус Ларсен прижал к себе двух малышей. Он обернулся и заметил, что Якоб находится уже метрах в ста от них: какой-то мужчина держит его одной рукой, а другой открывает дверцу автомобиля на стоянке.

Мариус отпустил детей и побежал. На бегу он потерял ботинок.

Когда до автомобиля оставалось всего метров десять, заработал двигатель. Машина сорвалась с места и выехала на проезжую часть. Мариус не останавливался. Он бежал следом, пытаясь разглядеть в салоне мальчика, но ничего не видел. Наверное, тот лежал на заднем сиденье. Мариус прыгнул и схватился за ручку двери. В этот момент нога, с которой слетел ботинок, угодила в осколки от пивной бутылки. Дверь с треском раскрылась. Водитель резко затормозил. Петли заскрежетали. Мариус услышал, что Якоб плачет. Воспитатель изо всей силы вцепился в дверь, не давая ей захлопнуться. Автомобиль снова тронулся, двигаясь рывками, а потом резко набрал скорость. Мариус разжал пальцы, он не чувствовал рук, кровь текла из повреждённой ноги. Он лежал на асфальте посреди улицы.

Якоб лежал рядом с ним и громко кричал.

Потом выяснилось, что мальчик сломал ногу при падении.

Ровно через пять часов, в десять минут шестого, Ингвар Стюбё, Зигмунд Берли и четверо следователей из полицейского отделения Аскера и Бэрума оказались перед входной дверью жилого дома на Рюккин. В подъезде пахло влажным бетоном и мясными полуфабрикатами. Из дверей не выглядывали любопытные соседи, и дети не толпились вокруг тёмных полицейских автомобилей. Всё было тихо. Им потребовалось три минуты на то, чтобы вскрыть отмычкой замок.

– Я думаю, все формальности соблюдены, – сказал Ингвар Стюбё, входя в квартиру.

– Ты же знаешь, мы только что их благополучно нарушили.

Полицейские из Аскера последовали за ними. Ингвар повернулся, перегородив дорогу.

– А вот теперь нам следует быть более осмотрительными.

– Да ладно. Всё в порядке. Расслабься.

Ингвар не знал, что он здесь увидит. Он не загадывал. Так было лучше всего. У Ингвара был свой ритуал для подобных случаев. Он на мгновение, задумавшись, закрывал глаза, а потом входил, будто начинал с чистого листа, и это его первое дело, и нет у него огромного опыта.

На этот раз, пожалуй, привычный ритуал не поможет.

В Норвегии словно объявили чрезвычайное положение.

Новости становились известны всего через несколько минут, после того как происходили события: попытались похитить ещё одного ребёнка. На этот раз полиция располагает номером автомобиля и точными приметами подозреваемого. Сначала на телеканалах «НРК» и «ТВ2» выходили короткие экстренные выпуски, затем были подготовлены пространные репортажи. Отсутствие новостей от полиции телевизионщики компенсировали интервью с самыми неожиданными людьми. Редакции проявляли незаурядную изобретательность, временами даже излишнюю. «ТВ2», например, показал пятнадцатиминутное интервью с агентом похоронного бюро. Тощий, одетый во всё чёрное человек, давно уже равнодушный к проявлениям горя родителей, потерявших своих детей в таких прискорбных обстоятельствах, сопроводил свою речь абстрактными примерами. Зрители были до такой степени возмущены, что главному редактору пришлось в тот же вечер лично принести извинения.

Один из свидетелей утверждал, что у похитителя была загипсована рука.

Огорчённый невниманием полицейских – они записали его имя и адрес и пообещали, что свяжутся с ним через пару дней, – он позвонил по горячей линии «ТВ2». Описание было настолько точным, что один из криминальных репортёров вспомнил, как недавно присутствовал на задержании в Аскере. Тот парень был умственно отсталым, припоминал журналист, просматривая свои пометки. Дружинники сломали ему руку, когда поймали. Он отказался общаться с журналистами. История закончилась ничем: полиция была абсолютно уверена в том, что он не имеет ничего общего с этими похищениями.

Убийца, которой держит в страхе всю Норвегию и на счету которого три, а может быть, и четыре детские жизни, уже подвергался аресту! Но его отпустили всего через несколько часов после задержания. Скандал, невиданное безобразие!

Начальник полиции Осло отказался от каких бы то ни было комментариев. Министр юстиции в кратком сообщении для прессы сослался на начальника полиции, но тот по-прежнему не выходил из своего кабинета, ему нечего было сообщить журналистам.

«ТВ2» значительно опередил по рейтингу «НРК», который теперь не имел никакого шанса вернуть себе потерянную аудиторию. Свидетеля показали по телевизору. Если бы ему не выделили на интервью четверть часа, оно уложилось бы максимум в две минуты. Кроме того, ему пообещали положить на счёт десять тысяч крон. Без всяких промедлений, заверил его репортёр, как только отключили камеру.

Самое ужасное – не подпольные порнографические журналы, лежащие стопками повсюду.

Ингвар Стюбё видел их не в первый раз. Журналы были напечатаны на дешёвой бумаге, но печать цветная. Ингвар знал, что их производят в развивающихся странах, где детей продают как товар, а полицейские закрывают на это глаза всего за пару долларов. И даже не то было ужасно, что со страниц на него смотрели дети с лицами, лишёнными всякого выражения, которым едва ли исполнилось больше двух лет. Ингвар собственным глазам видел изнасилованного шестимесячного младенца, и у него в этой жизни не осталось никаких иллюзий. Вот тот факт, что у владельца квартиры был компьютер, инспектора по-настоящему удивил.

– Я в нём ошибся, – пробубнил он, надевая резиновые перчатки.

Самое ужасное, что здесь было – стены.

Все до одной публикации о делах, связанных с похищениями, были аккуратно вырезаны и прикреплены к обоям. Начиная с первого короткого сообщения об исчезновении Эмили до эссе Яна Кьерстада, напечатанного на развороте в последнем утреннем номере газеты «Афтенпостен».

– Всё! – выдохнул Германсен. – Он, чёрт меня дери, собрал всё!

– И ещё кое-что, – добавил самый молодой полицейский, кивая в сторону фотографий детей.

Это были те же самые фотографии, что висели в кабинете Ингвара. Он подошёл к стене и внимательно рассмотрел копии: они не были вырезаны из газеты.

– Из Интернета, – предположил молодой следователь.

– Он же не полный идиот, – сказал Германсен и взглянул на Ингвара.

– Я уже давно это понял, – отрезал Ингвар.

Он медленно прошёлся по комнате. Во всем этом безумии была какая-то система. Даже порножурналы были разложены в определённой неестественной хронологии. Он увидел, что журналы, лежащие у самого окна, содержали изображения детей тринадцати-четырнадцати лет, а по мере движения от окна в глубь комнаты возраст детей уменьшался. Он взял наугад журнал из стопки, лежавшей на столике у кухонной двери, взглянул на фотографию и почувствовал, что у него пересохло в горле, но заставил себя положить журнал на место, не разорвав его на мелкие кусочки. Один из полицейских из Аскера вполголоса разговаривал по мобильному телефону. Закончив разговор, он покачал головой:

– Автомобиль по-прежнему не найден. И водитель, конечно, тоже. После всего, что я здесь увидел… он взмахнул рукой. – …у меня нет ни малейшего желания входить в спальню.

Шесть полицейских стояли посреди комнаты в полной тишине. Все молчали. Обоняние раздражал неприятный запах: воняло грязной одеждой и спермой. Это был запах греха, позора и тайны. Ингвар взглянул на фотографию Эмили. Девочка по-прежнему смотрела со снимка серьёзно, цветок мать-и-мачехи щекотал ей щеку, и казалось, что она знает абсолютно всё. В комнате всё будто замерло, но с улицы доносились привычные звуки: остановился автомобиль, раздался крик, по асфальту застучали каблуки.

Молчание нарушил Ингвар:

– Это не он.

– Что?

Все обернулись к нему. Самый младший широко раскрыл рот, у него в глазах стояли слёзы.

– Я ошибался насчёт умственных способностей этого парня, – признался Ингвар и откашлялся. – Он может пользоваться компьютером, ему хватило мозгов договориться с распространителями всего этого дерьма…

Он замолчал, пытаясь подобрать более грубое и точное определение для печатных изданий, валявшихся повсюду. Но не смог и повторил:

– Дерьмо! Мы знаем почти наверняка, что это он пытался сегодня похитить ребёнка. Там видели его автомобиль. Сломанная рука. Описание полностью совпадает. Но это не тот человек, который похитил и убил других детей.

– Это лишь твоё собственное мнение.

Зигмунд Берли смотрел на Ингвара Стюбё с отвращением и гневом: в его взгляде читалось, что он не желает теперь считать инспектора своим напарником. Он был на стороне остальных, на стороне полицейских из Бэрума, полагавших, что они раскрыли дело. Им оставалось только отыскать человека, который живёт в этой квартире, заполненной вырезками из газет, порнографическими журналами и грязной одеждой. Они знали преступника и готовились вскорости задержать.

– Этот человек уже один раз попадался – его поймали дружинники. Сегодня его снова почти поймали. Тот, кого мы ищем, человек, убивший Кима, Гленна Хуго и Сару… – Ингвар не сводил глаз с фотографии Эмили, – …тот, кто, вероятно, держит где-то Эмили… Он не позволил бы нам так просто схватить его. Не пытался бы похитить ребёнка, за которым следит целая куча взрослых, посреди бела дня, на собственном автомобиле. И с гипсом на руке. Не смешите меня! Вы же и сами понимаете. Мы все настолько устали от поисков этого гада, что…

– В таком случае ты, наверное, можешь объяснить мне, что это такое, – перебил его Германсен.

В голосе полицейского не слышалось ликования – тон был ровным и спокойным. Из выдвижного ящичка он вынул папку. В папке лежала стопка бумаги для принтера. Ингвар Стюбё не хотел даже смотреть на неё. Он предполагал, что содержимое папки может изменить весь ход расследования. Более ста следователей до сих пор разрабатывали теорию, в которой не было ничего заранее определённого и возможны были любые варианты, – опытные полицейские, понимающие, что хорошо сделать своё дело можно, только терпеливо систематизируя все факты, – а теперь все они начнут работать лишь в одном направлении.

«Эмили, – подумал он. – Речь идёт об Эмили. Он где-то её прячет. Она жива».

– Господи помилуй! – воскликнул младший.

Зигмунд Берли присвистнул.

На улице работали двигатели нескольких автомобилей. Были слышны крики и оживлённый разговор. Ингвар подошёл к окну и осторожно отодвинул штору. Там было полно журналистов. Этого и следовало ожидать. Они столпились у входа в подъезд. Двое из них подняли головы, и Ингвар отпустил серую штору. Он отвернулся от окна, остальные полицейские стояли вокруг Германсена, который по-прежнему держал в руке красную пластиковую папку. В другой руке у него было несколько листов. Когда он повернул листы, Ингвар смог прочитать текст:

«Получай по заслугам».

– Это напечатано, – сказал Ингвар.

– Прекрати, – оборвал его Зигмунд. – Признайся, что не прав, Ингвар. Откуда этому парню известно…

– Те сообщения были написаны от руки. От руки, ребята!

– Кто будет разговаривать с журналистами? – спросил Германсен, аккуратно складывая листы в папку. – Нам ведь особо нечего сказать, но, по-моему, будет логично, если я… Поскольку мы из Бэрума и всё такое.

Ингвар пожал плечами. Он не проронил ни слова, протискиваясь сквозь толпу, собравшуюся у подъезда. Наконец он выбрался и сел в машину. Он уже собирался уехать, не дождавшись Зигмунда, и тут Берли плюхнулся на пассажирское сиденье. Почти всю дорогу до Осло они молчали.

42

– Просто удивляюсь, как тебе это удалось, – с восхищением произнесла Бенте. – Всё было просто замечательно. И так вкусно!

Кристиане спала. Обычно она делалась беспокойной, когда Ингер Йоханне ждала гостей. Уже после обеда девочка впадала в несвойственную ей молчаливость, бесцельно ходила из комнаты в комнату, отказывалась ложиться спать. Но в этот раз она по собственному желанию залезла в постель вместе с Суламитом и пускающим от удовольствия слюни Джеком. Король Америки как-то подействовал на Кристиане, признала Ингер Йоханне. Утром дочь спала до половины восьмого.

– Рецепт, – сказала Кристин и сглотнула, – немедленно поделись со мной рецептом.

– Не существует в природе, – ответила Ингер Йоханне. – Я импровизировала.

Вино ей понравилось. На часах было полдесятого. Она расслабилась, её приятельницы оживлённо разговаривали друг с другом. Только Туне не смогла прийти, она не решилась оставить своих детей. Особенно после сегодняшнего происшествия.

– Она всегда была такой трусихой. С ними же отец, – сказала Бенте и пролила вино на скатерть. – О-ой! Скорее соль! Туне всего боится. Конечно, и мы все тревожимся, что этот монстр ходит на свободе.

– Они скоро его схватят, – сказала Лине. – Они ведь теперь знают, кто он. Ему уже не удастся спрятаться. Его песенка спета. Вы не видели, по телевизору показали его фотографию и сообщили приметы?

Ингвар не позвонил после того, как Ингер Йоханне не ответила на его звонок прошлой ночью. Может, он сердится? Она сама не понимала, почему ей не захотелось разговаривать с ним тогда. Сейчас всё было иначе. Хорошо бы он позвонил и приехал чуть позже, когда девчонки наконец свалят. Они посидели бы на кухне, доели остатки ужина, запивая их молоком. Он пошёл бы принять душ, а она выделила бы ему старую футболку, привезенную когда-то из Америки, и смогла бы рассмотреть его руки – рукава у футболки короткие, и она увидела бы светлые волоски…

– …ведь так?

Ингер Йоханне улыбнулась:

– Что?

– Они его вот-вот поймают, верно?

– А я откуда знаю?!

– Но тот мужчина, – настаивала Лине, – тот, которого я видела у тебя в субботу. Он разве не из полиции? Ты же сама так сказала, а? Да-да… Из Крипос!

– Может быть, мы всё-таки поговорим о книге, – предложила Ингер Йоханне и отправилась на кухню за очередной бутылкой вина: они всегда приносят его больше, чем могут выпить.

– Которую ты, конечно же, не читала, – ответила Лине.

– Я тоже, – сказала Бенте. – У меня ведь совсем не было времени. Сожалею.

– И я, – призналась Кристин. – Если эта соль не поможет, тебе нужно обязательно застирать скатерть.

Она наклонилась и ткнула указательным пальцем в кашицу из соли и минеральной воды.

– Почему же мы тогда называем всё это литературным кружком, – Лине с укором продемонстрировала всем книгу, – если читаю я одна? Объясните мне, что происходит, когда появляются дети? Пропадает способность к чтению?

– Пропадает время, – простонала Бенте. – Время, Лине. Вот что отсутствует.

– Вы просто выводите меня из себя! – начала Лине. – Можно подумать, что если у людей появляются дети, они имеют право…

– Может быть, ты лучше расскажешь немного о книге? – предложила Ингер Йоханне. – Мне интересно. Честное слово. В молодости я прочла всего изданного тогда Асбьёрна Ревхайма. Эта как называется?

Она потянулась за книгой. Но Лине ухватилась за неё первая.

– Ревхайм. Рассказ о несостоявшемся самоубийстве, – проговорила Халлдис. – А вы, между прочим, не спросили меня. Я ведь тоже прочитала.

– Ничего удивительного, – ответила Бенте. – У тебя же нет детей, Халлдис.

– Многозначительное название, – сказала Лине всё ещё немного обиженным тоном. – Всё им написанное и сделанное можно определить как… сильнейшее стремление к смерти. Да. Влечение к смерти.

– Звучит как название детективного романа, – сказала Кристин. – Может быть, уберём, наконец, эту скатерть?

Бенте снова посолила скатерть. Поверх пятна она положила смятую салфетку. Бокал всё ещё лежал на столе. Бумага быстро пропиталась вином и стала красной.

– Прекрати, – сказала Ингер Йоханне, поднимая бокал. – Всё в порядке. А когда он умер?

– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем. Я помню.

– М-м-м. Я тоже. Там ещё был какой-то особенный способ самоубийства.

– Мягко говоря.

– Рассказывай, – сказала Бенте.

– Принеси, пожалуйста, ещё минеральной воды.

Кристин ушла на кухню за водой. Бенте тёрла пальцем пятно. Лине разливала вино. Халлдис листала биографию Асбьёрна Ревхайма.

Ингер Йоханне была довольна.

Для неё каторгой было бегать по квартире с пылесосом, складывать вещи Кристиане в ящики и чистить ванну. У неё не было никакого желания заниматься ужином. Но она согласилась принять гостей. Девочки остались довольны. Даже Бенте улыбалась. Ингер Йоханне была рада видеть подруг и не стала протестовать, когда Кристин снова наполнила бокалы.

– Я слышала, что все, кто кончает жизнь самоубийством, совершают это в состоянии острого психоза, – сказала Лине.

– Что за бред! – возразила Бенте.

– Нет, так оно и есть!

– Может быть, ты это и слышала. Но это не совсем так.

– А ты что об этом думаешь?

– В случае с Асбьёрном Ревхаймом, судя по всему, так и было, – ответила Ингер Йоханне. – Хотя он несколько раз пытался покончить с собой. Вы думаете, он каждый раз находился в состоянии психоза?

– Он был психом, – пробубнила Бенте. – Сущим психом.

– Но это не имеет ничего общего с психозом, – заметила Кристин. – Я знаю пару человек, которых можно назвать настоящими психами. Но я никогда не видела тех, кто находится в состоянии острого психоза.

– Мой начальник – психопат! – закричала в ответ Бенте. – Он меня уже до смерти замучил! До смерти!

– Выпей-ка минералки, – предложила Лине, протягивая Бете пол-литровую бутылку.

– Психопаты и психотики – это не одно и то же, Бенте. Кто-нибудь из вас читал «Затонувший город»?

Все замотали головами. Кроме Бенте.

– Книгу издали всего через два года после осуждения, – сказала Ингер Йоханне. – Верно? И там ведь тоже…

– Значит, до того как он покончил с собой, прошло ещё много-много времени… – перебила её Кристин. – Странно всё это.

– Вы лучше расскажите, что там с его самоубийством, – поинтересовалась Бенте.

Но никто не ответил. Ингер Йоханне начала убирать со стола.

– Мне кажется, можно поговорить о чём-нибудь более приятном, – осторожно предложила Халлдис. – Какие планы у вас на лето?

Подруги ушли только в начале второго. Бенте последние два часа проспала и теперь переживала, что не сможет добраться домой. Халлдис пообещала, что поедет через Блиндерн и лично уложит Бенте в постель. Ингер Йоханне вздохнула полной грудью. Запрет на курение нарушили – она не помнила, по чьей инициативе, – так что в комнате висело густое облако дыма. Она дышала свежим воздухом, стоя на террасе.

Наступил первый день июня. На востоке небо было светлее, скоро настоящая ночная мгла бесследно исчезнет, и на два месяца воцарится день. На улице было прохладно, но Ингер Йоханне не захотела надеть что-нибудь тёплое. Она облокотилась о ящик с цветами и понюхала анютины глазки.

За последние три дня ей уже два раза довелось разговаривать об Асбьёрне Ревхайме.

Этот писатель, безусловно, был заметной фигурой в норвежской литературе, да и – в известной степени – в новейшей истории. В 1971 или 72 году, она точно не помнила дату, он был осуждён за написание богохульного, аморального романа. Это произошло через несколько лет после комического дела против Йенса Бьёрнебу, которое должно было положить конец препирательствам между прокуратурой и писателями. Ревхайм не покорился, спустя два года на свет появилась книга «Затонувший город». По степени богоборчества в Норвегии ни до, ни после не выходило ничего подобного ей. Заговорили даже о Нобелевской премии. Многие полагали, что автор заработал себе новый срок. Однако прокуратура сделала выводы из своих ошибок; по прошествии многих лет генеральный прокурор признался, что он никогда не читал этой книги.

Ревхайм был знаковым писателем. Но он уже давно умер. Ингер Йоханне не могла вспомнить, когда последний раз она думала о нём, тем более разговаривала. Вышедшая прошлой осенью биография писателя вызвала большой интерес, но она так и не купила книгу. Ревхайм писал для тех, кто был значительно младше её. Теперь он уже ничего не мог ей сказать. Она стала совсем другой.

Два разговора всего за три дня.

Мать Андерса Мохауга думала, что он был замешан в убийстве малышки Хедвиг в 1956 году. Андерс Мохауг страдал задержкой развития. Им легко было управлять, и рядом находился Асбьёрн.

«Это ведь так просто, – подумала Ингер Йоханне. – Даже слишком просто».

Она замёрзла, но не хотела уходить с террасы. Ветер задувал в рукава футболки. Ей пора обзавестись новой одеждой. Девочки выглядят моложе её. Даже Бенте, которая слишком много пьёт и курит по тридцать сигарет в день, выглядит лучше, чем Ингер Йоханне. Современней, по крайней мере. Лине уже давно перестала таскать её с собой по магазинам.

«Это ведь было бы так просто».

Но вот ещё что. Кто хотел защитить Асбьёрна Ревхайма от тюрьмы?

«В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году ему было лишь шестнадцать», – подумала она, вдыхая полной грудью; ей хотелось прояснить голову перед сном.

А в тысяча девятьсот шестьдесят пятом? Когда умер Андерс Мохауг и его мать пришла в полицию? Когда Акселя Сайера освободили, ничего не объяснив, и посоветовали довольствоваться хотя бы этим?

Асьбёрну тогда было двадцать пять, и он уже стал известным писателем, автором двух книг, если ей не изменяет память. Обе стали предметом жарких споров. Асбьёрн Ревхайм был настоящей занозой в пятке общества, его никто не стал бы защищать.

Ингер Йоханне всё не уходила с террасы. В руках у неё была биография Ревхайма. Она взглянула на книгу, провела рукой по обложке. Лине настояла на том, чтобы она оставила книгу у себя. На обложке была напечатана фотография писателя – лицо тонкое, нервное. Он едва заметно улыбался.

Она вошла в дом, оставив дверь на террасу приоткрытой. Слабый запах уксуса ударил в нос. Она попыталась не обращать внимания на сосущее чувство разочарования: Ингвар так и не позвонил. Засыпая, она подумала, что стоит прочесть эту биографию.

43

Аксель Сайер был не из тех людей, что поспешно принимают решения. Как правило, он выжидал неделю или две. Даже если предстояло сделать вовсе незначительный выбор, например, ремонтировать старый или покупать новый холодильник, он откладывал решение на длительное время. Каждая сторона проблемы имеет свои преимущества и недостатки. Их нужно внимательно изучить. Увериться во всём. Решение об отъезде из Норвегии было принято за год до того, в 1965-м. Он, безусловно, понимал, что не должен связывать своё будущее со страной, в которой он был осуждён и просидел в тюрьме девять лет без всяких на то оснований. Причём страна эта столь мала, что ни он, ни другие не смогут забыть его историю. Но он и не подумал спешить. Возможно, эта неторопливость стала своеобразным наследием тех лет, что он провёл в тюрьме, где время шло так неспешно, что его было не жалко.

Он уселся на парапете, который отделял сад от побережья. Красный гранит нагрелся за день, он ощущал его тепло. Был отлив. Полумёртвые крабы лежали вдоль берега, они походили на маленькие танки. Других волны перевернули на спину, и они медленно умирали под солнечными лучами, беспомощно шевеля лапками в воздухе. Он чувствовал себя таким же беспомощным.

Всю жизнь он ждал очищения.

Патрик, единственный человек в Америке, знавший о его прошлом, предлагал ему обратиться к адвокату. «Или, может, к детективу», – сказал он, поправляя позолоченную уздечку на шее лошади. Карусель, принадлежащая Патрику, была самой лучшей во всей Новой Англии. В Америке целая куча частных детективов. «Многие из них вполне приличные парни», – говорил Патрик. Патрик, конечно, понимал, что на адвокатов денег у Акселя не хватит, но ведь можно было найти такого, который согласится вести дело с тем, чтобы получить гонорар, только если выиграет процесс.

Но какой иск и кому мог Аксель подать здесь, в Америке?

Однако он всё равно продолжал жить в постоянном ожидании. Тихо и смиренно. Он не оставлял надежды, что кто-нибудь обнаружит, какая несправедливость с ним произошла. Он до сих пор молился на ночь, чтобы завтрашний день принёс хорошие новости. Чтобы кто-нибудь ему поверил. Кто-нибудь кроме Евы и Патрика.

И вот эта женщина проделала путешествие из Европы, чтобы рассказать ему о том, что она верит в его невиновность, через столько-то лет, а путь из Европы совсем не близкий. Да, это чего-то да стоит!

В первый раз за все эти годы он подумал о том, чтобы вернуться домой.

Он по-прежнему считал Норвегию своим родным домом. Его жизнь прошла в Харвичпорте. Дом, соседи, пара человек, которых можно назвать друзьями, – всё, что у него есть, находилось здесь, в маленьком городке на мысе Кейп-Код. Однако родиной его оставалась Норвегия.

Если бы Ева попросила его тогда остаться, он, наверное, никогда бы не поднялся на борт того корабля. Если бы она потом, в первые годы его пребывания в Америке, попросила его вернуться, он сел бы на первый же корабль, уходящий в Норвегию. Он согласился бы на любую работу, жил бы на гроши. Или переехал бы в другой город, в котором можно было проработать год или два, пока история не забудется. Если б только Ева была рядом, он сумел бы всё преодолеть. Но Ева… она была другим человеком. Позор, который преследовал Акселя, был слишком тяжёл для её плеч. Хотя она-то знала, что он невиновен, и никогда в этом не сомневалась. И всё же не могла выносить осуждающих взглядов. Друзья и соседи прятались и перешёптывались, а её мать его просто ненавидела. Аксель звал её с собой – вместе с ней изгнание было б ему нипочём, – но она отказалась уехать из Норвегии.

Сейчас, может быть, всё иначе. Судьба сделала неожиданный поворот, и, кажется, теперь есть человек, который ждёт его дома. Ева впрямую не просила его вернуться, она писала, что больна и очень несчастна.

У Акселя есть визитка Ингер Йоханне Вик. Если он поедет, можно будет связаться с ней. Патрик, узнав о её приезде, твёрдо сказал Акселю: «Теперь твоя мечта об оправдании может стать реальностью». Эта мысль не давала ему покоя, и он встал, чтобы размяться.

Дилеры сулили ему миллион, а с тех пор прошло уже много времени. Сейчас Кейп-Код в самом расцвете. Поскольку вероятный покупатель едва ли заинтересован в самом доме – ему нужен участок на берегу океана – то отпадает необходимость в уборке и ремонте.

Аксель Сайер перевернул краба кончиком ботинка. Тот лежал, словно вынесенный на берег немецкий шлем времён Первой мировой. Аксель поднял краба за клешню и бросил в воду. Хотя он никогда не совершал ничего, хорошо не обдумав, он чувствовал, что стоит на пороге важного решения: ему необходимо взять с собой кошку.

44

– Ты был не прав, что у похищенных детей общий отец, – сказал Зигмунд Берли.

– Ну что ж, – спокойно откликнулся Ингвар Стюбё. – Ты получил эти анализы без проблем?

– Даже не спрашивай! Я врал за последние дни больше, чем за всю свою жизнь. Проверка ДНК занимает массу времени. Но всё указывает на то, что остальные отцы лично участвовали в появлении на свет своих детей.

– Ну что ж, – повторил Ингвар, – рад это слышать.

Зигмунд был поражён.

– Вот, – сказал он и положил бумагу перед шефом. – Ты даже не удивился! Зачем тебе тогда понадобилось выяснять это, если ты был уверен в обратном?

– Уже очень давно я ничему не удивляюсь. А тебе точно так же, как и мне, известно, что мы должны проверить всё. Всё, во что мы верим и во что не верим. Именно теперь дело обстоит так…

– Ингвар! Прекрати!

Охота на Олафа Лаффена Сёрнеса из Рюккина стала делом национальной важности. Не было других тем для обсуждения ни в прессе, ни за обеденными столами, ни на рабочих местах. Ингвар понимал, что большая часть населения уверена: убийца детей найден, и это Лаффен. Его пугало, что и коллеги стали постепенно поддаваться этому заблуждению. Лаффен, конечно же, был не более чем «подражателем». Когда совершается преступление, вызывающее повышенное внимание со стороны общественности, почти всегда появляются такого рода «подражатели»; чаще всего это люди с неустойчивой психикой или подверженные сексуальным расстройствам. В учебниках по психологии и отчётах полицейского департамента таким историям несть числа.

– Ты должен понять, – говорил Ингвар, качая головой, – ничего не сходится! Вспомни, к примеру, каким образом было доставлено тело Сары. Способен ли Лаффен на такое? Может ли человек, «ай кью» которого равен восьмидесяти одному, придумать что-нибудь подобное? А тем более реализовать задуманное!

Он ударил кулаком по папке Лаффена Сёрнеса из социальной службы Бэрума, где тот проходил обследование, поскольку врачи подозревали у него эпилепсию.

– Я встречался с ним, Зигмунд. Он совершенно ничтожное существо. С тех пор как у него закончился процесс полового созревания, он приобрёл только один навык: научился онанировать. Автомобили и секс – всё, что его интересует. Вот жизнь Лаффена Сёрнеса. Печально, но так и есть.

Зигмунд провёл языком по зубам:

– Мы не довели дело до конца. Всё тщательно изучается. Но ты не станешь спорить – важно остановить этого парня, он ведь попытался…

Ингвар энергично закивал головой.

– Безусловно, – перебил он напарника, – его нужно остановить.

– …похитить ребёнка, – закончил свою мысль Зигмунд. – Это ещё не всё: как ты объяснишь тот факт, что ему было известно о письмах? О тех записках – «Получай по заслугам»? Мы изучили бумагу, и ты оказался прав. Она отличается от той, которая использовалась в записках. Но это, строго говоря, ничего не значит. И другие письма были на листках из разных пачек бумаги, как тебе известно. И всё же… – Он повысил голос, чтобы Ингвар не смог перебить его. – Хотя записки, найденные у Лаффена, напечатаны на компьютере, а остальные написаны от руки, каким образом он узнал о тексте? Как вообще можно получить информацию о столь необычной детали, если ты не принимаешь участия в расследовании?