Текст книги "Лес за стеной (СИ)"

Автор книги: Анна Жнец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава 30

Эсса уговорила Альба устроить нам с Раххан встречу. Следуя за охранником по тюремному коридору, я думала о том, что это будет наш с сестрой первый разговор за пять лет. И я не знала, что сказать. Мысли путались, словно вязальные нитки в клубке. Хотелось упасть перед Раххан на колени и молить о прощении. Хоть как-то заглушить это невыносимое чувство вины.

Пять минут – а казалось, целую вечность – мы шли по узкому коридору, и по обеим его сторонам тянулись решётки пустующих камер. Внутри – голые бетонные стены и деревянные лавки с прохудившимися матрасами. За символическими ширмами пожелтевшие унитазы с бачками без крышек.

С трудом передвигая ноги, я смотрела в спину провожающему меня тюремщику и мысленно поторапливала: «Скорее!» Звуки шагов обгоняли нас, подхваченные эхом, и в тишине казались оглушительными. Громче был только стук моего сердца.

Наконец страж остановился. Железная решётка, делившая коридор на зоны, открылась с пронзительным скрипом. В кармашке за ней было три камеры.

Тихо гудела люминесцентная лампа, разбрызгивая зеленоватый свет. Таким он казался из-за оливковой краски, который были покрыты стены. Пахло испорченным сыром.

Я думала, что, увидев сестру, брошусь к ней, рассыпавшись в извинениях, но онемела, приросла к полу. Вопреки ожиданиям, охранник не уходил – топтался за моей спиной, усиливая чувство неловкости. Его присутствие раздражало. Неужели нельзя оставить нас наедине?! Хотя бы на минуту!

Вздохнув, я заставила себя подойти к решётке. Сначала показалось, что сестра спит: она лежала на полке, вмурованной в стену, но, когда я приблизилась, открыла глаза. Взгляд был мутный, бессмысленный. Ей что-то кололи – препараты, превращающие человека в овощ.

Слёзы хлынули, словно прорвало плотину. Я обнаружила себя на коленях, что-то бессвязно шепчущей. Зрение затуманилось. Во рту было солоно. Я не понимала, что говорю. Не слышала себя за шумом крови в висках.

«Как они могли сотворить с ней такое? Поднять рука на женщину, спасшую жизнь ребёнку? Мучить невинного человека… За что?»

Я смотрела на Раххан, в её бледное, осунувшееся лицо, и последние иллюзии таяли. Вера в справедливый мир – мир, где каждый получает то, что заслуживает, окончательно рухнула.

Эсса оказалась права: они – чудовища.

Взгляд Раххан прояснился. Губы разомкнулись, сухие, потерявшие цвет. Протянув руку между железными прутьями, она погладила меня по мокрой щеке.

– Прости, – прохрипела Раххан.

За что она извинялась? Это я – я! – должна была молить о прощении!

Сестра улыбнулась потрескавшимися губами и, обессиленная, закрыла глаза. Чтобы различать её прерывистый шепот, приходилось вжиматься лицом в решётку камеры.

– Я ошибалась, – скрипела Раххан. – Мне стыдно…

За что? За что ей могло быть стыдно? Это не она – я всё испортила, уничтожила единственный шанс на спасение, на лучшую жизнь. Подвела Раххан, Эссу. Всех. И Диану. Мою дочь тоже.

– Я ошибалась, – каждое слово давалось сестре c трудом, но она говорила, превозмогая усталость и боль, хрипела, когда голос подводил, кашляла, собиралась с силами и продолжала, словно не было ничего важнее, чем донести свою мысль: – Мне стыдно… за то… что…когда-то я… называла их рабынями… овцами. Они… лучше… чем я о них думала. Узнала их… в школе… на нашем кружке… Они… помогают… друг другу… Гэрха… испачкала кровью… твою простыню… Ирима…защитила Тару. Аггра…

Невыносимо было видеть сестру такой.

– Прости, прости, прости. Я поговорю с Альбом, с… с отцом. Тебя выпустят. Это недоразумение.

Кого я собиралась просить о помощи? Кто меня стал бы слушать? Я понимала, что несу чушь, обманываюсь, но остановиться не могла.

– Мне так жаль, так жаль. Если бы я не сломала ключ. Если бы я…

Раххан приложила палец к моим губам.

– Ты поведёшь их.

Я?

Обычная испуганная девчонка? Во мне не было ни храбрости и решительности Раххан, ни ума и хитрости Эссы. Как я могла вести кого-то за собой?

Сестра вытирала слёзы, бегущие по моим щекам. Смотрела так, словно прощалась.

– Ты… Я в тебя верю.

Глава 31

Я задыхалась. Бежала, не разбирая дороги, и сердце болезненно колотилось. Её казнили. Казнили за то, что она колдовала, спасая жизнь моей дочери. Ублюдки! Как они могли? Кем надо быть, чтобы сотворить такое? Я не верила. Не верила, пока собственными глазами не увидела тело, прикованное к столбу на площади Палачей. Мёртвое тело, не способное стоять без поддержки. Удерживаемое вертикально цепями.

За что?

Они боялись Раххан настолько, что не решились казнить прилюдно – убили ночью в собственной камере, а труп выставили на всеобщее обозрение, чтобы запугать остальных. Ненавижу! Чудовища! Трусы!

«Ты знала. Знала, что так будет. Помнишь её последний взгляд? Она смотрела, прощаясь».

А если я знала, если предвидела, что ждёт Раххан, то почему не поговорила с Альбом, с отцом? Почему не попыталась открыть им глаза на происходящее? У обоих связи. Они бы её спасли. Нашли бы способ. Это ведь их родная кровь. Сестра. Дочь.

Я ничем ей не помогла.

Из-за слёз перед глазами мелькали цветные пятна. Всё расплывалось. Я не помнила, с кем оставила Диану. Возможно, одну. Я бежала, чтобы не сойти с ума. Словно пыталась обогнать свои мысли.

Раххан больше нет. И это моя вина.

Я вспоминала, как с хрустом ломался в руках тонкий кусочек пластика. Снова и снова прокручивала в голове этот момент и понимала: никогда себя не прощу. Если бы в тот день я осталась дома. Если бы застряла в чёртовом лифте или пришла к сестре на час позже. Если бы не подслушала чужой разговор. Если бы не сломала ключ…

Как жить с таким грузом вины? Как? Просыпаться и помнить, что сделала. Знать, что могла избежать смерти близкого человека. Что этот человек погиб из-за твоей глупости.

А ты, невидимая сущность в лесу, вручившая нам этот опасный дар, – почему ты не спасла её? Почему не защитила? Верни её! Верни! Я знаю: ты можешь. Что тебе стоит? Я сделаю всё, что скажешь. Всё, что захочешь. Только верни её. Умоляю!

Гул возмущённых голосов пробился сквозь туман боли и достиг сознания. Приковывая тело моей сестры к столбу, чудовища рассчитывали устроить акцию устрашения, но добились противоположного. Десятки разгневанных женщин вышли на улицу, крича и размахивая руками. Те, кто знали Раххан, кто видели, что она сделала на перекрёстке у красной часовой башни или услышали об этом от свидетелей. Ученицы «школы примерных жён» во главе с Тарой и Иримой собрались перед моим домом, пришедшие меня поддержать. Но мне не нужна была поддержка. Я пронеслась сквозь толпу, не остановившись.

– Магграх! – окликнула меня Тара.

Двигаться, двигаться, чтобы не думать, чтобы не начать разваливаться на части. Чтобы не упасть на ненавистный асфальт и не захлебнуться в рыданиях.

Впереди между домами показалась стена – серая кирпичная полоса выше меня почти в три раза. За ней колыхался зелёный полог. Вот, куда я стремилась, переполненная горем, куда бежала за помощью или утешением. Я осознала это только сейчас.

Лес.

«Впусти! Пожалуйста…»

Ключей у меня не было, но стоило подбежать к воротам, и они начали открываться. Красное табло загорелось зелёным. Заскрежетали отпирающиеся замки. Сперва я решила, что Она – та, которую Раххан называла Тьмой, – меня услышала, но в дверном проёме нарисовалась тщедушная мужская фигура. Местный лавочник выходил из леса с корзиной грибов в руках. Я схватила его за грудки и в ярости оттолкнула, убирая с дороги. Скользнула в открытую дверь, пока та не захлопнулась.

Меня окружил зелёный сумрак. Ветер качал деревья, и они ревели, как море в шторм. Громко кричали птицы, перелетая с ветки на ветку.

– Кто ты?! – заорала я в лесной гомон. – Чего ты хочешь от нас?! Почему она умерла?

Ответа не было. Гнев наполнил меня до краёв. Перелился через эти края. Затопил всё. В бешенстве я принялась пинать древесные корни, разбивать кулаки о кору, а потом обхватила один из широких стволов и сползла на землю. Боль и ярость сменились опустошением. Я ничего не чувствовала, словно мне вкололи препарат, под которым держали Раххан в тюрьме. Ощутила себя овощем. Чем-то вялым, гнилым, безвольно лежащим на прилавках городского рынка. Веки налились тяжестью. Голова стала неподъёмной и сама собой опустилась на гладкий белый корень, выросший из земли. Вымотанная, я уснула. А открыв глаза, ощутила Её присутствие.

Ветер стих. Лесной сумрак сгустился, и я испугалась, что наступил вечер, но потом сквозь переплетение веток увидела: тучи затянули небо. Поэтому и стемнело. Прошло не так много времени. Возможно, несколько минут. Непостижимым образом я это знала. Как знала и то, что среди мрачных вязов я больше не одна.

Новое слово всплыло в сознании, и я покатала его на языке: «Вязов». Так назывались эти деревья. Я встала, странно умиротворённая. Дальним уголком разума я чувствовала, как пульсирует боль, запертая в ментальную клетку. Я могла выпустить её, но открыть дверь – позволить вихрю вырваться наружу.

– Кто ты?

Я знала ответ. Мгновение назад этого понимания в голове не было, но прошла секунда – и всё стало кристально ясно.

Тьма, но не зло. Не плохая и не хорошая. Без имени, без тела, без голоса, если не считать голосом чужие мысли, возникающие в сознании. Она была повсюду, невидимая и всемогущая. Окружала каждое дерево, каждый куст в лесу. Но не только там. Она обнимала звёзды в небе и обволакивала миры. Жила в воздухе, которым мы дышали, в звуках, рождённых голосовыми связками, бежала по венам с кровью. Не было Сераписа. Не было Заур. Лишь она. И её сестра-противоположность. А мы – её любимые дочери. Те, кого не ведут проторенной тропой, словно стадо глупых овец, а кому указывают путь и дают выбор. Кто сам должен бороться за свою свободу. И приносить жертвы, если по-другому не получается.

«Мы должны принять себя такими, какие есть».

Лес изменился. На каждом дереве, на каждом стволе, там, где кора была счёсана топором, сквозь царапины проступила надпись. Идеально ровные буквы. Два простых и коротких слова.

Пора Домой.

«Пора Домой».

Глава 32

Я покинула лес, полная мрачной решимости, но чем дальше отходила от стены, тем сильнее ощущала растерянность. Знала, что надо сделать, но не представляла как. Получить великий дар не означало уметь им пользоваться. Я была всё той же неуверенной в себе маленькой девочкой, может, чуть менее испуганной и слабой, чем раньше.

И у меня по-прежнему не было ключей от ворот, запирающих лес. И по-прежнему я не знала, смогу ли заставить кружку повиснуть в воздухе. Но ради Раххан, ради дочери я должна была научиться управлять своими способностями.

Сначала я услышала крики – нечто, напоминающее вой ветра в трубах, – а завернув за угол, увидела скандирующую толпу. Женщины, возмущённые смертью Раххан, их подруги, невинного человека, спасшего жизнь ребёнку, не побоялись отцов, мужей, собрались у моего дома и перегородили дорогу, выкрикивая придуманные на ходу лозунги. Я видела перекошенное от ярости лицо Тары, её беременный живот, натянувший красное платье. Плачущая Ирима снова и снова со злостью вскидывала кулак вверх и что-то орала. Здесь были все ученицы школы примерных жён. Все, кто знали и любили мою сестру. И на них надвигались чудовища с дубинками наготове. А среди них – мой брат, мой отец, мой муж.

Когда мужчины приблизились, сбитые с толка, ещё не решающиеся применить силу, толпа женщин расступилась, и мне навстречу выбежала растрёпанная бледная Эсса:

– Они убили Диану! – закричала она.

«Что? Какую Диану?»

Перед внутренним взором пронеслась вереница лиц. Почему-то я подумала, что невестка говорит об одной из девушек, посещавших собрания в бывшем бальном зале на улице Гнева. Неужели их план раскрыли и виновных покарали, как мою сестру? Или ещё кто-то невольно выдал свои способности и поплатился жизнью?

Довольно. Так не может продолжаться. Я положу этому конец. Клянусь, больше смертей не будет. Не будет публичных казней и порок. Ветер не зазвенит цепями, свисающими с позорного столба. Камни на площади не окропятся кровью. И рука, поднявшаяся на женщину, на любую из нас, будет сломана!

– Магграх!

Эсса плакала. Слёзы текли и текли по осунувшемуся лицу, и белки глаз краснели, наливаясь кровью. Не глаза – влажные щели между опухшими веками. Рот кривился. Рыдая, она заламывала руки и смотрела на меня. А мой брат, застыв, не отрывал взгляда от асфальта под своими ногами. Стоял, сгорбившись и опустив голову.

– Они убили Диану!

Я не знала ни одной девушки с таким именем. Ни одной девушки, только…

– Они… – прохрипела Эсса с надрывом.

Нет. Замолчи.

Сердце пропустило удар. Холод закрался в рёбра, заскользил по позвоночнику.

– Сказали, что…

Я замотала головой.

– Сказали, что… – её голос хрипел и тонул в рыданиях, – что Раххан не должна была…

Я не хочу слышать.

– …не должна была её спасать…

Я не хочу этого знать.

– Сказали: её направляла Заур, и они…

Нет. Прекрати.

– …исполняли волю Сераписа!..

Волю…

– Довели дело до конца, – Эсса закрыла лицо руками. – Задушили… задушили… её подушкой.

Задушили…

– Твой отец и муж.

Равад? Он…

– Диану! Нашу Диану! Твою Диану!

Мою Диану.

Мир пошатнулся, треснул и поплыл.

О чём ты говоришь, Эсса? Что за дурная шутка? Так не бывает. Нет, нет, такого не может быть. Я пройду триста метров до своего дома, поднимусь на третий этаж, открою дверь, и она будет там. Улыбнётся и бросится мне на шею. Обнимет своими крохотными тёплыми ручками.

Эсса тряслась.

– Они убили её!

Ложь.

Ты ошибаешься.

Это неправда.

Я посмотрела на Альба. На опущенную голову и сжатые кулаки. Посмотрела в уродливое испуганное лицо своего мужа.

– Где Диана, Равад? Где моя дочь?

Ответа не было.

Моя Диана.

Она дома. Играет в детской с любимыми куклами. Каштановые волосы заплетены в косички. Плюшевый бык, тот, которого я пять лет назад вытащила из мусорного ведра, звенит колокольчиками на шее: дочка угощает его воображаемым чаем из игрушечного сервиза.

Моя Диана…

Грудь сдавило. Лёд достиг лёгких, горла. Я не могла дышать. Не могла сделать ни вдоха. Перед глазами стояло круглое личико с милыми ямочками на щеках. Вот она бежит ко мне, смеющаяся, с рисунком в руках: солнце занимает половину альбомного листа, дома в его лучах маленькие, жмущиеся к нижнему краю. Улыбается, а между передними зубами щербинка. Мягкие прядки щекочут моё лицо.

Эсса рыдала, всхлипывала и царапала свои щёки, а я смотрела на неё и не слышала.

Я бросилась в толпу, и толпа расступилась передо мной. Навстречу шла женщина – тёмное расплывающееся пятно. Но что, что у неё в руках? Это…

Жёлтое платьице. Маленькие ножки в белых колготках, аккуратно заштопанных под лодыжкой. Я знаю. Я зашивала их утром перед тем, как надеть Диане. А эти красные туфельки всего несколько часов назад помогала застёгивать. Они, эти туфельки, слишком яркие, неуместные в окружающей серости, приковали мой взгляд. Ноги в таких туфельках должны бегать, а не безвольно болтаться в воздухе, удерживаемые чужой рукой.

Задушили.

Я смотрела на туфли, потому что была не в силах перевести взгляд на восковое лицо, спрятанное на груди посторонней женщины. Лицо, знакомое до последней чёрточки. Любимое лицо. Мёртвое.

Моя дочь.

Родной отец или дед, кто-то из них, прижал подушку к её лицу, вдавил, перекрыв дыхание. Она погибала в агонии, моя добрая, солнечная малышка, задыхалась, приглушенно кричала, молотила по кровати руками и ногами, не понимая, что происходит, почему те, кого она любит, кому доверяет, делают больно.

Её страх. Её боль.

Она не могла молить о помощи, не могла позвать меня, потому что меня не было рядом. Её крик был не слышен, но она звала меня. Должна была звать. Меня, свою маму. Единственную, кто мог уберечь, кто должен был защитить, кто…

Кого не было рядом.

Диана, я хочу обнять тебя. Я хочу почувствовать твоё тепло. Отдайте мне её, отдайте! Я обниму тебя, и всё будет хорошо, нас больше никто не обидит. Вот твой бычок: он тёплый и пахнет воображаемым чаем.

Слишком поздно. Моя Диана…

Когда я оторвала взгляд от жёлтого платьица, когда взглянула в посиневшее лицо дочери, тогда лёд наконец достиг моего мозга.

Её больше нет.

И я закричала.

* * *

Я рухнула на колени, прижимая к груди тело убитой дочери. Не было слов, которые я могла бы сказать, слёз, которые могла бы выплакать, способов излить свою боль. Этот звук, этот дикий вой рождён моим горлом? Что это за оглушительные треск и звон резонируют с моим криком? Я рыдала, выла, и словно рябь бежала по оконным стёклам небоскрёбов, возвышающихся над толпой. Не было нужды оборачиваться, чтобы понять: стена, запирающая лес, пала. Подчиняясь моей ярости, ветви деревьев стремительно разрастались и выбивали кирпичный забор, корни сминали металлические засовы. Земля сотрясалась, и по асфальту, сковавшему её, во все стороны расходились трещины. Наружу из разломов вырывались гибкие толстые стебли и лианами оплетали дома, карабкались до самых крыш, подбрасывали в воздух стоящие на тротуарах машины, гнули фонарные столбы. Нарастающий гул, идущий сквозь моё тело, иссушал, но приносил облегчение. Я чувствовала, как вваливаются щёки, как высыхает кожа, натягиваясь на скулы. И как Она, невидимая, безымянная, милосердная, забирает боль. И шепчет беззвучным голосом в глубине сознания, обещая: «Диана будет жить. Не здесь. В другом, лучшем мире».

Асфальт взрывался, выпуская на свободу всё новые побеги и корни, и они расползались по городу, превращая улицы в джунгли. Люди бежали: мужчины – не женщины. Те слышали силу, взывающую из леса, дремлющую в их собственных душах.

Равад и отец в ужасе обгоняли друг друга, перепрыгивая через корни, маленькие, жалкие человечки. Лианы настигли их, прошли сквозь тела, вздымая высоко в воздух. Глаза расширились, рты распахнулись, и на губах выступила кровь.

Я стояла в центре хаоса на коленях и, когда голос сорвался, поднялась, обнимая мёртвую дочь. Эсса подбежала и стиснула мои плечи.

Магия ревела внутри, вилась, металась в воздухе, и я позволила этой силе захлестнуть мой разум – и стала той, кем должна была стать.

Я сказала тихо, но голос мой разнёсся по всему Ахарону.

– Сёстры. Пришло время вернуться домой.

* * *

Магия, прошедшая через моё тело, вырвавшаяся наружу с криком, растворила боль. Сквозь лёд, сковавший сознание, я смотрела, как Эсса уводила растерянных женщин к лесу. Они шли, оставляя позади прежнюю жизнь, не унося с собой ни единой вещи-воспоминания, забирая только детей. Там, куда мы направлялись, всё необходимое, важное нас ждало в избытке.

Как в моём старом видении, длинная вереница женщин тянулась к стене, перелезала через горы битого кирпича и продолжала путь среди разрастающихся деревьев. Но за стёклами небоскрёбов, оплетённых лианами, маячили бледные лица тех, кто боялся присоединиться к мрачной процессии. Сила, жившая в их сердцах, запуталась в страхе, утонула в неверии и не смогла пробиться сквозь муть предрассудков. Они, эти женщины, мои сёстры, смотрели нам вслед – призрачные силуэты за шторами в тёмных окнах. И их, оставшихся, было большинство.

Я скинула туфли, отвернулась, оставляя за спиной разрушенный город, свою неуверенность, свою слабость, свою боль, и с телом мёртвой дочери на руках направилась к лесу. Я шла последняя, замыкая процессию. Под ногами хрустел кирпич, трещины в асфальте кололи босые ступни, а потом волшебная мягкость земли обула меня в надежду, исцеляя раны душевные и физические.

Диана будет жить. Не со мной, не с нами, не здесь, но будет. И Раххан тоже.

Тьма распахнула объятия: за деревьями, сияя первозданной космической чернотой, раскручивался портал. Ворота, открытые специально для нас, поднимались над верхушками вязов и манили в свои глубины. Туда, где мы построим свой новый дом – лучший мир, без боли, без ненависти, без запретов. Сёстры расступились, пропуская меня вперёд, и ладонь Эссы накрыла моё плечо.

– Веди, – сказала она с благоговением, с восторженным вздохом. – Веди нас, Первая Тёмная.

Примечание:

И только сейчас коварный автор скажет вам, что, хотя это отдельная самостоятельная книга, но всё же она является частью цикла о Верхнем мире, а если быть точной – своеобразным приквелом, историей возникновения самой могущественной расы из «Рай тебя не спасёт». Те, кто читали, скорее всего, вспомнили, кто такая Первая Тёмная. Те, кто не читали, но хотят узнать, что было дальше с женщинами, покинувшими Ахарон, – добро пожаловать в «Рай тебя не спасёт». Там вы узнаете о мире, в который они ушли, и что стало с потомками Магграх – величайшей предводительницы будущих ведьм.

Р.S. Диана и Раххан действительно будут жить, ибо в авторском мире души перерождаются.