Текст книги "Объяснение в ненависти"

Автор книги: Анна Владимирская

Соавторы: Петр Владимирский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

* * *

Значит, «отпуск без содержания»? Сказали бы уж сразу, Илья Ильич: «Вы уволены, доктор Лученко»…

Вера шла по длинному коридору от кабинета главврача, и ей казалось, что этот коридор никогда не закончится. Бесконечность унылого больничного пространства, еще час назад такого знакомого и почти родного, давила и угнетала, не давала собраться с мыслями. Раздражали обычная больничная суета, мелькание санитарок и медсестер, плакатики с надписью «Санбюллетень» и словами «Подготовка к УЗИ органов брюшной полости». Прошла с обходом группа хирургов в белых, голубых и зеленых халатах и таких же шапочках. «Как цветы на альпийском лугу», – мелькнуло в голове.

Из громкого говора санитарок ухо выхватило одну фразу:

– У меня перерасход перчаток!

Эхом дробились звуки. Снабженные тугими пружинами двери в больнице хлопали с лязгом. С каждым ударом Вера все больше погружалась в состояние душевной боли. Психалгия – так она обычно называла это состояние у своих пациентов.

«У них перерасход перчаток. А у меня чего перерасход?» – подумала она, входя в свой кабинет и садясь на диванчик.

Перерасход душевных сил. Избыток человеческих проблем. Хотя…

Вера бесконечно устала не только от людей, но и от себя самой, от своих мыслей, от своего предзнания, от нахлынувшей предопределенности. Ведь и сегодня, едва войдя к главврачу Дружнову, Вера поняла: к ней имеют претензии. По излому бровей шефа увидела, что жалоба поступила из министерства. По блеску глаз, по складке на левой щеке ясно поняла: Илья Ильич не хочет или не может ее «прикрыть». А когда заговорил, услышала в голосе: пожаловался на нее некто очень крутой.

Отчетливо, как на экране телевизора, Вера видела борющиеся в душе главврача чувства. Ему было: а) от всей души жаль хорошего специалиста и коллегу, доктора Лученко и бэ) он был возмущен тем, что она втравила его, а вместе с ним и всю клинику, в жуткую склоку. Он молча положил перед Верой жалобу на психотерапевта Лученко В. А., адресованную самому министру здравоохранения.

Вера прочла текст жалобы бегло, почти равнодушно. Дескать, «по вине и в связи с отсутствием наличия профессиональных навыков у психотерапевта Лученко вынужден был покончить с собой замечательный человек, восемнадцатилетний юноша-инвалид, по сути, еще ребенок», а «вина за его смерть всецело лежит на некомпетентном и жестоком, безграмотном и профнепригодном враче-убийце, работающем без должного контроля со стороны руководства клиники». И министерская резолюция: «Создать комиссию. Разобраться по существу вопроса».

– Не понимаю, – сказала Вера, откладывая страшную бумажку.

– Чего вы не понимаете? – спросил Дружнов с крайним недовольством. Не только ею, доктором Лученко, но и самим собой.

– Здесь написано, что я довела мальчика-инвалида до суицида. Этого просто не может быть. – Стараясь обрести опору в собственной уверенности, Лученко прямо посмотрела в глаза своему начальнику.

– Вера Алексеевна, – смягчился Дружнов, – фамилия пострадавшего вам ни о чем не говорит?

«Цымбал Евгений», – прочла Вера. Она медленно отложила листок с жалобой. Словно из далекого далека, в ее ушах зазвучал недавний звонок бывшего сокурсника Пашки Винницкого.

– Вы можете объясниться? – Илья Ильич снова начал медленно закипать. – Ну? Может, мальчик был ненормален… Диагноз? Склонность к суициду? Что там еще? Главный врач Илья Ильич Дружнов руководил этой клиникой уже восьмой год и по опыту знал, что лечения без жалоб не бывает. Заразительно энергичный, деятельный, он успевал оперировать, администрировать, лечить и проводить конференции, закупать новую технику и переманивать в свою клинику лучших специалистов. И на все это ему хватало от десяти до шестнадцати часов в сутки. Он не просто знал в лицо каждого доктора, медсестру и санитарку своей клиники, но знал, кто из них чего стоит. Вот психотерапевт Лученко – специалист экстракласса. Ведь он и сам пользовался услугами Веры Алексеевны, от него к ней приходили знакомые и нужные люди. И никогда не уходили недовольными. А еще отзывы коллег, пачки письменных благодарностей пациентов… И потому жалоба на нее злила Дружнова сильнее, чем если бы поступила на менее грамотного врача или оплошавшую медсестру.

Обычно все заканчивалось «разбором полетов» в его кабинете. Иногда провинившийся получал выговор в приказе по клинике. За эти годы не было ни одного строгача с занесением в трудовую книжку, об увольнении и говорить нечего. А вот теперь впервые пришла не просто рядовая «телега» из министерства, но вопиющий… В памяти главврача всплыло древнее полузабытое слово «циркуляр».

Сперва Дружнов отнесся к письму как к очередному навету на хорошего специалиста и решил не трогать Веру

Алексеевну. Но вскоре почуял, что жалоба настойчиво педалируется кем-то в высших сферах. По ней вот-вот должна нагрянуть комиссия из министерства. Мало того, на Илью Ильича уже начали оказывать давление высокопоставленные медицинские чиновники. Звонили люди разного уровня, большие и не очень. Руководители сложной здравоохранительной машины, словно сговорившись, интересовались: «Что там натворила твоя уникальная мадам?»

Такого давления никогда прежде не было, и от этого Дружнов приходил в самое мрачное расположение духа. «Кому ты перешла дорогу, Вера?» – мысленно спрашивал он коллегу, поглядывая на нее из-под насупленных бровей. Как врач он был на стороне психотерапевта и заранее предполагал, что жалоба подметная, что доктор Лученко так же виновата в гибели этого парня, как комета Галлея – в повышении цен на бензин. Но руководитель медучреждения, увы, должен отреагировать на жалобу административными выводами.

– Это был вполне нормальный мальчик, – очнулась Вера. – Никаких патологий. Направления в стационар не было, была выписка домой. Если он повторил суицид, значит, я действительно виновата.

В голосе Веры прозвучало такое полное равнодушие к собственной персоне, будто она действительно не понимает последствий происходящего. Или понимает, но не хочет ему, главврачу, помогать вытаскивать ее из этой ситуации. Вот упрямая!

– Вера Алексеевна, мы все не ангелы с крыльями, – тяжело вздохнул шеф. – У меня тоже есть проблемы. А у какого нормального врача их нет? На меня тоже писали жалобы. Взять хотя бы тот же аппарат Елизарова. Знали бы вы, сколько пришлось попортить себе крови, прежде чем удалось добиться разрешения бескровного лечения переломов. Сколько пришлось боев выдержать. Но в вашем случае я просто не верю, что вы… э-э… каким-то образом недоглядели.

– Вы правильно сказали. Недоглядела. Значит, должна отвечать.

– Давайте поступим так. – Илья Ильич понял состояние своей подчиненной и ясно увидел, что никаких подробностей о деле ее бывшего больного Цымбала он сейчас не услышит. Судя по всему, ни оправдываться, ни объясняться и доказывать свою непричастность к несчастью Лученко не собиралась. – Пока с этим делом будет разбираться министерская комиссия, вы на время берете отпуск без содержания. И находитесь в городе, чтобы вас можно было вызвать для выяснения всех подробностей. Отдохните, выспитесь, соберитесь с мыслями. А там видно будет.

С тем она и ушла к себе в кабинет.

Засосало под ложечкой. Надо попить чаю и бросить что-нибудь в «топку», решила докторша и нажала рычажок на электрочайнике. Чайник не зашипел, как обычно, а остался холодным и мертвым. Вера нажала еще несколько раз – бесполезно. Пошевелила провод, потрясла чайник – с тем же результатом. О Господи! Опять. Ничего у нее не получается с техникой, та находится с Верой в состоянии перманентной войны. То кнопки на микроволновке не реагируют на ее прикосновение, то мобильный телефон над ней издевается. Причем ни удочки, ни у подруг ничего такого не происходит – только у нее.

Зачирикал мобильный телефон. Ну вот, опять. Только не сейчас! Да почему ж вы всегда звоните не вовремя, человеки?

– Слушаю.

– Вера, ну что ты прячешься, – прозвучал голос Андрея. – Только не клади трубку! Давай объяснимся!..

Вера нажала кнопку отбоя и, видимо, промахнулась – голос все еще умолял. Рассердившись, она стала нажимать все кнопки подряд, пока голос не замолк. Ф-фу… Нет уж. Никаких объяснений. Поезд ушел.

Вера почувствовала состояние ада. Оно пришло к ней с момента предательства Андрея, а сейчас уверенно заливало сознание. Разливалось по жилам, набирало обороты, пульсировало в висках и затуманивало зрачки. Не могу больше. Хватит. Любви нет, зачем вы меня ею мучаете? Все, покончили с любовью. Забыли. Зачеркнули, заклеили, замазали шариковой ручкой.

А вы, господин пациент, тоже хороши!.. Зачем достаете меня своими проблемами? Ведь вы же обманываете меня. Каждый день приходит один и тот же, чтобы притвориться другим.

Вот заходит рыжекудрое существо женского пола. Еще не открыла рта, а я уже слышу модуляции голоса. Словарный запас ясен, до того как произнесен первый звук, – по скопированной из глянцевых журналов манере одеваться, по взгляду не на меня, а на обстановку кабинета. Почти угадываю ее проблему.

А знаешь ли ты, милая, что твои копии приходят ко мне ровно по штуке в рабочий день? Ты еще не села, а мне понятно, к какому сословию ты относишься. Я наизусть знаю твои первые слова.

Ну конечно: как жить? Научите, подскажите, а то у меня… пример номер один. А вот еще… примеры номер два, три, десять. Абсолютно здорова и ленива, не хочет пыхтеть над своей жизнью сама. Только копировать другие. Чувствует: чего-то не хватает, однако слишком инертна. Такая, если ей что и посоветуешь, будет приходить регулярно и просить: помогите воспользоваться вашим советом. Будет паразитировать на твоей готовности помочь, будет заваливать глупыми вопросами и отвлекать от работы.

Вот в разных обличьях, и мужских и женских, заходит Невезучее. По вашим плечам и ушам в первую же секунду вижу все проблемы, уважаемый. В последнее время вам очень не везет с электричеством, огнем и осветительными приборами. Может, даже и квартира горела. Вы уверены, что это знаки вселенной, а какие – хотите спросить у меня. Что я должна вам сказать? Полностью переменить свою жизнь – сможете ли?

Иногда им помогает врачебная ирония. Но не всегда у таких достает самоиронии, а ведь в запущенных случаях она – наилучшее лекарство.

Я вижу почти все ваши болячки, знаю все ваши жалобы, зажимы, угадываю переломы и операции по походке, по тем двум шагам к стулу, которые вы проходите в моем кабинете.

А вот входит тусклая женщина с одутловатым лицом и пустым взглядом. Еще и дверь не закрыла, а я уже вижу: недавно из стационара. Угадываю первые слова: «Ну, перебрала немного водочки, и шо? Женщина я пожилая, имею право иногда расслабиться. А эти сволочи запихнули меня сперва в обезьянник (этого-то я не боюсь, не привыкать!), а потом на обследование – и в психушку!» Да, с такими, как вы, у нас не церемонятся, милочка. Когда психиатрия утратит свою карательную функцию? Это, конечно, вопрос не к вам. От меня вам нужна только бумажка – прошла, мол, обследование, практически здорова. Это пожалуйста. Только однажды, через год или три, найдут вас утром лежащей на грязном полу. И напишут в справке о смерти стандартное: ишемическая болезнь сердца. А ведь вам, «пожилая», всего сорок.

Я могу предсказать ваше ближайшее будущее, но от этого мне тошно.

Косяком идут мученики любви обоего пола. Каждый думает, что он один такой, не подозревая, что вот тут, рядом, за углом, в кафе и на остановке автобуса, его коллег по несчастью полным-полно.

«Он со мной расстался и сказал, что я слишком люблю свободу, и если я хочу каких-то серьезных отношений, то мне, во-первых, нужно не так много сил отдавать работе, во-вторых, меньше думать и больше времени проводить у плиты и стиральной машины».

«Девушка, которая мне нравится, воспринимает меня лишь как друга и хорошего сотрудника, правда, время от времени мы ведем разные интересные разговоры, но никаких определенных слов она не говорит. Должен ли я сделать первый шаг? Или ждать, когда она все скажет сама? Или выбросить ее из головы и заняться делом? А может быть, до конца жизни я так и не встречу свою половинку?»

«Я буду вам очень благодарна, если когда-нибудь смогу узнать ответы на эти вопросы, потому что сама ответить на них не могу».

Как они похожи, ищущие любви, брошенные и бросившие. Как одинаково они говорят, отводя глаза, но в глубине зрачка блестит сумасшедшая надежда на доктора. А доктор ваш теперь сама такая: брошенная. Сапожник без сапог.

Не хочу знать, но знаю, как быстро мне удастся вас успокоить, как долго вы будете сопротивляться.

Я знаю вашу реакцию на мое внимательное молчание.

Я знаю, когда вы врете. Почти всегда: только артисты, привычные к мимикрии, могут меня обмануть.

Словно листаешь страницы уже читанной когда-то книги. В ней, на пожелтевших листах, уже все о вас написано. Не заламывайте рук, не скорбите о потере – ведь я знаю, что на странице такой-то вы успокоитесь и вновь обретете потерянное, и все начнется сначала. Не убивайтесь и не плачьте так горько – через пару десятков страниц вы будете весело напевать попсовую песенку. Даже если вам и кажется сейчас небо с овчинку, ручаюсь – в следующей главе все обойдется. Все минует.

Предзнание. Мне страшно от него, потому что кажется – вы все одинаковые. Все вы, мои пациенты, – это один и тот же пациент, переодевающийся в разные одежды. Бесконечная повторяемость, как наш больничный коридор. Чередования одних и тех же лиц, как чередование восходов и закатов, лета и зимы. Где же люди – разные, удивительные, новые?! Какой жестокий обман – заявление, что на Земле живет шесть миллиардов человек! Грандиозная туфта. Кто их видел, где доказательства? Я верю глазам, а они наблюдают пять-шесть разновидностей человеческой породы. Не больше. Несколько душ, вырастающих в одних и тех же телах. И все идет по кругу, как повтор в орнаменте.

Вы думаете, я знаю выход из лабиринта. Надеетесь, что укажу вам дорогу. Спрашиваете меня о самих себе. А я не знаю дороги, сама вот заблудилась. Я только чувствую вас, одинаковые мои. Да, я могу дать совет более слабому. Но не себе. Не работает мое предзнание для самой себя, иначе почувствовала бы, угадала предательство задолго до того, как оно произошло, не стала бы свидетельницей банальной измены – ушла бы раньше.

А теперь-то уж и вовсе, какие там советы. С работы, кажется, придется уходить…

Ну и ладно, решила Вера. Буду сидеть дома, выгуливать собаку и растить в душе свой личный ад. Может, небесная администрация выдаст мне медаль. Так что надо прекратить сегодняшний прием и потихоньку исчезнуть из клиники. Чтобы поскорее начался этот треклятый «отпуск без содержания».

Но тут в дверь постучали.

– Да, – сказала Вера, торопливо «надевая» на лицо приятное выражение. – Открыто.

Вошла Даша Сотникова, после процедур помолодевшая, и с порога спросила:

– Ты почему по мобильному не отвечаешь, Верка? Я тебе звоню, наяриваю…

– У меня с телефоном что-то, – вздохнула Вера, показывая подруге трубку и рассказывая, в чем дело.

Даша внимательно выслушала и всплеснула руками:

– Господи, горе ты мое техническое! Надо было нажать «Enter»!

– Чего-чего?

– И вообще у тебя папка «Входящие» переполнена эсэмэсками… Ага, это от Андрея. Молчу, молчу!.. Не смотри на меня так. М-м… Удаляем. Когда наконец сама научишься?

– В следующей жизни, наверное.

– Да ну тебя, – махнула тонкой рукой подруга и предложила: – Снимай свою спецодежду, гиппократка! И давай закатимся куда-нибудь в тихое место, где вкусно готовят и малолюдно. Ты забудешь о своих психах, я – о своих рекламодателях, пообщаемся, как две безмозглые финтифлюшки! Знаешь, такие, «типа богатые»!

– Звучит очень заманчиво. Но, боюсь, «как безмозглые» не получится. Мозг – он или есть, или его нет. Его не спрячешь. Это я тебе как специалист могу доложить.

– Жаль. А мне давно хочется малость отдохнуть от умных мыслей… И вообще у меня к тебе предложение. Помнишь Яниса Пылдмаа?

– Помню, – удивилась Вера. – А ты-то откуда?..

– От верблюда. Я же рекламой занимаюсь, забыла? Сотрудничаем. Разговоры, то да се, вот и обнаружили тебя как общую знакомую. Ну так вот. Они будут отмечать десятилетие фирмы, для этого в Одессе арендуют шикарное место. И ты туда приглашена официально.

– Я? – еще больше удивилась Вера. – В Одессу?

– А что такого? Не ты ли у Яниса работала бизнес-тренером? Не отпустят тебя на пару дней, что ли? Щас пойду скандалить к твоему главному, а еще лучше – Лидку подошлю. Соглашайся давай, если хочешь, чтобы твое медучреждение уцелело под нашим напором!

Вера помрачнела и отвернулась от подруги, чтобы не видеть ее радостного лица, не читать по нему всего, что сегодня и вчера произошло в ее жизни, всех ее эмоций. Ясно, что человек хочет помочь подруге пережить недавнюю боль. Но она не знает о жалобе, о возможности увольнения… На Веру вновь нахлынула адова чернота – еще сильнее, чем до прихода Даши.

– Я подумаю, – сказала Вера, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Давай завтра поговорим. У меня к тебе просьба: на вот, возьми мой мобильный и деньги, купи мне новую… Забыла, как это называется, – такую штуку, которую вставляют, чтобы был новый номер. Сделай, пожалуйста, ты ведь знаешь, я не умею. А сейчас мне надо побыть одной. И не задавай вопросов, завтра зайду к тебе сама. Извини. Захлопнешь дверь?

Сотникова кивнула, догадываясь, что нужно делать все именно так, как говорит ее подруга. А подруга решительно сняла халат, надела туфли, вышла в коридор, не глядя по сторонам, и сразу – на улицу.

2. ОДЕССКИЙ СЦЕНАРИЙ ОБЩЕНИЯ

Учить пациентов психотехнике переключения полезно хотя бы потому, что сама в конце концов тоже научишься. Вера мгновенно забыла и Дружнова, и Сотникову, почти забыла о предстоящем увольнении – только где-то далеко, в самой глубине сознания, как в колодце, еле барахталась боль обрубленной любви. Майское тепло окутало Веру и высушило глаза. Дружелюбно зашелестели каштаны, потянуло острым запахом свежей зелени. Ну почему так каждой весной – не успеваешь проследить, как вырастают листочки? Только вчера тоска брала от угрюмых голых ветвей, а сегодня оно, это море, уже вовсю шумит, щебечет, укрывает щели и проемы между домами, и скулы сводит от зеленого цвета.

Лишь на Подоле, на улице Спасской, Вера Лученко очнулась. И в который раз поняла: не случайно в такие Дни тянет ее на место, где когда-то стоял дом родителей. Дом детства. Сейчас тут скверик, и даже есть одна случайная лавочка. Дома нет уже лет двадцать, а чувство, что он стоит, призрачный, не видимый, кроме нее, никому – есть.

Как героям из древних мифов, которые черпали силу от прикосновения к матери-земле, Вере хотелось подзарядиться от земли своего детства. Вот ствол молодого клена. Его из года в год видела из окна маленькая Вера. Изучила все царапинки и сучки. А сейчас он такой взрослый, почти незнакомый. Вот здесь, чуть поднять голову, то самое окно. Когда наступала весна, жильцы вынимали вату между рамами, снимали вторые рамы с петель, распахивали и мыли окна. Все соседки надевали цветастые передники, плескали воду на стекла и терли их тряпками, громко переговариваясь между собой и празднуя весну.

А потом на подоконники ставили веточки вербы – мягкие, шелковые «котики», дети весны. О них Верочка терлась щекой, смотрела в окно и ждала, когда подружки выйдут погулять.

Жарким летом окна вовсе не закрывались, под ними папа торжественно стелил на деревянный пол десяток одеял, и разрешалось спать ночью на полу. Сперва вечер пах маминым борщом, его чуяли все соседи и заходили с тарелками. Но потом, к ночи, борщевой запах в носу слабел, его заглушали запахи травы, листьев и цветов в палисаднике.

Вспоминая, Вера увидела каменное крыльцо и тяжелую, крашенную темно-красным дубовую дверь с прорезью для почты. Когда она приходила из школы, дома никого не было. Порой до позднего вечера. Тогда соседи кормили ее, возвращая борщевой долг. Однажды перепуганная Вера примчалась сюда после кино: смотрела с одноклассницами фильм «Синдбад-мореход». Девочке казалось, что уродливые циклопы бегут за ней следом по тихой улице, и она никак не могла вставить огромный ключ в замок. Потом долго снилось: она вбегает, захлопывает тяжеленную дверь, а засов не закрывается. Или в почтовую щель пролезает сморщенная коричневая трехпалая рука… Много позже доктор Вера поняла, что страх нужен психике, как боль нужна телу – для сигнализации. Изучала природу страхов и кое-что поняла, во всяком случае ее приемы «светить страху в глаза» пациентам пригодились.

– А депрессии для чего нужны? – спросила Вера у распахнутых окон своего призрачного дома, у молчаливых, размытых силуэтов соседей, стоящих за окнами. И сама же ответила: – Для вразумления души.

А предательства, а измены? Значит, и они зачем-то нужны. Сложности – наши лучшие бизнес-тренеры. Только тот добивается чего-то, кто живет вопреки. Напрягаясь, преодолеваешь все проблемы, которые изобретательно подбрасывает тебе жизнь. Враги, предатели, хамы и прочие агрессоры заставляют быть в тонусе, заставляют выживать назло им и вопреки, вынуждают тренировать сопротивляемость.

Вера вздохнула. Значит, надо пройти этот путь, нужно прочувствовать все сомнения, тяжесть опущенных рук и неверия в собственные силы. Нужно опять окунуться в тот уголок души, где горит незатухающая топка ада, пожирающая все с урчащим аппетитом. Чтобы пусть не сегодня, не вдруг, не сразу – но все же забрезжил свет. Чтобы однажды ты поняла: в любом аду психотерапевт Лученко обязана жить до финиша.

Ты должна лечить себя в каждом пациенте, а после Работы опять сознательно нырять в топку собственного ада – и без болеутоляющих. Без надежды поделиться с кем-нибудь, без душевного вампиризма, когда каждому встречному хочется поплакаться и этим на время облегчить душу.

Ты им нужна, а твой ад – нет. Надела халат, улыбнулась, так будь добра…

Вера вдруг остро, ярко вспомнила Женю Цымбала. Высокий, стройный, яркие синие глаза, густые девичьи ресницы, роскошная длинная копна соломенных волос. Когда бригада «скорой» привезла мальчишку с разрезанными венами и Лученко встретилась с родителями, сообщившими ей, что их пятнадцатилетний сын глухонемой, Вера внутренне сжалась. Она не знала, как работать с глухонемым подростком. Однако, войдя в палату и увидев мальчика, неожиданно для самой себя совершенно успокоилась, почувствовала уверенность: она непременно справится. Лежащий на больничной койке у окна бледный, какой-то прозрачный юноша тронул ее.

Разговоры доктора Лученко с Женей Цымбалом строились так: он читал по ее губам вопросы, а ответы писал в старой, пожелтевшей от времени амбарной книге. Из ответов складывалась цельная картина. Обычное дело: несчастная любовь. Ехал на занятия в свой кружок юных ювелиров, увидел Ее в автобусе и уже не мог отвести глаз. В ней все было чуть-чуть слишком: слишком крупный рот, слишком большие глаза, слишком полная грудь под слишком обтягивающей футболкой. Даже зубы, когда она улыбалась, открывались слишком крупные. Но это странным образом понравилось ему, а почему – он не задумывался. Смотреть на нее было приятно и немного стыдно, потому что он видел ее будто сквозь одежду и не мог с этим ничего поделать.

Мечтательный юноша Женя Цымбал вспоминал девушку весь день, а завтра увидел ее вновь, в том же самом автобусе, в это же время. И сразу покраснел, как краснеют только рыжие и блондины, – пунцовым цветом ото лба до ключиц. Хорошо, что в такой толчее никто не обращает ни на кого внимания. Она стояла, отвернувшись к окну. Он изучал ее шею. Сердце застучало, как маленький пулемет, когда он опустил взгляд и увидел, как туго джинсы обтягивают бедра девушки.

Теперь он ждал появления незнакомки, как ждут тайного свидания. Даже еще сильнее. Женя заранее приходил на конечную остановку и терпеливо ждал, когда она придет и присоединится к остальным пассажирам. А выходила она всегда на две остановки раньше. Евгений жалел, что на занятия в ювелирной мастерской нужно ездить только по вторникам и пятницам.

Родители Евгения Цымбала слишком берегли его. Пару раз Вера видела их в палате. Отец – спокойный, судя по строгому лицу терпеливый человек, какой-то крупный чиновник. Мать– полная женщина, с властным лицом. Это они придумали ребенку занятие, отвели его к известному в городе ювелиру. Тот обучал нескольких мальчиков своему ремеслу, растил учеников. Женя оказался очень способным художником, закрытый мир ювелиров пришелся ему по душе.

Не может быть, чтобы у такой красивой девушки не было парня, думал юноша, но очень нелогично желал, чтобы его не оказалось. И представлял себе, как решится, как выйдет из автобуса и подаст ей руку. Она удивится, конечно, но протянет ему свою, и он поможет ей сойти со ступенек… Дальше эти грезы не имели продолжения, так как предполагали знакомство, то есть обмен именами. Она-то свое назовет: судя по всему, девушка не стеснительная. Женя наблюдал, как с ней заговаривали, просили передать талон на компостер или, кажется, спрашивали о какой-то улице. Она всегда охотно откликалась, улыбаясь, а его сердце колотилось о ребра… Но как быть ему?

Лет до тринадцати мир без звуков казался Жене естественным, тем более что он перестал их слышать с четырех лет, после болезни, и успел привыкнуть. И общение с помощью жестов казалось Жене нормальным. Пока он не стал замечать, что девушки – другие. И вот уже два года он натыкался на стену, отделяющую его от остального мира.

Несколько месяцев Женя не решался к ней подойти. Наконец в пароксизме какого-то отчаяния он остановил свою избранницу, попытался познакомиться, ища в глазах болезненное сострадание к инвалиду. Но нашел только любопытство здоровой красивой девушки. Несколько невероятно счастливых дней он встречал ее после работы, показывал свои серебряные резные колечки и серьги, она взяла один набор. По ее губам было очень легко читать.

А потом он увидел ее с другим. Они столкнулись у лестницы в парке. Она стояла наверху, разговаривала. Увидев Женю, совсем не растерялась.

Сказала, улыбаясь: «Мальчик, у нас с тобой ничего не получится».

По ее полным губам он прочитал легкое сочувствие к нему.

Совсем другим языком говорило ее взрослое, налитое женское тело. Но теперь он к нему никогда не прикоснется.

Ничего не получится?..

Он и не помнил, как вбежал в дом, как наполнил водой ванну. Достал из шкафчика лезвие и полоснул по одной руке, потом подругой. Помнил только досаду, когда пришел в сознание уже в больнице. Мать вернулась с работы раньше времени…

Лученко встречалась с Цымбалом каждый день. Женя исписывал крупным старательным почерком несколько страниц в клеточку, писал медленно, но упрямо. Он шел на контакт удивительно легко, даже с радостью. Вера Алексеевна старалась не нарушить возникшей между ней и юношей хрупкой исповедальной нити. Она наблюдала, как он старательно излагает на страницах свои мысли, и ей казалось, что этот мальчик сошел с картины Нестерова «Явление отроку Варфоломею»…

После того как Женя описал историю своей любви, Вера стала читать такие строки:

«Зачем я родился таким? Ведь я же инвалид, ошибка природы. Ублюдок недоразвитый. Такому лучше не жить. Для чего мне мучиться?»

– Прежде всего ты человек, Женя, – возразила Вера Алексеевна, глядя ему в глаза и понимая, что нельзя сказать: «Надо жить. Ты обязан жить и мучиться». – И у тебя, как у всякого человека, конечно, есть право выбора, жить тебе или умереть. Но! Разве такой серьезный выбор делается сгоряча? Мужчины так не поступают.

«А чего же еще ждать, если мне не повезло?»

– Как ты можешь судить о своем невезении, не испытав везения? А может, это и есть везение, а невезение тебя ждет в будущем? Ты не узнал как следует ни людей, ни себя. Ты не испытал жизни по-настоящему, глубоко, разносторонне. Такая ли уж ты «ошибка»? Минусы можно обратить и в плюсы – все зависит от точки зрения. Дар слуха, которого ты лишен, способен быть и тяжким грузом. Знал бы ты, сколько я слышу отвратительных слов, шума и грохота, разрушающих меня и мешающих жить!

«Вы что, серьезно?»

– Почти… А тебе лишние звуки не мешают сосредоточиться для творчества. Ты ведь художник, а значит, особенный человек, не так ли?

«Я очень люблю рисовать. Когда рисую с натуры, мне кажется, что ничего некрасивого нет, а даже если есть, на моем рисунке оно становится прекрасным».

– Наши призвания похожи. Я тоже думаю, что несчастливых людей нет, есть люди, которые просто забыли, что они счастливы. Но давай продолжим наши рассуждения. Дар слова, от отсутствия которого ты страдаешь, тоже не самый лучший дар. Болтливость, косноязычие, ненормативная лексика… Но и это ерунда по сравнению с тем, что люди на земле говорят на нескольких сотнях разных языков и зачастую не в силах понять друг друга. А есть универсальный язык: язык тела. Глаза, мельчайшие жесты, мимика говорят намного больше слов.

«Да, я знаю».

– Вот видишь. Посмотри на собак, они не разговаривают, но это не мешает им прекрасно ориентироваться среди таких разговорчивых созданий, как люди, и быть самыми счастливыми ушастыми существами на свете. У меня у самой есть спаниель, я знаю, о чем говорю…

Тут разговор зашел о собаках, а о них Вера могла говорить бесконечно. Оказалось, что Женя тоже любит собак. В следующий свой приход Лученко сказала:

– Ты анализируешь наши разговоры, и тебе кажется, что я просто занимаюсь утешением.

«Как вы догадались?»

– По губам. Помнишь о языке тела? А ведь ты им тоже владеешь на высоком уровне. Ну-ка, посмотри на меня, попробуй прочитать.

«У вас был сегодня, кажется, трудный день… Вы огорчены, что кому-то не удалось помочь».

– Верно. Пришлось направить одного страдающего человека в стационар. Жаль, не люблю этого, но разговоры не помогали. А может, я допустила в чем-то ошибку.

«Разве может врач ошибаться?»

– А ты как думал? Мы тоже живые люди, как все. Как и ты. Ты допустил ошибку, и это большое везение, что она не закончилась трагически.

«Не уверен. Зачем страдать?»

– Дружочек мой, кто ж тебе обещал, что жизнь – это сплошные радости? Это и страдания тоже. Но ты вдумайся: если можешь страдать, значит, можешь и радоваться, ведь одного без другого не бывает. Ты получил меру страданий, должен был дождаться и радости. Терпения не хватило? А ты дождись. Успеешь еще уйти, но не лучше ли досмотреть кино до конца? Кто знает, сколько интересного еще покажут.

«Кроме красоты, есть еще любовь. А мне она не досталась».

– Опять спешишь. О любви мы еще поговорим, но не кажется ли тебе, что жизнь Евгения Цымбала нужна не только ему? Каждый человек, красивый он или урод, совершенный или с изъяном – кому-то на свете нужен. Не буду говорить прекрасных слов о родителях и родственниках, но все зачем-то нужны, каждый человек – особенный. Ты вот слушаешь меня и не соглашаешься, а это потому, что ты еще не успел всего узнать и понять. Ты не урод и не калека, ты не болен и не несчастен – просто не нашел себя, не уловил главного, не почувствовал.