Текст книги "Заноза для хирурга (СИ)"
Автор книги: Анна Варшевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Забираю котёнка – к счастью, додумался по дороге заехать в зоомагазин за переноской и прочими мелочами. Дома открываю дверцу, но мелкий не торопится выходить. Пожав плечами, ставлю миски с водой и кормом, который посоветовал ветеринар.
Спустя почти час незваный пришелец заявляется в спальню. Я лежу на кровати, не раздеваясь – кручу в руках шнур. Ещё в студенчестве у меня появилась привычка вязать разные виды узлов, даже находил какую-то книжку и разбирался. Давно этого не делал, но пальцы легко вспомнили привычное занятие, которое сейчас немного успокаивает. Котёнок подходит ближе, пытается поймать свисающий край верёвки, прыгает, но на кровать залезть не получается. Вздохнув, цепляю мелочь и поднимаю к себе. Тот, покрутившись вокруг меня, наконец, укладывается под бок.
– Рыжий англичанин? – внимательно смотрю на котёнка, вспоминаю Аниного Дарси. – Будешь мистером Бингли. На мистера ты пока, конечно, не тянешь…
Слышу тихое мурчание, и боль, поселившаяся в груди в последние дни, немного отступает.
А на следующее утро меня вызывает к себе главврач и начинает заливаться соловьём. Он только что вернулся с какой-то очередной конференции и сразу велел явиться. Якобы доложить, что у нас происходит «на фронтах», пока высокое начальство отдыхать изволило. Вот только вместо этого завёл речь про очередное выступление, на которое у меня сейчас ни времени, ни сил.
– Никита Сергеевич, предлагаю вам подумать насчёт того, чтобы представить доклад на симпозиуме. Это великолепные перспективы…
Я даже почти не вслушиваюсь в разглагольствования, только поддакиваю в нужных местах. Понятно же, что он просто хочет поднять престиж больницы. Всё логично, но отдуваться за всех не хочу. Мысли, как и всегда в последние дни, возвращаются к Ане. Как она сейчас? Неизвестность вытягивает все силы, я медленно, но верно превращаюсь в невротика.
Рассеянно киваю на очередную фразу главного, и вдруг среди нагромождения пафосных слов слышу:
– …и, безусловно, нужно привлекать Анну Николаевну. Она, конечно, пока в отпуске, но вам ли не знать, как важен…
Дёргаюсь вперёд так резко, что на секунду сводит шею.
– В… отпуске?
Я совершенно точно ничего о ней не говорил!
– Да, конечно, – Александр Васильевич смотрит на меня нечитаемым взглядом.
– Ах, да, – я делаю паузу. Не знаю, что сказать, чтобы не выглядеть круглым идиотом.
Что я за заведующий, если не в курсе, где мои сотрудники? Поколебавшись, осторожно спрашиваю:
– Она ведь писала заявление, не помню, с этим были какие-то проблемы?
– Никаких проблем, – главврач пожимает плечами и машет рукой, – вон же оно, в стопке лежит.
Поднимаюсь и подхожу к столу возле стены, где разложены документы. Сразу узнаю знакомый почерк на листе сверху, беру его подрагивающей рукой. Да, заявление на отпуск, подписанное, завизированное. Дата… тот день, когда она не пришла на работу. Как?..
Кладу листок на место и краем глаза смотрю на главврача. Тот как будто занят делом, копается в бумагах на столе, но я замечаю кинутый искоса в мою сторону взгляд. Возникает абсолютно чёткое ощущение, что надо мной издеваются. Продуманно и спланированно. Не то чтобы я не заслужил, но… Как так вышло? И при чём здесь главный? Чувствую себя параноиком, на секунду кажется, что все вокруг в курсе чего-то, что я не знаю.
Сажусь обратно. Хорошо только одно – у моих мучений появляется конкретный срок. В написанном Аниной рукой заявлении указан отпуск на десять дней. Сегодня пятый. Половина. Не знаю, как я протяну ещё столько же. Но теперь у меня хотя бы появляется уверенность, что она вернётся. Ведь если речь просто об отпуске, ей же нужно будет выйти на работу?
Только надежда на это позволяет мне не сойти с ума в ближайшие дни. Соболевский не объявляется. То ли ещё не вернулся из санатория, то ли продолжает держать паузу. Если учесть, какая трёпка мне от него предстоит, я и сам не напрашиваюсь на разговор. Успеется.
Бингли, которого я для краткости стал звать Беней, повадился спать в моей постели. Попробовал было выселять его на кухню, но мерзавец так жалобно пищал под дверью, что сил это терпеть у меня не хватило.
Последние сутки из отведённых десяти тянутся как жвачка. Хорошо хоть, работа помогает справляться с ожиданием. По максимуму загружаю себя, а заодно и всех остальных. Отделение трудится в авральном режиме, и я уже краем уха зацепил разговор медсестёр, которые жаловались друг другу, что только Анна Николаевна в состоянии справляться с «этим чудовищем», которое всех уже замучило своими придирками. Так понимаю, речь обо мне.
Ну, что сказать. Они, в общем-то, правы. Вот только моя Белль сбежала, и даже когда вернётся – надежды на превращение в принца у меня стремятся к нулю. Я уже сотню раз пытался проигрывать в голове, как произойдёт наша встреча, но так и не могу представить, что будет.
Утром дня икс у меня всё валится из рук. Я разбиваю чашку с кофе, режусь осколками, чуть не спотыкаюсь о Бингли… У мелкого паршивца, похоже, есть тайная способность моментально материализоваться именно там, где его сейчас не ждут. Выругавшись, одеваюсь и приезжаю на работу чуть не в шесть утра.
Это какое-то сумасшествие, но я как будто чувствую момент, когда Аня появляется в отделении. Никто не заходит в кабинет, из-за двери не доносится голосов, но всё во мне просто кричит – она здесь! Поднимаюсь, выхожу в коридор, успеваю пройти чуть вперёд, но тут же резко останавливаюсь.
Аннушка стоит в нескольких шагах от меня возле поста медсестры. Немного виновато улыбаясь, что-то говорит Надежде. Мне не удаётся разобрать слова. Я жадно смотрю на неё, выхватывая отдельные детали. Она не выглядит исхудавшей или бледной, наоборот – лёгкий румянец, кожа как будто даже немного золотистая… Хирургический костюм слегка обтягивает фигуру в нужных местах. Сглатываю, торопливо поднимаю взгляд от груди и упираюсь в серьёзные серо-голубые глаза.
Колени подгибаются. Господи, какая же она… Как будто впервые вижу, насколько она красива. Открываю рот, но не успеваю ничего сказать.
– Доброе утро, Никита Сергеевич, – Аня равнодушно кивает, в голосе не найти даже намёка на тепло. Проходит вперёд и скрывается в ординаторской.
Мне словно плеснули в лицо ледяной водой. Моргаю, пытаясь сообразить, как поступить, и замечаю исполненный сочувствия взгляд старшей медсестры. Она тут же отводит глаза, но я понимаю, что мои эмоции незамеченными не остались.
Поворачиваюсь и просто сбегаю к себе в кабинет. Отдышаться. Смотрю в небольшое зеркало возле вешалки. Пытаюсь увидеть себя со стороны её глазами. Приглаживаю волосы, они почему-то всклокочены. Черты лица как будто заострились, щетина... Я что, забыл побриться сегодня?
Отворачиваюсь от отражения, становится до невозможности тошно.
Похоже, настоящие мучения мне ещё предстоят.
Глава 22
Аня
– Ох, Герман Эдуардович, вы себе не представляете, как я вам благодарна! Это какое-то чудо, в жизни мне не было так спокойно. Не знаю, как жить-то теперь дальше, обратно хочется! – улыбаюсь, показывая, что последние слова были шуткой.
– Я рад, дорогая моя, – старик тепло улыбается мне в ответ.
Мы сидим в гостиной Соболевского и пьём чай. Я приехала сюда сразу из аэропорта, не заезжая домой. Привезла Герману в подарок итальянские конфеты пралине, бутылку вина и оливковое масло. Покупала это всё, конечно, на свои деньги – к счастью, сообразила захватить с собой сбережения, отложенные как раз на отпуск. Карточку, которую мне дал Алекс в аэропорту, использовать было неловко. Хотя несколько раз я и расплачивалась ею в кафе.
– Герман Эдуардович, мне очень не по себе, – начинаю неуверенно. – Вы столько потратили, чтобы…
– О, нет, дорогая моя, не начинайте! – Соболевский перебивает меня. – Я так и знал, что разговор об этом обязательно зайдёт! Позвольте мне кое-что напомнить вам. Вы знаете легенду об Александре Македонском?
– Какую конкретно? – хмурюсь, пытаясь сообразить, о чём говорит мой собеседник.
– О его похоронах. Знаете?
– Боюсь, что нет, – качаю головой.
– Ну так вот, дорогая моя, есть такая поучительная легенда, что Александр Македонский завещал похоронить его с повёрнутыми кверху раскрытыми ладонями, которые были бы видны из гроба. Ибо он, завоевавший полмира, пришёл в него с пустыми руками и уходит так же, не взяв с собой ничего, – Герман смотрит на меня, печально улыбаясь. – Люди иногда слишком жадны и забывают, что захватить на тот свет ничего не выйдет. Давайте не будем говорить о деньгах? Я получил за них достаточно, увидев сегодня ваши счастливые глаза.
– Спасибо, – говорю тихо. – Спасибо вам.
Мы какое-то время сидим в уютной тишине. Из колонок, подключенных к ноутбуку, еле слышно играет музыка. Герман Эдуардович что-то смотрел, когда я приехала, и просто выкрутил звук на минимум, чтобы он не мешал разговору. Вот только в какой-то момент меня пробивает озноб, потому что я, кажется, начинаю узнавать мотив, который выводят два сливающихся в переливах нот голоса.
– Герман Эдуардович, что это? Очень знакомая мелодия, – мне становится не по себе.
Старик прислушивается несколько секунд.
– Дуэт Лючии… – начинает говорит и останавливается.
– …и Эдгардо, – договариваю упавшим голосом*.
Такое ощущение, что температура в комнате падает на несколько градусов. Герман вздыхает.
– Не хотел я начинать этот разговор, но, видимо, сама судьба подталкивает. Вам ведь на работу утром, – смотрит на меня сочувственно.
Киваю, обхватываю себя за плечи руками.
– Кстати, вот, возьмите, – он тянется к столу, достаёт из ящика мой мобильный.
Беру телефон. Подумав, откладываю в сторону. Завтра включу. Поднимаю глаза на Германа и решаюсь спросить:
– Он звонил вам?
– Да.
– И что сказал? – меня гложет какое-то болезненное любопытство.
– Я не ответил на звонки, – Соболевский усмехается, – но прислал сообщение, которое, полагаю, вполне ясно отражало моё отношение к произошедшему.
– То есть вы ничего не знаете, – выдыхаю и не пойму, я рада или расстроена.
– Ну почему же, – вокруг его глаз собираются морщинки, как при улыбке. – Я знаю, что в первый день Никита несколько часов ждал возле вашего дома в надежде, что кто-нибудь придёт. Знаю, что про ваш отпуск он узнал только спустя пять дней, а сейчас уже успел замучить всё отделение. Там, полагаю, молятся, чтобы вы поскорее вышли на работу.
– Откуда? – ахаю, глядя на довольного старика расширенными глазами. – Герман Эдуардович… – медлю, но всё же спрашиваю: – Кто вы такой?
– Ваш друг, дорогая моя, – он улыбается, а затем, вздохнув, продолжает: – А ещё старый друг Александра Васильевича, вашего главврача. Ну и ещё одна деталь, которая, наверное, многое объяснит – в своё время я был… м-м… не последним сотрудником дипломатического корпуса в одном условно дружественном нам государстве.
Смотрю на него, открыв рот.
– То есть, вы дипломат?
– Не совсем, но в целом да, можно и так назвать, – кивает Герман.
Вот это да! Я задумываюсь. Это и правда многое объясняет.
– Аннушка, – вырывает меня из мыслей Соболевский, – я не могу вмешиваться в ваши отношения, подталкивать вас или Никиту к какому-то решению. Просто не имею такого права. Да, я сыграл свою роль, но она и так оказалась, на мой взгляд, значительно больше, чем следовало бы. Но хочу, чтобы вы знали: во-первых, я на вашей стороне.
Улыбаюсь ему сквозь подступившие слёзы.
– А во-вторых?
– Во-вторых, у меня так или иначе состоится разговор с господином главным хирургом, – хмурится недовольно. – Ему явно не хватает смелости написать первым, ну так я его потороплю. Говорю вам, чтобы вы были в курсе и не надумывали себе лишнего, хорошо?
– Конечно, Герман Эдуардович, – киваю задумчиво. – А вот мне как быть? – говорю вслух, забывшись.
– Аннушка, всегда нужно понимать про себя, что вы можете сделать, а что не можете, на что готовы пойти, а где будете стоять насмерть, – Герман задумчиво берёт чашку с остывшим чаем, но тут же отставляет её. – Дело в том, что вы... я бы сказал, что всё так же влюблены, но знаю, рассердитесь, – с улыбкой смотрит на вскинувшуюся меня. – Я видел вас вдвоём. Не претендую на истину в последней инстанции, но… ваша история ещё не закончена, поверьте.
– Финал вызывает вопросы, – фыркаю недовольно. – Драма или хэппи энд?
– А вот это зависит только от вас двоих.
Я решаю не спорить. Удивительно, но после разговора мне даже становится легче.
Больше всего меня пугал сам факт: вот прихожу я на работу, а там Добрынин. И что делать? Гордо игнорировать – но мы работаем вместе, часто в тесной связке «хирург-ассистент». Делать вид, что ничего не произошло – обойдётся, так легко он не отделается. Никак не получалось нащупать золотую середину.
Зато теперь, хоть плана действий у меня по-прежнему нет, я успокаиваюсь. Посмотрим, как он будет себя вести, а там разберёмся.
В путешествии было прекрасно, но по дому я соскучилась. Забираю со стоянки свою машинку, приезжаю к себе. Дарси встречает меня воплями и трётся о мои ноги, не отходя ни на шаг. Тоже скучал. За котом явно присматривали от души, он даже, по-моему, слегка поправился.
Разбираю чемодан, запускаю стирку, занимаюсь домашними делами. И ночь проходит спокойно – никаких тяжёлых снов, высыпаюсь прекрасно. Вот только есть хочется – в гостинице за эти дни привыкла плотно завтракать с утра, и желудок жалобно требует чего-то существенного. Приходится заехать в открывающееся рано утром кафе и взять кофе с круассаном.
Захожу в отделение и вдыхаю полной грудью. Кто-то скажет – сумасшедшая, нравится запах больницы. Но я так люблю свою работу! После отпуска это ощущается ещё острее.
– Нет, вы только посмотрите на неё!
Оборачиваюсь и вижу подбоченившуюся Надю.
– Я тут с ума сходила, чуть не поседела, а она приходит и улыбается! Хоть бы для порядка сделала вид, что тебе неловко!
– Надюша, миленькая, прости, пожалуйста, – подхожу к старшей медсестре и тянусь её обнять. – Так было нужно, я обещаю, всё расскажу попозже!
– Ладно уж, – ворчит Надежда, обнимая меня в ответ. – Потом сказали, что ты в отпуске. Хорошо, что вернулась. Всё отделение последние дни зашивается. Где была-то хоть?
– Меня добровольно-принудительно в путешествие отправили, – улыбаюсь виновато.
Мне и правда немного неловко, что они тут работали, а я отдыхала.
– Силком, что ли? И кто? Вообще, почему так внезапно? – Надя смотрит на меня удивлённо.
– Один хороший друг, – качаю головой. – Ладно, об этом потом, давай я в рабочий режим войду.
Разворачиваюсь и ловлю на себе пристальный взгляд.
Добрынин выглядит… В первую секунду я даже теряюсь. Где тот гордый самоуверенный красавец, когда-то явившийся в хирургическое отделение? Волосы встрёпаны, на щеках темнеет щетина, глаза ввалились. Такое ощущение, что последние несколько дней мужчина не спал и не ел. Демон, как он есть. И смотрит так, что мороз по коже.
Всё это проносится у меня в голове в мгновенье ока. В глубине души шевелится слабое сочувствие, но я давлю его в зародыше. Нечего. Холодно киваю, здороваюсь, спешу убраться подальше и с ходу включаюсь в дела.
Хирургия действительно зашивается, палаты заполнены, плюс вал бумажной работы – на носу очередная проверка, но мне удаётся заметить пару неочевидных косяков, которые здорово тормозят рабочий процесс. Если не знать, то и не поймёшь, в чём дело. За несколько часов успеваю разгрести основные моменты и связаться с коллегами из других отделений. Похоже, все искренне радуются, что я вышла из отпуска, и легко соглашаются помочь, чтобы побыстрее вернуться в нормальное русло. Даже просить никого особенно не пришлось! Удивительно…
– А что ты хотела, Аннушка Николаевна, – говорит мне врач-рентгенолог, с которой мы пошли пообедать, а заодно обсудить пару рабочих вопросов. – Народ за эти дни от вашего заведующего настолько… кхм… офигел, не сказать бы хуже!
– Ой, не начинай, Алла Ивановна, – морщусь. – Мне уже все, кто мог, на него нажаловались.
– Ну, а что поделать, если он как бешеный был последнюю неделю, – пожимает плечами женщина и тут же вздрагивает. – Ой, явился! Ладно, пошла я. А то попаду под горячую руку ещё! Чуть позже забеги, как раз все заключения на последних пациентов проверю и отдам тебе.
Оборачиваюсь и вижу Никиту на входе в столовую. Коллега испаряется моментально, а у меня ещё полная тарелка! Мелькает мысль бросить всё и тоже уйти, но… я голодная. Да и вообще, что за детский сад. Поэтому сосредотачиваюсь на тушёных овощах и котлете. Надеюсь, он ко мне не подойдёт.
– Анна Николаевна, могу я к вам присоединиться?
Надежды не оправдались. Со вздохом поднимаю глаза. Добрынин садится напротив.
– Вы ведь уже присоединились, смысл спрашивать.
Упрямо продолжаю есть, мужчина тоже берёт вилку, но просто крутит её в руках.
– Я хотел узнать… как у вас дела?
Мне хочется закатить глаза. Что за вопрос?
– Всё отлично. Я успела проверить документацию и обнаружила, что…
– Нет, я не о работе, – перебивает торопливо.
– Мои нерабочие дела вас не касаются.
Да, грубо. И невежливо. Ну, для меня – я никогда не разговариваю с людьми в таком тоне. Но во-первых, он заслужил, а во-вторых, это заставляет его замолчать. Быстро доедаю обед, хирург к своей тарелке даже не прикасается.
– Никита Сергеевич, – поднимаюсь и смотрю в глаза вскинувшему голову мужчине, – мне нужно будет с вами поговорить.
Он поднимается с места тут же.
– Да, конечно, идёмте.
– Вы не поели, – качаю головой, – это ждёт…
– Я не голоден.
С сомнением смотрю на хирурга. Он совершенно точно слегка похудел. Ладно, взрослый мальчик, переживать ещё за него.
В кабинете, куда мы приходим, мне немного не по себе. Слишком тут… много воспоминаний. Но стараюсь сосредоточиться.
– Присядете? – Никита кивком головы указывает на стул, выдвигает его.
– Нет, пожалуй, не стоит, – делаю вдох. – Никита Сергеевич, я хочу перевестись.
– Куда?! – спинка стула под его руками внезапно издаёт отчётливый скрип.
Эм-м. Такой бурной реакции я не ожидала.
– Из ординатора в дежуранты. Как вы, возможно, помните, я была врачом-дежурантом, когда вы только пришли в отделение. Сейчас обстоятельства складываются так, что я бы предпочла вернуться к графику суточных дежурств.
Держу себя в руках, стараюсь спокойно глядеть на нервничающего заведующего. Ну в самом деле, он должен понимать, что это отличное решение в нашей ситуации. У врача-дежуранта восемь рабочих суток в месяц, стандартная ставка. Мы сможем пересекаться значительно реже.
– Аня…
– Анна Николаевна, – поправляю его.
– Анна Николаевна, я… прошу вас не делать этого, – он отводит глаза, но тут же опять смотрит на меня. – Пожалуйста. Мне сейчас очень нужна ваша помощь.
– Я не единственный хирург в отделении. Вы можете заменить меня одним из новых ординаторов…
– Нет! – резкими движениями поправляет воротник халата. – Не собираюсь я вас никем заменять!
– Никита Сергеевич, это наиболее подходящий выход из положения, – вздыхаю раздражённо, – ну будьте же разумны!
– Не могу, – он внезапно оказывается прямо напротив, я не успеваю среагировать, как одна рука уже обхватывает меня за талию, а другая ложится на затылок. – Не могу быть разумным рядом с тобой, – шепчет и прижимается к моим губам.
Возмущённо мычу прямо ему в рот, выворачиваюсь изо всех сил, и меня отпускают. Отпрыгиваю на шаг и с размаху влепляю ему пощёчину, так, что голова дёргается. Бью с такой силой, что даже ладонь вспыхивает, но мужчина не касается щеки, хотя на ней сразу начинает алеть след от моей пятерни.
– Если от этого станет легче, ударь ещё раз, – говорит тихо.
– Ты мазохист или просто идиот? – шиплю сквозь зубы.
– Я и не то заслужил, – он вздыхает и всё-таки слегка потирает место удара. – Тяжёлая у тебя рука, – улыбается криво и явно через силу.
– Иди ты… к чёрту! – отхожу ещё немного назад.
– Аннушка…
– Не смей меня так называть!
Губы горят, хочется прикоснуться к ним пальцами, но я сдерживаюсь.
– Я пыталась решить вопрос цивилизованно! Но с тобой… с вами, Никита Сергеевич, это просто невозможно! Заявление принесу сегодня вечером, – разворачиваюсь к двери, но мне тут же преграждают путь.
– Прости…те, Анна Николаевна, это больше не повторится! Я обещаю! Пожалуйста, – он смотрит на меня умоляюще, – вы можете отложить перевод? Хотя бы до конца месяца! Я не смогу без… без вашей помощи, вы же видели, что творится в отделении!
Чёрт! У меня не получается сопротивляться высказанной вот так просьбе. И в отделении правда сейчас сложно, согласна. А до конца месяца чуть больше трёх недель. Глубоко вздыхаю.
– Три недели. Не больше.
– Спасибо, – Никита отходит от двери.
Выхожу, сдерживая желание от души шваркнуть створкой о косяк.
Ближайшие несколько дней всё идёт спокойно. Добрынин держит слово, ни намёком не показывает, что нас связывало нечто большее, чем отношения двух коллег. Правда, я и не даю ему даже шанса нарушить обещание, потому что упорно не замечаю все просьбы зайти в кабинет к заведующему. Да и вообще, не до этого, работы полно.
Каждый вечер заезжаю к Соболевскому, который, как мне кажется, немного приболел, хотя упорно это отрицает.
– Герман Эдуардович, надеюсь, я не успела вам надоесть за эти дни?
Я разогреваю у него на кухне куриный суп, заранее заказала в неплохой кулинарии неподалёку. Герман с удовольствием наблюдает за мной, смеётся:
– Дорогая моя, да вы что! Нам, старикам, только дай возможность – всё внимание захватим.
– Вы не старик, – говорю ворчливо, – а мужчина в возрасте.
Что-то мне не нравится, как в последнее время он себя чувствует. Ему бы лечь в больницу на обследование, но Герман наотрез отказывается.
– Будь по-вашему, Аннушка, просто возраст уж очень значительный, – опять улыбается. – Кстати, вспомнил, я хотел бы, чтобы у вас были запасные ключи.
– Зачем ещё? – поворачиваюсь к нему испуганно.
– Не пугайтесь так, дорогая моя, – Соболевский машет рукой. – Просто на всякий случай. Я вот, бывает, подремать ложусь днём, могу не услышать звонок в дверь, а вы перенервничаете. И вообще, можете спокойно заходить в квартиру сами.
Собираюсь было возражать, но он качает головой.
– Не спорьте, Аннушка, мне так будет комфортнее.
– Ладно, – соглашаюсь и ставлю на стол тарелки. – Давайте ужинать.
Через пару дней у меня наступает выходной, и я собираюсь заехать к Герману днём. По дороге заруливаю в магазин, набираю гору продуктов. Еда из кулинарии надоела, приготовлю ему что-нибудь. Пыхтя, затаскиваю два пакета на нужный этаж, ставлю на пол и решаю воспользоваться выданными ключами – иначе выйдет меня встречать и сразу отберёт тяжести, а ему бы сейчас не перенапрягаться. Тихонько пронесу сама, чтобы не нервировать.
Аккуратно открываю дверь, но не успеваю занести внутрь сумки, потому что до меня доносятся голоса. И знакомы мне оба! Забыв про всё на свете, подбираюсь ближе по коридору.
Глава 23
Добрынин
То, что сейчас со мной происходит, наверное, можно описать выражением «тотальный игнор».
Нет, Аня не делает ничего демонстративно. Но у меня такое ощущение, что она ускользает сквозь пальцы. Я не могу её поймать. «Анна Николаевна? Только что здесь была, вышла куда-то». «Анна Николаевна в травматологии», «Анна Николаевна на втором этаже». Блин, Фигаро здесь, Фигаро там…
Все мои просьбы, которые в основном получается передавать через других коллег, выполняются моментально, кроме одной – прийти ко мне в кабинет. И через несколько дней я уже начинаю впадать в состояние, близкое к отчаянию. Конец месяца подойдёт – не успею заметить. Аня переведётся. И что я делать буду?
А потом объявляется Соболевский. Вижу его сообщение вечером, и тут же начинает сосать под ложечкой. Это не приглашение, не просьба, не требование. Он просто пишет, что свободен на следующий день. Ещё и промежуток временной указывает, со скольки до скольки! И в конце приписка: «Буду ждать, если вам нужен разговор».
Откуда только знает, что у меня выходной?
Надо идти сдаваться. Мне и правда нужен разговор. И совет.
Назавтра стою перед знакомой квартирой, как набедокуривший ребёнок, надеющийся спрятаться от наказания. И сбежать невозможно, и шаг вперёд сделать решимости не хватает. Наконец, заставляю себя нажать на кнопку звонка. Дверь распахивается спустя несколько секунд, и я с трудом поднимаю глаза.
– Здравствуйте, Герман Эдуардович.
– Добрый день, – Соболевский кивает и отходит в сторону, без слов приглашая войти, но я медлю.
– Что ж вы стоите, Никита Сергеевич? – Герман иронично смотрит на меня. – Проходите.
– Я…
– Давайте-давайте, не бойтесь, – хмыкает старик. – Вы ведь уже давно вышли из того возраста, когда вас можно было оттаскать за уши и всыпать ремня как следует.
– Я, наверное, скорее предпочёл бы этот вариант, – вздыхаю, переступая через порог, – чем узнавать, как вы сейчас обо мне думаете и что по этому поводу скажете.
– Ну, тогда снимайте штаны, – Герман прищуривается, заставив непроизвольно вздрогнуть и качнуться назад, а затем снисходительно фыркает: – Да шучу я, что вы так перепугались. Идите, садитесь. Пойду пока чай заварю.
Сглотнув в безуспешной попытке смочить пересохшее горло, прохожу в гостиную. Я не бывал в квартире Соболевского дальше коридора, когда однажды провожал его – после выставки, на которой мы были втроём. И в другой ситуации, наверное, не отказался бы рассмотреть картины, которыми увешаны стены. Но сейчас просто сажусь в одно из кресел, пытаясь справиться с собой.
Герман Эдуардович возвращается из кухни спустя пару минут, садится напротив меня. Мне бы сказать хоть что-то, но я не знаю, как завести разговор, и пауза затягивается.
– Никита Сергеевич, вы ведь сюда не молчать пришли, – Соболевский, видимо, решил не дожидаться, пока я соберусь с мыслями.
Качаю головой. Герман вздыхает.
– Я не смогу вам помочь, если вы будете сидеть тут виноватой статуей самому себе.
– А вы мне поможете? – я вскидываю на него глаза.
– Это зависит от того, в какую сторону повернёт наш с вами диалог, – пожимает плечами старик. – Вы ведь всё-таки явились, значит, ещё не всё потеряно.
– Я… не знаю, с чего начать.
– Начните с начала, – щурится Герман. – Например, с того, что именно вы сделали.
– Вам ведь Аня говорила… рассказывала, что произошло? – опускаю глаза, чувствуя, как начинают гореть уши.
– Аннушка мне, конечно, рассказывала, но я хотел бы услышать от вас те фразы, которые вы не постеснялись произнести тогда в кабинете.
Открываю рот, но сил на то, чтобы что-то сказать, не нахожу. После непродолжительного молчания Герман негромко говорит:
– То есть сказать такие слова одной женщине про другую женщину – причём, замечу, любимую женщину – вы смогли, а мне сейчас повторить не можете.
У меня уже горят не только уши, но и всё лицо. Этот разговор ещё хуже, чем я предполагал.
– Ну что ж, в таком случае, боюсь, нам с вами не о чем…
– Я сказал, что Аня спала со мной ради места первого ассистента на моих операциях, – выпаливаю, зажмурившись. – И что это был для неё прекрасный опыт, – на последнем слове голос срывается.
– И вы в самом деле так думаете? – мягко спрашивает меня Соболевский.
– Конечно, нет, – упираюсь локтями в колени, утыкаюсь горячим лбом в ладони и меня прорывает: – Я не хотел. Не хотел так говорить. Господи, как я ждал, что он выйдет. Когда он зашёл с ней в подъезд, думал только о том, что нет, не может такого быть, он уйдёт, ну пятнадцать минут, двадцать, но когда через час никого не было… Я сходил с ума от мысли, что она… там… с кем-то, не со мной. Меня трясло от ревности весь тот вечер, ночь, всё утро, а потом Марго, чёрт бы её побрал, заявилась ко мне в кабинет и начала рассказывать, как он искал Аню. Я… не мог смотреть на её самодовольство, просто не мог. Она знает про мой первый брак, знает, как всё закончилось, хоть и не все детали… и я… не выдержал бы очередного лицемерного сочувствия. А потом, когда Аня зашла, когда я понял, что она всё услышала, я не знал, что делать. Я и правда думал, что она мне изменила, – поднимаю взгляд на Германа. – Я должен был поговорить с ней. Должен был прислушаться. Должен был верить ей, а не кому-то ещё.
С трудом втягиваю воздух в лёгкие. Под веками жжёт, внутри как будто медленно отпускается сжатая до предела пружина. Закрываю глаза, потому что всё вокруг расплывается, дёргаными движениями вытираю выступившие слёзы.
– Ну, хоть что-то до вас дошло. Выпейте, – я даже не заметил, как Соболевский встал. Он сжимает моё плечо, протягивает стакан.
Глотаю резко пахнущий травами напиток и морщусь.
– Не кривитесь, это всего лишь валерьянка и пустырник, вам сейчас не помешает, – Герман садится обратно и вздыхает. – Натворили вы дел.
– Сам знаю, – мне становится чуть легче, то ли от того, что выговорился, то ли ещё почему-то.
Медленно допиваю, отставляю стакан.
– Аня хочет перевестись на суточные дежурства, чтобы как можно реже встречаться на работе, – говорю тоскливо. – Я попросил её отложить это до конца месяца. Она согласилась. Сейчас она меня игнорирует, насколько это возможно. И я её понимаю, но… я не могу без неё! Просто не могу!
Соболевский смотрит на меня внимательно, молча. Делаю глубокий вдох.
– Герман Эдуардович, что мне делать?
Аня
Подслушивать нехорошо, я знаю.
И вообще, много проблем в моей жизни произошло именно потому, что я услышала что-то, не предназначенное для моих ушей. С другой стороны, польза от этого тоже неоспорима. Так что усилием воли затыкаю свою совесть и торможу возле входа в гостиную. Меня аж потряхивает от эмоций, пульс зашкаливает, я пытаюсь сконцентрироваться и слышу:
– Герман Эдуардович, что мне делать?
– А что вы уже сделали, Никита Сергеевич? – спокойный голос Германа.
– Помимо сказанного? Проще перечислить, чего я не делал, – Добрынин отпускает горький смешок. – Ни разу её толком не похвалил. Никогда не говорил ей ни одного приятного слова. Не сказал, что… – голос прерывается, я слышу судорожный вздох. – Я… до слёз её доводил…
Молчание, тягостное, тяжёлое – еле дышу от напряжения, которое скапливается в грудной клетке.
– Не смотрите на меня так, Герман Эдуардович, – продолжает Никита. – Вы не можете думать обо мне хуже, чем я сам о себе думаю. Не представляете, каким дерьмом я тогда себя чувствовал. Стоял под дверью, сжимал кулаки и слышал, как она всхлипывает – тихо, чтобы никто не догадался. И это я знаю только про один раз, сколько их на самом деле было – бог весть... А вот когда услышала мой разговор с Марго, она не плакала, – произносит глухо. – Просто ушла…
Опять тишина. Долгая, и никаких звуков. Я же сейчас вся изведусь, что там у них происходит?
– Она никогда меня не простит, – вдруг сдавленным голосом говорит Никита, и я слышу странный звук. Что это?.. Не успеваю задуматься, как опять раздаётся голос Германа:
– А вы её об этом просили?
