Текст книги "Зеркало для двоих (СИ)"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
– Ладно, я все понимаю, – Анна Вячеславовна зашуршала какими-то бумажками, раскрыла толстый журнал и попросила продиктовать Юлькины фамилию, имя и отчество. Через пару минут Сергей уже держал в руках маленький картонный прямоугольничек, свидетельствующий о том, что Максакова Юлия Владимировна имеет девятнадцатого ноября полное право перемещаться по «Мосфильму». Миновав вахту без проблем, они очутились непосредственно на территории. Юлька обвела взглядом открывшуюся панораму и скептически покачала головой. Действительно, восхищаться было особенно нечем. Человека, попавшего сюда в первый раз и еще живущего детскими представлениями о том, как снимается кино, наверняка должна была шокировать картина, напоминающая кадры из послевоенных фильмов: неуверенные, робкие шаги новостройки рядом с унылыми громадами полуразбомбленных домов… Совсем рядом с ними проехал трактор, оставляющий на грязно-сером снегу совсем уж безобразные песочно-глиняные следы. Справа что-то ухнуло, и с насыпи в огромную канаву, тянущуюся вдоль дороги, полетели булыжники и обломки арматуры.
– Да, печальное зрелище, – Юлька осторожно переступила из расползающейся под ногами лужи на более сухое место.
– Уж, конечно, это не Диснейленд, – авторитетно подтвердил Сергей.
Они неторопливо побрели вдоль мрачных, бурых стен, стараясь не наступать в тракторную «елочку», которая с пугающей скоростью заполнялась мутной грязной водой. Юля грустила, и в ней совсем не чувствовалось детского азарта, на который Селезнев так рассчитывал. Похоже, она просто покорилась сумасшедшей прихоти своего оригинального возлюбленного. Когда пошедшая на обгон полная женщина в распахнутом пальто поздоровалась с ними быстро и буднично, она только вскинула на Сергея тоскливые глаза.
– Сережа, откуда ты здесь все знаешь? Мы же идем в какое-то определенное место, правда?.. Ты сказал, что уже бывал здесь. Зачем? Объясни мне, что происходит?
– Я все расскажу тебе, клянусь. Но не сейчас, чуточку позже.
– Хорошо, – она согласно кивнула головой, – но тогда ответь мне на последний вопрос: что ты будешь делать, если сейчас нам навстречу выйдет настоящий Селезнев, с таким же, как у тебя лицом, с такой же небритостью, и, может быть, даже в такой же куртке?
Сергей на минуту представил себе эту картину, конкретно отдающую шизофренией, и честно признался:
– Не знаю… – но, заметив, что Юлька помрачнела еще больше, торопливо добавил: – Хотя этого просто не может произойти. Я тебе потом объясню почему. Успокойся, ладно?
В шестом павильоне «Мосфильма» было холодно, грязно и почему-то пахло общественным туалетом. Селезнев уже привычно схватился за ржавую ручку маленькой железной двери, но, увидев, как брезгливо скривилась его спутница, прокашлялся и подцепил скобу одним указательным пальцем. Они сделали несколько виражей по пустынным коридорам и вышли прямо к съемочной площадке. Это не было похоже на другой, сказочный, мир, который обещают читателям популярные книжки о кино, но все же производило впечатление. Сергей понял это по внезапно ожившим и даже заблестевшим Юлькиным глазам. Она пока могла видеть еще только кусок нарисованной на декорации стены кирпичного дома с серым фундаментом, две телекамеры, пару прожекторов и тонкие раскачивающиеся «удочки» звукооператоров. Вокруг всего этого суетились люди в совершенно обычной одежде. Похоже, шла репетиция. Селезнев никак не мог вспомнить название телесериала, который неделю назад начал снимать здесь хороший, большой режиссер Андрей Венедиктов. У Венедиктова он сыграл одну из своих первых и чуть ли не лучших ролей. Самого Андрея Селезнев увидел не сразу, и даже не увидел, а услышал, когда по съемочной площадке раздался голос, многократно усиленный микрофоном: «Внимание. Начинаем!» Тут же суетливые тетеньки в вязаных кофтах и стоптанных сапогах куда-то исчезли, операторы замерли на своих вышках. Андрей скомандовал: «Мотор!», и на весь павильон громко и истошно завопил маленький ребенок. По съемочной площадке пронесся всеобщий вздох разочарования, Венедиктов, снимая с головы огромные наушники, поднялся из-за пульта и уже без микрофона достаточно громко произнес: «Стоп, стоп, стоп. Все сначала. Утешьте ребенка, пожалуйста!»
Сергей нащупал Юлькину влажную от волнения ладонь, сжал ее в своей руке и начал неторопливо пробираться по проходу между зеленой, окрашенной масляной краской стеной и неизвестно зачем стоящими здесь картонными ящиками. Венедиктов заметил его издалека и приветственно помахал ладонью с растопыренной пятерней.
– Что ты будешь теперь делать? – сдавленно прошептала Юлька где-то за его спиной, и Селезнев с облегчением уловил в ее голосе тот самый долгожданный азарт человека, с головой бросившегося в опасное приключение.
– Ничего, – он пожал плечами, – подойду и поздороваюсь. Надеюсь, этот мужик не будет устраивать мне экзамен?
Юля промолчала, но он готов был поклясться, что сейчас она нервно прикусила нижнюю губу и крепко сжала в кулачок свободную руку. Венедиктов выбрался из-за пульта и пошел им навстречу, перешагивая через валяющиеся на полу провода. Он был худ, невысок ростом и в своем джинсовом костюме казался совсем молодым. Наверное, если бы не глубокие морщины на высоком выпуклом лбу, ему можно было бы дать лет тридцать. Андрей пожал руку Сергея и устремил на Юльку ласковый взгляд больших карих глаз. Женщины, работавшие с ним на съемочной площадке, уже знали, что этот взгляд означает дружеское расположение и ничего больше, но новенькие поначалу смущались, подозревая режиссера в не совсем чистых намерениях. Однако Юля была слишком напряжена и встревожена, чтобы обращать внимание на мужские взгляды. Селезнев почти физически ощущал волны страха, исходящие от нее, когда она пересохшими губами соглашалась с тем, что погода безобразная, осень не похожа на осень и «Мосфильм» не производит должного впечатления. Да тут еще и Венедиктов некстати ляпнул:
– А ты, Серега, изменился. Даже не пойму, что в тебе стало другим, но какой-то ты не такой. Может быть, это счастливая любовь на тебя так действует, а? – он игриво кивнул круглой головой в сторону Юльки.
– Да, наверное, – Сергей обнял ее за плечи и прижал к себе. Потом Андрей заговорил о своих планах, о том, что хочет снять нормальную картину, для которой есть совершенно классный сценарий, но, естественно, нет денег. Принялся вспоминать опыт их совместной работы, забавные эпизоды во время съемок, адресуя этот разговор, естественно, в первую очередь Юле. Селезнев внимательно прислушивался к его словам и тщательно взвешивал собственные реплики, чтобы, не дай Бог, не показать излишнюю осведомленность, не назвать кого-нибудь из общих знакомых по имени-отчеству и не подкинуть новую тему для беседы, которая будет с энтузиазмом принята. Все это время он косил одним глазом на площадку, пытаясь понять, когда же гримеры и звукооператоры закончат свою подготовительную работу и начнет сниматься новый дубль. Но Андрей первым проявил весьма уместную инициативу.
– Послушай, Юле же, наверное, не очень интересно слушать наш треп? Ты же ее сюда привел показать, как кино снимается, правда? Так пусть она сядет на стульчик вон там, у стены, а мы с тобой еще поболтаем.
Она подняла на Сергея вопрошающий взгляд, встретила молчаливое одобрение и вслед за Венедиктовым пробралась к ряду стульев позади телекамер. Похоже, приключение начинало ей нравиться, тем более что на площадке появилась всенародно любимая Анна Чернышева. На Анне Александровне, прекрасно выглядевшей в свои годы, было длинное пышное платье, стилизованное под девятнадцатый век. Она устало выплыла из-за кулис, опустилась прямо на перила дома и закурила. Возле центральной камеры молодая актриса, играющая то ли кормилицу, то ли няньку, тетешкала на руках настоящего младенца, зареванного, красного и поэтому похожего на совенка. Младенец, по всей видимости, периодически порывался опять завопить, и тоже молодой, но уже довольно известный Белоголовцев, одетый в чиновничий фрак, смотрел на него с безнадежным отчаянием.
– Нет, ну я же не могу кричать свой текст, – жаловался он «кормилице» и пытался показать ребенку корявую «козу». – Даже если мне микрофон перед носом повесить, все равно это маленькое чудовище меня переорет.
– Ты, наверное, не любишь детей? – неодобрительно интересовалась актриса, продолжая вместе с младенцем ритмично сотрясаться всем телом.
– Люблю, очень люблю, – возражал Белоголовцев, – но так съемочный день может закончиться, а мы и пяти минут не сделаем.
Откуда-то из-под лестницы вынырнула гримерша с раскрытой коробочкой, напоминающей палитру художника. Мягкой пуховкой прошлась по лицам кормилицы и чиновника, не прекращающим разговора, и снова исчезла.
– Внимание. Начинаем! – взревел Венедиктов. Чернышева загасила сигарету, поднялась с перил и скрылась внутри дома. Ребенок снова сложил губки «сковородником», «приготовившись» к новому дублю. И съемки пошли своим чередом…
Сергей стоял возле режиссерского пульта и смотрел на Юлю. Она сидела на стуле, немного подавшись вперед, и во все глаза наблюдала за происходящим на площадке. Уголки губ ее едва заметно вздрагивали, словно готовясь приподняться в удивленной и радостной улыбке, руки уже не теребили несчастную пуговицу, а спокойно и неподвижно лежали на коленях, придерживая снятый с головы берет. Сцена оказалась достаточно длинной, ребенка удалось утетешкать, и дальше все пошло без проблем. Нельзя сказать, чтобы актеры особенно выкладывались, они просто отрабатывали свои деньги с добротным профессионализмом. Когда эпизод наконец-то закончился, Селезнев подошел к Юле и сел рядом с ее стулом на корточки. Ее нога в тонких капроновых колготках незаметно подвинулась и коснулась его колена.
– Тебе нравится? – спросил он почему-то полушепотом, хотя в самом этом вопросе не было ничего криминального и разоблачающего.
– Да, – тоже прошептала она. – Только знаешь, странно как-то. Совсем близко от меня Белоголовцев, Чернышева… Их, кажется, можно потрогать рукой, а какого-то бешеного удивления нет… Нет, я конечно, восхитилась в первый момент, но потом очень быстро привыкла. Наверное, это потому, что я до конца не верю в происходящее. Ну, как будто идет фильм про то, как снимается кино, а я смотрю его по телевизору.
Селезнев, улыбнувшись, кивнул, тихонько залез пальцем за краешек ее ботинка и погладил теплую ногу, плотно облитую тоненькими блестящими колготками. Они посидели еще минут десять, а когда впечатления начали уже повторяться и наслаиваться одно на другое, Сергей предложил Юльке поехать домой. Она легко согласилась, на цыпочках вышла из-за ряда телекамер и даже как-то озорно помахала Венедиктову рукой на прощание. И уже когда за ними с визгом захлопнулась ржавая дверь мосфильмовского павильона, с беззаботной радостью проговорила:
– Спасибо тебе… Нет, правда, спасибо. Ты ведь опять рисковал из-за меня. Но мне было очень интересно. А еще мне ни чуточки не стыдно, потому что все эти люди видели и знают настоящего Селезнева. Ни им, ни ему не будет плохо от этой сегодняшней авантюры. Мы ведь по большому счету никого не обманули, правда?
– Правда, – совершенно искренне ответил Селезнев и поцеловал ее прямо здесь на улице, прислонившись к стене и наверняка оставляя на собственной коричневой куртке оранжевые следы кирпичной пыли.
Впереди уже замаячила неказистая коробка проходной, когда у них за спиной раздались торопливые шаги и сбивчивое, хрипящее дыхание. Сергей обернулся, продолжая придерживать Юльку за талию, и увидел Стаса Краснова, который остановился в двух шагах, похлопывая себя по груди и силясь что-то произнести. Стас выполнял обязанности менеджера и одновременно ассистента режиссера в последней картине, принесшей Селезневу приз за лучшее исполнение главной мужской роли, и был известен своей суматошностью и влюбчивостью. На него совершенно убойно действовала любая смазливая мордашка: будь то новая актриска, костюмерша или вообще случайная девушка, которую угораздило поинтересоваться у Стаса, который час. Но, видимо, в этот момент его гораздо больше волновали деловые вопросы, потому что на Юльку он бросил лишь беглый взгляд.
– Серега, – просипел он основательно подсевшим голосом, – куда ты так несешься? Я же кричать тебе не могу.
– Да я вообще-то иду совершенно спокойно, – Селезнев пожал плечами, одновременно пытаясь для Юльки изобразить некоторую растерянность. – А что случилось-то?
– Ты мне сначала объясни, почему ты не в Италии? Мы и домой тебе не звоним, потому что думаем, что ты по заграницам разъезжаешь.
– Вернулся уже, – Сергей неопределенно мотнул головой. – А в чем дело?
– Ты остаток денег за «Золотую пулю» получать собираешься?
Селезнев приятно поразился. Не то чтобы у него наступил финансовый кризис, но деньги лишними никогда не бывают. Тем более он планировал подарить Юле какое-нибудь хорошее колечко. Нет, не обручальное, пока только свидетельствующее о помолвке. Если она, конечно, не убьет его после сделанного признания и согласится продолжить отношения… Он покосился на нее, стоящую рядом и заматывающую вокруг запястья тонкий ремешок сумочки… Нет, конечно же, все закончится хорошо, как в старой доброй мелодраме. Иначе просто и быть не может!
– Ты что, насчет денег серьезно? – он снова повернулся к Краснову.
– Серьезнее и быть не может, – просипел тот. – Все нормальные люди уже получили. Если приедешь завтра сюда с утра пораньше, и ты получишь. Только пообещай, что появишься, а то я с твоими десятью тысячами долларов после работы по вечерней Москве шарахаться не намерен. Проломят башку и спасибо не скажут… Так приедешь?
– Приеду-приеду, – успокоил его Сергей.
– Честное слово?
– Честное.
– Ну, смотри мне, – Стас погрозил пальцем, развернулся и потрусил обратно, перепрыгивая через смерзшиеся комки земли и по-обезьяньи болтая длинными руками.
Юлька молчала всю дорогу до проходной и, только когда они уже садились в джип, очень серьезно спросила:
– Сережа, зачем ты ему пообещал? Человек же привезет деньги, будет ждать, а никто не приедет.
– Почему это никто не приедет? Я приеду, – невозмутимо отозвался Сергей, поворачивая в замке ключ зажигания. Он был почти уверен, что она воспримет это как шутку, и поэтому без всякой задней мысли «выдал» блок прикольной информации. – А что, ты же сама видела, какая у них тут шарашкина контора. Документы никто не проверяет, на подпись – не смотрит. Получу денежки, и закатимся с тобой на Канары. А Селезнев пусть остается с носом, у него этих долларов и так – куры не клюют, правда?
– А если ты встретишься с ним возле кассы и он вызовет милицию? – каким-то бесцветным голосом поинтересовалась Юлька.
– Не вызовет, – беззаботно махнул рукой Сергей. – Он, знаешь, вообще вторую неделю на даче в Ельцовке пьянствует. Ребята ему водочки приносят и никуда не выпускают. Вот так! – он едва заметно улыбнулся своей спонтанной и довольно удачной находке. – А ты думала, откуда я знаю, что мы с ним сегодня не встретимся?.. Самое смешное, что когда он вернется, ему никто не поверит, что он не получал денег. Скажут: допился мужичок до зеленых чертиков. Так что дело безопасное.
Юля промолчала и отвернулась к окну. Селезнев, глядя на нее, ощутил легкое неудобство и подумал уже о том, что надо разрядить ситуацию, когда она вяло спросила:
– Значит, ты все это заранее продумал, да? И поход на «Мосфильм» был не для меня, а для того, чтобы разведать обстановку?
Сергей повернулся и посмотрел на Юльку оценивающим взглядом. Нет, она не притворялась. Эта пронзительная обида маленького обманутого ребенка, прозвучавшая в ее словах, была совершенно искренней. Она сидела нахохлившись, как больной воробей, и казалась совершенно безразличной и смирившейся. Но в этой упрямой напряженности, с которой она изучала однообразный пейзаж за окном, в нарочитом развороте головы, во всем читалась последняя отчаянная просьба: «Скажи мне, что все это неправда! Объясни, что я просто запуталась!» Селезнев, как маленькую девочку-школьницу, подергал ее за прядь волос:
– Юлька, эй, Юлька!.. Ты что, поверила, что я говорю серьезно? Господи, каким же ты иногда бываешь ребенком! Да ерунда это все!.. Ну, хочешь, я поклянусь, что не собираюсь красть никаких чужих денег? Хочешь?
– Не надо клясться. И больше шутить так не надо, – она попыталась изобразить на своем лице подобие улыбки. – Давай больше не будем об этом говорить.
Как только Юлька закончила фразу, уголки ее губ снова неудержимо поползли вниз, а ресницы мелко-мелко задрожали. Сергей вздохнул. Ситуация становилась все более неприятной. Он вдруг подумал о том, что по идее сейчас и надо объясниться, вот только настроение совсем не подходящее. До дома они доехали, не сказав друг другу ни слова. Юлька сразу же прошла в спальню, сняла с себя бежевый шерстяной костюм и забилась под одеяло, сказав, что у нее ужасно болит голова. Селезнев немного посидел рядом с ней, гладя холодную, равнодушную кисть, но скоро понял, что ее тяготит его присутствие. Тогда он достал из шкафа банный халат и отправился в душ. «Поговорить нужно будет сегодня же вечером, – думал он, подставляя лицо под упругие теплые струи и проводя пальцами по намокшим волосам. – Пусть только немного отдохнет и успокоится… Надо же, как нехорошо получилось с этими деньгами!»
Из-за мерного шума хлещущей из душа воды Сергей не мог слышать, как Юля, уже полностью одетая, выскользнула из спальни, набрала какой-то телефонный номер, сказала неизвестному собеседнику несколько слов и почти бегом выскочила из квартиры…
* * *
Симона, похоже, не особенно удивилась, когда Юлька отказалась приехать к ней домой. Во всяком случае, она не стала настаивать, а только быстро и деловито оговорила место, где они встретятся. «Наверное, ее задержали какие-нибудь непредвиденные дела», – размышляла Юля, сидя на скамейке в парке и уже минут десять вынужденно разглядывая каменного медвежонка, уныло торчащего посреди неработающего осенью фонтана. Медвежонок был серым и обшарпанным, мягкие снежные хлопья, сыплющиеся из пухлой тучи, как перья из дырявой подушки, образовали на его голове подобие маленькой шапочки. Но, похоже, малышу все равно было холодно, потому что он судорожно вцеплялся каменными лапами в железную трубу, из которой в летние дни, наверное, вырывался веселый и искрящийся сноп воды. Кроме этой грустной картины, смотреть в парке было вообще не на что. Остальные скамейки вокруг фонтана пустовали, облетевшие деревья вяло шептались друг с другом. Кругом валялись клочья бумаги, окурки и смятые банки из-под пепси-колы. Изредка по какой-нибудь аллее проплывала мамаша с колясочкой и снова скрывалась в серой безрадостной дымке. Юлька поежилась. Несколько случайных снежинок, осевших на краю белого шарфа, растаяли и теперь холодными каплями стекали по шее вниз, к ключицам. Наверное, правильнее было бы просто поговорить по телефону? Но она не хотела об этом думать, как и не хотела признаваться самой себе, что ей просто страшно и нужно видеть перед собой хоть мало-мальски сочувствующее лицо. «Дожила! – криво усмехнулась она, поднимая воротник пальто и выправляя из-под него загнувшиеся упругим валиком волосы. – Досочинялась и довралась до того, что за советом и помощью приходится обращаться к женщине, которая в принципе не может быть моей подругой. К женщине, которая, по идее, должна меня ненавидеть, как когда-то я ненавидела ее… А что остается делать, если все остальные пребывают в уверенности, что мой жених – самый натуральный Селезнев?» Неожиданно за спиной послышались легкие торопливые шаги. Юлька обернулась. Симона шла по самой короткой дороге, огибая деревья и перескакивая с бугорка на бугорок. Она явно спешила, и ее рыжеватые волосы, собранные на затылке в «хвост», яростно мотались из стороны в сторону. Сегодня на ней была длинная белоснежная куртка с отороченным мехом капюшоном и кремовые джинсы, заправленные в короткие полусапожки. И Юлька вдруг подумала, что не такая уж она и страшная, как кажется на первый взгляд.
– Ну, что у тебя случилось? – сразу переходя к делу, спросила Симона, усаживаясь на лавочку и доставая из кармана куртки пачку сигарет. Тут же с тонкой березовой ветки сорвался прямоугольный холмик снега, и несколько снежинок мягко осели прямо на ее ресницы. Она, часто заморгав, смахнула их указательным пальцем, как смахивают лишние комочки туши, и снова повернулась к Юльке. Во взгляде ее не было ни любопытства, ни притворного дамского сочувствия, ничего, что могло бы насторожить или оттолкнуть.
– Таня, скажи мне, пожалуйста, – Юлька поморщилась, почувствовав, с каким холодным официозом прозвучала эта ученически правильно начатая фраза, – можно ли на «Мосфильме» получить гонорар за фильм без подписи и паспорта?
– Ну, это кому как! – Симона щелкнула зажигалкой и поднесла язычок пламени к самому лицу. – Наверное, мэтрам и знаменитостям можно… Да, хотя там сейчас такая странная система с этими спонсорскими проектами и одними бумажками «для души», а другими – для налоговой, что, наверное, можно всем, кто непосредственно участвует в работе над картиной… А что, возникли какие-то проблемы с твоим Сергеем?
Вопрос завис в воздухе, как нож гильотины, готовый вот-вот сорваться вниз. Юлька, конечно, знала, на что шла, когда просила Симону о встрече. Она прекрасно представляла, что им вдвоем придется копаться в не очень приятных вещах, но не ожидала, что это будет так больно.
– Да, с Сергеем, – произнесла она еле слышно. – Только прошу тебя, не делай поспешных выводов. Этот человек очень дорог мне, и я просто, наверное, не смогу слышать о нем гадости… То есть, я хотела сказать, жестокие слова, то есть…
– Давай ближе к делу, – Симона глубоко затянулась, выпустила изо рта струйку дыма и спрятала зажигалку обратно в карман. Пока Юлька говорила, сбиваясь с одного на другое и густо сдабривая свой рассказ оправдательными комментариями, она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой, и только изредка подносила сигарету к губам. Постепенно усилился ветер. Теперь деревья уже не шептались, а хлестали все еще упругими ветками серое кисельное небо, и снежинки взвивались прямо перед носом в лихом, сумасшедшем танце.
– А почему ты решила, что Сергей и в самом деле хочет взять эти деньги? Он же сказал тебе, что пошутил, – спросила она, когда Юля закончила.
– Я бы очень хотела в это верить, но не складывается… Понимаешь, во-первых, еще в самом начале нашего знакомства он сказал, что ему самому будет полезно попытаться изображать Селезнева. Значит, он просто хотел проверить свои силы?.. Во-вторых, он намекал, что знаком с ним. Откуда, если бы эта история не была правдой? Да и потом, он точно знал, что мы не встретимся с Селезневым на «Мосфильме» ни сегодня, ни завтра… Тань, он был уверен в этом, поэтому не боялся ни капельки! И обещал мне все объяснить потом. Вот и объяснил…
Симона бросила окурок в нечто зеленое и ржавое, что когда-то было урной, и засунула руки глубоко в карманы куртки.
– Знаешь, что в этой истории мне кажется особенно странным? – проговорила она задумчиво. – То что не подгоняется твой Сергей под образ этакого гангстера-самоучки… Или, может быть, я просто разучилась разбираться в людях? Во всяком случае, на меня он произвел приятное впечатление. И еще я не понимаю, зачем ему понадобились эти десять тысяч долларов? И деньги не Бог весть какие, и живет он отнюдь не бедно… Что-то здесь не то…
– Зато я понимаю, – Юлька принялась смахивать с колен налетевший снег с излишней и поэтому бросающейся в глаза тщательностью. – Только это сложно объяснить… Понимаешь, не деньги ему нужны, а какое-то детское злорадное ощущение мести. Ему ведь очень тяжело жить с таким лицом. Сергей, конечно, шутит, что все это чепуха, и прикрывается всякими умными и правильными фразами. Но я-то вижу, как от одного упоминания этого Барса или Меченого его аж передергивает. Я просто боюсь, что у него развился комплекс неполноценности. Сережа внушил себе, что он ничтожество по сравнению с этим болваном, и пытается хоть как-то отыграться. Ты думаешь, он не понимает, что не прав? Прекрасно понимает! И я бы не удивилась, если бы он, получив деньги, бросил их в лицо этому пьяному уроду, который сейчас закладывает за воротник на пустой даче… Господи, если бы я была в этом уверена!
– А почему ты не попыталась с ним поговорить?
Юлька плотнее запахнула полы пальто, на которые снова налетели снежинки, и втянула голову в плечи. Что она могла сказать? Рассказать Симоне про давний, полудетский сон, который одно время снился ей с пугающей периодичностью? Ей виделся Борька, ее первый мужчина. И в этом сне у него были совершенно безумные, слезящиеся глаза. Она сидела с ним вдвоем в запертой комнате, и где-то в коридоре тяжело и страшно ухали приближающиеся шаги. Юля теребила Борьку и кричала ему прямо в лицо, что надо бежать, а он только бессмысленно улыбался и норовил сорвать с люстры какие-то невидимые пленки с чудесными, по его словам, фотографиями. Тогда она, уже испугавшаяся своей догадки, начинала задавать ему простейшие вопросы, и он отвечал невпопад, все так же странно улыбаясь, А шаги все приближались. И она понимала, что Борька сейчас живет в каком-то своем параллельном мире, что надо сначала вытащить его из этой страшной комнаты, а уже потом приводить в чувство. Он все поймет, обязательно поймет и осознает, что никаких пленок на люстре не было и что на календаре не «колесо», а «среда». Главное, чтобы сейчас он остался жить… Ей только на секунду почудилось то страшное Борькино выражение в глазах Сергея, когда они возвращались с «Мосфильма». Всего на секунду…
– Я не могу рисковать, – в конце концов сказала она, глядя прямо в Симонины блеклые глаза. – У меня слишком мало времени.
– Ну, тогда идем, – Симона легко поднялась с лавки и стукнула сапогом о сапог, сбивая налипший снег.
– Куда? – опешила Юлька.
– На вокзал, естественно. Если я не ошибаюсь, то до твоей Ельцовки ехать с Савеловского. Операция будет иметь кодовое название «На волю птичку выпуская…». Кстати, можешь называть меня подпольной кличкой Симона. Тебе ведь так привычнее, правда?
Через час они уже тряслись в полупустом вагоне пригородной электрички. Остановки объявляли быстро и невнятно, и Юля каждый раз мучительно прислушивалась, боясь пропустить нужное название. Кроме всего прочего, под их вагоном был закреплен то ли трансформатор, то ли рефрижератор, или еще какая-то гадость. Во всяком случае, и стены, и мутные стекла, и деревянные скамейки беспрестанно мелко вибрировали, как будто где-то совсем рядом работал отбойный молоток. Симона устроилась возле окна и казалась на удивление спокойной. Похоже, ее даже забавляло это приключение. Сидящий через проход дед откровенно бомжевского вида несколько раз попытался завести с ней знакомство, дурным голосом напевая частушку «Вижу, вижу бабу рыжу» и кося игриво заплывшим глазом, но она никак не отреагировала. И дед направил свои «чары» на скромную девочку в коричневом полушубке из искусственного меха, штудирующую учебник для первого курса по высшей математике. Ближе к дверям трое парней в камуфляже резались в карты, бросая их на сиденье звонко и с оттяжкой, при этом успевая заглатывать бутылочное пиво и громко матюгаться.
– Слушай, а если там будут такие же? – негромко спросила Юля, стараясь не привлекать к себе внимания любвеобильного деда.
– Ой, умоляю тебя! – Симона отвернулась от окна. – Ну, что твой Палаткин, вор в законе или крутой политик? С каких бы таких доходов ему охранников на даче ставить? Даже если все так, как ты предполагаешь, а я в этом очень сомневаюсь, то там валандается парочка таких же спортсменов, как он. Они мирно бухают вместе с Селезневым и в любом случае не захотят связываться с милицией. Так что мы быстро объясним ребятам, что товарища артиста ждут в Москве, а нас послали в качестве гонцов, погрузим этого Селезнева в электричку и завтра доставим на «Мосфильм»… Кстати, ты не боишься, что твой Сергей тебя потеряет, если ты не вернешься домой ночевать?
– Я ему записку на телефоне оставила: «Срочно уезжаю к подруге, буду завтра вечером». Так что с этим вопросом все нормально.
– А с каким ненормально?
– Ну, я не знаю… – Юлька потерла безымянными пальцами переносицу. – Может быть, в самом деле нужно было сначала с ним поговорить? А то получается, я сбежала, сразу расписавшись в собственном бессилии и признав, что он нацелился на преступление…
Симона чем-то пошуршала в кармане и достала упаковку фисташек в целлофане.
– Хочешь? – она протянула пакет Юле. Та сложила ладошку лодочкой и подождала, пока на нее высыплется горстка орехов. Вагон по-прежнему мелко вибрировал, и вместе с ним тряслись фисташки на ладони. Она смотрела на эти маленькие светлые «камушки» и чувствовала, как к горлу подкатывает горячий комок. В том, что в электричке едут две девушки, и одна, между прочим, при разговоре предлагает другой орехов, конечно же, не было ничего необычного. Но рядом с ней ехала не просто девушка, а невеста, свадьба которой не состоялась по ее, Юлькиной, вине. И можно было сколько угодно утешать себя фразами типа: «На чужом несчастье счастья не построишь», и «Она сама виновата, она первая увела Юрку», легче от этого не становилась. Симона, в свое время, честно добилась своего, пленив Коротецкого то ли умом, то ли независимостью, не важно чем! А она в ответ разыграла целый мошеннический спектакль, обманула всех, кого только можно было обмануть… И эта некрасивая и «выпендрежная» Симона, которая запросто могла поставить ее на место и все же предпочла не прибегать к «запрещенным приемам», а теперь вдруг стала ангелом-хранителем, едущим вместе с ней в грязной электричке в какую-то Богом забытую Ельцовку на поиски пьяного и дурного Селезнева. Она сидела рядом и запросто предлагала ей фисташки, как закадычной школьной подружке. И во взгляде ее не было холодного блеска ледяной мудрости женщины, снизошедшей к более слабой сопернице…
– Таня, – стараясь проглотить комок, сдавливающий горло, проговорила Юлька, – я тебе все в жизни испортила, да?
Симона взглянула на нее с некоторым удивлением, отсыпала фисташек себе на ладонь и как-то даже весело возразила:
– Наоборот. Во-первых, говоря детсадовским языком, «я первая начала». А во-вторых, я должна быть тебе благодарна за то, что с Коротецким мы разобрались в наших отношениях сейчас, а не лет через десять, когда у нас бы уже была куча общих воспоминаний и детей…
На какое-то мгновение Юле показалось, что в глазах ее промелькнула пронзительная собачья тоска, но лишь на мгновение. Потому что уже в следующую секунду Симона принялась активно грызть фисташку.
