Текст книги "Зеркало для двоих (СИ)"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
К друзьям Сергей вернулся уже минут через десять. Видимо, в глазах его зажегся особый азартный огонек, потому что Мишка уныло констатировал:
– Ну-у, закобелял, закобелял!.. Нам прямо сейчас по домам разъезжаться и освобождать тебе квартиру, или ты собираешься своей «мадамой» разбавить нашу дружную, мужскую компанию?
– Спокойно, мужики, – Селезнев помахал в воздухе ладонью, – это будет нормальная одноактная пьеса с прологом и эпилогом. Пролог вы сейчас видели, а первый акт начнется только завтра. Я звоню ей ближе к вечеру… Кстати, ее зовут Юля. Ничего девочка, правда?
* * *
Нельзя сказать, что предстоящий вечерний звонок этой самой Юле совершенно не волновал Сергея. Наоборот, он чувствовал здоровый азарт охотника, преследующего интересную дичь. Поэтому утром, натягивая джинсы, он опустил взгляд вниз, к ширинке и вполголоса проговорил:
– Ну что, друг, похоже, будет для тебя работа!
«Юля, Юля, Юлечка… Глазки у нее, конечно, ничего, и ротик сексуальный, а вот на попке не мешало бы добавить немножко мясца… Впрочем, так еще интереснее. Этакая девочка-прутик…»
Выходя из квартиры, он подумал о том, что надо вечером убрать из ванной полотенце с «котятами». Нехорошо получится, если случайная «мадама», как выражается Мишка, вдруг решит вытереться красочными махровыми «котами», еще хранящими запах Ларискиного тела. А еще он на минуту представил, что Лариса как раз в этот момент может возжелать примирения и вернуться домой. Вот и получится классическая опереточная сцена: любовница в постели, растерянный «муж» с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, и разгневанная «жена» на пороге… Н-да, «жена»… Интересно, а почему он на самом деле на ней не женился?.. Впрочем, женщины и связанные с ними проблемы все меньше и меньше волновали Селезнева по мере того, как его джип приближался к театру. И когда впереди замаячило старинное белое здание с острой крышей и двумя рядами колонн, он уже полностью настроился на предстоящий разговор с главным режиссером.
В просторном вестибюле пахло сухой известкой и вечным ремонтом и уныло пустела стена, на которой обычно висели портреты актеров. Строительное управление, обещавшее закончить ремонт к началу сезона, естественно, клятвы не сдержало. И все бы ничего, если бы не остались недоделанными половина «гримерок» и артистам не приходилось бы из-за этого тесниться по трое у одного зеркала. Сергей прошел мимо пустого гардероба и поднялся по мраморной лестнице на второй этаж. Из полуоткрытой двери Большого зала доносились гневные вопли Семена Александровича, бессменного главного режиссера. Шла репетиция пьесы, работать над которой начали еще в прошлом сезоне.
Селезнев проскользнул в зал, неслышно притворил за собой двери и уселся в предпоследний ряд партера. Семен Александрович сидел недалеко от сцены, за специально вынесенным в проход массивным деревянным столом, и мрачно курил. Время от времени он прерывал диалог актеров на сцене яростным: «Нет!» А иногда, будучи не в силах совладать с эмоциями, вскакивал с места и начинал прохаживаться по проходу туда-сюда. Металлический замочек на его вязаной кофте неистово раскачивался, а артисты замирали, следя за Семеном Александровичем испуганными глазами. Впрочем, испуг был скорее деланным, призванным потешить самолюбие старого главрежа. Сцену сейчас занимали мэтры, которые многое могли себе позволить.
– С начала, с начала! – захлопал в ладоши Семен Александрович и снова вернулся за свой стол.
Ольга Николаевна Головина на секунду опустила лицо в ладони, встряхнула волосами и заговорила:
– Единственный мой, вы уйдете, я знаю, вы уйдете, и ничего не изменится… Я, старая дура, останусь со своими глупыми фантазиями и …нет, не перебивайте меня. Я не вам это говорю, я себе говорю, – в глазах ее блеснули слезы хорошей профессионалки, дыхание уместно сбилось, она всхлипнула и продолжила: – Да, вы уйдете, и я не могу себя заставить гордо сказать: «Прощайте!» Я, наверное, буду цепляться за ваши рукава и за… Простите, секундочку, – Головина прокашлялась, нацепила на нос очки и заглянула в текст, лежащий перед ней на столе. – Сейчас, сейчас…
– За ширинку, – радостно предположил стоящий рядом на сцене Андрей Владимирович Дульцев, только что прекрасно игравший тоску и смущение.
– Да ну тебя, Андрюха, – Головина отмахнулась, – сейчас-сейчас, найду…
– Говори: «за ширинку». Какая разница?
– Там на сцене, заканчивайте базар! – громовым голосом, в котором слышалась скрытая усмешка, провозгласил Семен Александрович. – Давайте со следующей реплики!.. А тебе, Оля, текст учить надо. Ну что ты, вчера со студенческой скамьи, что ли?
– В том-то и дело, что не вчера. Склероз замучил, – улыбнулась Ольга Николаевна, и репетиция пошла дальше своим чередом.
Сергей провел рукой по обитой красным бархатом спинке впереди стоящего кресла, сдул с ладони благородную театральную пыль и начал тихонько, на цыпочках пробираться по проходу. Семен Александрович, старенький и несколько глуховатый, услышал его, только когда он подошел уже почти вплотную.
– А, это ты? Садись, есть у меня к тебе разговор, – он кивнул на ближайший к столу ряд. – Сейчас, только вторую сцену закончим… Ты посмотри, что творят! За лето все на свете позабыли…
Селезнев опустился в противно скрипнувшее кресло и принялся задумчиво изучать собственную ладонь. Но боковым зрением он все равно видел орлиный грузинский профиль старика и блики прожекторов, играющие на его обширной лысине. Минут через пять Семен Александрович действительно объявил перерыв. Актеры с облегчением поползли в курилку, так как смолить в зале никому, кроме главрежа, не позволялось. Сцена опустела.
– Ну, садись, Сереженька, поговорим, – старик похлопал ладонью по ближайшему к себе сиденью. – Есть у меня одно интересное предложение… Я вот думаю, не взяться ли нам ближе к весне за «Игру теней»? И не попробоваться ли тебе на Антония. Хотя, что пробоваться, я просто уверен, что у тебя получится.
Селезнев саркастически усмехнулся и кивнул:
– Опять красавец в львиной шкуре с босыми ногами и страстным взглядом, да?
– Да, – подтвердил Семен Александрович. – Только не надо утрировать. Я не понимаю, чем бедный Антоний тебе не угодил? Роль, между прочим, не простая.
– Семен Александрович, когда вы мне скажете насчет «Дон Жуана»?
Главреж поморщился, протер клетчатым носовым платком начинающие слезиться старческие глаза и потянулся за новой сигаретой. Руки у него были большие, сморщенные, сплошь покрытые коричневыми пигментными пятнами. И Селезневу вдруг захотелось немедленно исчезнуть, чтобы не мучить этого больного старика. Ведь и так ясно, что ничего хорошего он сказать ему не может.
– Понимаешь, Сережа, роль Дон Жуана я все-таки решил отдать Войтову…
Сергей молча кивнул и поднялся с кресла, но Семен Александрович остановил его неторопливым, но властным жестом:
– Подожди, я еще не закончил. Ты думаешь, что с тобой поступили несправедливо, что тебя обошли, но нужно ведь думать и о Зрителе. Думать о том, для чего мы, вообще, работаем… Я ни секунды не сомневаюсь в том, что ты хороший, талантливый мальчик, но…
– Что, «но»? – не выдержал Селезнев. – Я же играл Гамлета. И играл хорошо, вы не можете этого отрицать. Почему же теперь мне не дают хоть сколько-нибудь серьезных ролей? Я что, стал глупее, холоднее, бездарнее?
Главреж печально покачал крупной головой и глубоко затянулся:
– Сережа, я все понимаю, время такое, что нужно уметь зарабатывать деньги, и ты сделал свой выбор… Ведь Гамлета ты сыграл до Барса, правда? И до Корсиканца, и до всех этих Меченых, Психованных, Калеченых?.. А теперь, если бы ты вышел на сцену в этой роли, зрители бы, в лучшем случае, смотрели на тебя как на диковинную зверюшку и искренне удивлялись: «Надо же, а он ведь еще и неплохой актер!»… Они должны сопереживать происходящему на сцене, а не думать о том, что артисту черная хламида идет ничуть не меньше, чем кимоно…
Селезнев нервно хрустнул костяшками пальцев:
– Но ведь ходят же зрители на Гафта, на Фрейндлих. На пианиста Диму Маликова же, в конце концов, ходят!
– А ты бы хотел, чтобы на тебя ходили, как на пианиста Маликова? Нет, я ничего не хочу сказать, он, возможно, прекрасный музыкант. Но ценит его исполнительское мастерство небольшая кучка меломанов, а остальные идут поглазеть, как известный певец занимается «серьезной музыкой». Тебе бы этого хотелось?.. К сожалению, Сережа, придется подождать, пока с тебя сойдет эта «плакатность» и народ подзабудет, как ты замечательно умеешь махать ногами… Все, извини, перерыв заканчивается.
Семен Александрович снова захлопал в ладоши, созывая артистов на сцену, а Селезнев встал и быстро пошел к выходу. Настроение у него было хуже некуда, и номер этой самой Юли он набрал скорее машинально. А когда на том конце провода раздался ее чистый и немного напряженный голос, он хотел даже повесить трубку. Слишком уж многое в его жизни сломал этот треклятый Барс, чтобы изображать его для какой-то свиристелки Впрочем, может быть, было бы и лучше прервать так и не начавшийся толком разговор. Потому что настроиться на легкий флирт, постепенно переходящий в горячий секс, так и не удалось. Разговор в кафе получился тяжеловесным и ни на йоту не приближающим к постели. А возле ее подъезда они так и вовсе разругались. И, глядя на торопливо удаляющуюся Юлькину фигуру, Сергей почувствовал что-то похожее на укор совести. Хотя, скорее всего, это была отнюдь не пробудившаяся совесть. Потому что это же, десятикратно усилившееся, чувство заставило его ночью ворочаться в постели, не находя себе места, сминая подушку и представляя Ларисины разведенные колени…
Когда Селезнев на следующий вечер подъезжал к банку «Сатурн», он размышлял о том, что многое себе напортил и теперь придется подождать с близким знакомством. На переднем сиденье рядом с ним валялись длинные голландские розы, купленные в качестве реквизита и призванные поразить скорее не коллег Юли, а ее самое. Теперь, наверное, нужно будет изобразить искреннее раскаяние. Хотя почему изобразить? С девочкой и в самом деле получилось не очень хорошо. А потом можно будет назначить ей очередную встречу где-нибудь поближе к дому. Ну, а уж если и на этот раз ничего не получится, то тогда пьесу придется сворачивать. Все это, конечно, интересно, но до определенной степени. Забавно поиграть в Селезнева, изображающего Селезнева, но какой смысл в игре, если в конце не положен приз?
Он ждал ее совсем недолго. Наверное, минут десять. И успел выкурить всего одну сигарету, прежде чем на крыльце появилась Юля в сопровождении какой-то блондиночки с очаровательными кудряшками. Блондиночка сразу впилась в него восторженным взглядом, а эта, сумасшедшая, еще целую вечность таращилась в небеса, прежде чем соизволила среагировать на подружкины сигналы. Сергей и не ждал, что внутри у него что-то екнет, когда шел навстречу Юле, спускающейся с крыльца с видом сомнамбулы, но надеялся получить хоть какое-то удовольствие от поцелуя… Однако губы его потенциальной сексуальной партнерши оставались твердыми и напряженными, вся она как-то сжалась. Селезнев долго не мог понять, что происходит, пока наконец-то не сообразил: она тоже не тащится от этого поцелуя ни физически, ни морально… И только тогда заметил ее испуганный глаз олененка, косящий на зрителей, и до конца поверил, что она не врет и ей действительно просто нужна помощь…
До Юлиного дома они доехали, непринужденно болтая. Девочка заикнулась о каком-то спортсмене, видимо, насолившем ей в жизни, и тут же осеклась. Даже неровные такие розовые пятнышки выступили на щеках. Сергею понравилась эта ее неожиданная стыдливость. Ему смешно было слушать ее пространные монологи о «тупоголовом, самовлюбленном красавце» и обнадеживающие реплики в его адрес: «Ничего, Сережа, пусть даже у тебя такое же лицо, но ведь ты абсолютно другой человек!» Селезнев уже жалел, что разоткровенничался с ней вчера в кафе, когда выплескивал свою ярость и обиду на Барса, лишившего его права на бескорыстную любовь женщин и признание театрального Зрителя. Не нужно драматизма и трагедий, вся эта история должна напоминать беззаботный водевильчик!
И он даже удивился, когда вечером почувствовал желание увидеть эту девушку. Впрочем, ей не шло слово «девушка», лишенное какой бы то ни было сексуальности. У Юли ведь прекрасные, нежные губы и глаза, печальные и глубокие. А еще у нее аристократические руки с красивыми узкими запястьями. И, что удивительно, довольно круглые, привлекательные колени. Он обратил на них внимание, когда сидел за рулем джипа, а острый шип розы безжалостно разрывал ее колготки, оставляя на нежной коже красноватый след… В общем, следующего вечера он ждал уже с легким нетерпением и позвонил поздно только потому, что гнал себя от телефона, внушая: «Ну, что ты как пацан семнадцатилетний, в самом деле? Успокойся, она обычная баба. Да, красивая, да, привлекательная. Да, симпатизирующая лично тебе, Сергей… Палаткин. Но, во-первых, похоже, симпатизирующая чисто по-дружески, а во-вторых, особенной ее и этот факт не делает. У нее те же две руки, две ноги и все, что полагается – между ними».
Но когда Юля вошла в его квартиру, испуганная и напряженная, он сразу понял, что не сможет вот так бросить ее на кровать, не сможет стянуть с нее колготки вместе с трусиками. Не только потому, что она не ответит, не только потому, что она не стремится к этому, а еще и потому, что он просто не хочет ее обижать. Юля сидела в кресле и пристально вглядывалась в экран телевизора, где он демонстрировал чудеса «кошачьей грации», а Сергей досадовал на так некстати вывалившуюся Ларисину тапку. Не то чтобы он не хотел уже ее возвращения, но эта худенькая девочка, сидящая рядом с ним, не заслуживала пошловатых сюрпризов в виде забытых тапок, лифчиков и использованных презервативов в мусорном ведре. Он уже не ждал от сегодняшнего вечера ничего особенного и просто тихо радовался ее присутствию, когда кассета домоталась до этой самой эротической сцены. И тогда Селезнев впервые не то что понял, а почувствовал, что Юля тоже живая, земная женщина. Она пристально смотрела на экран и медленно краснела. Он был почти уверен, что она чувствует его сейчас так же, как он ее, что ее влечет к нему: не к этому экранному герою, а к нему, настоящему, близкому… Наверное, не надо было так откровенно звать ее взглядом, потому что девочка тут же смутилась, ни с того ни с сего затеребила подол платья, забегала глазами по комнате. И тогда Сергей понял, что еще рано, и сам нажал на пульте кнопочку «стоп»…
Сначала он не придал должного значения ее патологической ненависти к экранному образу Селезнева: ну, ругается и ругается, ну делает злобное лицо – и пожалуйста. И впервые насторожился, только когда Юля мягко и совсем не сердито объяснила, что на эту фамилию у нее просто условный рефлекс: «Селезнев» – значит, сейчас будет плохо… Тогда он задумался, стоит ли приглашать ее на шашлыки, не расценит ли она это как издевательство. Но потом все-таки решился. Правда, для этого пришлось прочитать курс предварительной подготовки Мишке и Олегу. К Михаилу Сергей заехал поздно вечером, когда тот в своей холостяцкой квартире готовил антрекоты. С кухни отвратительно несло горелым мясом. Мишка размахивал полотенцем, разгоняя едкий дым, и поначалу никак не мог взять в толк, что же, собственно, от него требуется.
– Ага, значит, одноактной пьески не получилось? – ехидно поинтересовался он, когда основная масса дыма улетучилась через форточку и стало возможным зайти на кухню. – Ты садись, садись… Антрекотов теперь, сам понимаешь, не будет. А вот омлетом и бутербродами с кабачковой икрой я тебя накормлю.
– Накормлю-накормлю, не помилую? – перефразировал Сергей известные детские стихи.
– Ты разговор-то в сторону не уводи. Скажи лучше, у тебя что, с этой «мадамой» серьезно?
Селезнев улыбнулся покаянно и смущенно и кивнул головой:
– Может быть, и серьезно. Для меня, по крайней мере… Что самое интересное, она ко мне романтических чувств питает самый минимум.
– Вот это номер! – Мишка даже присвистнул и опустился на соседнюю табуретку. – Не могу себе представить: женщина не виснет на шее у великого Селезнева!
– Да, но для нее я не Селезнев…
– Прости, запамятовал… И что, вообще никаких эмоций? Даже на афишную физиономию не покупается?
С плиты снова потянуло горелым. Видимо, судьба антрекотов постигла и омлет. Мишка резво вскочил и кинулся к сковородке. Сергей щелчком сбросил со стола хлебную крошку:
– Да, не так, чтобы вообще никаких… Но, понимаешь, она ведет себя просто как какая-то тургеневская девушка. Она словно не видит моего этого «сходства» и общается со мной так, будто у меня самая обыкновенная, не прославленная физиономия. И еще она меня жалеет… Ты представляешь? Жалеет! Потому что я похож на этого «самовлюбленного тупоголового красавца»…
– На какого красавца? – уточнил Мишка, поворачиваясь.
– На самовлюбленного.
– Нет-нет, второе слово!
– На тупоголового, – с неохотой повторил Сергей.
– А, на тупоголового! – Мишка просто просмаковал это слово, и на лице его отразилось истинное наслаждение. – Ну, продолжай, продолжай…
– Так вот, она жалеет меня, потому что я получаюсь изначально лишенным возможности добиться в жизни чего-либо значительного… И Юля пытается меня подбодрить и внушить, что я значим сам по себе. Я уже думал, таких, как она, не бывает.
– И правильно думал: не бывает, – авторитетно подтвердил Михаил. Селезнев прикрыл глаза. Нарисованному им образу Юли не хватало разве что пионерского галстука на шее. Она получалась слишком правильной, слишком положительной, похожей на пионервожатую и лишенной женской манящей прелести. Ему вдруг безумно захотелось показать ее Мишке прямо сейчас, чтобы он тоже почувствовал идущие от нее теплые волны, чтобы встретился с ее немного настороженным и в то же время глубоким взглядом. Сергей вдруг с такой ясностью представил ее рядом с собой, близкую, желанную, что даже застонал. К счастью, Мишка, увлеченный отскребанием сковороды от жалких останков омлета, его не услышал.
Когда они пили чай с «икорными» бутербродами, Михаил невинно поинтересовался:
– А нам с собой женщин можно привезти? Посидим вшестером, поедим шашлыки, и Юле твоей веселее будет.
Селезнев покачал головой:
– Миш, я понимаю, что с моей стороны это несколько по-свински…
– Ничего себе «несколько»!
– Да, по-свински. Но должно быть именно так: она, я, мои друзья и больше никаких женщин.
– Ладно, не трясись, сделаем, – Мишка макнул кусок серого хлеба прямо в банку с кабачковой икрой и тут же отправил его в рот.
Сергей понимал, что Мишка язвит и издевается по привычке, а на самом деле все прекрасно понимает и уж точно не подведет. Поэтому он стоически выслушал вариации на тему своей «новой» фамилии, на прощание заявил, что ни на «Киоскова», ни на «Вигвамова», ни на «Шалашикова» откликаться не будет, и отправился домой со спокойной душой.
На самом деле все получилось даже лучше, чем он предполагал, если не считать этого чуть не случившегося прокола с гаишником. Классно вышло бы, если бы пришлось показывать ему права со своей настоящей фамилией! Но, к счастью, все окончилось благополучно. Юля просто светилась от радости и смотрела на него так, что не оставалось сомнений: она тоже что-то чувствует. И было небо со звездами, как по заказу, и белый снежок под ногами, и ее развевающиеся по ветру волосы. Правда, немного испортила настроение эта ее фраза: «Я продолжаю во всем винить Селезнева». Но Сергей успокоил себя тем, что еще «не вечер» и вовсе не обязательно прямо сейчас раскрывать карты…
Над тем, что пора «раскрыть карты», он теперь думал все чаще и чаще: и когда они вместе с Юлей ехали куда-нибудь в машине, и когда он привычным уже движением убирал каштановую прядь волос с ее виска. Но однажды он на самом деле чуть не решился. Они тогда разбирали принесенные ею журналы и газеты с его многочисленными интервью. К походу в ресторан требовалось как следует «подготовиться», и бедная девочка приволокла всю эту гору макулатуры для того, чтобы он смог выглядеть достойно и, не дай Бог, не опозорился. Сергей перелистывал журналы с неподдельным интересом. Если в начале своей карьеры он внимательно прочитывал все, что появлялось о нем в прессе, то потом напрочь забросил это «черное» дело, и теперь с удивлением узнавал о себе сногсшибательные подробности. Юля сидела на полу рядом с ним, подтянув колени к подбородку. На ней были точно такие же светлые джинсы и черная водолазка, как в тот день на Ларисе. Но она была совсем другой… И Селезнев просто таял от нежности, переполнявшей его сердце. Ему казалось невыносимым и дальше врать ей, милой, близкой, смотрящей на него ласковыми и задумчивыми глазами.
– Слушай, Юль, – он захлопнул очередной журнал и отбросил его в сторону, – а что бы ты сделала, если бы познакомилась с настоящим Селезневым?
– А ты что, можешь это мне устроить? – усмехнулась она, по-прежнему не поднимая подбородка от колен.
– Ну, а если могу?
– Я бы, наверное, побыстрее постаралась оказаться от него подальше. Этот человек приносит мне несчастье. Пусть даже на самом деле он распрекрасный и замечательный…
… Еще одну попытку он сделал в тот день, когда они готовились встречать гостей дома. Но на этот раз Юля очень некстати заговорила о своем бывшем возлюбленном. Сергей опять промолчал. Но тем же вечером, впервые целуя ее по-настоящему и чувствуя ее долгожданную, упоительную близость, он понял, что уже ни за что на свете не отдаст Юлю никакому Коротецкому и все-таки расскажет ей правду…
* * *
Еще не разлепив чуть припухших век и, в общем-то, толком не проснувшись, Сергей похлопал рукою по кровати рядом с собой. Ладонь мягко шлепнула о теплое голое плечо. Он все так же, не открывая глаз, улыбнулся. Эта недавно появившаяся привычка спросонья проверять, не потерялась ли Юлька, смешила не только его самого, но и ее. Но если обычно Селезнев просыпался от того, что она уже ворочалась в кровати, разрываясь между неодолимым желанием заснуть, натянув одеяло до самых ушей, и чувством долга, трубно призывающим ее отправляться на работу, то сегодня он первым услышал будильник! А может быть, просто первым на него среагировал? Во всяком случае, Юля старательно делала вид, что пребывает в глубоком сне и на мелко вибрирующую кнопочку нажать просто не в состоянии. Сергей приподнялся на локте, перегнулся через ее неподвижное тело и потянулся к тумбочке.
– Ну, ты и медвежуть! – донесся недовольный, ворчливый голос из-под одеяла. – Может быть, это мерзкое дребезжание я еще бы и пережила, но вот твою неуклюжесть! Ты же меня просто сплюснул!
– Вставай, засоня, – он отогнул край одеяла и звонко чмокнул ее в плечо.
– И не подумаю! У меня сегодня отгул, так что спать я буду как минимум до девяти утра.
– А как максимум?
– А как максимум до пятнадцати минут десятого…
– Ну, тогда поднимайся, уже половина. И к тому же ты уже не спишь.
Юлька пробормотала еще что-то невнятное и села на кровати, положив голову на колени и, видимо, собираясь досыпать. Но ресницы ее уже начинали нетерпеливо подрагивать, и Сергей понял, что она просто изображает невыспавшуюся, несчастную работницу финансовой сферы. Он тихонько погладил ее худенький острый локоть и пробежался пальцами вниз, от колена к щиколотке. Голая нога дернулась, Юлька вытянула вперед руки с растопыренными пальцами и с наслаждением потянулась.
– Ну, ладно, подъем так подъем, – проговорила она уже вполне миролюбиво и спрыгнула с кровати. Солнце, пробивающееся сквозь шторы, с избирательностью опытного живописца позолотило ее левый бок, ярким мазком высветив мягкий изгиб бедра и по-девичьи заостренную грудь. Каштановые волосы, уже привычно рассыпавшиеся по плечам и утратившие сонную взлохмаченность, под его тонкими лучами вспыхнули мелкими искорками. Юлька нагнулась и подняла с пола лихорадочно скинутые вчера белые ажурные трусики. Сергей сидел на краю кровати вполоборота, держа за ремень так и ненадетые джинсы, и просто смотрел на нее. Он знал, что она сейчас не чувствует его взгляда и, наверное, поэтому наклоняется и встает так свободно и естественно, и ловил себя на мысли, что ему одинаково дороги и ее ночная, сумасшедшая близость, и вот эта утренняя девичья угловатость, чистая и солнечная… Юлька, как обезьянка, вывернула руки и, даже не подумав прибегнуть к его помощи, застегнула на спине лифчик, набросила на себя халатик и только тогда повернулась.
– Ну, что, когда будет обещанный тобою сюрприз? Я хочу знать, для чего я сегодня брала отгул.
– Рано, девочка моя, рано. Для начала нужно собраться и позавтракать, – весело проговорил Сергей и состроил заговорщическую физиономию.
Идея свозить Юлю на «Мосфильм» пришла к нему в голову совершенно неожиданно. До начала проб оставалась еще почти неделя, а значит, продолжалось действие договора, и фамилию «Селезнев» в разговорах вспоминать было категорически запрещено. «А может, так даже и лучше? – подумал тогда Сергей. – Поход на киностудию, интересный сам по себе, плюс – пьянящее чувство риска, ощущение опасности и игры. Наверное, Юльке должно понравиться». Он на минуту представил себе гулкие мосфильмовские коридоры, свет прожекторов на съемочной площадке, суету гримеров и звукооператоров и восхищенные, распахнутые Юлькины глаза. Да, так и только так!.. Совсем немного, и больше для проформы, поругав себя за склонность к броским жестам, Селезнев решил, что экскурсия на киностудию станет эффектной финальной точкой во всем этом маскараде. А потом будет тихий вечер вдвоем, хорошее вино и, может быть, банальные свечи?.. Нет, это уже слишком. Будет мягкий свет ночника, подушки, пахнущие ее волосами, и хлопанье прямо под окнами дверцы соседского «Вольво»… Что ж с ним поделаешь, с этим бизнесменом чертовым, регулярно возвращающимся домой за полночь? И, наверное, Юлька разозлится, но нужно будет поймать ее искривленные яростью губы и сделать их мягкими и податливыми. Она поймет, не сможет не понять, что тот Селезнев, которого она ненавидит, тот Селезнев, который приносит ей несчастье, так и останется только экранным образом. Она почувствует но, она простит…
Когда вишневый джип выехал на Мосфильмовскую улицу, Юля заметно напряглась.
– Сережа, куда мы едем? – Она затеребила пуговицу на пальто, и Селезнев улыбнулся этому ее нервному, уже знакомому жесту.
– А какие у тебя возникают предположения на этот счет?
– Ну… Я надеюсь, ты не собираешься меня представлять настоящему Селезневу? – Юлька отвернулась к окну, чтобы не встречаться с ним взглядом. – Я помню, что ты говорил однажды о нем чуть ли не как о своем хорошем знакомом. Ну, тогда, когда мы перебирали журналы, помнишь?.. Я понимаю, что все это звучит глупо, но эта улица и вообще…
– И вообще ты нарушила табу, – заулыбался Сергей. – Мне казалось, что еще два дня мы не имеем права упоминать эту фамилию в разговорах, разве не так?
– Да, все так… Но ты только скажи мне: мы едем не на «Мосфильм»?
– Почему же не на «Мосфильм», именно туда, – сказал Селезнев, разворачивая машину и подгоняя ее прямо к проходной.
У проходной, в просторечии именуемой «стекляшкой», толпились несколько не то маляров, не то грузчиков в синих, изрядно потасканных халатах. Они курили и шумно обсуждали какой-то новый проект киностудии. Причем свое мнение они излагали с таким авторитетным видом, что создавалось впечатление, что все они как минимум продюсеры. Во всяком случае, Сергей уловил несколько фраз, из которых следовало, что и с известнейшим режиссером, и со многими популярными актерами они на «ты». Впрочем, его это не особенно удивило, так же как и реплика, негромко брошенная им вслед и явно не рассчитанная на то, что ее могут услышать:
– О, Серега Селезнев пошел. Хороший мужик, правда зашибает крепко. А это жена его, что ли? Не знаю, с ней я не знаком…
Его уже давно перестала поражать откровенная фамильярность, свойственная молодому обслуживающему персоналу киностудии. Теперь почтительная вежливость пожилых гримеров и реквизиторов, работавших еще в тех картинах, которые стали теперь классикой, и по-прежнему называющих актеров по имени-отчеству стала казаться старомодной. Но Юлька, похоже, удивилась. Хотя это и не сгладило напряженности, ледяной корочкой сковывающей ее тонкие черты. Она обречено скользнула взглядом по черной табличке с надписью «Мосфильм» и как-то устало вздохнула:
– Сережа, что ты собираешься сделать?
– Ничего особенного. Просто сегодня мы сходим на экскурсию.
– Но ведь здесь же наверняка пропускная система?
– Естественно, – он энергично кивнул головой, и черная прядь упала ему на лоб. – Но мое лицо – мой пропуск… И потом, не волнуйся, я здесь не в первый раз.
Юлька, наверное, просто не нашла в себе сил удивиться и покорно последовала за ним внутрь «стекляшки». Сергей видел ее пугливую настороженность девочки-отличницы, ужасно боящейся попасть в неловкую ситуацию, видел ее расширенные, но совсем не от восторга, а скорее от отчаяния глаза и боролся с желанием признаться во всем прямо сейчас, здесь, в этом прокуренном и грязном закутке с двумя окошками для выдачи пропусков. Но что-то подсказывало ему, что она успокоится потом, когда увидит, что все получается и ничего страшного не происходит. И потом, очень уж не хотелось отказываться от придуманной романтической концовки с распахнутой кроватью, мерцающим в бокалах вином и сумасшедшими поцелуями сразу после откровенного разговора…
Почти у самого окошка Юлька попыталась заартачиться, чем привлекла к себе удивленное внимание длинноволосой блондинки, выписывающей пропуска. Женщина почти высунулась наружу, что было само по себе очень удивительно, если учесть крохотные размеры окна и высоту ее «хвоста», собранного на затылке. Заметив Сергея, она мгновенно успокоилась, и так как они не были знакомы, ограничилась чрезвычайно радушным: «Здравствуйте». Но Селезнев так стремительно кинулся к ней, словно надеялся удержать в этом неустойчивом, «полувысунутом» положении.
– Здравствуйте, простите, не знаю, как вас зовут…
– Анна Вячеславовна, – произнесла она с явным удовольствием.
– Анна Вячеславовна, вы можете мне помочь?.. Понимаете, я заранее не заказал пропуск для своей невесты, а сейчас вызванивать кого-то, просить провести…
Дама удивленно вскинула черные, явно крашеные брови:
– Так почему вы по своему пропуску ее провести не можете?
Сергей виновато заулыбался и демонстративно похлопал себя руками по предполагаемым карманам:
– Понимаете, я свой пропуск дома забыл. Меня-то, может быть, и пропустят…
