Текст книги "Долгий, долгий сон"

Автор книги: Анна Шихан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Вообще-то, ты практиковалась гораздо дольше, чем все остальные, – со смехом заметил Ксавьер. – Так что это было нечестное состязание.

– Перестань, – попросила я. – Мне только шестнадцать.

– И ты великая художница, – добавил он.

– Нет, – прошептала я. – Я обманщица. Я получила награду за стазис. Это все – стазисные сны. Они дают мне краски и образы.

Ксавьер смотрел на меня так долго, что я испугалась, как бы мы не съехали на обочину. Но я не сказала ни слова.

– Ты использовала опыт своей жизни, – наконец сказал Ксавьер, снова поворачиваясь к рулю. – Остальные сделали то же самое.

Это была правда. Взять хотя бы причудливые узоры столкновения астероидов, легко узнаваемые в компьютерной графике Рейчел или вдохновлявшие Селин образы танцоров и цирковых акробатов, служивших моделями ее учителю Лефевру. Я понимала, что Ксавьер прав.

– Но я все равно чувствую себя обманщицей, – пробормотала я.

– Стазисные сны – это всего лишь сны, – ответил он. – Они рождаются у тебя в голове, а не в стазисной капсуле.

Я посмотрела на награду, которую держала в руках.

– До сих пор не могу поверить в то, что это правда.

Когда мы вошли в лифт, я протянула награду Ксавьеру.

– Ты сохранишь ее для меня?

Он перевел взгляд с меня на призму.

– Нет, я не могу. Это твоя награда.

– Ты представляешь, что случится, если мои родители ее увидят? – спросила я. – Лучше ты привезешь ее мне в училище, когда я приму стипендию.

– Идет, – ухмыльнулся Ксавьер.

А потом он целовал меня так долго и так жарко, что мне стало казаться, будто наш лифт падает куда-то в пропасть. (На самом деле он давно остановился и открыл двери, терпеливо ожидая, когда мы закончим свои дела и выйдем.)

– Я люблю тебя, – сказала я.

– Я люблю тебя, – сказал Ксавьер. – И так горжусь тобой! – Он поцеловал меня в кончик носа. – До завтра.

Мы разошлись в разные стороны, я распахнула дверь своей квартиры и влетела внутрь.

– Эй, Оса! Я вернулась!

Но Оса не откликнулась на мой крик своим бодрым шведским «Ja!», поэтому я пробежала по коридору и сунула голову в гостиную.

– Оса?

Внезапный холод пробежал у меня по спине, а во рту вдруг появился привкус железа.

– Осы здесь нет, – отчеканила мама, гневно глядя на меня.

Я нервно облизала губы. Мама и папа сидели рядышком на диване, поджидая меня.

– Я… я могу объяснить, – выдавила я.

– Тебе придется это сделать, – отрезала мама. – Мы с папой специально вернулись домой пораньше, чтобы отвезти тебя на это… туда, куда ты так хотела поехать. И что же мы обнаружили? Тебя нет. Капсула пуста. Мы хотели звонить в полицию. Ты подумала о том, как это могло сказаться на положении твоего отца в обществе? Наша дочь – жертва похищения! Или еще хуже, неблагодарная беглянка!

– Прости меня, мама, просто…

– Тебе есть за что просить прощения, – вмешался папа. – Как только мы выяснили, что тебя нет, мы тут же поговорили с Осой. К счастью, она призналась, что это она вывела тебя из стазиса. Конечно, подумал я. Наша дочь никогда не смогла бы пойти на такое. Она не посмела бы лгать мне в лицо! – Папа встал и теперь нависал надо мной всем своим ростом. – По крайней мере, я так думал!

Я задрожала, в животе у меня все оборвалось.

– Мне так стыдно, – прошептала я.

Мама тоже встала и подошла к папе.

– Оса сказала нам, что у тебя есть молодой человек. Тебе еще слишком рано иметь увлечения, дорогая.

– Но мне шестнадцать, мама, – прошептала я.

И тогда папа вышел из себя. Я никогда не видела, чтобы он сердился, по крайней мере, на моей памяти. Именно страх перед этим гневом, который я всегда чувствовала под внешним спокойствием, удерживал меня от любых возражений папе.

Ах ты, лживая маленькая дрянь! Да понимаешь ли ты, как тебе повезло иметь таких родителей, как мы? Ты понимаешь, что было бы с тобой, живи ты в другой семье? Да тебя давно признали бы психически ненормальной! Любые родители бросили бы тебя на улице! Ты не стоишь того, чтобы тратить на тебя время, не говоря уже о нашем времени! Ты никчемная! Умственно отсталая, двуличная, неблагодарная маленькая дрянь, недостойная целовать нам ноги!

– Я все улажу, Марк, – сказала мама, сощурив глаза.

– Или ты научишь этого ребенка правильно себя вести, или никогда больше ее не увидишь! – заорал на нее папа.

– Не беспокойся, дорогой, – ответила мама. – Мы с Роуз обо всем поговорим. Она знает, что для нее лучше.

Я похолодела. Почему-то мамино спокойствие напугало меня гораздо больше, чем папин гнев.

Через два часа я легла в постель – вся дрожа, с распухшим от слез лицом. Но мама была права, все было так, как она повторяла мне снова, и снова, и снова. Я знала, что для меня лучше.

* * *

Весь день я прождала в саду. Я могла бы подойти к двери Ксавьера, постучаться и сказать его родителям, что пришла поговорить с ним. Они прекрасно знали, какие у нас отношения, и их это нисколько не заботило.

Но я не хотела разрушать его счастье. Довольно того, что мое было разрушено. Мне казалось, что чем дольше я буду ждать Ксавьера в саду, тем дольше его мир останется невредимым. Я чувствовала себя Офелией. «Принц, у меня от вас подарки есть; я вам давно их возвратить хотела…» Она так застенчиво и неуклюже возвращает Гамлету подарки, все время зная, что ее отец подсматривает и подслушивает за гобеленом. Мамы с папой нигде не было видно, и я знала, что они не подслушивают. Я и так знала, что должна сделать. Еще я думала, не утопиться ли мне в парковом пруду, обвившись цветами, когда все будет кончено. И изменит ли это хоть что-то.

Он увидел меня сразу же, как только вышел в сад. И улыбнулся так широко и радостно, что у меня оборвалось сердце. Я пришла сюда, чтобы забрать у него все. Но я знала, что так будет лучше.

Он обнял меня, и мне мучительно захотелось обнять его в ответ. Но я удержалась. Я стояла в его руках как деревянный столб.

Ксавьер отстранился, посмотрел на меня и поцеловал в лоб.

– Никак не отойдешь от вчерашнего? – спросил он.

Я набрала полную грудь воздуха.

– Я… В этой поездке я близко познакомилась с другими художницами, – начала я. Это была единственная нить, за которую я смогла ухватиться. И единственный эпизод моей жизни, о котором Ксавьер еще не знал. – Мы жили в одном номере.

– Да, ты говорила, – кивнул Ксавьер, продолжая улыбаться. – Они научили тебя каким-то новым техникам?

– Нет, – сказала я. – То есть, да, но… но, главное, они научили меня жизни. Они все намного старше меня.

Он взъерошил мне волосы.

– Наверное, опекали тебя вовсю!

Я отстранилась.

– Перестань.

Только теперь он понял, что что-то не так.

– Роуз? Что с тобой? В чем дело?

В этом, – твердо ответила я. У меня больше не было сил тянуть, нужно было покончить с этим как можно быстрее. Если откладывать, я никогда этого не сделаю. – Просто это больше не для меня.

Ксавьер наморщил лоб.

– Что это?

– Это, – снова повторила я, указывая рукой на пространство между нами. – Я хочу сказать, что мы с тобой… слишком разные.

Он удивленно поднял брови.

– Надеюсь, ты права, – улыбнулся он. – Будь это не так, мне было бы чертовски трудно целовать тебя.

– Я серьезно! – рявкнула я.

Он понял, что это так.

– Хорошо. В чем дело?

– Ни в чем, – ответила я. – Просто я не могу продолжать это.

– Что это?

– Быть с тобой.

Ксавьер замер.

– Почему? – спросил он наконец.

– Просто… не могу, и все.

– Нет, – отрезал Ксавьер, на этот раз всерьез рассердившись. – Никаких «просто». Скажи мне, что происходит.

Выходя за дверь, я отлично знала, что так оно и будет. Я знала, что если я скажу, что не люблю его, он не поверит. И тем более не поверит, если я совру, что люблю кого-то другого. Но я не могла сказать ему, что мои родители не одобряют наши отношения, поскольку в этом случае Ксавьер просто придумал бы какой-нибудь способ видеться со мной втайне от них. Или ждал бы, что я ослушаюсь, а я не могла этого сделать. И не могла видеть боль в его глазах, когда я буду снова и снова выбирать их, а не его. Поэтому я сделала единственное, на что у меня хватило ума. Я сказала ему правду, но самым грубым, грязным и нечестным способом, какой только смогла придумать.

– Это все слишком странно, Ксавьер, – сказала я. – Понимаешь, мы… Я ведь выросла с тобой. Я меняла тебе памперсы, в конце концов! Это просто… мы с тобой как брат и сестра или… или… – Я не сумела продолжить эту мысль, поэтому бросила ее недосказанной.

– Вчера вечером тебе это не казалось странным. Что же случилось с тех пор?

– Ничего! – выпалила я, пожалуй, чересчур поспешно. – Прошлой ночью я была так счастлива… и так устала, что мне просто не хотелось ничего менять. Но я уже тогда знала… – Тут я испугалась, что он услышит фальшь в моем голосе, поэтому опять не стала продолжать. – Просто я всегда была настолько старше тебя, что привыкла постоянно присматривать за тобой, заботиться. Ты даже рассказывал мне о своей первой любви!

– Нет, не рассказывал, – тихо сказал Ксавьер. – Это была вторая или третья влюбленность. Но моей первой любовью была ты.

– Вот видишь? – воскликнула я, с радостью хватаясь за его признание. – Это просто не по-настоящему, понимаешь? Все это… просто исполнение детской мечты. Нам обоим это не нужно.

– Роуз, что ты говоришь?

Я не могла посмотреть ему в лицо. Я не хотела видеть потрясенный взгляд, который выжгла там. Но я слышала дрожь и плохо скрытую панику в его голосе и надеялась, что мой собственный голос не так сильно выдает меня.

– Я говорю, что мы больше не можем быть вместе, – выговорила я. – Я говорю, что это неправильно.

– Неправильно?..

Я знала, о чем он подумал. Это было самым правильным на свете. Когда мы с ним были вместе, казалось, что весь мир исправляется, становясь таким, каким должен быть.

– Нет. – Я надеялась, он не услышит, с каким трудом я выдавила из себя это слово. Все. Я сделала глубокий вдох. Мне нужно было уходить. Я больше ни секунды не могла этого выдержать. – Прощай, Ксавьер, – прошептала я и сделала шаг на лужайку.

Никогда еще дверь моего дома не казалась такой далекой. Шаг. Второй. Третий. Четвертый. Я досчитала до шести, прежде чем Ксавьер схватил меня сзади за плечи и развернул к себе.

– Нет! – Он встряхнул меня. – Нет! Я не согласен! Какое мне дело до того, что люди считают правильным или неправильным? Мы с тобой никакие не ошибки природы! Ты и я, мы с тобой – кому от этого плохо? Кто смеет сказать, что мы делаем что-то плохое? Мы с тобой никакие не брат и сестра, у нас даже возраст разный! И ты не виновата в том, что тебе потребовалось столько лет, чтобы вырасти!

– Нет, виновата, – прошептала я.

Заткнись! – в бешенстве закричал он. – Прекрати делать это с собой, прекрати постоянно во всем винить себя! Я ненавижу этих вампиров, с которыми ты живешь, ненавижу! Они по капле высосали из тебя все чувство самоуважения, все достоинство, всю нормальность! Кроме меня, тебя никто никогда не поймет! У тебя никогда никого не будет, неужели ты не понимаешь? Никого!

Он сорвался, и теперь я могла использовать это против него. Я ненавидела себя за это, но так было нужно. И я бросила ему в лицо:

– Да кто ты такой, чтобы говорить мне, будто я ничего не стою? – презрительно спросила я. – Я могу сделать все, что захочу, и получить любого, кого пожелаю! В отличие от тебя, застрявшего на своей щенячьей детской влюбленности. Подрасти! Отвяжись от меня. Я стою десятерых таких, как ты! – С этими словами я оттолкнула его, и Ксавьер, несмотря на всю свою силу, отпустил меня.

Сорвавшись с места, я бросилась к двери, словно за мной гнались псы из преисподней. Эти псы были уже у меня внутри, опустошая сердце, я чувствовала, как они раздирают клыками мою грудь.

Я с такой силой рванула дверь, что едва удержалась на ногах. Но в краткий миг перед тем, как дверь распахнулась, Ксавьер снова оказался у меня за спиной.

– Подожди, – сказал он.

– Нет. – Я понимала, что больше не выдержу.

Но Ксавьер взял меня за голову и медленно повернул к себе. Я не хотела видеть его лица.

Каждое мгновение перед этой дверью было для меня пыткой.

Пожалуйста, Роуз, – прошептал Ксавьер, а потом склонил голову ко мне, и мы слились в последнем поцелуе.

Я чувствовала боль, ярость, отчаяние и гнев, разрывавшие его изнутри. А я больше не могла сдерживаться. Я была опустошена, и все, что имело для меня значение в этом мире, вытекало из меня, улетало прочь, спасаясь, словно из горящего дома, в убежище этого последнего поцелуя. Этим темным, мучительным поцелуем Ксавьер забрал у меня душу и спрятал у себя. Краткая вечность повисла между нами, когда Ксавьер оторвался от меня. Его нос прижимался к моему носу. Я чувствовала его дыхание на своих губах, словно он никак не мог собраться с силами оторваться от меня навсегда. Я не смогла открыть глаз, когда он оставил меня. Я не хотела никогда больше видеть его лицо.

– Знай, что я люблю тебя и всегда буду любить, – вот и все, что он сказал мне.

Я хотела ответить ему тем же, но дверь уже распахнулась передо мной, и я рухнула в сплошную черноту. Ослепнув от слез, я с трудом нашла дорогу в свою квартиру. Мама и папа уже уехали, а Оса ушла навсегда. Я добрела до своей кровати и затихла там, неподвижно, словно в стазисе.

* * *

– Мамочка, отправь меня в стазис, – прорыдала я, когда родители вернулись домой.

– Нет, дорогая, – сказала она, вытирая мне слезы. Они лились так долго и так обильно, что в них уже не осталось привкуса соли. Мамочка крепко обняла меня. – Ты поступила правильно, детка. Я очень горжусь моей девочкой.

Я не знала, что сказать. Когда Ксавьер говорил этими словами о моей победе, я была ему благодарна. Но когда мама сказала так о том, что я сделала, мне захотелось умереть.

– Пожалуйста, – взмолилась я. – Я не хочу больше чувствовать себя так, как сейчас.

Мама долго серьезно смотрела на меня и наконец сказала:

– На денек, если хочешь. Но ты поступила правильно, и я не желаю, чтобы ты бежала от своей правоты.

Я кивнула, проглотив очередной поток слез. Удивительно, откуда они брались? Может быть, я каким-то образом подключилась к реке боли, которая теперь течет через меня?

Мне сразу стало лучше, когда стазисные препараты прогнали ужас искаженного лица Ксавьера и заглушили муки моей погибшей души. Но когда мама на следующий день разбудила меня и отправила в школу, все вернулось с новой силой. И даже хуже, потому что стазис сделал воспоминания еще ярче.

Это время запомнилось мне как сплошная волна муки. Несколько раз я видела Ксавьера в коридорах кондоминиума, но успевала свернуть прочь, прежде чем он мог приблизиться ко мне. Днем, когда мы обычно гуляли в саду, я стояла у окна и смотрела, как он бродит по нашим тропинкам один. Он был таким несчастным. Мое сердце разрывалось от жалости к нему, как тогда, когда ему было пять лет и он потерял своего плюшевого зайца. Или когда ему было семь и он свалился с велосипеда. Когда ему было тринадцать и он признался мне, что девочка разбила ему сердце, а я подумала, что это была его первая любовь. И когда желание броситься к нему и попросить прощения стало слишком велико, я побежала к маме и стала умолять ее отправить меня в стазис, хотя бы на несколько дней.

И она согласилась.

* * *

– Только на этот раз она больше не разбудила меня, – прошептала я.

Глава 25

Все это стремительно хлынуло в сознание Отто. Воспоминание заняло не больше пяти минут. Я думала, будет гораздо хуже. Я никогда, ни на единый миг, не забывала всего этого, но никому не рассказывала. Не помню, в какой момент этого потока самообвинения Отто выпустил мою руку и обнял за плечи. Его лицо уткнулось мне в шею, а я уронила голову ему на плечо.

Странно, но я не получила от него ни единой мысли. Я только чувствовала уголком сознания чье-то тихое присутствие, похожее на незаконченную мысль, не прикасающуюся к моим мыслям. Я слегка отстранилась, но Отто снова взял меня за запястье.

– Ну, почему же ты не обрушиваешь на меня все расхожие банальности, типа: ты ни в чем не виновата, ты не могла знать, родители тебя заставили, и никто не заслуживает медленной смерти в стазисе, ни за какие поступки? Чего молчишь?

Глаза Отто едва заметно сощурились, и я поняла, что это была его настоящая улыбка. Не та вымученная, которую он отрепетировал для коммуникации с людьми, а естественная.

«Ты только что сама все это сказала», – подумала я чужим голосом.

– Я в это не верю.

«Нет, веришь, – сказал Отто мыслями, которые были гораздо полнее слов. – И всегда верила. Ты просто слишком сильно ненавидишь себя, чтобы признать это».

Отто не лгал. Я чувствовала, как много он вкладывает в свои слова, а он чувствовал, сколько всего я похоронила под отвращением к себе. Наверное, я и сама увидела бы это однажды, но с помощью Отто все вышло на поверхность гораздо быстрее.

Мои родители всегда поступали неправильно. Но они воспитали меня таким образом, чтобы я безоговорочно верила в их правоту. Дело было не в Ксавьере, отношения с которым они якобы не одобряли. Дело было в том, что никто не должен был знать, что они со мной сделали. Вот почему я инстинктивно пыталась защитить Гиллроя, не высказывая вслух своих подозрений. Я привыкла так поступать. Я защищала маму и папу от всех на свете, я скрывала каждую гадость, которую они мне говорили, каждую унизительную мысль, которую вбивали мне в голову, каждый срок в стазисе, на который они обрекали меня для собственного удобства.

Когда я выиграла премию «Молодой мастер», они запаниковали. Подобно Отто, выигравшему стипендию, я обрела свободу. Мои папа с мамой лишались своей идеальной дочурки с идеально промытыми мозгами. Поэтому они отняли у меня награду, но таким способом, чтобы все выглядело, будто я сама от нее отказалась. Они заставили меня порвать с Ксавьером, чтобы можно было с чистым сердцем запереть меня навсегда, не опасаясь разоблачения.

Не знаю, планировали ли они разбудить меня когда-нибудь. Возможно, планировали. Но через полтора года после этих событий настали Темные времена, и мама с папой могли оставить меня в стазисе для моей же безопасности. Возможно, потом они просто забыли о моем существовании, а может быть, уже привыкли держать меня в стазисе. Но я точно знала одно – они делали все это не для моего блага.

Ради собственного эгоизма они искусственно замедляли мое взросление. Они делали это для того, чтобы мама могла подольше забавляться живой куклой, которую можно было наряжать в разные платья. Чтобы у папы всегда была под рукой послушная марионетка, готовая говорить: «Да, сэр. Вам лучше знать, сэр». Они постоянно переводили меня в разные школы, чтобы я чувствовала себя безнадежной дурочкой. Они регулярно помещали меня в стазис, чтобы продлить мое детство, но при этом заставляли верить, будто я сама этого хочу. Они позволяли мне забавляться с красками, поскольку считали это невинным, неопасным и милым увлечением… ровно до тех пор, пока я не стала победительницей конкурса «Молодой мастер». Этого они уже не смогли стерпеть.

Солгали ли они мне? Действительно ли они вернулись домой раньше срока, чтобы отвезти меня на церемонию награждения? Если бы не молчаливое присутствие Отто в моем сознании, я бы, наверное, позволила себе поверить в это. Но когда моя ненависть к себе исчезла, я смогла понять, что уже тогда не доверяла им. Они внушали мне ужас. Всегда, сколько я себя помнила. Я обожала их всем своим существом, но при этом они пугали меня до озноба, и я не верила им.

«Думаешь, они любили меня?» – мысленно спросила я молчаливое присутствие.

«Возможно, они думали, что любили, – мысленно ответил чужой голос в моей голове. – Я не думаю, что они знали, как это делается».

Я вздохнула и попыталась вырваться. Отто не выпустил мое запястье.

«Я люблю тебя, – подумал он во мне. – Мы можем быть семьей». Он очень нежно поцеловал меня в висок, и я неожиданно для самой себя улыбнулась.

Тогда он отпустил мою руку, и молчаливое присутствие исчезло из моего сознания.

– Спасибо, – прошептала я вслух. – Я тебя напугала?

Отто кивнул, но глаза его были прищурены. Он провел рукой по моей щеке, и внезапно в моем мозгу вспыхнула мысль о колючей стене диких роз, окружавших прекрасный замок. Замок Спящей красавицы. Только, в отличие от всех, Отто увидел меня не заколдованной и покорной принцессой, терпеливо ждущей пробуждающего поцелуя Прекрасного принца. Я была не принцессой, а розовой оградой – дикой, колючей, непроницаемой и неприступной, способной целых сто лет сдерживать людей, пытавшихся пробиться к беззащитной невинности, которую я оберегала. Я была колючей оградой, знавшей, кого можно пропустить внутрь.

Я нахмурилась.

– Кого же я защищала?

Глаза Отто улыбнулись, и он приложил руку к моему сердцу. Себя. Он прикоснулся к своему сердцу. Меня. Он скрестил руки и развел их в стороны, обозначая весь мир. Потом озорно дотронулся до моего носа, и я тут же увидела его мысль. «Я тебе доверяю». Только «я» было у него не совсем похоже на «я». Набики говорила правду: мысли Отто не всегда можно было точно перевести на наш язык. Его «я» означало одновременно «мы», и его семья была частью этого слова.

Внезапно раздался сигнал сотового. Я вздрогнула. Отто сунул руку под рубашку и достал голофон.

– Зачем тебе сотовый? – спросила я.

Он посмотрел на меня и покачал головой. И я тут же все поняла: Отто не мог разговаривать с людьми, но они могли говорить с ним. Он издал уголком губ цокающий звук, очевидно, активирующий входящий звонок. В тот же миг на ладони Отто появилось лицо Брэна.

– Отто, ты нашел Роуз?

Отто кивнул и протянул мне сотовый.

– Гхм… Привет, – смущенно выдавила я.

– Роуз, слава богу! Ты в порядке?

– Да, а что?

– Мне только что звонил дед. Пластин ворвался в ЮниБилдинг.

Я вытаращила глаза.

– Что?

– Вынес стену и принялся крушить пункт охраны. Они пытались его остановить, но с такими механизмами это гиблое дело. Он устроил жуткий погром, а люди, пытавшиеся ему противостоять, теперь в больнице. Убедившись, что тебя там нет, он снова исчез. Вся полиция поднята на ноги, они пытаются его отследить, но эта дрянь так запрограммирована, что у нее включается скрытый режим на всех точках доступа ЮниКорп. Ни одна наша камера наблюдения его не видит! Все компьютеры ЮниКорп автоматически расшифровывают его изображение и стирают все следы. Вот почему он может незамеченным шастать по всему Юнирайону! Совершенно очевидно, что он действует по приказу кого-то в ЮниКорп.

– Что с Ксавьером? – крикнула я, даже не пытаясь скрыть свой страх.

– Дед в порядке. Он едет к тебе. Я тоже сейчас буду, мне нужно пять минут, чтобы пробежать через кампус. Ты с Отто?

– Да, мы в общежитии. Слушай, вообще-то я не готова…

Мы решим все вопросы, не касающиеся твоей неминуемой гибели, позже! А теперь просто забудь, ясно? – заорал Брэн, и я поняла, что он прав.

– Хорошо. Гиллроя нашли?

Лицо Брэна помрачнело.

– Да. И мы не думаем, что это он наслал на тебя эту пакость.

– Почему?

– Потому что его нашли мертвым в комнате отеля. Забит до смерти, – сухо сообщил Брэн. – Мы узнали об этом с запозданием, потому что он зарегистрировался в отеле под именем Джейнс.

Но я все равно не поверила.

– Почему же тогда он сказал, что его с души воротит при мысли о том, что со мной будет?

– Наверное потому, что он так думал, – хмыкнул Брэн. – Он имел в виду, что ты состаришься и перестанешь быть такой симпатичной. Он всем такое говорит, даже Хилари. Он просто был пьян.

Я похолодела. Гиллрой был придурком, и я не любила его даже сейчас, когда он умер. Но если он не собирался меня убивать, то я не хотела его смерти, каким бы придурком он ни был, какие бы гадости он ни говорил и ни думал в подпитии!

– Но кто же тогда пытается меня убить? – спросила я дрожащим голосом.

– Мы до сих пор не знаем. Где Отто?

Отто забрал у меня сотовый.

– Отто, подержи ее на месте до моего прихода. Я буду у вас через минуту.

Но это оказалось слишком долго. Тень заполнила дверной проем зала. Резкий электронный голос с сильным немецким акцентом разорвал тишину.

– Ты – Розалинда Саманта Фитцрой. Пожалуйста, сохраняй неподвижность для сканирования сетчатки.