Текст книги "Долгий, долгий сон"

Автор книги: Анна Шихан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Нет, я не могла этого понять. Почему человек не может время от времени устраивать себе небольшой отдых от жизни?

– Почему? – так и спросила я.

– Это не так просто объяснить, – ответил Рон. – Особенно учитывая твои обстоятельства. Во времена моей молодости законов о стазисе еще не существовало. И я помню множество случаев, которые возвели вопрос о законодательном регулировании этой процедуры в ранг необходимости.

Я закатила глаза. Эта юридическая терминология сводила меня с ума.

– Какие случаи? – спросила я.

– Лучше я приведу тебе пример, – сказал Рон, соединяя кончики указательных пальцев обеих рук в виде крыши. – Представь, что ты заболела. Ничего серьезного, аппендицит или любая другая болезнь, легко излечимая при помощи операции. А теперь представь, что твой хирург еще не обедал. Вместо того чтобы немедленно приступить к операции, он помещает тебя в стазиз до окончания обеда. – Рон пожал плечами. – Ничего особенного, правда? Но давай вообразим, что вместо обеда у твоего доктора намечено свидание с женой, и он не хочет чувствовать себя усталым. В этом случае он вместо операции помещает тебя в стазис до следующего утра. Двадцать четыре часа. Возможно, это никак не скажется на твоем состоянии. Продолжим фантазировать. Допустим теперь, что у нашего доктора запланирован отпуск. В этом случае он продержит тебя в стазисе две или даже три недели, пока будет развлекаться в Акапулько с семьей. Ему выгоднее погрузить пациента в стазис, чем провести операцию. Получается, что ради собственного удобства он украл у тебя три недели жизни вместо часа или двух, необходимых на операцию. Наш доктор мог бы отложить свой отпуск или передать тебя своему коллеге, но поскольку он хотел оставаться единственным хирургом, он совершил над тобой насилие. Он украл твое время.

Мне стало плохо. Мне не понравилось, как он произнес последние слова.

– Я… я никогда так не думала об этом.

Рон с грустью улыбнулся мне.

– Я знаю, – сказал он с гораздо большим сочувствием, чем я от него ожидала. – В наши дни родители, желающие поместить своего несовершеннолетнего ребенка в стазис, должны написать заявление в государственные органы и представить заверенное заключение лечащего врача о том, что стазис необходим по жизненно важным показаниям, а в ряде случаев также уплатить довольно существенную пошлину, введенную исключительно для того, чтобы родители десять раз подумали, прежде чем принимать подобное решение. Мы регулярно помещаем в стазис детей с тяжелыми хроническими заболеваниями, неумолимо сокращающими продолжительность жизни, в надежде отсрочить их смерть на время, необходимое для разработки нового препарата. Кроме того, стазис разрешен для детей, ожидающих трансплантации органов. Все. Это единственные основания для наземного стазиса несовершеннолетних.

Что-то быстро-быстро забилось у меня в груди, словно пойманный воробей. Я почувствовала, как дрожат мои руки.

– Но я все равно… не понимаю, – выдавила я.

И безжалостный голос дедушки Брэна зазвучал снова.

– Представь себе, что некие родители страшно выматываются на работе. У них есть маленький ребенок, который целыми днями орет. А им хочется всего лишь поспать полчасика в тишине. Все родители проходят через это. Но что делают наши мама с папой? Они погружают свою малышку в стазис до тех пор, пока не придут в себя и не смогут снова взять ситуацию в свои руки. Они делают это вместо того, чтобы нанять ребенку няню, перестроить свой график работы или признать, что они не справляются без посторонней помощи. Они делают это ради собственного удобства. Я признаю, это выглядит гораздо лучше, чем насилие. Но на самом деле это только так кажется. Итак, наша малышка растет. Теперь ей уже два года или три. Родители хотят устроить вечеринку в честь дня рождения, но девочка будет им мешать. Они помещают ее в стазис до окончания праздника. Совсем ненадолго. Ради собственного удобства. А потом им захочется съездить в отпуск…

Мне хотелось вскочить и заставить его замолчать, но я боялась, что у меня подкосятся ноги.

– Второй медовый месяц, это так романтично, – продолжал Рон. – Пятилетняя девочка явно будет лишней, она только испортит все настроение. В стазис ее. Вот нашей девочке уже тринадцать. Она хочет поехать с классом в недельный поход и ссорится с мамой, которая не хочет ее отпускать. Ничего не поделаешь! Засунем ее в стазис до окончания похода, и проблема решена.

Он положил обе руки на стол и подался вперед, совсем чуть-чуть. Я не смела поднять на него глаза, но его голос был неумолим.

– Пусть побудет в стазисе, если родители устали. Пусть побудет в стазисе, если они заняты, В стазис ее, если она капризничает. В стазис, если докучает родителям. Немедленно в стазис, если она делает не то, чего от нее хотят. Не успеешь оглянуться, как родители состарились на десять, двенадцать, двадцать лет… а ребенок все еще остается ребенком.

Я была не в силах посмотреть старику в лицо. Он рассказывал мне мою жизнь. Я хотела ударить его. Хотела причинить ему боль, хотела выплеснуть бушевавшее внутри меня чувство. У меня перехватило дыхание. Мне казалось, что я стою на вершине высокой скалы и никак не могу унять дрожь. В любую минуту я могла оступиться и сорваться в пропасть.

– Розалинда, – его мягкий густой голос слегка дребезжал от старости, но был полон доброты. – Вертолет, в котором летели Марк и Жаклин Фитцрой, разбился тридцать два года тому назад, больше чем через девять лет после окончания Темных времен. – На этот раз я вскинула голову и посмотрела ему в лицо, не в силах понять смысл его слов. – Они держали тебя в стазисе не для того, чтобы спасти твою жизнь. Они не пришли за тобой, – еле слышно проговорил дед Брэна. – Они просто не позволили тебе жить. Они не позволили тебе вырасти и повзрослеть.

На мгновение наступила тьма и тишина – и в это мгновение я умерла.

– Нет, нет, нет! – раздался у меня в ушах дикий крик какой-то незнакомой девушки. – Никто не знал, что я там! Все умерли! – Я хотела, чтобы она перестала орать и не мешала мне сообразить, как выйти из этой кромешной тьмы. Открыв глаза, я увидела под собой какую-то странную девушку, которая стояла на паркетном полу, грозно потрясая сжатым кулаком. Сидевший за столом старик с серьезными глазами внимательно смотрел на нее, а Брэн в страхе прижимался спиной к стене, и его лицо цвета красного дерева так сильно побледнело, что приобрело оттенок кофе с молоком. Только тогда я поняла, что голос принадлежал мне. – Они любили меня! – вопила девушка. – Они хотели защитить меня! Я вам не верю!

Дедушка Брэна молча встал из-за стола и вышел из комнаты. Паря под потолком, я с вялым интересом наблюдала за этой сценой. Наверное, эта странная девушка напугала старика не меньше, чем меня. Она напоминала призрак. Честное слово, она была похожа на ходячий труп гораздо больше, чем Пластин. Ярко-алые пятна горели у нее на щеках, а уши были красные, как клубника. Она была такая тощая, что я видела каждый мускул на ее сведенной в бешенстве руке, и бессильно потрясала кулачком над пустым столом. Ее карие глаза были похожи на пустые, мертвые дыры. Провалы. Как это Отто говорил? «Бездонные пропасти в твоей душе».

И мне тоже было страшно смотреть в них.

Но меня страшили не только ее глаза, и, кажется, я была единственной, кто замечал это. Я видела, что девушка вся пылает ярким, безумным огнем бешенства, который, вырвавшись на свободу, мог бы спалить всю эту комнату целиком. И уж точно мог бы сжечь дотла саму девушку. Продолжая парить под потолком, я вдруг почему-то почувствовала себя частью того огня, который сжигал девушку.

Эта мысль каким-то образом вернула меня обратно, и я перестала видеть огонь и саму себя, зато увидела собственный стиснутый кулак, маячивший у меня перед носом, и прижавшегося к стене Брэна. Он выглядел глубоко потрясенным.

– Я в это не верю, – прошептала я.

Брэн открыл было рот, но тут же снова закрыл его, словно испугался сказать хоть слово.

Его дедушка вернулся обратно в комнату, держа в руке какую-то фотографию в рамке, и протянул ее мне. Я взяла фотографию той рукой, которая не была скрючена в кулак.

Должно быть, Рон принес эту фотографию из кабинета Гиллроя. Я узнала комнату прежде, чем узнала людей. На фотографии были запечатлены богатые люди в дорогих нарядах. В дальнем углу, возле начальства, виднелась стоявшая в тени фигура, в которой я узнала деда Брэна. Должно быть, это был ежегодный праздник компании, который всегда проводился в бальном зале на первом этаже ЮниБилдинга. Ежегодная ледяная скульптура единорога таяла на заднем плане.

Мама и папа были старше, намного старше, но я все равно сразу узнала их.

Мама сохранила свои прекрасные густые волосы цвета меда. Должно быть, она красила их, потому что папа стал совсем седой. Мама выглядела моложе своего возраста и неуловимо изменилась. Приглядевшись, я заметила следы пластической хирургии. Я узнала на фотографии многих друзей нашей семьи. Папа, как всегда, был прекрасно одет, и у него сохранился все тот же рассеянный взгляд. Он улыбался своей обычной энергичной и неискренней улыбкой, но я видела, что мысли его витали где-то далеко.

Но страшнее всего был тот, кто стоял между моими родителями, держа в руке бокал шампанского и улыбаясь до ушей. Молодой человек, чуть за двадцать, свеженький выпускник элитной бизнес-школы, с трепетом взиравший на двух полубогов, позировавших вместе с ним.

Реджи Гиллрой.

Реджи Гиллрой, который еще не родился, когда я ушла в стазис. Неудивительно, что он говорил так, будто знал моих родителей! На этой фотографии ему было никак не больше двадцати пяти, его волосы еще сияли натуральным золотом, а смуглая кожа выглядела немного темнее, делая его еще больше похожим на золотую статую, ибо он поражал неестественным совершенством, к которому всегда стремятся скульпторы. Оказывается, с годами Гиллрой стал гораздо больше похож на человека!

Я держала в руках доказательство, но отказывалась ему верить. Поэтому я подняла фотографию и с дикой силой швырнула ее в дальнюю стену. Стекло разбилось, рамка раскололась пополам.

Но мне было недостаточно уничтожить улику. Я должна была разгромить все. Попадись мне моя стазисная капсула, я сорвала бы свое бешенство на ней, но ее здесь не было. Поэтому я сбросила со стены один из пейзажей и запустила его через всю комнату, как фрисби. Брэн едва успел пригнуться. Я швыряла безделушки. Я бросалась тяжелыми пресс-папье, оставлявшими замечательные вмятины в стенах. Потом я добралась до бара и принялась кидать стаканы в окна, и они разбивались с услаждающим душу звоном, осыпая пол восхитительными грудами битого стекла.

Вскоре я поняла, что никто не пытается меня остановить. Даже наоборот, дедушка Брэна каким-то образом очутился рядом со мной и терпеливо подавал мне все новые и новые снаряды для метания. Сам Брэн стоял в дверях, вне досягаемости моей шрапнели, и смотрел на меня с каким-то странным выражением, которое я могу назвать только серьезной улыбкой.

Я бросила последний предмет – металлический шейкер для коктейлей из бара. Он с грохотом покатился по полу, и я последовала за ним. Мне стало заметно легче.

Ласковая рука погладила меня по голове.

– Мне так жаль, Роуз, – сказал Рон. Потом он встал, и я увидела, что он подошел к Брэну и взял его за плечо.

Не знаю, что он сказал ему, но Брэн тут же подбежал ко мне и погладил по спине.

– Теперь все будет хорошо, – сказал он, но мне показалось, что он больше хотел уверить в этом самого себя. – Никто не допустит, чтобы такое повторилось снова. Мы все этого не допустим! Я, дедушка и мама, мы об этом позаботимся!

Я подняла на него глаза. Внутри у меня была пустота.

– Я устала, – прошептала я.

Брэн криво ухмыльнулся и помог мне сесть.

– Неудивительно. Я непременно научу тебя играть в теннис, у тебя отличный удар. – Он поднял меня и, подставив плечо, дотащил до дивана. – Ложись.

Я свернулась на темно-зеленом диване и глубоко вздохнула. Рон исчез, но вскоре появился снова, с теплым вязаным пледом в руках. Он бережно укрыл меня и подоткнул плед с боков.

– Никто тебя не обидит, я обещаю, – шепнул он. – Спи.

Мне хотелось улыбнуться ему, но я провалилась в сон так быстро, словно это был стазис. И спала почти так же крепко и сладко. Страх исчез. Я и так потеряла все. Чего еще я могла бояться?

Глава 22

Я спала недолго, не больше часа. Когда я проснулась, за окнами все еще было темно, а Брэн бесшумно убирал последствия моего буйства, бросая осколки в огромный мусорный бак. Я глубоко вздохнула и потянулась. Странное дело, я чувствовала себя хорошо, почти замечательно, словно отмокала в горячей ванне после долгого дня. Шерстяной плед оказался очень теплым и приятно пах одеколоном, наверное, принадлежавшим Рону.

Мы с Брэном были в комнате одни.

– Где твой дедушка?

– Изучает счета Гиллроя, – ответил Брэн. – Ему нужно было сделать несколько звонков, и он не хотел тебя будить. Даже если Гиллрой не натравливал на тебя Пластина, деду открылись довольно темные делишки этого типа. Он ругает себя, что последние месяцы уделял мало внимания всему этому. Чем больше он роется в делах Гиллроя, тем больше свирепеет.

– Странно, что он не рассвирепел из-за меня, – сказала я. Сбросив плед, я пошла помогать Брэну с уборкой. – Ты только посмотри, во что я превратила его кабинет!

– Да он ведь сам тебе помогал! – ухмыльнулся Брэн. – И знаешь, глядя на вас обоих, я едва сдерживал смех.

– Даже не помню, когда я в последний раз так злилась. И злилась ли вообще!

– Наверное, нет, – сказал Брэн.

Я задумалась. Он был прав. Я никогда не сердилась, никогда не жаловалась, никогда не привлекала к себе внимание. Потому что если бы я…

Я отогнала эту мысль. Странно, мне вдруг показалось, что я делаю это уже много-много лет подряд. Процедура была до странности знакомой.

– Нет, мне никогда не убрать весь этот мусор, – вздохнул Брэн.

Я осторожно подобрала очередной осколок стекла.

– Наверное, здесь есть уборщики или типа этого.

– Есть, конечно, но я не хочу оставлять дедушкин кабинет в таком виде, – ответил Брэн. – Он жуткий аккуратист.

– Зато у уборщиков есть метлы, – заметила я. – Тут полно битого стекла.

Брэн сдвинул брови и продолжил собирать осколки.

– Я осторожно.

Некоторое время мы работали молча.

– Мне жаль, что я не сказал тебе раньше, – смущенно сказал Брэн. – Но мне и в голову не приходило, что ты не знаешь. Все знают об этом. Кстати, это одна из причин, по которой Отто так потянулся к тебе. Он чувствует себя таким же покинутым.

Я закрыла глаза.

– Ты действительно думаешь, что они хотели… оставить меня там?

Брэн помедлил с ответом.

– Я их не знал. Темные времена были поистине ужасны, и я могу понять родителей, которые хотели бы спасти своих детей таким способом. Несмотря на все опасности.

Двадцать лет в стазисе – тоже немалая опасность. Правда, не такая страшная, как шестьдесят два. Если бы меня освободили через двадцать лет после помещения в стазис, я бы, наверное, уже через два месяца смогла нормально есть. А теперь неизвестно когда смогу.

– Но… он сказал, что прошло девять лет…

– Да, – очень мягко сказал Брэн. – Дедушка говорит, что твои родители очень старались, чтобы никто ничего не узнал и не озаботился тем, что их дочка совсем не взрослеет. Вот почему я тогда не смог найти никаких записей о тебе. Они сделали все, что смогли. Постоянно переводили тебя в разные школы. Стирали твои изображения из любых публичных документов. Держали тебя в изоляции, выпуская только для особых мероприятий. – Он опустил глаза. – Постоянно запугивали. Возможно, в конце концов они хотели выпустить тебя, но…

Но я никак не могла этого понять.

– Целых девять лет… – Я села на корточки. – Неужели я такая ужасная? – шепотом спросила я.

Брэн бросил еще один стакан в мусорку.

– Никто не говорил, что ты ужасная.

– Я не должна была кричать на маму, – сказала я.

Брэн осторожно обошел битое стекло и присел на корточки рядом со мной.

– Я все время ору на свою маму, – признался он. – И меня за это отсылают в мою комнату. Но стазис не кажется мне адекватным наказанием.

– Это не было наказанием! – воскликнула я, оборачиваясь к нему.

Но лицо Брэна осталось совершенно бесстрастным.

– Ты уверена? – Он взял меня за руку и помог подняться. Потом подвел к дивану, усадил и сам сел рядом, обняв за плечи.

– Не надо, – буркнула я, пытаясь отодвинуться.

– Разве я не могу быть твоим другом? – спросил Брэн.

– Можешь, просто… Я еще не перестала сходить по тебе с ума. Ты меня отвлекаешь.

– Все, понял. Извини, – он убрал руку.

Я схватилась за виски.

– Господи, – стыдно!

– Что именно?

– То, что ты знаешь обо мне все это! Это нечестно. Скажи мне что-нибудь!

– Что?

– Что-нибудь, – попросила я. – Что-нибудь личное. Я ведь совсем тебя не знаю.

Брэн негромко хмыкнул.

– Знаешь… у меня не так много личного, о чем можно рассказать. Самое важное в моей жизни – это теннис, но я собираюсь завязать с ним после школы. По крайней мере, с соревнованиями. Я никогда не был влюблен, потому что меня это пугает. Я никогда не проводил больше двух недель за пределами Юнирайона и, наверное, вернусь сюда после колледжа, просто потому, что не вижу такой силы, которая могла бы удержать меня в другом месте. – Он вздохнул. – Вообще-то, мне даже немного неловко за себя, теперь, когда ты спросила. Я привык следовать по пути наименьшего сопротивления. Наверное, самые потрясающие события, произошедшие в моей жизни, случились в полуподвале.

Я нахмурилась.

– Хочешь сказать, что я – самое интересное, что случилось в твоей жизни?

– Ага, – кивнул Брэн. – Но в этом нет ничего удивительного. Роуз, ты самое интересное, что случилось с человечеством со времени открытия микробов с Европы.

То есть он снова связал меня с Отто! Неужели это никогда не закончится?

– Даже если бы ты не была дочерью Марка Фитцроя, обнаружение человека, столько лет проведшего в стазисе, в любом случае обречено было стать мировой сенсацией. Ты, такая как ты есть…

– Я знаю, что я пугало.

– Возможно, ты права, – сказал дедушка Брэна, входя в комнату. – Совсем недавно Реджи снял значительную сумму с одного из счетов компании. Этих денег не хватило бы, чтобы полностью оплатить Пластина, но это не означает, что он не мог запустить руку и в другие счета. Я продолжаю поиски.

Брэн вскочил и снова принялся за уборку.

– Думаешь, ты сможешь выяснить все? – спросил он.

– Надеюсь, что да. – Рон посмотрел мне в глаза. – Не волнуйся. Все будет хорошо.

И я почему-то сразу ему поверила.

Я чувствовала себя странно. Часть меня хотела снова уснуть, а другая часть не могла оставаться в покое. Я посмотрела на Брэна и решила не предлагать ему свою помощь в уборке. Мне показалось, что он хочет подумать, и не стоит ему мешать.

Тогда я снова взялась за свой альбом. Я закончила серию портретов Ксавьера и решила начать что-нибудь новое. Но пейзажи меня сейчас не привлекали, я была слишком взволнована. И рисовать Брэна тоже не хотелось. Поэтому я принялась за портрет его дедушки.

Он сидел за своим столом, выключив голоизображение на сотовом и вставив микрофон в ухо, чтобы нам не было слышно его собеседника.

– Нет, я все понимаю, – говорил он. – Но боюсь, что это очень срочно. Слишком… Нет, я не хотел бы выносить это на совет директоров… Я сделаю это только в том случае, если… – В его голосе звучала неприкрытая угроза. Я была рада, что он разговаривает так для меня, но не со мной. Я ни за что на свете не хотела бы рассердить такого человека.

Рисовать его оказалось очень просто. Мой угольный карандаш легко обвел линию его носа, поднялся к скулам, очертил изгиб челюсти. Зато с шеей пришлось повозиться. Мне не так часто выпадала возможность рисовать старых людей, и я не привыкла изображать складки кожи. Закончив общий абрис лица, я снова вернулась к бровям, желая убедиться, что верно передала выражение глаз за стеклами очков. Его было очень просто рисовать.

Слишком просто.

Эти черты были мне знакомы. Я посмотрела на старика, откинувшегося на спинку кресла с небрежной грацией человека, проведшего много десятилетий за письменным столом. Ерунда. Я просто спятила, и мне чудится всякое.

Я перевернула страницу альбома. Снова набросала контур лица: скулы, подбородок, челюсть, нос, только без морщин и складок кожи, очки, волосы. И опять посмотрела на него.

Этого не могло быть. Это бред моего воображения. Я крепко зажмурилась, потом посмотрела снова.

Я знала это лицо. Очень, очень хорошо знала.

Моя кровь превратилась в лед. Я почувствовала тошнотворный кислый привкус на губах, но меня нисколько не тошнило. Я просто сидела и молча смотрела на этого старого человека.

Дедушка Брэна выключил сотовый и встал, повернувшись к двери. И тогда я вскочила с дивана и преградила ему дорогу. При этом я так напугала Брэна, что он с грохотом выронил урну из рук.

Дедушка Брэна приподнял бровь и посмотрел на меня.

– Да?

И тогда слова сами сорвались у меня изо рта.

– А у тебя какие были оправдания? – бесстрастно спросила я.

Нервная судорога прошла по его лицу.

– В чем я должен оправдываться? – спросил он.

Я протянула ему свой альбом. Он хмуро посмотрел на только что сделанный мной набросок и скупой абрис лица рядом с ним. Я протянула руку и пролистнула страницу назад.

Там был последний рисунок из моей галереи портретов Ксавьера – Ксавьер семнадцатилетний, с маленькой бородкой, сияющими зелеными глазами и тем особенным смущенным взглядом, который слегка затушевывал его самоуверенную заносчивость.

Старик уставился на мой рисунок, и его грустные глаза стали еще печальнее. Он перевернул еще одну страницу и увидел себя пятнадцатилетнего, с первым пухом на щеках, гораздо более застенчивого и без усов. Следующий лист – двенадцать лет, озорной огонек в глазах. Он пролистнул сразу несколько страниц и нашел себя трехлетнего – пухлощекого херувима с перемазанным шоколадом носом.

– Я не знал, что ты все помнишь, – со вздохом сказал он.

А я смотрела на Ксавьера, моего Ксавьера, ставшего семидесятилетним, морщинистым стариком. Его светлые волосы побелели, яркие зеленые глаза затуманились от старости, и он с трудом сдерживал дрожь в правой руке. Мой Ксавьер. Я не знала, смеяться мне или плакать. Снова вернулось недавнее ощущение мертвой пустоты, и я просто ничего не чувствовала.

– Это было не так давно, – ответила я.

– Очень давно, – грустно улыбнулся Ксавьер.

Он был прав. Все это было очень-очень давно, в другой жизни, с совсем другой девочкой. Та девочка была маленькой принцессой ЮниКорп, королевой завтраков с шампанским после каждого выхода из стазиса, всегда спокойная, сдержанная и одетая по последней моде. У нее были любящие родители, которые никогда не оставили бы ее медленно умирать от стазисного истощения, и лучший друг, готовый ждать ее вечно. Я пыталась зацепиться за ту жизнь, убедить себя в том, что до сих пор осталась той девочкой, но не смогла. Я стала другой – одинокой и брошенной, нелюбимым ребенком, тяжкой обузой для Гиллроя, Брэна и всех остальных, которым мое возвращение принесло одни неприятности. Тяжким бременем для него.

– Это ты устроил для меня студию, – сказала я, и все загадки окончательно прояснились. – И Бегун Пустыни, это тоже ты… И Брэн… – тут у меня оборвался голос, и я посмотрела на своего Прекрасного принца. Брэн стоял столбом, в изумлении слушая наш разговор, его брови были нахмурены, зеленые глаза растерянно щурились.

Теперь я видела, что просто поддалась. Я позволила этой темной коже, густым волосам и евразийскому разрезу глаз замаскировать линию челюсти, форму носа, цвет глаз. Неудивительно, что я врезалась в него, как камень в воду.

Я снова повернулась к Ксавьеру.

– Зови меня Рон, значит? – Я зажмурилась. Рон! Ну, конечно, его второе имя было Рональд, и в школе он представлялся как Ронни, потому что ребята дразнили его. Неудивительно, что он привык к этому имени и использовал его во взрослой жизни. Слезы хлынули снова, но из моей груди не вырвалось рыданий. Просто теплая вода текла ручьями у меня из глаз. – Как же ты мог?

Ксавьер закрыл свои блеклые старые глаза.

– Я не знал, – прошептал он.

Это неуклюжее объяснение вскипятило реку слез, бегущую у меня внутри. Моя рука сама собой взлетела и с размаху ударила его по щеке. Но он повернул голову вместе с ударом и увернулся, избежав полной силы моего гнева.

А я оцепенела от ужаса содеянного. Да, я могла ударить – и даже имела право сделать это! – Ксавьера. Но не старого человека, заслуживающего гораздо большего уважения. Я просто не знала, что мне сказать, что чувствовать и к кому бросаться. Поэтому сделала единственное, что смогла. Прежде чем Ксавьер успел повернуть ко мне лицо, я сбежала.

* * *

Так быстро я не бегала даже от Пластина. Мои шаги топотом разносились по атриуму. Я слышала, как кто-то кричит мне вслед, но даже не обернулась. С силой вдавила кнопку лифта. Кабина все еще стояла на верхнем этаже, ожидая меня. Влетев внутрь, я нажала на кнопку закрытия дверей. Сквозь застилающие лицо слезы я увидела какую-то темную фигуру, бегущую ко мне через атриум. Наверное, это был Брэн. Ксавьер вряд ли мог нестись с такой скоростью. Но я не стала дожидаться.

Двери закрылись, и я опустилась на восемь этажей вниз. Мое лихорадочное бегство напугало охранника, который выскочил из своей ниши с оружием наготове.

– Что случилось? – спросил он, слегка успокоившись, увидев, что я одна. Наверное, вид у меня был такой, будто за мной гнались все силы ада.

– Откройте дверь, – выдавила я, сама удивляясь тому, что смогла произнести три связных слова.

Охранник открыл мне дверь, и я выскочила в зыбкий синевато-зеленый свет, превращавший ночную тьму в утро. Мой лимо-ялик уехал, и я не знала, как его вызвать. Он всегда каким-то образом знал, когда я заканчиваю уроки, и ждал меня у школы. Я принялась в панике бегать туда-сюда. Потом помчалась – сломя голову, не разбирая дороги, в никуда.

– Роуз! – Я споткнулась от этого крика и шлепнулась в траву. Оказывается, я сумела добежать только до декоративного парка, разбитого слева от ЮниБилдинга. – Роуз! – Запыхавшийся Брэн догнал меня. Я разевала рот, как выброшенная на берег рыба, все мышцы горели огнем, легкие лопались. Выносливость тренированного Брэна бесконечно превосходила возможности моего медленно поправляющегося тела.

Он схватил меня за плечи и повернул к себе. Я не хотела смотреть на него. Я не хотела видеть моего Ксавьера, глядящего на меня из этих миндалевидных зеленых глаз. Я задыхалась и плакала, пытаясь найти в себе силы вынести эту муку. Но во всем моем теле, казалось, не осталось ни одного действующего органа. Я не могла встать, не могла вырваться. Слишком многое застоялось во мне – и слишком надолго.

– Роуз, что с тобой? Что случилось? – Брэн был полон сочувствия, его теплая коричневая рука стерла слезы с моих щек. – Поговори со мной, у тебя такой вид, будто ты увидела призрака! Что случилось?

Я отдернула голову, проклиная себя. Брэн на миг помрачнел, а потом крепко обнял меня за плечи и прижал к себе. Я ненавидела себя за то, что мне совсем не хотелось вырываться. Это было невыносимо. Я позволила ему обнимать меня, пока я боролась со слезами. И отстранилась сразу же, как только смогла взять себя в руки. Мои легкие совсем отказали, поэтому мне пришлось прокашляться, чтобы очистить и снова запустить их.

– Прости… – выдавила я, когда ко мне вернулся голос. – Мне так жаль. Прости за все. Прости, что набросилась на тебя, ведь я… я не понимала… почему.

– Что ты говоришь? – спросил он.

Значит, Ксавьер ничего ему не объяснил? Ну, конечно, у него просто не было времени! Я посмотрела на Брэна. Почему он ничего не сказал мне? Почему не догадался? Ведь у него должны быть фотографии дедушки в молодости, как же он мог не узнать его в моих портретах Ксавьера?

И тут, словно мои мысли обрели силу вызывать предметы, я заметила свой альбом, валявшийся на земле возле коленей Брэна. Должно быть, он принес его с собой. Это было очень мило с его стороны, правда. Наверное, он заметил, что я не расстаюсь с ним. Я подняла с травы альбом и открыла его на той самой странице, где портрет старика соседствовал с лицом молодого парня.

– Как же ты мог не догадаться?

Несколько мгновений Брэн молча смотрел на рисунки, а потом, как и его дед, пролистнул несколько страниц с портретами Ксавьера. И даже рот приоткрыл от изумления. Потом снова вернулся к портрету семнадцатилетнего улыбающегося Ксавьера.

– Я не догадался, потому что у тебя этот мальчик все время улыбается, – ответил Брэн, показывая мне портрет. – А дедушка никогда.

– Но имя…

– Я всегда думал, что деда зовут Ронни. То есть, наверное, я когда-то видел имя Ксавьер в документах или еще где-то, но оно ничего для меня не значило, потому что деда никто так не называет. Наверное, я слышал это имя раза два в жизни, не больше. – Он снова посмотрел на портрет и со свистом выдохнул сквозь сжатые губы, не зная, что сказать.

– Наверное, я просто… видела его в тебе, – тихо выговорила я. – И поэтому вела себя так глупо.

– Не вижу в этом ничего глупого, – отрезал Брэн. – Я думаю, люди просто генетически не приспособлены к таким ситуациям. Порой мне кажется, что все эти технологии еще сыграют с нами злую шутку. С тобой так и получилось. – Брэн взял меня за руку. – Мне очень жаль, – прошептал он.

Я вырвала у него руку. Это было невыносимо. Не успела я справиться с тем, что при виде Брэна внутри у меня все обрывалось, а сердце пускалось вскачь, как вдруг узнала в его отношении ко мне ту же готовность защищать и опекать, которую я когда-то испытывала к маленькому Ксавьеру. Это было уже слишком. Наверное, влюбленность во внука своего парня формально ставила меня выше Отто по шкале ненормальности.

– Это он послал тебя за мной? – спросила я.

– Нет, – ответил Брэн. – Я схватил твой альбом и побежал, но у дверей спросил его: «Стоит?..», и он кивнул. Это ведь не считается?

– Нет, – подтвердила я. Почему-то мне стало немного легче.

Брэн покачал головой.

– Просто в голове не укладывается. Подумать только, ты могла быть моей бабушкой!

– Так всегда можно сказать, – вздохнула я. Но на самом деле Брэн был прав. Я могла быть его бабушкой. Или бабушкой кого-то другого, похожего на него. Но я не была бабушкой. Хотя должна быть. Должна быть, понимаете? У меня украли мою жизнь. После выхода из стазиса я так и не смогла снова почувствовать себя собой, но никогда еще с такой определенностью не понимала, что это уже навсегда.

Я увидела огни своего лимо-ялика, медленно парившего над дорогой. Наверное, у него был специальный монитор, реагировавший на мое появление. Я подняла глаза на ялик, но Брэн отвлек меня.